Кассета 4. Сторона б

* * *

Хотелось бы вам уметь слышать мысли других людей?

Конечно, хотелось бы. Все ответят на этот вопрос утвердительно, пока не задумаются над ним серьезно.

Например, что, если другие люди тоже смогут слышать ваши мысли?

Прямо сейчас?

Они услышат расстройство. Разочарование. Даже некоторую долю злости. И еще слова мертвой девушки, которые крутятся у меня в голове. Девушки, которая почему‑то обвиняет меня в своем самоубийстве.

Иногда у нас бывают мысли, которые мы до конца не осознаем. Это даже не реальность – мы ведь этого не чувствуем, – но они крутятся в голове, потому что об этом просто интересно думать.

Ставлю подставку для салфеток перед собой так, чтобы в ней отражался Тони. Вот он тянется за салфеткой, берет ее, откидывается назад и вытирает руки.

Если бы вы могли слышать мысли других людей, вы бы получили массу информации. И как в этом разобраться, как узнать, что правда, а что вымысел? Это довело бы вас до сумасшествия. Миллион идей, но что все это значит?

Понятия не имею, о чем думает Тони, но он не знает, что творится в моей голове. Он и понятия не имеет, что сейчас я слышу голос, который принадлежит Ханне Бейкер.

Вот что мне нравится в поэзии. Чем больше абстракции, тем лучше. Ты никогда не можешь знать наверняка, что хотел сказать поэт. Конечно, у тебя будут свои мысли на этот счет, но всегда остается вероятность, что ты все не так понял.

Любое слово может иметь сотню значений. И какое из них выбрать, решает только автор. Читателю остается лишь гадать, что описывает тот или иной образ или символ. А вдруг это метафора, в которой содержится скрытый смысл?

Это уже восьмой человек в твоем списке, Ханна. Если он пишет стихи, то речь точно не обо мне. Мне на ум приходят всего пять имен.

Я ненавидела поэзию, пока один человек не раскрыл для меня ее ценность. Он рассказал, что поэзия – это загадка. Что читатель должен подобрать код, основанный на жизненных ощущениях и эмоциях.

Поэт назвал машину красной, чтобы провести аналогию с кровью? Яростью? Страстью? Или же слово «красный» просто звучит лучше, чем, например, «черный»?

Я помню это стихотворение. Мы его обсуждали на уроке английской литературы. Тогда еще разгорелся жаркий спор как раз на тему красного цвета. Уже и не помню, к чему мы в итоге пришли.

Тот же человек, который научил меня любить поэзию, объяснил мне, что самой писать стихи – еще большее удовольствие, чем читать их. И сейчас я с уверенностью могу сказать, что лучший способ выразить свои мысли и чувства – это превратить их в стихи.

Или записать на кассеты.

Если вы злитесь, то вам не обязательно писать о своей злости, нужно сочинить поэму, наполненную яростью. Так давайте… дерзайте.

Знаю, вы сейчас злитесь на меня.

А когда закончите свое творение, попробуйте представить, что вы только что увидели его в книге и ничего не знаете об авторе. Попробуйте пофантазировать и расшифровать слова. Результат может оказаться впечатляющим… и пугающим. Но это в любом случае будет дешевле, чем прием у психотерапевта.

Я делала это несколько раз… В смысле расшифровывала свои стихи, а не ходила к психотерапевту, как вы могли бы подумать.

А зря, вдруг врач помог бы тебе, Ханна.

Я купила большую тетрадь, чтобы записывать туда свои сочинения. Дважды в неделю после уроков я ходила в «Моне» и сочиняла одно‑два стихотворения. Первые несколько проб пера были, откровенно говоря, неудачными: недостаточно глубокими или тонкими. Слишком прямолинейными. Но тем не менее некоторые получались вполне ничего. Ну, по крайней мере мне так казалось.

Вот и сейчас мне в голову пришло свое самое первое стихотворение, которое я записала в тетрадь. Как я ни пыталась, до сих пор не могу выкинуть его из головы.

Что ж, слушайте и наслаждайтесь… или смейтесь.

Если бы моя любовь была океаном,

Он был бы бескрайним.

Если бы моя любовь была пустыней,

Вы бы увидели только песок.

Если бы моя любовь была звездой,

То ночью было бы светло, как днем.

Если бы у моей любви были крылья,

Я бы парила в полете.

Давайте, смейтесь. Но вы же понимаете, что если бы увидели эти стихи на открытке, вы бы ее непременно купили.

Мою грудь внезапно пронзила боль.

Ожидание того, что я пойду в «Моне» и буду писать там стихи, наполняло мою жизнь смыслом.

Когда происходило что‑то забавное, возмутительное или обидное, я думала о том, что из этого могло бы выйти отличное произведение.

Краем глаза замечаю, что Тони направляется к входной двери. Он даже не подошел попрощаться. Странно.

Для меня эти кассеты что‑то вроде творческой терапии.

Через окно вижу, как Тони садится в машину.

Рассказывая вам эти истории, я узнаю что‑то и для себя. Мне становится многое понятно о себе, о вас. Обо всех.

Он включает фары.

И чем ближе мы к финалу, тем больше связей между событиями я нахожу. Одна история оказывается связана с другой.

Тони заводит двигатель, и «Мустанг» вздрагивает, после чего медленно катится назад.

Возможно, вы заметили какие‑то связи, которые не увидела я. Может, вы на шаг впереди меня.

Нет, Ханна. Я пока ничего не понимаю.

И когда я произнесу свои последние слова… хорошо, возможно, не свои последние слова, а заключительные слова на этих записях… это будет одна туго связанная, тщательно продуманная, эмоциональная история. Другими словами, поэма.

Наблюдать за машиной Тони через окно сродни просмотру кинофильма: «Мустанг» медленно пятится назад, уезжая из кадра, но свет от фар не исчезает, как должен был бы. Он просто застыл на месте. Как будто кто‑то остановился.

Вспоминая прошлое, я могу сказать, что перестала записывать стихи в тетрадь, когда мне надоело копаться в себе.

Может, он так и стоит где‑то «за кадром», чего‑то ожидая? Но чего?

Если вы слышите песню, которая заставляет вас плакать, а вы этого больше не хотите, то вы просто выключаете магнитофон. Но вы не можете сбежать от себя. Вы не можете просто взять и выключить себя. Не можете избавиться от роящихся в голове мыслей.

* * *

После того как свет фар «Мустанга» исчез, окно кафе из киноэкрана превратилось в обычное стекло. Лишь изредка в нем отражаются блики машин, проезжающих по дороге, тогда свет фар скользит от одного края окна до другого. Единственный постоянный источник иллюминации – блеклый розово‑голубой свет в верхнем правом углу. Верхушка неоновой вывески «Крестмонта», сияющая над крышами домов.

О боже. Я бы все отдал, чтобы вернуть то лето. Когда мы оставались вдвоем, нам было легко и хорошо. Мы смеялись, болтали, но когда появлялись другие люди, я почему‑то замыкался и смущался. Я не знал, как себя вести.

В крошечном офисе‑аквариуме, где я продавал билеты, единственной связью с внешним миром служил красный телефон – без кнопок или диска, просто аппарат с трубкой.

Когда я поднимал трубку, мне отвечала Ханна, и я непременно начинал нервничать, словно она находилась не где‑то рядом, а дома.

– Мне нужна мелочь, – говорил я.

– Снова? – спрашивала она.

По ее голосу я всегда чувствовал, что она улыбается. А у меня от таких разговоров каждый раз начинало гореть лицо.

Если честно, то когда была ее смена, я менял деньги чаще, чем в другое время.

Через несколько минут раздавался стук в дверь, я разглаживал складки на футболке и открывал ее. Ханна попросила меня подвинуться, чтобы войти в «аквариум», где доставала мелочь из жестяной коробки, которую носила с собой, и меняла мои банкноты.

Если не было посетителей, она садилась на мой стул и просила закрыть дверь. Так мы и сидели в моем «аквариуме», на обозрении у всех желающих, как экспонаты в музее. На самом деле дверь мы закрывали только потому, что так предписывали правила, как‑никак мы отвечали за деньги.

Как бы мне хотелось сейчас повторить все это.

В эти моменты, хоть и очень редкие, я чувствовал себя как‑то по‑особенному. Ханна Бейкер проводила свои свободные минуты рядом со мной. А так как мы оба были на работе, никто бы не подумал ничего плохого. Но почему?

Почему, когда кто‑нибудь нас видел, я притворялся, что это ничего не значит?

Мне хотелось, чтобы все думали, что мы просто вместе работаем, и ничего больше. Никаких отношений. Почему?

Из‑за репутации Ханны. Она меня пугала.

Когда мы вместе были на вечеринке, я хотел сказать ей, что мне очень жаль. Жаль, что я так долго ждал, что я поддался всеобщему влиянию, что я поверил всему, что о ней говорили. Я мог признаться в этом – и ей, и себе. Но я этого не сделал, а сейчас уже поздно.

Я заслуживаю того, чтобы быть в этом списке. Потому что если бы я не был таким трусом, я бы сказал Ханне, что переживаю за нее. И она, возможно, была бы жива.

Я отворачиваюсь от неонового света за окном.

* * *

Иногда я останавливалась в «Моне» по пути домой, чтобы выпить чашку горячего шоколада. Садилась за столик, делала домашнее задание или просто читала.

Но я больше не писала стихов. Мне нужно было отдохнуть… от себя самой.

Потираю шею – у меня по‑прежнему испарина.

Но я любила поэзию и скучала по ней. Однажды, спустя несколько недель, я вновь решила к ней вернуться. Я решила, что с ее помощью смогу стать счастливее.

Счастливые стихотворения. Яркие, полные солнечного света, любви и радости строки, как две женщины на рекламных листовках, которые лежали в «Моне». В них говорилось, что в городе проводится творческий семинар – «Любовь к жизни». Эти женщины обещали не только научить любить поэзию, но и объяснить, как посредством поэзии любить самих себя.

Запишите меня!

Г‑7 на вашей карте. Зал для проведения культурных мероприятий в городской библиотеке.

На улице так темно.

Семинар начинался как раз в то время, когда в школе заканчивались занятия, поэтому я бежала бегом, чтобы не опоздать. Но даже если я опаздывала, то никто не ругался, все, наоборот, были рады меня видеть.

Осматриваясь вокруг, понимаю, что в «У Рози» кроме меня никого нет. До закрытия еще полчаса. И несмотря на то что я ничего не ем и не пью, меня так и не попросили уйти, так что могу еще посидеть.

Представьте десять‑двенадцать оранжевых кресел, стоящих в круг, на противоположных концах – две счастливые женщины с рекламы. Единственная проблема – они были не такими счастливыми, какими хотели казаться. Кто бы ни делал эту рекламную листовку, он явно поднял им уголки губ в фотошопе.

Они писали о смерти, о человеческой злости, о разрушении – внимание, цитата – «зеленовато‑голубоватой орбиты клоками белого».

Серьезно, именно так они это описывали.

Они называли нашу планету беременным газообразным инопланетянином, нуждающимся в аборте.

Еще одна причина, почему я ненавижу поэзию: кто говорит «орбита» вместо «шар» или «сфера»?

«Взорви себя, – говорили они. – Дай нам увидеть то, что у тебя глубоко внутри, все самое темное».

Мое глубокое и темное?

Вы что, мои гинекологи?

Ханна.

Как часто я хотела поднять руку и сказать: «Эмм, так когда мы перейдем к счастливой части? Вы расскажете нам, как научиться любить жизнь? Ну, как говорилось в рекламе: „Поэзия: Любовь к жизни“? Я здесь именно для этого».

Однако я кое‑что вынесла из этого семинара. Что‑то хорошее?

Нет.

Эмм… сложно сказать.

На семинаре помимо меня был еще один человек из нашей школы. Считалось, что у него талант.

Кто это?

Редактор нашей школьной газеты «Бюро находок».

Райан Шейвер.

Вы знаете, о ком я говорю. Уверена, вы, мистер Главный редактор, ждете не дождетесь, когда я произнесу ваше имя вслух.

Итак, аплодисменты!

Райан Шейвер!

Время рассказать, кто вы такой на самом деле.

Двигатель газеты.

Ты же знал, что сейчас речь пойдет о тебе, Райан. Уверена, что как только я заговорила о поэзии, ты должен был догадаться. Хотя ты, скорее всего, надеялся, что то, что между нами произошло, не стоит отдельной истории в моих записях.

То стихотворение, которое мы разбирали в школе. Боже, это она его написала.

Помнишь, я же говорила, что все это плотно связанный, эмоциональный шар, а я здесь конструктор.

Закрываю глаза и крепко сжимаю зубы, чтобы не закричать. Или не заплакать. Не хочу, чтобы она его читала. Не хочу слышать это стихотворение в ее исполнении.

Хотите услышать последнее стихотворения, которое я написала, прежде чем навсегда завязать с сочинительством?

Нет?

Ну, хорошо. В любом случае, вы уже его читали. Оно очень популярно в нашей школе.

Потихоньку расслабляю мышцы лица.

Мы обсуждали это стихотворение на уроке английского языка. И все это время Ханна была в классе.

Некоторые из вас его помнят. Не дословно, конечно, но вы знаете, о чем я говорю.

Газета «Бюро находок» выходит раз в полгода. Это своеобразная коллекция вещей, которые Райан находит в школе и на прилегающей территории.

Например, любовное послание, спрятанное под партой, которое так и не дошло до адресата. Райан закрасил имена и отсканировал письмо для своего издания.

Или фотографии, которые выпали из личных ящичков или из карманов курток.

Кому‑то, наверное, будет интересно, как Райану удается находить столько увлекательных вещиц? Неужели у него такой нюх? Или же он просто мелкий воришка?

В точности такой вопрос я задала ему после одного из наших совместных творческих семинаров. И он поклялся, что все, что попадает в газету, он находит случайно. Иногда, и он это признает, бывает, что ему в ящик подсовывают разные записки или фотографии. Но он никогда не переходит черту дозволенного – зачеркивает имена в письмах, номера телефонов, размещает только пристойные фотографии.

Он собирает пять‑шесть страниц качественных, горячих материалов и печатает пятьдесят копий, после чего скрепляет страницы степлером и раскидывает по школе – в туалетах, раздевалках, на спортивной площадке.

– Все время в разных местах, – рассказывал он мне. – Я никогда не повторяюсь.

Он считал, что таким образом люди, как и он, натыкаются на интересные вещи в неожиданных местах.

Итак, догадайтесь, о чем пойдет речь?

О моем стихотворении?

Точно! Он украл его.

Беру со стола салфетку и прикладываю ее к глазам.

Каждую неделю после окончания творческого семинара мы с Райаном сидели на ступенях библиотеки и болтали о том о сем. В первый раз мы просто смеялись над тем, что написали и прочли другие, особенно над их депрессивным настроением.

– Разве не предполагалось, что после этих семинаров мы станем счастливее? – спросил он.

Видимо, он записался на курс по той же причине, что и я.

Оглядываюсь – мужчина за стойкой завязывает мешки с мусором. Время закрываться.

– Могу я попросить стакан воды? – спрашиваю я.

После второго занятия мы сидели на ступенях и читали наши работы, стихотворения, написанные в разные моменты жизни.

Он смотрит мне в глаза, которые я растер салфеткой.

Но только счастливые стихотворения о любви к жизни – работы, которые мы бы никогда не решились прочесть перед этой группой жалких, депрессивно настроенных бумагомарателей. Мы рассказывали о себе, хотя это не характерно для поэтов.

На третьей неделе мы пошли еще дальше – обменялись тетрадями со своими сочинениями.

Он поставил передо мной стакан воды со льдом. Кроме этого стакана и салфеток, на стойке ничего нет.

Вау! Мне потребовалась недюжинная смелость. Думаю, тебе тоже, Райан. И в течение двух часов, пока садилось солнце, мы сидели на лестнице, ведущей в библиотеку, перелистывали страницы и читали стихи.

У Райана оказался ужасный почерк, поэтому мне потребовалось немного больше времени, чтобы прочитать его работы. Но это того стоило, они оказались потрясающими. Намного глубже моих.

Все слова были подобраны настолько точно, я бы даже сказала – профессионально. Уверена, что когда‑нибудь в школах дети будут разбирать его работы.

Трогаю холодный стакан.

Конечно, я понятия не имела, в чем смысл его стихотворений. Я могла только догадываться, но я чувствовала их эмоциональную точность и силу. И мне было стыдно за то, что он, должно быть, думал, читая мою тетрадь.

Мне нужно было отнестись к этому серьезней, лучше подбирать слова для выражения моих чувств и эмоций.

Одно мое стихотворение особенно привлекло его внимание, и он захотел узнать о нем побольше… например, что хотела сказать, когда его писала. Но я не стала ему ничего объяснять.

Я не пью. Просто сижу и смотрю, как капля воды медленно стекает по внешней стороне стакана, прямо мне на пальцы.

Я написала его в тот день, когда мои одноклассники разозлились, что кто‑то захотел обсудить тему самоубийства. Помните? Все началось из‑за того, что тот, кто написал записку, не подписался.

Это было анонимное послание. Как и стихотворение, напечатанное в «Бюро находок».

Итак, Райан захотел узнать, почему я написала это стихотворение. Я сказала, что стихотворение говорит само за себя, но мне были интересны его мысли на этот счет.

Тогда он сказал, что на первый взгляд кажется, что речь идет о желании добиться одобрения со стороны матери. И еще о парне, который меня игнорирует, а мне хочется привлечь его внимание.

О парне?

Делаю глоток и беру в рот лед. Он начинает медленно таять.

Я спросила, как ему кажется, есть ли какой‑то более глубокий смысл?

Лед лежит на языке, тот мерзнет, но я хочу, чтобы он до конца растаял.

Я отчасти шутила. На самом деле он все точно описал. Но мне было интересно узнать, что бы учитель стал рассказывать в школе, если бы ему пришлось разбирать мое творение. Потому что преподаватели всегда ищут в поэзии глубокий смысл, который не всегда там есть.

Но ты нашел его, Райан. Ты нашел скрытый смысл моих слов. Ты увидел то, что даже я не смогла рассмотреть. Ты сказал, что на самом деле речь не о моей матери. Или о парне. А обо мне. Я писала письмо самой себе… его можно прочесть между строк.

Когда ты это сказал, я вздрогнула, заняла оборонительную позицию и даже немного разозлилась. Но ты оказался прав, поэтому я испугалась.

Ты сказал, что я написала это стихотворения, потому что боялась сама себя. Что я использовала маму как оправдание, обвиняя ее в том, что она не принимает меня, тогда как мне нужно было обвинять себя, глядя в зеркало.

– А парень? – спросила я. – Зачем он нужен?

Это я. О боже. Это я. Сейчас я это знаю.

Закрываю уши, чтобы отгородиться от реальности и слышать только голос Ханны. Вокруг никого, и мне никто не мешает, но мне нужно почувствовать, что она говорит, каждое слово.

Пока я ждала, что ты скажешь, я искала в рюкзаке платок, зная, что в любой момент могу расплакаться. Ты сказал, что никто не игнорирует меня больше, чем я сама.

Ты чувствовал, что в моих словах есть какой‑то глубокий смысл, который тебе хотелось найти, поэтому ты и стал спрашивать об этом стихотворении.

Что ж, Райан, ты был прав. Все гораздо, гораздо глубже. И если ты знал это, тогда почему ты украл мою тетрадь? Зачем ты напечатал мое стихотворение, которое ты назвал «пугающим»? Почему ты позволил всем прочесть его?

И обсудить его. И посмеяться над ним.

Я никогда не теряла свою тетрадь. А ты ее никогда не находил, поэтому она не принадлежала твоей коллекции. Но в твоей газете все прочитали мое стихотворение. Учителя его вырезали и предложили школьникам для разбора.

У нас в классе никто не разгадал скрытый смысл твоих слов, Ханна. У нас и близко не было такой версии. Но тогда нам казалось, что мы это сделали. Даже мистеру Портеру.

Знаете, что сказал мистер Портер прежде, чем раздать всем копии моего стихотворения? Он сказал, что читать работу неизвестного школьника то же самое, что читать классическое сочинение умершего поэта.

Все правильно – умершего поэта. Потому что мы не можем спросить ни того, ни другого о том, что он хотел сказать. Затем мистер Портер подождал – вдруг кто‑нибудь признается в авторстве. Но как вам известно, этого не произошло. Только сейчас вы узнали имя поэта.

А вот и бонус для тех, кому нужно освежить память.

«Одинокая душа» Ханны Бейкер.

Наши взгляды пересеклись,

Но ты меня не видишь.

Ты едва отвечаешь,

Когда я говорю тебе

Привет.

Если мне суждено

Встретить родственную душу,

Будешь ли это ты?

Думаю, я этого никогда

Не узнаю.

Мама родная,

Ты меня любила, растила,

А сейчас не видишь, что со мной,

Лишь одежду мою замечаешь.

Люди спрашивают у тебя,

Как мои дела.

Ты улыбаешься и киваешь.

Прошу тебя, не дай всему

Закончиться.

Верни меня

На эту грешную землю

И узнай меня.

Открой глаза,

Посмотри сквозь

Плоть и кровь,

Загляни вглубь меня

И увидь мою

Одинокую душу…

Так что, учителя правильно расшифровали эти строки? Вы догадались, что за этим стихотворением стояла я?

Я же знаю, что Райан проболтался. Он гордился тем, что экспонат из его коллекции попал в учебную программу. Но когда мне смотрели в глаза, я отказывалась что‑то подтверждать или опровергать.

Кто‑то даже писал пародии на мои стихи и читал их мне, надеясь тем самым задеть меня.

Я видел это. Две девочки из класса Портера декламировали свою версию перед тем, как прозвенел звонок.

Это было так глупо, так по‑детски… и так жестоко.

Они были безжалостны, каждый день в течение недели приносили по одному новому стихотворению. Ханна была великолепна, она притворялась, что читает книгу, ожидая, пока придет мистер Портер, пока начнет урок, который ее спасет.

Это кажется плевым делом, так? Возможно, для вас – да. Мне уже давно было некомфортно в школе. После истории с фотографиями, Тайлер, я не чувствовала себя в безопасности и дома. А сейчас даже мои мысли были выставлены на всеобщее обозрение и осмеяние.

Однажды на уроке мистера Портера, когда эти девушки издевались над Ханной, она подняла глаза. На какой‑то момент наши взгляды пересеклись. Короткая вспышка. Она поняла, что я за ней наблюдаю. Так как никто больше этого не заметил, я отвернулся. Это было ее дело.

Отлично, Райан. Спасибо. Ты настоящий поэт.

* * *

Вытаскиваю наушники, теперь они висят на шее.

– Не знаю, что с тобой происходит, парень, – говорит мужчина за стойкой, – но я не возьму с тебя деньги.

– Нет, что вы, я заплачу, – протестую я и достаю бумажник.

– Что за ерунда, это ведь всего лишь коктейль. И как я уже сказал, не знаю, что у тебя за проблемы, и не понимаю, могу ли чем‑то помочь, но то, что с тобой что‑то не так, это очевидно. Поэтому я хочу, чтобы ты оставил эти деньги себе.

Он продувает трубочку, а затем зачем‑то начинает завязывать ее в узел. Он пытается перехватить мой взгляд.

Не знаю, что и сказать. Если бы и знал, наверное, не смог бы из‑за комка, вставшего поперек горла. Мне остается только кивнуть бармену, собрать рюкзак и пойти восвояси.

Date: 2015-07-22; view: 303; Нарушение авторских прав