Кассета 4. Сторона а

На обратном пути на переходе мне горел красный свет, но я все равно перебежал дорогу. Машин на парковке перед кафе «У Рози» стало еще меньше. Маминой по‑прежнему нет.

Перестаю бежать и пытаюсь выровнять дыхание: наклоняюсь вперед, упираясь руками в колени. Надеюсь, мама ничего не заметит, но сам с трудом в это верю.

Несмотря на то что я больше не бегу, мысли отказываются останавливаться – все кружатся и кружатся в голове как сумасшедшие.

Присаживаюсь на корточки. На глаза наворачиваются слезы. Черт, мама уже скоро будет здесь. Делаю глубокий вдох, встаю и иду в кафе.

Меня обдает теплым воздухом, в котором смешались запахи гамбургеров, масла и сахара. Три из пяти столиков около стены заняты. За одним парень с девушкой пьют коктейли и жуют попкорн из «Крестмонта». За двумя другими школьники делают уроки: столы завалены учебниками, среди которых примостились напитки и пара порций картошки фри.

Как и предлагала Ханна, присаживаюсь к стойке, за которой бармен в белом фартуке раскладывает серебряные приборы по местам.

– Скажите, как будете готовы, – кивает он мне.

Открываю меню. Оно начинает с длинной истории о кафе с черно‑белыми фотографиями за последние сорок лет. Переворачиваю ее и читаю дальше. Мне ничего не нравится.

Пятнадцать минут. Ровно столько Ханна предлагала сидеть и ждать и только потом сделать заказ.

Когда мама позвонила, я почувствовал, что что‑то не так. Со мной что‑то не так. И я знаю, она это поняла.

Будет ли она слушать кассеты, которые я попросил ее привезти? Какой же я идиот. Нужно было сказать, что сам заеду за ними. Но нет. Вот теперь сижу и жду, строя догадки и предположения.

Парень, который ел попкорн, просил ключ от туалета. Бармен указывает на стену: на медном крючке висят два ключа. На одном – брелок в виде голубой пластиковой собаки. На другом – розовый слон. Парень берет тот, что с собакой, и уходит.

Разложив приборы, бармен откручивает крышки у десятка солонок и перечниц, не обращая на меня никакого внимания. Это к лучшему.

– Уже сделал заказ?

Оборачиваюсь на голос – рядом сидит мама и листает меню. Рядом с ней на стойке – обувная коробка Ханны.

– Останешься? – спрашиваю я.

Если да, то мы сможем поговорить. Я не против. Было бы здорово переключить внимание с истории Ханны на что‑то другое, передохнуть ото всего. Она смотрит на меня и улыбается.

– Думаю, это плохая идея, – хмурится она и кладет руку на живот.

– Мам, ты совсем не толстая.

Она пододвигает мне коробку с кассетами.

– Где же твой друг? – спрашивает мама. – Вы же вроде собирались позаниматься?

Точно. Школьный проект.

– Знаешь, он отошел… в туалет.

Она бросает взгляд за мое плечо. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, она проверяет, висят ли ключи от туалета. Слава богу, один из них взял тот парень.

– У тебя достаточно денег? – спрашивает она.

– На что?

– Чтобы перекусить. – Она пододвигает ко мне меню и показывает на что‑то пальцем. – Шоколадный коктейль в «У Рози» просто божественный.

– Ты бывала здесь? – Я немного удивлен. Никогда не видел в «У Рози» взрослых.

Мама смеется и кладет руку мне на голову, разглаживая морщинки на лбу.

– Чему ты удивляешься, Клэй, – этому месту уже сто лет. – Она кладет десять долларов на коробку из‑под обуви. – Выбирай, что хочешь, и не забудь про коктейль.

Когда она встает, дверь в туалет открывается. Поворачиваюсь и вижу, как парень вешает ключи на место и возвращается к свой девушке. Он целует ее и извиняется, что так долго.

– Клэй? – спрашивает мама.

Прежде чем посмотреть на нее, ненадолго закрываю глаза и делаю глубокий вдох.

– Да?

– Не задерживайся. – Она пытается улыбнуться, чем ранит меня еще сильнее.

Осталось четыре кассеты. Семь историй.

И все‑таки когда речь пойдет обо мне?

– Еще чуть‑чуть. – Смотрю на маму и перевожу взгляд на меню. – Понимаешь, школьный проект…

Она ничего не отвечает, боковым зрением вижу, что она еще здесь. Она гладит меня по голове.

– Будь осторожен, – говорит она.

Киваю в ответ.

Мама уходит, а я снимаю с коробки крышку и разворачиваю пленку, в которую упакованы кассеты, – их никто не трогал.

* * *

Самый любимый в школе предмет… ну хорошо, самый любимый из обязательных предметов… равноправные коммуникации. Даже если бы этот предмет не был обязательным, все бы и так его выбрали в качестве факультативного, потому что по нему элементарно получить пятерку.

И уроки в большинстве случаев проходят весело. Я бы его выбрал скорее за это.

На дом задают мало, еще и бонус дают за посещаемость и поощряют активное поведение на уроке. Что тут может не нравиться?

Ставлю рюкзак на стул, где сидела мама.

Все сильнее чувствуя себя отверженной, на уроках по равноправным коммуникациям я ощущала себя в убежище – спокойно и защищенно. Когда я входила в кабинет, то мне казалось, что я в «Моне», кричу за нашим столиком: «Палы‑выры за себя!»

Заворачиваю три кассеты, которые я уже прослушал, в упаковочную бумагу. Вот и все. С ними покончено.

Один урок в день, какие бы сплетни ни обсуждались в коридорах, меня никто не доставал, я не слышала смешков вокруг себя. Миссис Бредли не поощряла перешептывания на уроках. Если кому‑то было что сказать, он должен был произнести это вслух.

Расстегиваю большой карман рюкзака и засовываю туда обувную коробку Ханны.

Миссис Бредли завела определенные правила поведения. Если кто‑нибудь будет хихикать над тем, что говорит другой, он будет должен ей «Сникерс». А если он продолжит и дальше, то пусть готовит большой «Сникерс».

Три следующие пленки лежат на стойке, между плеером и шоколадным коктейлем, который любит мама.

И все платили без препирательств. Вот таким уважением миссис Бредли пользовалась у учеников. Никто никогда не обвинял ее в несправедливости, потому что просто не было поводов. Если она говорила, что вы смеетесь, значит, вы это действительно делали. И на следующий день на ее столе будет лежать «Сникерс».

А если не будет?

Не припомню такого случая. Все всегда приносили шоколадки.

Беру две следующие кассеты с нарисованными голубым лаком цифрами «8» и «9» и убираю их в рюкзак.

Миссис Бредли говорила, что равноправные коммуникации – это ее любимый предмет. Она была уверена, что на этом уроке выступает не просто как учитель, а как ведущий ток‑шоу или как арбитр на соревнованиях.

Каждый день мы выбирали какую‑нибудь общественно важную тему с кучей статистических данных и взятых из жизни примеров, а потом обсуждали ее.

На последней, седьмой, кассете на одной стороне написано «13», а на другой – ничего. Засовываю эту пленку в задний карман джинсов.

Издевательства. Наркотики. Представление о самом себе. Отношения. На равноправных коммуникациях речь могла идти о чем угодно. Что, безусловно, расстраивало многих других учителей. Они считали, что это пустая трата времени, и хотели учить нас холодным фактам, лишенным жизненной актуальности.

Вижу за окном фары проезжающих мимо машин.

Они думали, что отношение X к Y намного важнее умения понимать друг друга, что гораздо полезнее знать, когда была подписана Великая хартия вольностей – неважно, что это такое, – чем обсуждать проблему рождаемости.

Это означает, что каждый год во время обсуждения бюджета школы равноправные коммуникации оказывались на грани отмены. И каждый раз миссис Бредли и другие преподаватели приводили на обсуждение студентов, которые на личном примере рассказывали попечителям, как много полезного они почерпнули из этого предмета.

Ну, хорошо‑хорошо, я еще долго могу защищать миссис Бредли, но вы уже догадались, что я завела этот разговор, потому что однажды на одном из ее уроков что‑то случилось. Надеюсь, что в следующем году после моего небольшого инцидента равноправные коммуникации продолжатся.

Знаю‑знаю, вы думали, что я скажу что‑то другое, так? Думали, что раз я считаю, что одноклассники виноваты в том, что со мной произошло, то и предмет этот больше не нужен. Но это не так.

Никто в школе не догадывается, что я хочу вам рассказать. И неправильно было бы говорить, что это именно одноклассники виноваты в моей смерти. Даже если бы я никогда не ходила на равноправные коммуникации, результат, скорее всего, был бы тем же.

Или нет?

Вот это самое важное. Никто не знает наверняка, какое влияние он оказывает на жизнь других людей. Иногда мы даже не догадываемся, что от наших действий или слов зависят судьбы и жизни других.

Мама была права. Коктейль замечательный. Идеальное сочетание мороженого, шоколада и солода.

В конце кабинета, где проходили уроки миссис Бредли, стоял стеллаж для книг, на такой в супермаркете выкладывают газеты и открытки. В начале учебного года все школьники получали бумажные пакеты для завтраков, которые нужно было украсить с помощью карандашей и наклеек. Затем мы выкладывали эти пакеты на стеллаж.

Миссис Бредли знала, что людям сложно говорить друг другу приятные слова, поэтому она изобрела для нас способ анонимно высказать то, что мы чувствовали.

Вы впечатлены тем, как кто‑то рассказывает о своей семье? Положите в его пакет записочку со словами восхищения.

Вы понимаете переживание этой девушки по поводу контрольной по истории? Напишите ей несколько слов поддержки.

Скажите, что думали о ней, когда готовились к этой работе.

Понравилось его выступление в школьном спектакле?

Ее новая стрижка?

Ее стрижка. На фотографии в «Моне» у Ханны длинные волосы. Я всегда представляю ее именно такой. Даже сейчас. Хотя она и подстриглась к концу жизни.

Если можете, скажите все в лицо. А если нет, положите записку в бумажный пакет, и адресат узнает о ваших мыслях и чувствах. И насколько я знаю, никто никогда не оставлял недоброжелательных или насмешливых посланий. Мы слишком уважали миссис Бредли, чтобы так поступить.

Так, Зак Демпси, у тебя есть какие‑то оправдания?

* * *

Что такое? Что случилось?

О боже. Поднимаю глаза и вижу Тони. Он стоит рядом со мной. Его палец лежит на кнопке «Пауза».

– Это мой плеер? – спрашивает он.

Я молчу. Не могу понять выражение его лица. Вроде он не злится, хотя я украл его плеер. Замешательство? Может быть. Он выглядит так же, как когда я помог ему с машиной. Когда он смотрел на меня, вместо того чтобы светить отцу фонариком.

Тревога. Беспокойство.

– Привет, Тони! – Вытаскиваю наушники и вешаю их на шею. Плеер. Точно. Он спросил меня о плеере. – Ах, это… Он был в твоей машине. Я увидел его, когда помогал тебе… сегодня утром. Думал, что спросил тебя, можно ли его одолжить.

Веду себя как идиот.

Он кладет руку на барную стойку и присаживается рядом со мной.

– Прости, Клэй, – говорит он и смотрит мне в глаза. – Я иногда так расстраиваюсь из‑за отца. Уверен, что ты спрашивал, а я просто запамятовал.

Его взгляд скользит от желтых наушников, болтающихся у меня на шее, к самому плееру, который лежит на стойке. Хоть бы он не спросил, что я слушаю. Я уже и так столько лгал сегодня. И если он спросит, мне опять придется соврать.

– Верни тогда, как закончишь, – говорит он, встает и кладет руку мне на плечо. – Можешь пользоваться им сколько тебе нужно.

– Спасибо.

– Не спеши, – отвечает он.

Тони берет меню, проходит к свободному столику позади меня и присаживается.

* * *

Не переживай, Зак. Ты никогда не оставлял в моем пакете ничего плохого. Знаю.

Но то, что ты сделал, еще хуже.

Насколько мне известно, Зак – хороший парень. Слишком скромный, чтобы о нем сплетничали. И как и мне, ему всегда нравилась Ханна Бейкер.

Но сначала вернемся на несколько недель назад… в кафе «У Рози».

У меня свело живот, как будто я долго качал пресс. Закрываю глаза и пытаюсь сконцентрироваться, успокоиться. Но ничего не получается. Меня лихорадит, как будто я болен какой‑то страшной болезнью.

Я просто сидела, глядя на пустой стакан из‑под коктейля. Там же, где оставил меня Маркус. Его место, возможно, все еще было теплым, потому что с того момента, как он ушел, прошло не больше минуты. И тут появился Зак. Подошел ко мне и сел рядом.

Открываю глаза – передо мной ряд пустых стульев. На одном из них, наверное, сидела Ханна.

Я притворилась, что не замечаю его.

Лично против Зака у меня ничего не было, он просто попал в неудачный момент. Мне было очень плохо: только что по моей вере в людей был нанесен очередной удар, от чего у меня в груди образовался вакуум. Словно все нервы в моем теле сначала высохли, после чего их из меня вытащили и выкинули.

У меня жжет глаза. Охлаждаю руки о стакан с коктейлем и прислоняю их к векам.

Чем дольше я думаю о своей жизни, тем больнее мне становится. А Зак был очень милым. Он позволил мне игнорировать его, пока это не стало смешным. Конечно, я знала, что он был рядом. Все это время он смотрел на меня. И в конце концов он театрально кашлянул.

Я опустила руку на стол и взялась за стакан. Это было единственным знаком, что я его слушаю.

Пододвигаю стакан ближе и начинаю помешивать остатки коктейля ложечкой.

Он спросил, все ли со мной хорошо, и я заставила себя улыбнуться. Но я по‑прежнему как заколдованная смотрела на стакан – через стекло, на ложку. Мысли продолжали роиться в голове – наверное, так себя чувствуешь, когда сходишь сума?

– Извини, – сказал он. – Что бы только что ни произошло.

Я чувствовала, что продолжаю кивать головой, как болванчик, но я не могла набраться мужества сказать ему, что очень благодарна за эти слова. Он предложил заказать мне еще один коктейль, но я ничего не ответила.

То ли слова застряли в горле… То ли мне просто не хотелось ни с кем общаться.

Наверное, он флиртовал со мной – думал, что раз я сижу одна, то он может пригласить меня на свидание. Я не была в этом до конца уверена, а выяснять не хотела, в тот момент я никому не могла доверять.

Официант принес счет и забрал мой стакан. Вскоре, не добившись от меня ответа, Зак оставил пару долларов и вернулся к столику, где сидели его друзья.

Все продолжаю мешать коктейль. Уже практически ничего не осталось, но я не хочу, чтобы стакан забрали. Так у меня хотя бы есть оправдание, почему я все еще сижу здесь.

На глазах наворачивались слезы, но я не могла оторвать взгляд от мокрого круга, который остался на столе, на том месте, где стоял стакан. Если бы я издала хоть один звук, я бы его потеряла. Или я его уже потеряла?

Продолжаю мешать пустоту.

Могу сказать вам вот что: за этим столом мне в голову лезли самые ужасные мысли. Здесь я впервые задумалась… задумалась… нет… я так и не могу произнести это слово.

Знаю, ты пытался прийти ко мне на помощь, Зак. Но все мы знаем, что ты попал на эту кассету не из‑за этого. Когда ты пытаешься кого‑то спасти и выясняешь, что не можешь до него достучаться, зачем поворачиваться к нему спиной?

В течение последних нескольких дней или недель – не знаю, сколько времени пройдет, прежде чем ты получишь эти пленки, Зак, ты, наверное, думал, что никто ничего не узнает?

Опускаю лицо на руки. Сколько секретов может скрываться за стенами одной школы?

Тебе, скорее всего, было дурно до тошноты, когда ты узнал, что я сделала. Но шло время, ты успокоился и решил, что эта тайна умерла вместе со мной и никто никогда ничего не узнает.

Но сейчас все тайное станет явным. А вот меня только начинает подташнивать.

Позволь мне спросить, Зак, ты думал тогда, в «У Рози», я тебя продинамила? Я хочу сказать, ты же не приглашал меня на свидание, поэтому формально я не могла тебя кинуть? Так что это было? Замешательство?

Дай‑ка я догадаюсь. Ты сказал друзьям, чтобы они смотрели, как ты будешь меня соблазнять… и я поддамся. Или они взяли тебя на «слабо»? Они сказали, что тебе слабо пригласить меня на свидание?

Такое бывает. Мне тоже как‑то предлагали пригласить тебя на свидание на спор.

Он работал с нами в «Крестмонте» и знал, что Ханна мне нравится, но что у меня никогда не хватит смелости пригласить ее погулять. Он также был в курсе, что последние несколько месяцев Ханна избегала людей, поэтому такой спор было вдвойне сложно выиграть.

Когда я вышла из ступора, но до того, как ушла из кафе, я подслушивала ваш разговор. Они дразнили тебя, что ты не назначил свидание, добиться которого, по твоим словам, было плевым делом. Справедливости ради стоит заметить, что ты, Зак, отважно держал оборону, вместо того чтобы сказать: «Да вы гляньте на нее. Она ж ненормальная – витает где‑то в облаках, никого не замечает». А ты терпел издевательства.

Но в тебе зрела обида, ты все больше злился, воспринимая мою отрешенность на свой счет. И ты решил поступить по‑детски – украл записки из моего пакета поддержки.

Как трогательно.

Как я догадалась? Это было не сложно.

Все получали записки. Все! В самых необычных случаях. Как только кто‑то приходил с новой стрижкой, у него тут же появлялась масса писем. Однажды я тоже сменила прическу, и наверняка нашелся бы кто‑нибудь, кто бы захотел как‑то на это отреагировать.

Когда она прошла мимо меня с новой стрижкой, у меня рот открылся от удивления и восхищения. Она, засмущавшись, отвернулась. С непривычки она все время убирала волосы с лица и заправляла их за уши, но они были очень короткими и все равно выбивались.

Задумайтесь, я подстриглась как раз в тот день, когда мы с Маркусом Кули встречались в «У Рози». Вау!

Я пошла в парикмахерскую прямо из кафе. Мне было необходимо что‑то изменить, прямо как в рекламе, и я решила подстричься. Это было единственное в моей жизни, что зависело только от меня. Поразительно!

Пауза. Молчание. В наушниках – тишина.

Уверена, в школах есть психологи, которые могут рассказать, на что нужно обращать внимание, чтобы понять, что ученик собирается совершить…

Снова пауза.

Нет. Как я уже говорила, не могу произнести это слово.

Самоубийство.

На следующий день я обнаружила, что мой пакет пуст. Я знала, что что‑то не так, по крайней мере мне так казалось. За предыдущие несколько месяцев я получила четыре или пять записок. И неожиданно, когда я изменила стрижку, причем кардинально, с длинных волос на короткие, – ни одного письма.

Я ждала неделю. Две. Три. Ничего.

Отодвигаю стакан и обращаюсь к бармену:

– Можете забрать?

Настало время выяснить, что происходит, поэтому я сама себе написала записку.

Бармен отсчитывает сдачу и как‑то странно смотрит на меня. Девушка, сидящая поблизости, тоже не отрывает от меня глаз. Она показывает на свои уши. Наушники! Я говорю слишком громко.

– Ой, извините! – шепотом обращаюсь к бармену.

В ней говорилось: «Ханна. Какая у тебя клевая стрижка. Извини, что не сказал этого раньше». В конце я пририсовала смайлик. Чтобы никто не заметил, что я сама кладу записку в свой пакет, я написала еще одну – для обладателя соседнего «ящика». После урока я подошла к стеллажу и положила вторую записку, после чего сделала вид, что проверяю свой пакет, хоть я и знала, что он пуст, и оставила себе письмо.

Что было на следующий день? Ничего.

Записка исчезла. Может, для тебя это была ерунда, Зак. Но думаю, сейчас ты уже так не думаешь.

Мой мир рушился.

Мне были нужны эти послания. Мне нужна была поддержка, которая содержалась в записках.

А ты? Ты лишил меня этого. Ты решил, что я не заслуживаю поддержки.

Чем дольше я слушаю записи, тем сильнее становится ощущение, что я ее знаю. Не ту Ханну, какой она была несколько лет, а ту, которой стала в последние месяцы. Я начинаю ее понимать. Ханну в конце ее жизни.

Последний раз я был рядом с умирающим человеком в ночь после вечеринки, когда увидел автомобильную аварию. Как и в случае Ханны, никто не знал, что ему суждено умереть. Тогда тоже было много людей вокруг, но что они могли сделать? Они стояли рядом с машиной, пытаясь успокоить водителя, ожидая «скорую», разве могли они помочь чем‑то еще?

Или люди, которые сталкивались с Ханной в школьных коридорах или сидели рядом с ней на уроках, могли ли они спасти ее? Может, тогда, как и сейчас, было уже слишком поздно?

Что, Зак, сколько записок ты взял? Сколько посланий я так и не прочитала? А ты читал их? Надеюсь. Хоть кто‑то должен знать, что люди на самом деле думают обо мне.

Оглядываюсь. Тони все еще здесь, жует картошку фри и поливает гамбургер кетчупом.

Признаю, я не так часто выступала на уроках, но когда я высказывала свое мнение, было ли оно кому‑то интересно? Писали ли мне записки? Было бы приятно узнать. Может, это помогло бы мне открыться.

Это нечестно, Ханна. Если бы Зак знал, что у тебя проблемы, что тебе тяжело, уверен, он не стал бы воровать твои письма.

В тот день, когда исчезла записка, которую я сама себе написала, я стояла около двери в кабинет и с кем‑то, не помню уже с кем, разговаривала. Но это было лишь прикрытием моей слежки за происходящим около стеллажа. Все проверяли свои пакеты, а ты, Зак, одним пальцем отодвинул край моего пакета и заглянул внутрь – пусто. После чего, не глядя в свой пакет, пошел к двери. Это меня заинтересовало.

Бармен убрал мой стакан и теперь протирает стойку.

Конечно, это ничего не доказывало. Может, тебе просто нравилось смотреть, кто получил записку, а кто нет. Поэтому на следующий день во время ланча я заглянула к миссис Бредли, взяла свой пакет, положила в него записку и поставила его на самый край полки.

После урока я снова заняла наблюдательную позицию около двери.

Идеальная подготовка.

Ты открыл мой пакет, увидел записку и попытался ее достать. В этот момент пакет упал на пол, ты покраснел, но тем не менее наклонился и поднял его. Какова была моя реакция? Я не могла в это поверить. Да, я все видела своими глазами. Я даже ожидала, что все так и будет, но все равно я отказывалась это принимать.

Когда мой план сработал и доказал, что это был ты, я отошла в сторону от двери. Ты выбежал из класса, завернул за угол… и тут мы встретились, лицом к лицу. Я смотрела на тебя в упор, до жжения в глазах. Потом я опустила голову, а ты, воспользовавшись замешательством, убежал по коридору.

Она не требовала от него объяснений. Они ей были не нужны. Ханна все видела своими глазами.

Когда ты был уже достаточно далеко, я заметила, что ты опустил глаза, словно что‑то читал. Мою записку? Точно. На мгновение ты обернулся, чтобы узнать, слежу ли я за тобой. Я даже испугалась. Извинился ли ты? Начал ли возмущаться, доказывая, что ничего не делал?

Ни то, ни другое. Ты отвернулся и пошел вперед, все удаляясь от меня в направлении выхода, к своему спасению. А я все так же стояла посреди коридора – одна, – пытаясь понять, что только что произошло и почему. И тут я осознала: я не стоила твоих извинений, Зак. Ты вообще счел, что лучше меня просто проигнорировать. Отлично!

Пауза.

Тут, наверное, нужно кое‑что объяснить.

Моя последняя записка была адресована Заку, там даже упоминалось его имя.

Я написала, что в тот момент мне пригодилась бы любая поддержка, которая содержалась в письмах. Поддержка… которой он меня лишил… которую он украл.

Стучу пальцем по столу, пытаюсь успокоиться и посмотреть на Тони. Интересно ли ему, что я слушаю? Волнует ли его это?

Но я не могла больше терпеть. Видишь, Зак, злость нарастала не только в тебе.

Я крикнула ему вслед:

– Почему?

В коридоре почти никого не было, а те, кто переходил из кабинета в кабинет, аж подпрыгнули от испуга. Но только несколько человек остановились. Он стоял там, смотрел на меня, запихивая мою записку в задний карман. А я все кричала и кричала одно слово – «Почему».

Из глаз наконец хлынули слезы.

– Почему? Почему, Зак?

Я слышал об этом случае. Без какой‑либо видимой причины Ханна начала истерить, опозорив себя перед школой. Но все ошибались – причина была.

Расскажу вам немного о себе. Итак, мои родители любят меня. В этом не может быть сомнений, но в последнее время им пришлось нелегко. Все изменилось, когда за городом открылось вы сами знаете что.

Я помню это. Каждый вечер родители Ханны мелькали в новостях, предупреждая, что если откроется огромный торговый центр, то все маленькие магазинчики в городе просто погибнут.

Когда это произошло, родители стали отдаляться от меня. На них навалилась масса проблем. Конечно, они разговаривали со мной, но не так, как раньше. Когда я подстриглась, мама этого даже не заметила. И насколько я знаю – спасибо тебе, Зак, – в школе на это тоже никто не обратил внимания.

Я обратил.

На стеллаже рядом с нашими пакетами был пакет миссис Бредли. И мы могли писать ей записки по поводу ее уроков. Критические или нет – какие угодно. Еще она хотела, чтобы мы предлагали темы для обсуждения и дискуссии. Так я и сделала – написала миссис Бредли письмо, в котором говорилось следующее: «Самоубийство – это то, о чем я думаю. Не то чтобы серьезно, но такие мысли закрадываются в голову».

Я помню эту записку дословно, потому что переписывала ее десятки раз, прежде чем положить учительнице. Я писала, выбрасывала, снова писала, сминала, выкидывала.

Но зачем я решила это написать? Этот вопрос я задавала себе каждый раз, когда садилась к компьютеру и набирала слова. Зачем мне это было нужно? На самом деле я не думала об этом. Просто в голову пришла идея, и я решила, почему бы не поговорить об этом. И потом, эту тему мы еще ни разу не обсуждали. Я уверена, что многие задумывались о проблеме самоубийства, так? Так почему бы не обсудить ее всем вместе?

Или, если копнуть глубже, может, я хотела, чтобы кто‑нибудь понял, кто написал записку, и тайно помог мне? Возможно. Не знаю точно. Но я старалась ничем себя не выдать.

Стрижка. Ты отводила глаза в коридорах. Ты была осторожна, но были знаки. Небольшие, но были. А затем ты вдруг пошла на поправку.

Кроме того, я выдала себя тебе, Зак. Ты знал, что это я написала записку миссис Бредли. Ты должен был догадаться. Она достала ее из своего пакета и прочитала на следующий день после того, как я тебя застукала, после моего срыва.

За несколько дней до того как принять таблетки, Ханна была самой собой. Она здоровалась со всеми в коридорах, не отводила глаза при встрече. Перемены были радикальными: она не вела себя так вот уже несколько месяцев. Она была очень похожа на настоящую Ханну.

Но ты, Зак, ничего не сделал. Даже после того, как миссис Бредли подняла эту тему, ты не протянул руку помощи.

Так чего же я хотела от одноклассников? Главным образом узнать, что они об этом думают. Хотела услышать их мысли, чувства. Кто‑то сказал, что сложно помочь, если не знаешь, почему этот парень решился на самоубийство. Я чуть было не воскликнула: «Или девушка».

В разговор вступили другие.

– Если он одинок, мы можем пригласить его вместе с нами ходить на обед.

– Если проблема с учебой, мы можем его подтянуть.

– Если проблемы дома, можно… не знаю… помочь советом или чем‑нибудь еще.

Но все, что они сказали – абсолютно все! – было окрашено раздражением и неприятием. Затем одна девушка, ее имя сейчас не важно, сказала то, о чем думали все остальные:

– Похоже, что тот, кто это написал, нуждается во внимании. Если все серьезно, то лучше признаться, кто это сделал.

О боже. Ханна просто не могла открыться перед этими людьми.

Я не могла в это поверить. Прежде миссис Бредли получала записки с предложениями дискуссий на тему абортов, насилия в семье, обмана, но никто не настаивал, чтобы автор темы выдал себя.

Однако по каким‑то причинам все отказались обсуждать самоубийства без подробной информации.

В течение десяти минут, или около того, миссис Бредли приводила статистические данные – они всех удивили. Она сказала, что, пока самоубийство не произойдет в общественном месте со свидетелями, никто не будет рассказывать о нем в новостях. Ни один родитель не захочет, чтобы все знали, что его ребенок, мальчик или девочка, которого он вырастил, лишил себя жизни. Поэтому люди в большинстве случаев предпочитают верить, что это был несчастный случай. Никто не знает, что на самом деле происходит вокруг.

Подробного обсуждения проблемы самоубийства так и не состоялось. Были ли они слишком любопытными или действительно думали, что лучший способ помочь – это узнать подробности? Скорее всего, и то, и другое.

Я тогда много смотрел на нее, но наши взгляды не пересекались. Кто знает, может, если бы я смог заглянуть ей в глаза, то увидел бы в них что‑то, что подсказало бы мне, что с ней происходит.

И если честно, не знаю, что они могли бы такого сказать, чтобы как‑то повлиять на меня. Возможно, я была слишком эгоистичной. Может, я действительно хотела, чтобы на меня обратили внимание. Может, мне было нужно, чтобы люди обсуждали меня и мои проблемы.

Но если бы она этого захотела, она бы сама посмотрела на меня, умоляя о помощи.

А может, я хотела, чтобы кто‑нибудь показал на меня пальцем и сказал: «Ханна, ты думаешь о самоубийстве? Пожалуйста, не делай этого, Ханна. Пожалуйста…»?

Но глубоко в душе я понимала, что единственный человек, который может мне это сказать, это я сама.

В конце урока миссис Бредли пустила по рядам листок, который назывался: «Признаки возможного самоубийцы». Как вы думаете, что входило в первую пятерку? «Неожиданное изменение внешнего вида».

Я потрогала обстриженные волосы. Ха, кто бы мог подумать, что я настолько предсказуема?

* * *

Делаю вид, что растираю затекшую шею, чтобы краем глаза посмотреть назад: Тони все так же сидит с друзьями. Он уже доел гамбургер, и перед ним лежат остатки картошки.

Открываю плеер, достаю четвертую кассету и переворачиваю на другую сторону.

Date: 2015-07-22; view: 300; Нарушение авторских прав