Действующие лица 15 page

Тобину это не понравится. Деваться некуда – мне тоже.

Я положил в рот еще два зерна, доведя общий счет до шести – или семи? – с того момента, как покинул падишахские ворота. Сейчас на виске билась жилка. Скоро приход от последних зерен пройдет и пульсация превратится в стойкую боль.

Мне было ясно, что нужно поспать, однако вместо этого я настроился на очередную ночь, изобилующую зернами, кофе и расспросами. Отдыхать придется с утра, когда на боковую отправятся и местные закоулки, и мое ночное зрение.

Я задержался на паре углов, посмотрел на выступление дрессировщика с ученой лисой, оставил горсточку суппов на уличном кофейном столике и даже набрел на загон, где дразнили змей, но все это время неуклонно продвигался к Имперскому кварталу. Дело было не в том, что мне не хотелось шерстить улицы, – вовсе нет. Я еле сдерживал желание припустить по крышам и нырнуть в сообщавшиеся подвалы и тайные ходы, которых полно в каждом городе, но здесь я оставался новичком, еще не готовым избрать такие пути. Без проводника и без имени в качестве пропуска шансы попасть в беду были выше, чем получить ответы. И, даже будучи готовым умножить их ценой заблуждения или небольшого кровопролития, я не хотел идти на это с наличкой от Хирона, не говоря о запасе ахрами, которого мог запросто лишиться.

Я проскользнул в Имперский квартал, удостоив привратных стражей кивка и пары мелких подачек: кивок достался джанийскому патрулю снаружи, подачки – его имперским собратьям, стоявшим прямо в проеме. Я велел себе не забыть проверить, одни ли и те же дежурят там новобранцы. Если да, то дешевле покупать их на неделю, чем платить еженощно, чтобы выкинули из головы мои приходы и уходы.

В отличие от прочего Эль‑Куаддиса, в Имперском квартале царили тишина и покой. О да, еще горели огни таверн, а на углах ночные торговцы выкрикивали свои предложения, но уровень активности был несопоставим. Стены не только разделяли имперцев и джанийцев, но и вводили разные режимы. Оба народа существовали под одним небом, но было ясно, что мы перед ним не прогнемся, – во всяком случае, империя. Она властвовала над кварталом, если закрыть глаза на одежду, погоду и пищу.

Или так нам хотелось считать. Я думал иначе – как и два Резуна, которые заступили мне путь в пяти кварталах от «Тени Ангела».

Я остановился. Они улыбнулись. То же бычье, что проводило меня к портшезу Жирного Кресла.

Ну охренеть!

Удачное место для засады: мы стояли на узкой улочке вдали от первого изгиба и не совсем достигнув следующего, а потому нас не было видно тем, кто был впереди. По обе стороны тянулись глухие стены, и только в нескольких шагах позади моих визави виднелся арочный проход с воротцами. Я оглянулся: сзади, само собой разумеется, нарисовались еще двое. И я мог поклясться, что мы находились вне периметра, каким бы его ни выстроила Птицеловка.

Я глянул вперед и назад, оценив расстояние и вновь изучив стены – высокие, с ровными краями, которые освещала луна. Это было хорошо в том смысле, что наверху, по всей вероятности, не было врезано ни острого стекла, ни керамики против таких, как я, но плохо тем, что стены выглядели слишком высокими и гладкими. Возможно, помогли бы веревка и «кошка», но я не подумал, что нынче они мне понадобятся.

Послышался шорох стали, покидающей кожаные ножны. Я посмотрел на дорогу, которой намеревался идти, и обнаружил у местного бандита короткий и прямой джанийский дуэльный меч в одной руке и небольшой медный щит в другой. Его напарник, Резун‑имперец, был вооружен клинком немного длиннее и тоньше. Позади я уже рассмотрел пару топориков, а также короткую булаву и нож.

Все это были не рапиры, что давало мне преимущество в дистанции, но в сложившихся обстоятельствах оно не играло большой роли.

Я извлек клинок и вытащил из сапога нож, позаботившись обозначить их в лунном свете. Где же, черт побери, носит Дегана или хотя бы Волка, когда они нужны позарез?

– У нас для тебя послание, – произнес человек с мечом и щитом.

– Полагаю, не конверт?

– Тебя предупредили, – не моргнул тот глазом. – Ты проигнорировал предостережение моего повелителя, отказался выдать магию, которую принес в Эль‑Куаддис, и продолжаешь лезть в наши дела. Ты оскорбляешь его самим своим присутствием.

– Знай я, что твоего пахана так легко оскорбить, сделал бы это раньше.

Резун ударил лезвием плашмя по щиту, распространив по улице унылый звон.

– Сейчас ты узнаешь, как перечить Закур‑Мулааду!

Он пригнулся и выставил руки, прикрыв щитом гарду так, чтобы те слились в единое целое. У него получилось очень легко и непринужденно.

Я не стал дожидаться ни пока подтянутся остальные, ни команд, ни его наступления. Я просто развернулся и побежал на Резунов, которые стояли позади.

Резонно было предположить, что человек, передавший послание, был лучшим бойцом в бригаде. Именно так действуют Резуны, а главное, так мыслит большинство паханов: приказать самому крутому, а остальные пусть строятся под него. Для дел посложнее Резунов усиливали кем‑то еще – Рукой или, может быть, Загибщиком.

Итак, бал правил Меч и Щит. Это означало, что мне следовало, мать его, всячески избегать столкновения с ним в честном и даже нечестном поединке.

Резуны, которые караулили сзади, не сильно удивились моему решению пойти на них буром. Однако они распахнули глаза, когда я метнул сапожный нож с нескольких шагов.

Я целил в того, что был с топорами, – в голову. Я не рассчитывал попасть даже при удачном броске. Мне было нужно только, чтобы они отследили угрозу при свете луны и отреагировали. Они не подвели.

Топоры отступили и уклонились, чтобы нож пролетел мимо, тогда как напарник пригнулся. К несчастью для Топоров, движение вынудило их опустить оружие в попытке урезать профиль. Это открыло брешь, на которую я надеялся.

Я сделал выпад, метя Топорам в корпус, и быстро, на середине движения, перенаправил клинок на Резуна с булавой, который вздумал воспользоваться моей атакой и подойти с незащищенной стороны.

Рапира проехалась по плечу и груди Булавы, после чего инерция насадила его на лезвие кадыком. Сталь на мгновение застряла в хряще, затем я выдернул клинок и чирканул им, распарывая шею и в то же время заполошно пятясь от топора, который уже летел в мой череп.

Человек с топорами был проворнее, чем я ожидал. Первый пролетел так близко, что при дневном свете я бы увидел свое отражение. Что до второго, тот не заставил себя ждать и описал дугу слева.

Я вскинул рапиру, но знал, что этого будет мало: стойка слаба, клинок наставлен не туда. Не думая, я поднял пустую левую руку. При удаче лишусь пары пальцев; большим везунчиком я себе не казался.

Затем топор дрогнул и замер на полпути.

Ликование на лице нападавшего мгновенно сменилось растерянностью. Почти сразу на нем нарисовалась гримаса боли, когда рука пошла назад, а на боку расцвели кровавые пятна – в одном, двух, трех местах.

Он взвыл. Топор выпал.

В тот самый момент я заметил клок тени, стремительно обогнувший его локоть, как будто кто‑то невидимый перехватил сустав и лишил Топоров точки опоры, чтобы зарезать без труда.

«Не советую расслабляться, – сказала она в погребе. – Ты помечен».

Проклятье! Нейяджинка!

Я отпрянул, едва Топоры завалились, и стал высматривать маслянистые сполохи смазанного движения. Там, откуда я снялся, главный закуреец уже стоял на коленях: рука с мечом безвольно повисла, окровавленный меч прикрывал дыру в груди. Его напарник взлетел на половину высоты противоположной стены и сучил ногами, вцепившись в веревку, которая тянулась от его шеи к крыше. Я не увидел никого с другого ее конца, но это не помешало человеку рывками подниматься все выше.

Значит, убийца не одна. Замечательно. И вот он я, помеченный, что бы это ни значило.

Я выставил рапиру, помедлил и резко развернулся, рассудив, что ассасину не найти лучше места, чем за спиной. Должно быть, им тоже был известен этот трюк, потому что с участка, к которому я только что стоял передом, мне набросили на голову мешок.

Я спешно завел рапиру под левую мышку и ударил за спину. Острие встретило пустоту. Я вертанулся вправо и двинул локтем руки, в которой держал клинок. Попал во что‑то мягкое. Я улыбнулся, услышав над ухом удивленный выдох.

Затем острая кромка стали нашла мое горло, и я застыл.

– Я же сказала, что ты помечен, джеффер ани, – прошипел знакомый голос, лишь чуть осипший после встречи с моим локтем. – Бросай свое железо.

Я разжал руку, и рапира звякнула о мостовую.

Клинок убрался и в следующий миг сменился чем‑то тяжелым, соприкоснувшимся с затылком. Я пошатнулся, рухнул и притих. Мне не хотелось торопить события. Я лишь надеялся не блевануть с мешком на голове.

– Вяжите, и понесли, – раздался откуда‑то сверху мужской голос. Тонкий, но привыкший командовать.

Я не смог бы сопротивляться, даже если бы захотел; все вокруг пошло кувырком. В памяти отложилось, что мне связали запястья и щиколотки, а также четкое ощущение того, что меня несли. Похоже, что недалеко, но световых сполохов в голове хватало, чтобы я не был в ладах со временем.

Чуть позже звуки приблизились, и стало ясно, что мы в помещении. Закрылась дверь. Меня положили на пол. По мне зашарили руки, извлекая сталь, расстегивая перевязь и ощупывая кисет. Я замер, когда пальцы добрались до участка дублета, где был зашит пакет Джелема, но те без задержки двинулись дальше. От мешка пахло яблоками.

Мои путы перерезали.

Я подождал, пока угаснут огни в голове, после чего потянулся и снял мешок.

В комнате было темно и пусто: только я посреди и мое оружие, сваленное в углу. И Ангелы знают сколько убийц, которых я не мог различить ночным зрением.

Я медленно сел и потер затылок. Ладонь осталась сухой – уже спасибо. Я пару раз глубоко вздохнул и снова огляделся. Вон там как будто контуры ступни, а там – еле видный изгиб… ножны? Согнутая нога? Трудно сказать.

Я рассматривал то ножны, то ступню. Потом швырнул в ноги пустой мешок.

Налет движения, намек на смазанный янтарный блик – и ступня убралась. Важнее было то, что мешок изменил направление на полпути, будучи либо блокирован, либо срезан. В любом случае я понял, чего ожидать.

Я посмотрел на мое оружие. Да, откровенная приманка.

Положил руки на бедра и молвил:

– Я не дурак.

– Вижу, – отозвался тонкий мужской голос. Он прозвучал сзади, где прежде не было ничего, кроме голой стены, которая и осталась, когда я обернулся. – Но лучше удостовериться.

– Будь уверен, я не схвачусь за клинки.

– Это я тоже вижу.

Молчание.

– Ну? – спросил я.

И они приступили ко мне.

Не все сразу, но быстро, один за другим. Янтарные мазки, промельки движений – кисти, ступни, колени, локти. Я вертелся как уж на сковородке, опрокидываясь и уворачиваясь от ударов реальных и мнимых. Пригнуться под рукой тут, уклониться от корпуса там, отшатнуться из‑под замаха скорее наудачу, чем обдуманно, и на закуску врезать разок‑другой. Однажды даже попал, пускай и по касательной. Меня вознаградили удивленным хмыком.

Все это время я старался как мог, напрягая ночное зрение. Не может же быть, чтобы я засекал только движение, – увидел же ногу, когда еще было тихо; приметил же эти ножны или хрен их знает что там было такое. Ведь должен быть способ вычленить их и выудить из ночи, в которую они облеклись. Неужто нет?

Я все еще всматривался, когда стопа впечаталась мне точнехонько в грудь. На краткий миг между ударом и реакцией тела я различил силуэт нейяджинки: нога выставлена, корпус отведен, рука направлена в пол для усиления толчка. Затем она исчезла, а я завалился навзничь. Приземление вышло жестким, и я не столько покатился, сколько скорчился.

– Джеффер ани, – сказали из темноты ледяным тоном.

– Ариба… – произнес мужчина, назвав мою противницу по имени. В его голосе было поровну предупреждения и гнева.

Девица фыркнула и даже не потрудилась приглушить шаги, отходя от меня.

Значит, проверка. Но для меня или для них?

Я прерывисто вздохнул, не ведая, как много выдержу еще, зато доподлинно зная, сколько хочу.

Затем сел и упокоил руки на коленях.

– Довольно, – проговорил я, заставляя себя расслабиться и не нарываться опять. – Я не собираюсь развлекать вас танцами в темноте. Хотите отметелить – давайте, но я отказываюсь быть учебной мишенью.

– Будь это «танцем», имперец, ты был бы покойник, – возразил мужчина, теперь уже справа. Он обходил меня. – Я просто хотел проверить то, что слышал о тебе.

– Например?

Молчание во тьме. Затем:

– Зажгите фонарь.

Я закрыл глаза и пригнул голову. Мигом позже звякнул кремень. Вскоре я уловил огонь свечи сквозь сомкнутые веки. Медленно разлепив их, я вбирал свет, сменивший ночное зрение, пока жжение не прошло.

Их было трое. В темноте мерещилось, что больше. Они обступили меня плотным треугольником.

Я почему‑то ожидал, что нейяджинка окажется в черном, но все они были в одеждах насыщенного, чуть не мерцавшего цвета индиго. Двое носили куфии, а женщина, судя по контурам одеяния, предпочитала тугой тюрбан. Все прикрывали нижнюю часть лица свободными концами своих головных уборов. Ступни и кисти были обнажены, но обладали тем же глубоким, полуночно‑лиловым оттенком, что и наряды. Краска или что‑то другое?

Фигура передо мной присела на корточки. Одежда этого мужчины была роскошнее и в то же время более изношена, чем у других; поверх нее был накинут балахон из той же материи.

Он отвел свободный конец куфии, обнажив бесцветные рот и подбородок. Последний зарос грубой белой щетиной, и когда человек улыбнулся, я мигом представил себе скалящегося шакала. Косматые седые брови, тронутые синькой, нависали над темными очами в покрасневших глазницах.

– Я, разумеется, хотел выяснить, обладаешь ли ты темным ви́дением, – сообщил он тем же тонким и скрипучим голосом, каким говорил на улице. – И можем ли мы похитить его у тебя.

– Похитить? – повторил я, невольно отпрянув.

Стоявшие за стариком нейяджины переступили с ноги на ногу, а сам он лишь шире осклабился в своей хищной улыбке.

– Ага, – кивнул он. – Значит, у тебя все же есть что‑то ценное. Отрадно увериться.

Сукин …

– Да не волнуйся, – махнул рукой старый убийца. – Будь ты привилегированным или даже обычным джанийцем, я знал бы расклад и с чего начинать. И как закончить, если на то пошло. Но с имперцем? – Он покачал головой. – Не знаю, чем обернется.

– Я же тебе говорила, дедушка, – вмешалась Ариба. При свете выяснилось, что взгляд ее был так же беспощаден, как голос. – Подобен Львам, но не из их числа.

– Помолчи, детка, – ответил тот, не оборачиваясь. – Тебя взяли из одолжения. Дай взрослым поговорить.

Я посмотрел на нее. Мне было трудно считать ее «деткой» после того, что я наблюдал в туннеле – движения, повадку вообще и тембр голоса, не говоря об округлостях, которые я начал замечать под одеждой. Ей тоже, если судить по резко напрягшейся спине. Однако она отвела глаза и умолкла.

Престарелый убийца вздохнул и уселся на пятки.

– И все же, несмотря на дурные манеры, моя внучка права: ты обладаешь темным ви́дением или чем‑то подобным. Я сомневался, что такое возможно вне двора деспота, но… – Он обвел рукой помещение, обозначив следы нашей битвы на грязном полу. – Ты ведь не чародей? Это намного упростило бы дело.

– Нет, извини. Всего‑навсего вор.

– А, хорошо.

– Ты учел возможность того, что мое «темное ви́дение» может быть не тем, о чем ты думаешь? Что я могу быть просто большим молодцом?

Ариба фыркнула из‑под тряпицы. Я пропустил это мимо ушей.

– Прошу покорно, – отозвался дед. – Не для того я спас тебя от людей Жирного Кресла, чтобы ты лгал. Мне известна разница между навыком и темным ви́дением, и это ви́дение у тебя есть, имперец.

Он постучал двумя пальцами под собственными глазами.

– А у тебя нет. Но ты умеешь от него прятаться. – Я посмотрел на женщину. – Не связано ли это с мерцанием ламп в винных погребах и ветром, которого никто не чувствует?

Хотя глаза расширились у нее, спросил дед:

– Что ты увидел?

– Мало ли. А что я был должен увидеть?

– Какая разница, если не сработало?

– Сдается мне, что вся эта встреча происходит из‑за того, что не сработало, а потому да, разница есть.

Старик поднял руку, и нейяджин подал ему бурдюк с водой.

– Файзал, позаботься, чтобы нам не мешали, – велел старший.

Мужчина поклонился и вышел. Ариба со старым убийцей остались, где были.

Старик вынул пробку, глотнул и протянул бурдюк мне:

– Будешь?

Я хотел отказаться, но жажда пересилила. Я взял бурдюк, отпил. Вода почти обожгла и показалась небывалым блаженством.

Я вернул бурдюк, и старик приложился еще, потом вставил пробку.

– Насколько я могу судить, – произнес он, – ты не должен был видеть ничего. Или почти ничего.

– Что ты имеешь в виду?

– Как описать то, чего никогда не видел? – Старик повел плечом. – Нам известно лишь то, что колдовство, к которому мы прибегаем, обманывает всякое зрение – и обычное, и ночное, благодаря чему наша одежда работает еще лучше.

– Лучше? – переспросил я. – Лучше, чем что?

Он пристально посмотрел на меня, после чего, не сводя с меня глаз, повернулся к Арибе:

– Как думаешь, внученька? Как нам ответить на его вопрос?

– Я думаю, что нейяджины строго хранят свои тайны, – отозвалась она; впрочем, нет – процитировала: – «Мы ходим во тьме, почитая тьму; мы правим ночью, исторгая ночь».

– Правильно, – сказал старик. – Но я спросил не о том, чему тебя учили, а о чем ты думаешь. Если бы я хотел попугайского повторения правил, научил бы птицу. Или обратился к Файзалу.

Внучка ответила напряженным молчанием. Затем произнесла:

– Он имперец. Не только не нейяджин, но даже не джаниец. Он чужак.

– Но у него есть кое‑что нужное нам, и он не дурак. Как же быть?

– Мы заберем это.

– А как ты заберешь то, чего не понимаешь и не можешь потрогать?

Ответа не было.

Лицо старика стало горестным.

– С такой диковиной, если ею не владеть, не справиться ни клинком, ни ногой. Подумай, девонька! Иногда приходится делиться секретами в обмен на другие. – Он негромко прицокнул и мягко добавил: – Твоя мать поняла бы это без лишних слов.

Ариба уловила намек. Ее взгляд застыл, а плечи слегка поникли. Старый упрек – и старая рана.

Старик мог быть отменным ассасином, но это не мешало ему по‑скотски обращаться с внучкой.

– Когда мы пробуждаем силу наших одежд, – молвил он, – мы притупляем и силу твоего темного ви́дения.

Я снова посмотрел на их с Арибой одеяния, словно мог распознать в них нечто магическое. Одежда, которая действовала как переносной глиммер, была известна – я сам наблюдал плащи, твердевшие при нападении, и шарф, способный распускаться и связываться в тонкую веревку. Но ткань, противодействующая ночному зрению? Не просто редкость, а нечто, зараза, исключительное.

– Как это возможно? – спросил я. – Если вы не умеете пользоваться… темным ви́дением, то откуда вам знать, как его обмануть?

– Я не знаю, как человек живет, дышит и срет, но знаю, как его убить, – неужто большая разница?

– Она самая.

– Может быть, ты и прав. – Старик фыркнул. – Но так было веками – кто я такой, чтобы спорить?

– Веками, – повторил я. – И за все это время вы так и не захватили ни одного…

Я пощелкал пальцами, прикинувшись, будто забыл название и интересуюсь сугубо для порядка.

– Львы Арата, – сказала Ариба.

– Да – ни одного из Львов Арата? Вы шаритесь здесь веками, но так и не поймали никого, чтобы узнать о темном ви́дении?

– Поймали? Конечно. И многих.

– И ни один не заговорил?

Старик отвернулся.

– Расскажи мне о них. – Я положил в рот очередное зерно.

Старый убийца долго обшаривал меня изучающим взглядом.

– Что тебе известно о нейяджинах? – спросил он наконец.

– Мне казалось, мы говорим о Львах.

– Для разговора об одном необходимо понять другое.

– Ладно, – пожал я плечами. – Мне известно, что вы не видите в темноте.

– И все?

– И еще то, что вы чертовски ловко управляетесь с волхвами и их тенями.

Проблеск улыбки.

– Тебя это огорчило?

– Причинило неудобства. Я вел с ними дела. Вдобавок пострадал мой человек.

– А ты порезал Арибу, – парировал он. – У нас тоже были дела. Мы оба те, кто мы есть.

– А кто вы есть?

Старик вынул пробку и надолго припал к бурдюку.

– В стародавние времена? Охотники за демонами… за джиннами. В эпоху Медных Халифатов и при первых деспотах нашей обязанностью был суд над теми волхвами, которые водились с духами тьмы.

– Суд?

– Да, смертный, но не только. Мы привнесли законы небес и людей в заповедные области духа и дыма. Мое племя давным‑давно научилось упаковывать чары в морщины и складки одеяний. Маги не видели нас, а коль скоро не удавалось им, не сумели и слуги.

– То есть джинны, – уточнил я, вспомнив слова Рааза.

– Я говорю о духах воздуха, песков, зноя и ночи – джиннах, ифритах и ангелах бесплодных земель…

– Ангелах? – переспросил я и сел прямее.

– Нет, не о фикциях, которым поклоняется твой народ. – Ассасин улыбнулся и покачал головой. – Речь идет о подлинных сущностях – духах, которые рыщут в забытых местах и повреждают людское сознание так, чтобы вселяться в пустую оболочку и сеять хаос среди живых.

– Ваши ангелы отличаются от наших.

– Как я сказал, наши реальны, и мы охотились на них и тех чародеев, которые низводили их с небес и возносили с земли. Мы нейяджины – коса, косившая джиннов. Или, по крайней мере, были таковой, пока другие не овладели искусством наложения пут. – Он снова отпил из бурдюка и сплюнул в тень. – Как чародеи научились сковывать духов тьмы, так деспот с его волхвами научились сковывать магов.

– Ты хочешь сказать, что эти штуковины на запястьях настоящие? – спросил я, вспомнив железный браслет, который Рааз показал мне, когда мы шли навстречу беде. – Я думал, что это просто символы.

– Теперь‑то – да, в основном, но изначально браслеты были по‑настоящему заговоренными. Деспот Инайя…

– Будь проклято ее имя, и трижды снова, – вмешалась Ариба, явно следуя некой прописи.

– И ее Верховные Волхвы…

– Сыны трехногих собак!

– …Поставили перед нейяджинами задачу найти и сковать разного рода чародеев и магов, обитавших в Деспотии. И мы подчинились. Это не было ни легко, ни приятно, но деспот, когда уже многие волхвы были прикованы к ней, начала собирать их в талы, или школы. Все они оказались под ее покровительством, но оно не было постоянным – в одном году милости изливались на одну школу, а в следующем уже восходила звезда другого тала. Неизменным оставалось одно: волхвы, надевая браслеты, вступали в талы.

– Она использовала свою поддержку, чтобы сеять раздор, – пусть талы строят заговоры против друг дружки, нежели против нее, – договорил я.

О, Кристиане пришлась бы по душе эта правительница.

– Да. – Старик кивнул. – Со временем, когда вахик‑талы обустроились, а волхвы приучились искать у деспотов покровительства и продвижения по службе, надобность в браслетах пошла на убыль. Железные и серебряные оковы стали данью заветам и традиции – символами, которые имели над волхвами и их учениками власть большую, чем любые драгоценности и заклинания. Браслетами чести.

– Чести, которой деспоты сполна удостоили волхвов, лишив ее нас, – выпалила Ариба, и это не показалось заученным текстом. – Мы, нейяджины, когда‑то скопом причисленные к добродетельным и увенчанные огромнейшими тюрбанами из рук самих калифов, были обречены пресмыкаться перед министрами за ленты и перед секретарями – за жалкие цепочки.

Дед снова оглянулся на нее, но теперь в его глазах мелькнула гордость.

– Она говорит правду, – молвил он. – Нас, кто по велению деспотов охотился за джиннами и их заклинателями, подвергли опале. Волхвы, оказавшиеся в фаворе, немедленно вспомнили о нейяджинах – так, как змея помнит сокола. Мы считали себя слишком ценными и чересчур уверились в своем положении, но когда…

– Вас отправили на помойку, – сказал я.

– Нас затравили и загнали туда, – отозвался старик, рассерженный сравнением.

Я сел поудобнее и крякнул, едва в седалище восстановился кровоток. Покуда старый убийца разглагольствовал, я начал приходить в себя и усталость уже накатывала валом. Ахрами на большее не хватало, и я постепенно осознавал, как мало у меня осталось сил после тьмы, поединка и миль, покрытых за полтора дня.

– Послушай, – проговорил я, опершись на бедра. – Я люблю историю. Честное слово. Особенно такую. Но меня отделали до усрачки, и не только вы. Я буду признателен, если ты перейдешь к Львам Арата и моему ночному зрению.

Старик стал чернее тучи, а девица чуть не лопнула от злости, и я попытался взбодриться мыслью, что осквернил драгоценное предание пары убийц. Не вышло. Вместо этого я подавил зевок и потер лицо.

– Львы, – сказал старый ассасин, – были посланы охотиться за охотниками. Это гвардейцы и агенты деспота, которым даровали способности и ви́дение джиннов для действий в ночи, когда мы были слепы. Они преследовали нейяджинов веками, используя новообретенную милость для травли нас, – сперва разгромили наши племена, затем рассеяли и перебили наш клан. Когда они наконец остановились – когда наши ряды сократились настолько, что выследить нас стало трудно, – мы представляли собой немногим больше, чем горстку семей и общин. К тому времени мы так привыкли к тени, что там и остались, обратившись к заказным убийствам. Мы больше не мечтали ни важно шествовать по улицам, ни заседать в высоких советах – нам было ясно, где безопаснее. – Старик подвигал челюстью, пережевывая былое и гнев. Затем посмотрел на меня. – Но ты можешь изменить положение дел.

– Я? – Моему удивлению не было предела. – Но как? Вас почти невозможно рассмотреть в темноте. И вы сражаетесь вслепую лучше, чем все, о ком я слышал. Конечно, видеть здорово, но…

– Бесполезен, – бросила Ариба. – Он бесполезен, дедушка.

– Он просто не понимает.

– Что тут понимать? Он видит, а мы – нет.

– Да, но он не увидел тебя в туннеле, – заворчал старик. – Подумай. К чему он привык? Почему проиграли мы, способные двигаться незримо для его глаз? Встань на его место; думай, как он.

– Я не… – начал было я.

– Помолчи, пожалуйста. – Старик поднял руку, не глядя на меня. – Пусть девочка учится.

Я подавил негодование, но решил не испытывать судьбу.

– По‑моему, поняла, – сообщила Ариба чуть погодя.

– Тогда объясни имперцу, чтобы понятно было всем.

– Может быть, Львам Арата нас и не видно, но мы видим еще меньше. – Ариба устремила на меня взгляд своих черных глаз. – Нам не заметить ни ухаба, ни перевернутого стула, ни мусорной кучи посреди переулка, когда там кромешная тьма. Им нипочем даже пасмурная ночь в темнейшей из комнат, тогда как мы зависим от милости звезд и луны. Мы хороши настолько, насколько нам позволяет мрак, а они… – Она помедлила, подбирая слова. – Они хороши благодаря своему зрению.

Дед улыбнулся ей и поворотился ко мне.

– Когда мы были в почете у деспота и охотились за отступниками, нам хватало наших приемов и мелкой магии. Но справиться c волхвами и их прихвостнями, которые находятся под защитой Деспотии? В удачные дни нам удается сыграть вничью; в остальные мы стараемся не пересекать пути Львов. Однако сумей мы видеть, как ак’кер джиним? – Он улыбнулся холодно и беспощадно. – Тогда мы напомним Верховным Волхвам, почему они боялись нас в стародавние времена; еще разок расшевелим сердце – или хотя бы кишки – деспота. Обладай нейяджины темным ви́дением, наш путь к искуплению и возрождению племени был бы расчищен.

Я переводил взор со старика на девицу, с убийственного блеска в его глазах на строгий, осуждающий взгляд внучки – и взвешивал варианты. Меня не устраивал ни один. Никакие адские силы не помогли бы мне ни пробиться с боем, ни дать им то, чего они хотели. Я прикинул, что бы такое соврать, но не придумал ничего, что помогло бы мне выйти в дверь – по крайней мере, целиком. Я был ответом на мольбу, которую они даже не смели высказать. Но теперь, когда обрели меня?

Когда дело касалось ночного зрения, я лгал привычно и тем успокаивался, но нет, сейчас я понимал, что только правда позволит мне выбраться отсюда целым и невредимым. Как таковая она меня мало заботила, но куда денешься?

– Я не могу вам помочь, – сказал я.

Рука Арибы соскользнула с бедра и задержалась у кривого сгущения тьмы на поясе. Моя потянулась к сапогу и нащупала пустоту. Опа! Она забрала свой кинжал.

– Не можешь или не хочешь? – спросила она, коснувшись рукояти.

– Не могу. Цена передачи слишком высока.

– Цена? Какая цена? Ты либо сам владеешь секретом джинновых масел, либо знаешь того, кто владеет. Если дело в…

– Нет, – перебил ее дед. Теперь он изучал меня с видом вора, рассматривающего запертый сейф. Мне было плевать. – Прислушайся к тому, что он сказал: для него чересчур высока цена передачи. Речь не о том, чтобы научить, а о том, чтобы дать. Я прав, имперец?

– Если отдам, то лишусь, – кивнул я.

Date: 2015-07-11; view: 304; Нарушение авторских прав