Действующие лица 12 page. И казалось, что на каждом углу торчали уличные маги: жонглировали шариками света, нагоняли драконов из пара и пыли

И казалось, что на каждом углу торчали уличные маги: жонглировали шариками света, нагоняли драконов из пара и пыли, предсказывали судьбу при помощи резных жезлов из слоновой кости или просто взывали к прохожим, оглашая свои услуги. Если илдрекканские маги и Рты держали свою магию при себе, а заклинания творили тихо, то здешние заливщики вопили о своем могуществе с крыш. По прибытии в Нижний Город я видел сколько‑то мелких торговцев глиммером и всякого жулья, но тут, при виде клубов пыли и пара, которые извлекались из пересушенного воздуха простым жестом или словом, я задался вопросом о правдивости древних преданий о происхождении джанийцев. Не текла ли в жилах этих мужчин и женщин толика крови пустынных джиннов?

Мы прошли сквозь большие арочные ворота с каменными слонами, выраставшими из стен по бокам, и вступили в третье кольцо города. Если прежде мы двигались через владения знати и людей со связями, то теперь шагали по улицам, где селилась благополучная публика попроще. Главная магистраль оставалась прямой, и мусора почти не было, но украшения на многих домах сменились покраской, а купола храма, который мы миновали, были покрыты не начищенным серебром, а чеканной медью и глазурованной керамической плиткой.

Мы находились неподалеку от стены, отделявшей третье кольцо от четвертого, когда начальник стражи свернул в кривой переулок. Вскоре мы прошли через нечто, казавшееся некогда укрепленными вратами, но теперь представлявшее собой лишь арочный проход между двумя высокими многоквартирными зданиями. Улицы значительно сузились, и по обеим сторонам кучковались строения из прессованной земли и кирпича. Фигурная мостовая сменилась истертой каменной, проложенной столетия назад и отшлифованной поколениями пешеходов. Крыши были положе, окна – выше и у´же, а большинство дверей, сплошь ярко выкрашенных, располагалось на одну или несколько ступенек ниже уровня мостовой.

Мы явно перешли из Старого Города в древний, и именно здесь, среди извилистых многолюдных улочек откровенно чужеземного района, вырос Имперский квартал.

Давным‑давно он был обычным торговым округом, а видные дипломаты селились во втором городском кольце. Большинство там и осталось, но по мере развития отношений между империей и Деспотией развивался и квартал. Сейчас он превратился в главный символ всего имперского в Эль‑Куаддисе, приютив не только купцов, но и ремесленников, дипломатов помельче, людей искусства, банкиров, торговые дома, рабочих, экспатриантов, а также полкогорты легионеров.

В тени квартальных ворот нас встретил Хирон, одетый в белое и серое, а потому похожий на большую цаплю. Рядом стояла пара чиновников низшего ранга. Оба были джанийцами. Хирон опять читал книгу – точно как в комнате, где я очнулся. На сей раз она была тонкой, в четверть листа.

Когда я приблизился, он опустил книгу и кивнул на стены:

– Третьи по счету, знаешь ли.

Я проследил за его жестом. Высокие, основательные сооружения с барельефом. Большинство фигур изображало имперцев – в основном в процессе умирания либо от болезни, либо на острие копья. В этом был смысл, если учесть причины сноса и восстановления стен.

– Знаю, – ответил я. – Последние сломали во время Осады Эталонов.

– Тебе это известно? – Хирон одобрительно поднял бровь. – Большинство твоих соотечественников постаралось забыть.

– Так и есть, – произнес я, изучая стену. – Мне просто повезло наткнуться на экземпляр «Режимов» Петрозиуса.

– У тебя есть Петрозиус? – Теперь он развернулся ко мне полностью. – В империи эту книгу запретили и сожгли почти век назад. Откуда?..

– Кто сказал, что он есть у меня? – возразил я. – Я просто знаю богатого коллекционера.

Он же мастер‑писец и специалист по подделкам, а еще мой должник.

Хирон откашлялся. Я увидел, как его пальцы забарабанили по обложке, голодные до блюда, которого он не мечтал отведать.

– Как ты думаешь, не согласится ли он…

– Одолжить ее?

Одалживание редких книг, пусть даже через границу, было известной практикой, особенно среди библиофилов. Желание обменяться томами часто перевешивало риск утратить или испортить их при переправке – похоже, что Хирон думал именно так.

– Или одолжить, или я могу заплатить за копию. Если, конечно, он найдет верного переписчика.

Я невольно рассмеялся. Просить Балдезара скопировать нечто вроде «Режимов», тем более с шансом продемонстрировать его мастерство ученого и писца, не говоря о наваре, было все равно что уговаривать пчелу делать мед.

– Думаю, найдет, – ответил я. – Я даже устрою, чтобы он не сильно тебя надул.

– За копию этой книги? Не беспокойся о цене.

Я снова переключился на стену. Здесь, в сердце Джана, мне был понятен интерес Хирона, а также причины, по которым империя предпочла предать случившееся забвению. Тогдашний император поступил бесчестно, и любое признание этого факта, пусть даже устами запрещенного историка, наверняка пришлось бы по душе деспотийному двору.

Чуть больше века с четвертью тому назад Теодуа, воплотившийся императором в пятый раз, решил, что настало время снова пойти на Деспотию войной. Однако на сей раз он решил ударить в самое сердце, а не подбираться с окраин, как поступали столетиями. И вот по его приказу четыреста легионеров на протяжении полугода тайно проникали в Эль‑Куаддис, маскируясь под торговцев, слуг, погонщиков и прочих лиц, вызывавших наименьшие подозрения. Уже скверно, но Теодуа присовокупил к ним еще и троих имперских Эталонов.

Традиция была такова, что личные маги императора либо оставались в резерве для обороны, либо, в редких случаях, сопровождали развернутую дорминиканскую армию. Эталоны попросту были слишком ценны – и слишком опасны, если подумать о бедах, которые мог наслать такой пленный, – чтобы рисковать ими. Отправка троих под охраной всего половины когорты только показывала, насколько серьезно отнесся к той войне Теодуа и как отчаянно хотелось ему нанести сокрушительный удар по джанийцам.

И он нанес. За две недели до объявления войны вспыхнула чума. Болезнь пронеслась по Эль‑Куаддису, начавшись в Нижнем Городе и дойдя до самых ворот внутреннего кольца деспота. Согласно Петрозиусу, на улицы высыпали священнослужители, маги и врачи, едва справлявшиеся с наплывом. Когда тремя днями позже трупы начали взрываться огнем, стало понятно, что чума была непростая. Исход из города последовал почти немедленно.

Через четыре дня после этого от Теодуа пришло заявление о начале войны вкупе с ультиматумом, который почти напрямую возлагал на него ответственность за мор. Тогдашний деспот, Мехмер Аджан Третий, не колебался. Собрав свои войска и наделив властью не только Пятнадцать Высших Волхвов, но и других, рангом пониже, из разнородных племен и кланов, находившихся в его подчинении, деспот вернулся в Эль‑Куаддис и осадил Имперский квартал.

Количество погибших вне стен Имперского квартала Петрозиус исчисляет тысячами. Однако стоило волхвам уяснить, как обратить чуму против самих имперцев, счет пошел на десятки тысяч – теперь уже в нем самом. Стены квартала снесли, а головы трех Эталонов послали Теодуа вместе с ответным ультиматумом деспота.

Той осенью Дорминиканская империя сдала Джанийской Деспотии две провинции и за последующие сто тридцать четыре года наполовину вернула только одну. Джанийцы назвали ту эпоху Днями Пламени и вырезали их хронику на стенах квартала в память себе и нам.

Словно угадав мои мысли, Хирон кашлянул рядом.

– Черные дни, много воды утекло, – молвил он.

Он поежился, сопереживая былому, и жестом подозвал Тобина и Езака.

– То, что я скажу, касается всех, – объявил Хирон, когда несуразная братская пара приблизилась. – Вам приготовлен кров. Хоть вам и не дозволено остаться в Пристанище Муз, визирь, а тем самым и падишах по‑прежнему отвечают за ваше благополучие и пропитание.

– Значит, вы покроете наши расходы? – спросил Тобин, улыбнувшись впервые, с тех пор как мы покинули падишахский анклав.

– Это значит, что вы получите пособие, – ответил Хирон и повернулся ко мне. – Ты, будучи их патроном, обязан ежедневно являться ко мне на прием.

– Лично? – уточнил я.

Хождение по Старому Городу изо дня в день взад и вперед могло помешать другой моей деятельности.

– Лично, – кивнул Хирон. – Ты будешь докладывать о ходе подготовки к выступлению и держать ответ за любые жалобы, которые на вас поступят, – конечно, я надеюсь, что их не будет вообще.

– Разумеется, – согласился я.

– Когда же мы предстанем перед его высочеством падишахом? – спросил Езак.

– Как только будете готовы, – ответил Хирон. – И по решению визиря, это состоится, – добавил он, тогда как парочка осклабилась, предвкушая многонедельную жизнь за счет падишаха, – в двадцать четвертый день фаллваха.

Ухмылки поблекли.

– Какое сегодня число? – осведомился Тобин.

– Семнадцатый день фаллваха.

Тобин и Езак переглянулись.

– Ну, все‑таки неделя есть, – начал Езак. – Мы всегда можем…

– И вот еще что, – продолжил Хирон, будто не слыша. – Визирю угодно, чтобы вы показали нечто отличное от первоначального выступления. Что‑то вроде…

Он завел руку за спину, и один из чиновников вручил ему какой‑то предмет.

– Например, это. – Хирон предъявил обрезанную и застегнутую книжицу.

Ухмылки увяли окончательно.

– Что? – вскричал Тобин, тогда как Езак потянулся и взял тонкую книжку. – Вы хотите, чтобы мы прочли, отрепетировали и исполнили пьесу за семь…

– Меньше, – перебил его Езак, взглянув на солнце, которое уже миновало зенит.

– То есть меньше чем за семь дней? – докончил Тобин.

У меня заныло в животе, и вовсе не от жалости к труппе. За неделю мне даже не освоиться в Старом Городе, не то что разыскать Дегана. Понадобится больше времени – и труппе, соответственно, тоже; в идеальном случае столько, сколько позволит длительное пребывание в статусе падишахских актеров. Семь дней и рядом не стояли.

– Нам нужно больше времени, – заявил я.

– Не так ли и всем нам? – вскинул брови Хирон.

– Семь дней на новую пьесу? – повторил я, пытаясь изобразить патрона. – Неужто визирь желает нам провала?

Молчание Хирона было красноречивее всяких слов.

– Гадство! – Я отошел в сторону, чтобы не усугубить положение удушением визирева секретаря.

– Четыре акта, – пробормотал Езак, листая рукопись. – Как минимум три перемены декораций, одна морская. Нет, виноват, на озере. Шесть основных персонажей и штук семь помельче… – Он остановился и поднял взгляд. – Это перевод?

– Из нынешних любимцев падишаха. – Хирон отвесил легкий поклон. – Высокая честь для вас.

– Невозможно! – возопил Тобин. – Все восприятие пойдет насмарку! – Он выступил вперед, увещевающе простирая руки. – Мы подготовили чудесную вещь. Героическую, страстную, гордость подмостков! Мы репетировали всю дорогу. Если падишах хочет узнать, из какого мы теста, то ему нужно увидеть нас в полном блеске! Он должен позволить нам…

Хирон быстро шагнул – так стремительно, что я прозевал бы движение, не колыхнись его одеяние.

– Падишах не должен ничего! – рыкнул секретарь. – В том числе сохранять вам жизнь. Вы остаетесь в Эль‑Куаддисе по желанию его высочества Язира; вы можете с тем же успехом ночевать на улицах или покоиться под землей – по его же желанию. Если ему или его визирю будет угодно, чтобы вы выли, как гиббоны, и прыгали со стропил, то я рассчитываю услышать из ваших уст лишь один вопрос: «Как пожелает его высочество – в костюмах или без?» Понятно выражаюсь?

Тобин открыл было рот, передумал и вместо ответа кивнул. Отвернувшись, он не стал скрывать возмущение.

– Нам нужен оригинал на джанийском языке, – сказал Езак предусмотрительно нейтральным тоном. – На случай вопросов или ошибок.

Хирон протянул руку, и в нее вложили другую книгу.

– И переводчик, – добавил Езак.

Хирон посмотрел на меня.

– О нет, – вскинулся я. – Объясняюсь, но не читаю.

Вранье, не скрою, но тем не менее удобное. Если падишах – или, скорее, визирь – хотел быть тварью, я не собирался щадить его кошелек.

Езак взвесил книги и посмотрел на меня. Все было написано у него на лице.

Я тронул Хирона за рукав и жестом пригласил отойти в сторону. Он последовал за мной, показывая суровым видом, что сыт по горло. Было ясно, что решения визиря и его секретаря не оспаривались.

Предельное паскудство.

– А как же помощь землякам? – понизил я голос.

– Между ящиком ахрами и спором с визирем есть разница.

Ящиком?

– К тому же, – продолжил Хирон, – ты не мог не заметить, что я уже не проживаю в империи и, вообще говоря, служу Деспотии.

– А пришпорить имперскую труппу так, чтобы она провалилась, это кому служба – Деспотии или визирю? Или просто собственной шкуре?

Хирон оцепенел, и взгляд его стал жестким. Я невольно шагнул назад.

– Ты смеешь обвинять меня в… – начал он, и правая рука метнулась к поясу, но замерла. Хирон сделал короткий, резкий вдох. – Это служба кому положено, – проскрежетал он и указал на стену. – Тебе ли не знать, какое бремя мы несем в этом городе. Радуйся, что вас вообще впустили.

Он повернулся и двинулся прочь.

Я глянул на барельеф, изображавший горящее тело. Меня посетила мысль.

– Кого ты хочешь, помимо Петрозиуса? – спросил я Хирону вслед.

Тот остановился.

– Тиклеса? – подсказал я, вспоминая историков. – Верина Младшего? – Я медленно шагнул за ним. – Может, Кессалона?

– Ты можешь достать Кессалона? – Хирон оглянулся.

– Оба тома «Комментариев», если выбьешь нам лишнее время.

– Оригиналы? – прищурился Хирон.

– Копии.

Балдезар закатит мне истерику, узнав, что я посулил копии двух его драгоценнейших текстов; попытка вырвать у него оригиналы приведет к смертоубийству, а он был слишком ценной фигурой, чтобы его замочить.

– Тогда добавь Тиклеса, и по рукам, – ответил Хирон.

Я притворился, будто раздумываю, после чего неохотно кивнул. С Тиклесом будет легко – Балдезар располагал тремя копиями, поэтому я его и упомянул.

– Отлично, – произнес Хирон все еще напряженным голосом и указал на младшего чиновника. – Шахир покажет вам, где разместиться. Я поговорю с визирем. Придешь с докладом в падишахский дворец завтра, как стемнеет. К тому времени у меня будет ответ. О, пока не забыл.

Хирон опять выставил руку, и Шахир вложил в нее сумку. Внутри звякнуло.

– Тебе это понадобится. – Хирон вручил сумку мне.

Я пошарил внутри и вынул латунный ромб со скругленными углами, длиной с мой большой палец, подвешенный на латунную же цепочку. На лицевой стороне ромба были изображены длинная флейта, которая называлась «нэй», и свиток; на оборотной выбит текст на джанийском языке.

– Это знаки визирского патронажа, – объяснил Хирон. – Носи их всегда и держи на виду. Если тебя застигнут вне Имперского квартала без жетона, любой гражданин Джана вправе донести на тебя или задержать. За помощь в поимке имперцев без знака патронажа назначено вознаграждение. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Крупное вознаграждение.

Я проводил взглядом его и старшего чиновника с половиной отряда стражников, устремившихся следом. Затем повернулся к труппе. Тобин уже гнал своих подчиненных вперед, но Езак стоял поодаль и наблюдал за тем, как я рассматривал Хирона. Птицеловка ждала чуть дальше.

– Даже если выхлопочем еще неделю, все равно будет мало, – заметил Езак, когда я приблизился вплотную. – Если, конечно, мы хотим выступить достаточно хорошо, чтобы получить патронаж.

– Я знаю одно, – отозвался я. – За пять дней может произойти до черта событий.

Я видел, как преступные организации рушились за меньший срок, а сам за чуть больший выбился из Носа в Серые Принцы.

– Пять дней могут стать вечностью, если попасть в неподходящее место.

– А мы попали в неподходящее место? – осведомился Езак.

Я посмотрел сквозь ворота на Имперский квартал.

– Отвечу через семь дней.

Хирон разместил нас в гостинице под названием «Тень Ангела», что заставило меня против воли улыбнуться. Место было вполне приличное: просторные комнаты, преимущественно свежие простыни, общий зал, где пахло бараниной, тимьяном и дымом, и маленький двор, который Тобин немедленно приспособил под репетиции, – оказалось, что Хирон предусмотрел это загодя.

Я осмотрел мою комнату: маленькая кровать, маленькое окно, маленькое отверстие в стене, которое я залепил свечным воском и скатанным ворсом против чужих ушей и глаз; затем бросил на пол постельную скатку и сумку, пинком захлопнул дверь и снял дублет.

Ощупал его сперва снаружи, потом подкладку. Кроме легчайшего изменения плотности, ничто не указывало на то, что мы с Птицеловкой уже дважды распарывали дублет и прятали в набивку три маленьких письма и конверт побольше, которые составляли посылку Джелема. Второй раз пришлось нелегко: тот, кто чистил дублет, заметил торопливые стежки, наложенные Птицеловкой после изъятия бумаг, а потому решил исправить и сделать как надо, – но мы сумели вскрыть швы, оснастить и набить дублет заново, а после зашить подошедшей по цвету ниткой из падишахского ковра, и нас никто не застукал.

Я оторвал пару торчавших кончиков и на пробу встряхнул дублет. Ни изобличающего хруста бумаги, ни шороха сломанных печатей – документов не слышно, подкладку не морщит. Хорошо. Сперва я гадал, переживет ли путешествие воск на всех трех письмах; сейчас, с учетом того, что я проник в их содержание, мне не пришлось удивляться. Переправляя в Джан подобную контрабанду, приходится чертовски постараться сделать так, чтобы она не лопнула при первом изломе или тычке. Иными словами, я полагал, что печати держались глиммером.

В глубине души я жаждал снять дублет и схоронить его если не в яме, то хотя бы на дне дорожного сундука. При мысли о содержании этих писем, не говоря о наложенных на них заклятиях, я всякий раз ощущал мурашки в местах, соприкасавшихся с тканью. Но я знал и то, что лучший способ сберечь посылку, а тем и себя – хранить ее на себе. После йазани с его тенями и закутанных в тьму убийц я хотел быть по возможности незаменимым. Вдобавок я сомневался, что они заподозрят наличие при мне чего‑то ценного после событий в погребе.

Это напомнило мне…

Когда я снова вышел из гостиницы, актеры разгружали фургон, перенося одни тюки в наше пристанище и на конюшню и складывая другие на одной стороне двора. Я подождал, пока из фургона покажется связка бутафорских клинков, взвалил ее на плечо и направился к конюшням.

Труппе выделили два стойла – наверняка это обошлось недешево. Сложив на землю затупленный реквизит, я вынул из груды оружия припрятанный Деганов клинок с Черного острова и поспешил на сеновал.

Через пять минут я вернулся во двор, стряхивая с рукавов пыль и сухую траву. Деганский меч теперь находился высоко на стропилах, будучи уложен вдоль балки и прикрыт соломой. Если не знать, где искать, вероятность наткнуться на оружие была крайне мала – гораздо меньше, чем обнаружить его, например, у меня под кроватью или за отошедшей обшивной доской.

Я хотел присовокупить к мечу Дегана кинжал нейяджинки, да передумал. Мне не хотелось расхаживать с непонятным переносным глиммером, но и расстаться с ним показалось неправильным. Я сообразил, что за неимением лучшего он может выступить предметом торга, если придется туго. Да и неизвестно, когда может пригодиться кинжал с дымной кромкой. Поэтому я вложил его в специально купленные ножны и затолкал в другой сапог.

Птицеловку я нашел во дворе. Она стояла в сторонке и занималась любимым кентовским делом: наблюдала за чужой работой.

– Ну? – спросил я, привалившись к стене рядышком.

– Два Ворона на улице, – отозвалась она, продолжая взирать на фургон.

– Люди Хирона?

– Да уж не местные дарования – те слишком откровенные.

– И?

– По‑моему, один засел на крыше через улицу слева. Там решетка, точно не скажу. Проверю попозже. Наши лучшие направления подхода и отхода – юг и восток: слишком много всего понатыкано и перспектива перекрыта, чтобы незаметно следить за гостиницей.

– Что тебе понадобится?

– Деньги. Если хочешь, чтобы я подрядила братву и выставила периметр, то обаятельной улыбки мне не хватит.

Я вручил ей половину того, что осталось от средств на путевые расходы, – меньше, чем мне хотелось.

– Тряхни еще хозяина гостиницы. Если мы поживимся тем, что он получает от Хирона, и заткнем конюха, это многое упростит.

– Он нервный тип. – Птицеловка улыбнулась. – Небось раскошелится, если я пообещаю держать самых ретивых членов труппы подальше от спален его дочек – или сынков.

– Только постарайся не перебежать кому‑нибудь дорогу. Мне ни к чему, чтобы местная шпана жаловалась: пришли, мол, и умыкнули их сучьи деньги. Это смахивает на мелкое шакальство.

– Ангелы упаси, – отозвалась Птицеловка. Я оттолкнулся от стены, и она добавила: – Мне это, знаешь, все равно не нравится.

– Что именно?

– То, что ты будешь шляться без прикрытия.

– В Нижнем Городе было так же, – напомнил я. – Ничего мне не сделается.

– Ты сам знаешь, что это не Нижний Город. Большая разница после истории с Раазом и тем Клинком. Дай мне время хотя бы до заката…

– Ты слышала, что сказал Хирон, – возразил я. – У нас семь дней. Мне некогда ждать. Я должен сейчас же окучивать улицу, сейчас же вынюхивать слухи, сейчас же сыпать деньгами и именами. Мне нужно браться за дело, если я рассчитываю хоть на малейший шанс разжиться наводкой на Дегана.

– А если недели не хватит? – предположила Птицеловка. – Об этом ты подумал? Там, снаружи, не империя, и даже не Илдрекка. Позолотив пару ручек и побазарив с парой местных шнырей, ты Дегана не найдешь – я сомневаюсь, черт возьми, что подцепишь хотя бы слух. Если ты думаешь…

– Я думаю то, – перебил ее я, – что у нас нет выбора. Кто пойдет по улицам? Ты? Ты еле объясняешься на местном языке, не говоря об арго. Мы оба знаем, что это не вариант. Идти нужно мне.

– Но это Джан. Мало того что имперец, так еще и с вопросами? Ты вряд ли обзаведешься друзьями.

– Тогда постараюсь мило улыбаться.

– Проклятье, Дрот, ты знаешь…

– Я знаю то, – подхватил я, – что мне понадобится безопасное, надежное лежбище, куда я смогу возвращаться независимо от того, как пойдут дела. И мне нужно, чтобы ты превратила в такое лежбище эту гостиницу. – Я подступил на шаг. – Будь у меня больше времени, я бы действовал медленнее. Но его нет. Некогда нанимать Уши, искать Губошлепов, умасливать недружественное паханье. Я должен быть там, а ты здесь. Иначе работы не будет, и нам это известно.

Птицеловка развела пары, пнула землю, но спорить не стала. Она знала, что я прав.

Я пошел к главным воротам гостиницы.

– Если тебя замочат, – крикнула она вслед, – договорись заранее, чтобы приволокли труп! Будь я проклята, если потрачу месяц на изучение здешних переулков и сточных канав только затем, чтобы упрятать тебя в могилу!

– Лады! – крикнул я через плечо.

Затем вышел на улицу и устремился в Эль‑Куаддис.

Я трудился неспешно: побродил по главным проспектам, задержался в паре кофеен, поболтал с торговцем коврами, чей взгляд мне понравился. Оттуда пошел на боковые улицы, ныряя и выныривая из послеполуденной тени под тростниковыми навесами поверх крошечных окрестных базаров. Я больше слушал, чем говорил; больше приценивался, чем покупал, не забывая подбрасывать медные суппы и серебряные дхармы, когда мои задержки становились подозрительными. Имя Дегана я если и называл, то как бы вскользь, и больше полагался на описание. Вряд ли он представлялся здесь как Деган или Бронза.

К закату, когда я свернул в переулки, стало ясно одно: Джан сильно повлиял на улицы Имперского квартала. Я видел это по свободным одеждам и чужемодным куфиям; улавливал в кардамоне, мяте и перце, которыми приправляли уличную пищу; обонял в маслах с примесью корицы, гвоздики и сахарного тростника. Однако важнее было то, что я прозревал в повадках и действиях местных дорминиканцев. Все делалось с оглядкой – легчайшим флером осознанности того, что никому нельзя верить и никакой поступок не исключает неприятных последствий. Да, легионеры так и ходили надутыми, разносчики криком рекламировали свои товары, а бордели оповещали об услугах через бумажные растяжки над дверями, но в этом не было привычной непринужденности. Нас окружал город, население которого веками было скорее враждебно, чем дружественно, имперцам, и этот гнет не отступал.

К членам Круга это относилось вдвойне: им приходилось париться не только насчет квартальных легионеров и «зеленых жакетов» деспота, но и о местном Закуре. Я быстро выяснил, что настоящих боссов, с которыми можно потолковать, в Имперском квартале не было. О да, они могли именовать себя Чертями, Бандюками, а один даже назвался Тузом, но их организации были лишь жалким подобием подлинных. Большинство не поднималось выше уровня уличной банды, а для крушения более успешных хватило бы удачного рейда или недоданной взятки.

Нет, на криминальном островке, которым являлся Имперский квартал, лишь очень и очень немногое, как я выяснил, происходило без молчаливого согласия Закура. Само по себе это не сильно удивляло – примерно того я и ждал с учетом местонахождения Эль‑Куаддиса и особых обстоятельств, но уровень контроля меня озадачил. Джанийским паханам платили мзду даже карманники и мелкие хищники.

Поэтому я старался не называться и тем паче не выдавать свой титул. Лучше прикинуться новым шнырем, чем быть опознанным в качестве Серого Принца, бродящего по улицам. В первом случае на тебя могли наплевать, а во втором – поставить на нож в переулке.

Впрочем, меня ожидал не кинжал впотьмах, а пара Резунов, которые караулили меня, когда я глубоко за полночь вышел из игрального притона, располагавшегося на втором этаже.

– Ну как, повезло в кости? – спросил тот, что повыше, и прислонился к стене лестничного колодца.

Он был обтекаем лицом, манерами, голосом – с улыбкой, напомнившей мне о ноже. Ниже стоял его амбалистый напарник, который насыщался сладким рисом из свернутого пальмового листа. Он не потрудился взглянуть на нас.

Я вздохнул и спрятал несколько монет, которыми разжился по ходу беседы с игроками.

– Это надолго? – спросил я. – У меня дела.

– Как знать? – Малый отлепился от стены. – Меня лишь наняли пособить. Но замечу, – указал он на лестницу, – что это единственный выход…

Он вновь просиял своей бритвенной улыбкой. Я стал спускаться. Поедатель риса удостоил меня кивка, когда я прошел мимо.

Ну и ну, хорошо же их вышколили.

Снаружи ожидал портшез. Роскошный, как и положено, с расписной дверью и окнами, забранными плетеными заставками. Крыша представляла собой две складные панели, которые были откинуты. Под ними тоже были заставки. Должно быть, жители Эль‑Куаддиса не выносили странствий в закрытых ящиках по разогревшимся за день проулкам даже глубокой ночью, когда наступал час воров.

У стены подле лестницы расположилось восемь носильщиков. Они передавали друг другу бурдюк и жадно пили. Мое ночное зрение еще не проснулось после притона, но я и без него рассмотрел слой пота на обнаженных спинах. Лошадок впору было выжимать, и я задался вопросом, насколько они были привычны к такой работе.

Затем одна заставка скользнула вниз, и мне стало понятнее.

Сказать, что находившийся внутри человек был огромен, стало бы сродни утверждению, что море глубокое, а пустынное солнце теплое. Он растекся по всему сиденью, и подлокотники впились в крытые шелком бока. Нога, подобная мачте небольшой шхуны, подпиралась подушкой с кистями; стопа была обернута полотном и благоухала мазями и припарками. Грубый, едкий запах напомнил об Эппирисе и его аптекарской лавке до той поры, когда он превратился по моей вине в калеку и его жена возненавидела меня. Я отступил и понял, что за одни эти чувства невзлюбил этого типа.

– Для новичка в Эль‑Куаддисе, – молвил он по‑джанийски, не потрудившись отвлечься от листа бумаги, который складывал, – тебе удалось добиться очень многого за удивительно короткий срок. Временный патронаж? Проживание за счет падишаха? Я впечатлен.

– Я люблю нагружаться делами.

– Да, это я понял. – Толстые, поразительно проворные пальцы все занимались бумагой. – Я и сам такой, хотя с виду не скажешь. Мой образ жизни более… оседлый.

– В жизни не догадался бы.

– Да, в самом деле. – Губы под тонкими усиками чуть поджались. – Час поздний. Не хочешь ли испить чаю и обсудить наши дела в более приятной обстановке?

– Мне не хочется пить. – Я скрестил на груди руки.

– Тогда, быть может, перекусить? Насколько я знаю, вашим людям по вкусу фаршированные виноградные листья. Мне известен повар, который может…

– И есть не хочется.

Я понимал, что хамлю, но мне было наплевать. Закуреец, предлагая преломить хлеб, предлагал и покровительство – по крайней мере, на время трапезы. Это был старый джанийский обычай, основанный на многовековом обитании в барханах, где простое гостеприимство оказывалось вопросом жизни и смерти. Отказываясь, я выражал недоверие к его слову. Согласен, пощечина его чести, но в данный момент я не знал, хватало ли у него ее, чтобы мое оскорбление посадило пятно, и не хотел рисковать жизнью, выясняя это.

– Понятно.

Складывая бумагу, он приподнял палец, и я вдруг ощутил прикосновение холодной стали к горлу.