Действующие лица 19 page

– Нет, – покачал я головой. – Я ждал чего‑то подобного. Да особо и не скрывал.

К моему большому недавнему огорчению.

– О нет, не скрывал, – вторил Хирон тоном, по которому я догадался, что слух дошел и до двора падишаха. – Но это все равно не объясняет твоего знания ордена.

– Я же сказал, что работал на пару с Деганом.

– С Железным.

– Правильно.

– И он рассказал тебе о Дегане Слоновая Кость?

– Кто‑то да рассказал. – Я пожал плечами и позволил себе поиграть улыбкой.

– Если ты намереваешься… – Хирон гневно вздохнул.

– Откуда ты о нем узнал? – спросил я.

– Что?

– Откуда ты узнал о Дегане Слоновая Кость? – Я махнул на переполненные полки. – Не пойми меня превратно, все это… мило, но ты не вычитаешь об ордене, не говоря уж о Слоновой Кости, ни у Закреса, ни у Нессиана Младшего, ни у кого из обычных историков, потому что им ничего об этом не известно. Для таких сведений нужен другой источник. – Я усмехнулся, постучал себя по носу и наградил Хирона фирменной улыбочкой Носа, гласившей: «Я что‑то знаю, а ты – нет». – Ты меня понял – Деган.

Хирон свирепо уставился на меня через комнату.

– Я узнал это от Дегана, – подтвердил он холодно.

– Да неужели? – Я насмешливо выгнул бровь. – Никак ты втираешь, будто тебе стучит Деган? Я думал, что ты и не видел ни одного. Или это такое же дерьмо, как насчет прослушиваний, которым ты меня кормил? – фыркнул я. – Да к черту, держу пари, что ты и понятия не имел, что это за меч, пока тебя не просветил за чаем какой‑нибудь заезжий имперский нобль. Он затем и висит, чтобы удивлять гостей с родины? Чтобы они казались себе чуть меньше, а ты чуть больше и не жалел, что свалил из империи?

Он оказался прытким для секретаря. Хирон пересек комнату и вырос передо мной быстрее, чем я успел отреагировать. Подозреваю, что только дипломатическая привычка удержала его от того, чтобы вцепиться мне в горло.

– Тебе, вору, невдомек, почему я покинул империю! – прорычал он, и я чуть не распробовал на вкус его негодование. – Держи язык за зубами, а то пожалеешь! Что до меча, его прежний владелец был историком своего ордена. Он способствовал собиранию Деганов, помог им сплотиться и вооружил бригаду наемников целью! И будь это все, что я о нем знаю, мне хватило бы этого, чтобы повесить на стену меч независимо от того, что об этом подумают или не подумают.

– Но ты, выходит, знаешь больше?

– Больше, чем ты можешь вообразить! – выпалил он.

Порядок: Хирон дошел до грани, готовый пасть. Проболтаться. Осталось правильно подтолкнуть. Я облизнул губы и поднажал, совместив обвинение и вопрос:

– Откуда? Если ты не видел ни одного Дегана, то откуда столь глубокие познания?

Я почти достиг цели. Хирон открыл рот, намереваясь показать, как мало знал я сам, но спохватился. Я следил за ним, готовый убить, покуда он делал шаг назад и сопровождал его медленным выдохом.

А как горячо было.

– Я изучал орден Деганов дольше, чем ты живешь на свете, – заметил он мягко. – Если я говорю, что знаю что‑то о нем или его истории, то так оно и есть. Мне незачем предъявлять тебе доказательства.

– Они ведь у тебя? – Я окинул взглядом комнату и снова посмотрел на него.

– Что именно?

– Записки Слоновой Кости.

Надо отдать ему должное: он почти не моргнул глазом. Но взор его все‑таки на долю секунды метнулся к стене слева от меня. Я притворился, будто не заметил.

– У вашей труппы есть дополнительный день, – произнес Хирон голосом хрупким, как первый зимний лед. Он отступил к столу и налил себе новую чашку чая. – Предлагаю потратить его на сбор имущества и подготовку к отъезду. Что касается пособия, то сумма пересмотрена. Остаток вместе с ахрами, которое я обещал, найдешь у двери на выходе.

Я кивнул и повернулся.

– Не желаю ни видеть, ни слышать тебя до прослушивания, – заявил он на прощание. – Понятно ли я выразился?

– Понятно, – ответил я, не потрудившись оглянуться.

В коридоре меня встретил тот же слуга. Он проводил меня до двери и вручил мои клинки вкупе с кошельком и сумкой. В сумке была шкатулка.

Я прошел с ним по настилу в парк. Теперь мальчишку прорвало, и он пытался выведать у меня секреты и сплетни; я же вяло прикинул, нанимал ли его кто‑то или он просто продавал свой улов первому встречному.

Так или иначе, много я не сказал. Меня слишком одолевали раздумья о том, как вломиться сюда и прошерстить библиотеку Хирона.

После этого я пошел по улицам.

Согласен, что это было не очень умно с моей стороны, – немногие сочтут толковым занятием прогулку по чужому городу, где за твою голову назначили цену, но большинство закурейцев не знали меня в лицо, а большинство Кентов остались в Имперском квартале, и я решил, что ситуация на время сложилась в мою пользу. Но управиться за считаные дни? Черт его знает.

Умно или глупо, а мне придется сносить сапоги, если я собираюсь хотя бы подступиться к взлому Хиронова логова. Раньше я мог посидеть за трапезой или выпивкой с Деганом, сухое здравомыслие которого разрезало бы узлы в моей башке, как нож режет сыр. Но эти дни миновали. Отныне мне предстояло самостоятельно разбираться с узлами и помехами, и я открыл, что без друга единственным выходом стали намотанные мили. Мили, движение и умение затеряться на улицах.

Я направился прочь от падишахского парка, высматривая закоулки и темные углы, которые, как я не сомневался, существовали даже в пределах второго городского кольца. Мой путь лежал мимо полуночных базарных попрошаек и споривших на перекрестках поэтов; я отмахивался от беззубых нищих и отклонял предложения услужливых сводников. Я гнался за мраком и одиночеством, выискивая знакомые запахи старых отбросов и свежих злодейств.

Все упиралось во время: вымоленное, позаимствованное, даже украденное, – все равно в обрез. Даже без визиря и Хирона, желавших от меня избавиться, мне было бы чертовски трудно угодить нетерпеливому Волку и параллельно выполнить поручение Мамаши Левая Рука, но имея на это всего два дня? Возможно, в Илдрекке я что‑нибудь и придумал бы, но это требовало сил и средств, которыми я не располагал в Джане. Статус Серого Принца превращал меня больше в мишень, нежели в грозную силу, и оборачивался скорее опасностью, чем престижем. Я сдуру надеялся размахивать моим редким титулом, как мечом, дабы приструнить Круг и впечатлить Закур, но вместо этого был должен снестись с другими Принцами и использовать это как щит.

Не имея за спиной организации, полагаться приходится только на себя и свою репутацию. Я понимал это – работал так больше лет, чем мог сосчитать, будучи Отмычкой, а впоследствии – Носом. Даже во времена, когда я мог опереться на репутацию Никко, я ни разу не забыл о своей. Имя Туза в качестве козыря – полезная вещь, но если рядом не окажется ни его самого, ни Резунов, то невозможно исключить того, что быкарь, на которого ты наезжаешь, предпочтет дать сдачи, нежели уступить.

Я позабыл об этом – по крайней мере, отошел от этого в последние месяцы. Вместо того чтобы тревожиться о себе как Дроте, я сосредоточился на себе как Принце. И в Илдрекке это сходило с рук: мое имя оставалось на улицах в авторитете, а предание о моем возвышении было слишком свежим, чтобы обращать внимание на мелкие недочеты. Пока мой блеф не разоблачил Щур, мне удавалось прикидываться, будто титула достаточно, а стремное дело само позаботится о себе, коль скоро я проворен и не даю присмотреться остальным Принцам.

Но не здесь. Здесь я оставался всего лишь очередным имперцем, поскольку был членом Круга, который имел чуть больший вес, но все равно слишком малый, когда это становилось необходимым. Серый Принц или Широкий Нос – я всяко был в одиночестве. А если ты один, то лучше не рыпаться и не размахивать руками, как делал я, но оставаться в тени, говорить тихо, а ухо держать востро, чтобы воспользоваться личными преимуществами.

Быть тем, кто ты есть, а не тем, кем прикидываешься.

Я ускорил шаг, внезапно испытав желание углубиться в ночь. Вернуться к Птицеловке. Понять, как выбраться из этого проклятого положения, потому что я не знал, что делать, зато отлично понимал, насколько отчаянно мне нужно взяться за дело.

Мне нужно быть Носом.

Уже не в первый раз затосковал я по колоколам Илдрекки. По перезвону, которым чудовище‑звонарь наполнял старый храм в кордоне Квадратные Холмы и созывал монахов из Корвуза на молитву; по мрачным ветряным колоколам капитула Сестер Отчаяния на Холодной улице; по напевному звону медных ручных колокольцев на Утесе Скопы, который звучал еженощно вот уже сотню лет, хотя никто не знал, чьими стараниями. Все они помогали мне мерить ночь, показывая, как далеко до рассвета или от сумерек, или от встречи, где я мог быть, и все составляли мне компанию. Едва попав сюда, я сразу ощутил их отсутствие.

И все‑таки Эль‑Куаддис не был лишен заслуженной доли и ритуалов ночных. Я успел проникнуться ожиданием звучного переливчатого пения, которое возносилось из храмов Гну, стоявших во всех кругах города. Его заводили чуть в разное время, благодаря чему молитва напоминала блуждающее эхо, и первой ночью это звук очаровал меня и вынудил остановиться. Мне было известно, что дальше, чуть после полуночи, наступит очередь мистиков Старого Города с их очищающими курантами и воздух наполнится перезвоном, который удерживал, как мне объяснили, две соперничавшие банды джиннов от возобновления в городском небе войны, оборвавшейся много веков назад. Я не очень понял, в чем было дело, но древний раздор, насколько я уяснил, вращался вокруг серебряной нити, персика и щепотки пыли. Я знал одно: под эти колокола я пока не нарвался на какой‑нибудь патруль, не говоря о джинне, и это меня полностью устраивало.

Они‑то теперь и проснулись, распространяя чувство жуткого пророчества, растекшегося по улицам. Волоски у меня на руках и загривке встали дыбом и улеглись лишь с прекращением звона. В наступившей тишине я осознал, что рядом тихо прошаркали туфли.

Взглянув, я усмотрел ночным зрением призрак в тени и состроил гримасу.

– Давно ты за мной идешь? – спросил я.

– Достаточно, чтобы считать тебя дураком, который разгуливает по Эль‑Куаддису в одиночку, – ответила Ариба голосом почти бесплотным в темноте.

– Не так уж и в одиночку, как я считал поначалу.

– Это лишь делает твои поступки намного более безалаберными. – (Я буквально слышал, как она качала головой.) – Подумать только, кого Семейство наградило темным ви́дением…

– Семейство тут ни при чем, – перебил я. – Я получил ночное зрение от отчима.

– А он от кого?

Это был хороший вопрос. Меня всегда занимало, откуда взялось ночное зрение у моего отчима Себастьяна, кто выполнял обряд и как он научился им пользоваться, а после передал мне. В те первые ночи я лежал без сна, изучая безмолвный дом свежезаколдованными глазами и прокручивая в голове небылицы о Себастьяне и его приключениях до обретения дара, который теперь стал моим. Я всегда знал, что он странствовал до того, как осесть с нами в Бальстуране, – после его рассказов о Садазе, Ун’Наанге и Киприосе не было тайной, что в юности он повидал свет, но после той ночи в лесу его скитания приобрели в моем воображении новый смысл, изобиловавший демонами, джиннами и косматыми гоблинами. Как иначе объяснить мрачный обряд, который он выполнил, и магию, перетекшую из его глаз в мои? Обряд, которому он так и не научил меня, потому что через три дня был уже мертв.

После убийства Себастьяна мои фантазии развернулись во тьму: ловкие сделки с загадочными волшебниками превратились в отчаянные сношения с демонами. Конечно, я был не настолько глуп, но все‑таки юн и не имел других ответов для объяснения единственного известного факта: Себастьян был зарезан убийцами на пороге нашего дома, а я так и не узнал за что.

Я посмотрел на янтарное мерцание, за которым скрывалась молодая ассасинка. Нет, там не было нейяджинов. Убийцы Себастьяна не были джанийцами. А даже если бы и были, убийство произошло средь бела дня. Не в их обычаях.

– Не знаю, как он его приобрел. – Я устремил взор вперед.

– Честно? – Шаги вдруг замерли.

– Честно. Я понятия не имею, кто наделил его зрением и как он его передал.

– Тогда у нас общий интерес.

– По разным причинам, но думаю, что да.

Очередная пауза; потом туфли снова пошли, но темп выдавал задумчивость. Я подстраивался под шаги Арибы как мог, с учетом того, что точно не знал в темноте, где она находилась. Я отметил, что мы на пару естественным образом сторонились немногочисленных огней в дверях и окнах, неизменно выбирая тропу потемнее.

– Зачем ты тенью‑то за мной ходишь? – спросил я.

– Дед продолжает считать, что ты слишком ценен, – не хотелось бы тебя потерять.

– А ты? Что думаешь ты?

– Я делаю, как просят.

– Просят или велят?

Голос Арибы стал колючим:

– Я стараюсь не допустить, чтобы ты пал жертвой Эль‑Куаддиса, в котором полно опасностей.

– То есть не допускаешь, чтобы пали жертвой мои глаза. Я не могу поверить, что твоего деда волнует мое здоровье вообще.

– Это одно и то же. Лишиться тебя означает лишиться возможностей твоего дара.

– Мне показалось, что твой дед расценил его как нечто отличное от того, что раздал деспот, и я не в состоянии помочь вашей школе.

– Достояние не теряет в цене, если не умеешь им распоряжаться.

То есть дело не так очевидно, как показал в туннелях старик. Любопытно. И тревожно.

– Как ты это делаешь? – Я глянул на плывшее рядом пятно, чуть тронутое янтарем.

– Что?

– Скрываешься от моего ноч… темного ви́дения.

Фырканье в ночи.

– Ты надеешься, что я поделюсь нашими тайнами с имперцем?

– Ты же понадеялась, что я открою джанийцам свои.

Я наблюдал за пятном, которое было шагавшей рядом Арибой.

– Это особая краска, – молвила она наконец. – Ее наносят в виде рун, снова и снова, а после вбивают в ткань, пока сила не свяжется с самими волокнами.

– А лица, руки, клинки?

– То же самое. Только вбивают меньше, – добавила она, помолчав.

– Шутка? – Я улыбнулся неожиданному примечанию. – Не знал, что нейяджинам разрешают шутить.

– Не только разрешают, но и приветствуют. Я думала, ты поймешь как член своего Закура.

Я поразмыслил, пытаясь понять, о чем она говорит.

– Ты о юморе висельников? – спросил наконец.

– Если это означает применение смеха для отражения снов, приходящих ночью, и сожалений, одолевающих днем, то да, я говорю именно о нем.

– В таком случае я понимаю и прошу извинить за удивление.

Мы прошли еще немного, и вот до меня донесся шорох ткани. Взглянув, я с изумлением увидел, что Ариба отводит с лица свободный конец тюрбана.

Поражали не только ее глаза, но и прекрасная дуга бровей, которой как бы вторили острые очертания скул и опущенные углы рта. Налет краски только подчеркивал обнаженность кожи, как будто верхняя часть лица скрывалась под маской или покровом ночи.

Ариба шагала, не глядя на меня, и я постарался не глазеть. Я оценил ее подарок.

– Дед говорит, что умение смеяться перед лицом того, что ты сделал и сделаешь снова, относится к числу самых важных навыков, – проговорила она тихо. – Поэтому мы рассказываем не только о победах, но и о поражениях, чтобы не только научиться из опыта, но и посмеяться над смертью.

– По‑моему, поражение в твоем ремесле обходится слишком дорого для смеха.

– Иногда это так, но… опасных ситуаций, которые не приводят к гибели, бывает больше, чем тебе кажется. – Она посмотрела на меня, и я отвернулся, чтобы не утонуть в ее глазах. – У вас то же самое?

– Похоже, – ответил я. – Хотя я не привык… в отличие от тебя, я, видишь ли, не принадлежу ни к какой школе, а потому мне приходится быть немного разборчивее, когда делюсь неудачами. – Я постучал по носу. – Вопрос репутации.

– Наверное, трудно быть самому по себе, – сказала она. – При наличии школы если страшен один нейяджин, то боятся и всех.

– О, мое положение во многом схоже.

– Но не такое же?

– Нет, не совсем. – Я помялся.

– Тогда ты неправильно себя ведешь.

– Прошу прощения?

– Если тебе подобных боятся, а тебя нет, то ты не из них, иначе боялись бы.

– Все не так просто. Мы…

– Это просто именно так. – Она остановилась и принялась прилаживать свою лицевую повязку. Я тоже встал. Теперь мое ночное зрение различало ее глаза, когда она не моргала. – Если других представителей школы боятся, а тебя нет, то ты подводишь не только себя – ты подставляешь всех. Ты сохраняешь место для сомнения, внушаешь жертвам надежду на выживание при встрече с тобой, и это путь слабости. Не только для тебя, но и для всех, кто равен тебе по званию. – Она нацелилась пальцем мне в грудь. – Уважаешь ты их или нет – не важно даже, нравятся ли они тебе, – но ты оказываешь своим товарищам плохую услугу, подрывая их авторитет.

– А если они сами подрывают? – парировал я. Возможно, это прозвучало излишне оборонительно.

– Тогда они тоже глупцы. Причинение вреда твоей репутации губит их собственную. Если люди видят, что ты достаточно слаб, чтобы пасть, то много ли им понадобится времени, чтобы узреть такую же слабость в виновниках твоего падения?

– Это хорошая теория для школы ассасинов, но не очень подходит для сообщества преступных воротил. – Я покачал головой. – У нас имеются все основания желать друг другу зла; падение соседа лишь возвышает нас.

– Но за ваш же счет, – возразила Ариба. Ее глаза так ярко горели в ночи, что только их, наверное, и увидел бы случайный наблюдатель. – Раздоры бывают даже у нейяджинов, но мы их тщательно скрываем. Прославься наша школа расколом, никто бы к нам не пришел; хуже того – это увидел бы соперник, а то и агенты деспота, и всем им стало бы ясно, что мы созрели для распада.

– Иными словами, ты считаешь, что если дверь прогнила, то пусть она лучше выглядит прочной, чтобы никто не выбил?

– Я бы выразилась иначе, но да.

Обдумывая услышанное, я озирал окрестные крыши. О важности лоска или его отсутствия мне было известно давно по улицам и преступным организациям; в бытность свою Носом я много времени тратил либо надстраивая видимость, либо медленно разоблачая ее по толике за раз. В словах Арибы не было ничего нового, но то, как она это произносила, как говорила об иллюзии единства ради сдерживания деспота… Я никогда не думал, что этот подход может быть применен шире и на более высоком уровне.

– Передай мою благодарность твоему деду, – повернулся я к ней. – Он хорошо тебя выучил.

– Я донесу до него твою похвалу. – Ариба поклонилась, пусть и немного скованно.

Слова ей тоже дались с некоторым трудом.

– Что касается тебя… – Я удостоил ее официального поклона и улыбнулся, заметив, какие она сделала глаза, когда я прогнулся чуть не до земли. Будучи младше, он была вправе рассчитывать на много меньшее. – Спасибо за урок, – сказал я, выпрямляясь. – Он укоренится в моем сердце.

Под тканью и краской не разглядишь, но я мог поклясться, что уловил легчайший румянец на скулах, когда она собралась поклониться вновь, но спохватилась и поспешила скрыться в ночи.

Я стоял и улыбался ей вслед – или тому, что принимал за нее; затем повернулся и устремился к Имперскому кварталу. По ходу я напевал себе под нос.

Когда я, прихрамывая, достиг ворот Имперского квартала, тьма еще не успела рассеяться полностью. Ощущение было такое, будто я за ночь одолел половину Старого Города, и мне начинало казаться, что это недалеко от истины. Мое изнеможение предстало слишком откровенным, судя по взглядам, которых меня удостоила стража по обе стороны. Приподнятое настроение, в которое я пришел после беседы с Арибой, быстро выветрилось, и сейчас мне хотелось лишь надолго залечь в мягкую постель, а после поесть горячего. Ничто, даже библиотека Хирона, не представлялось мне важным настолько, чтобы не подождало несколько часов.

Затем я добрался до «Тени Ангела» и хаоса, который царил во дворе, после чего понял, что трапеза откладывается, не говоря о сне.

Во дворе кипела бурная деятельность. Пылали факелы, скрипели фургоны, туда и сюда сновали фигуры, которые разбрасывали тени, словно транжир – совушки. Тобин стоял на крыше ближнего фургона и орал на суетившихся актеров, а те откровенно игнорировали его приказы. По опыту путешествия я знал, что труппа умела загружать и разгружать эти повозки даже во сне; его представление отвлекало местных от ценных предметов, которые актеры «случайно» прихватывали в фургоны, а сам Тобин оставался ни при чем. Я прикинул, сколь многого недосчитаются в гостинице в ближайшие дни.

А также подивился, какого черта они пакуются, да еще в такой час.

– Тобин! – крикнул я, с посильной скоростью проталкиваясь через двор. – Тобин!

Вожак труппы помахал в мою сторону рукой, но не обернулся.

– Пожалуйста, не сейчас! – прогремел он издали. – Я слежу за людьми и сбором реквизита!

– Что происходит, черт побери? – Я подошел к фургону.

– Отъезд, сударь! – откликнулся он, и его голос без всяких усилий разнесся по двору. – Дело хлопотное, что и говорить! – Затем он добавил потише и краем рта: – Исчезни, а? Хозяин так и смотрит, а Йекеб еще не погрузил лишний стул и два мешка муки. Ты все нам сорвешь.

– Но почему сейчас?

– Потому что они заняты приготовлением завтрака, который я заказал на всех, и не станут…

– Да нет же, идиот, зачем паковаться и уезжать?

– Из‑за записки, конечно!

– Какой записки?

Тобин окинул взглядом двор и быстро замахал кому‑то справа. Из амбара выбежал Йекеб. Он поспешил ко второму фургону, держа в обнимку здоровенный рулон.

– Это не ковер ли из?..

– Да. И я занят. Обратись к Езаку. – Тобин отвернулся и подчеркнуто приковался вниманием к другой стороне двора, направив туда же и все любопытные взгляды. – Марианна, милая, поаккуратнее! По‑твоему, пуговицы растут на деревьях? Теперь придется чинить платье, девонька!

Я отвернулся от Марианны, пытавшейся запахнуться, и устремился к Езаку. Тот стоял в стороне и спокойно наблюдал за суетой, все время делая пометки на восковой дощечке.

– Что происходит? – поинтересовался я. – И какого дьявола не спросились у меня?

– Перво‑наперво, тебя здесь не было, – отозвался он. – А «происходит» в ответ на это. – Он извлек из рукава сложенный лист бумаги. – Не знаю, что ты натворил, но потрудился на славу.

Я развернул письмо. Верхняя половина эпистолы была выполнена элегантным и плавным джанийским шрифтом, больше похожим на дым; ниже следовал перевод на имперскую сефту. Впечатляла и каллиграфия – символы были выписаны точно и в то же время непринужденно. Внизу болталась простая печать: восковая бляха на шелковой ленте.

Письмо было от Хирона. В нем, хотя визирев патронаж не отменялся, труппе рекомендовалось как вариант, который устроил бы все стороны, изыскать возможность покинуть город. Отношения между империей и Деспотией были напряжены, и Хирон опасался, что не сумеет гарантировать им тот уровень безопасности, не говоря о финансовой поддержке, который необходим актерам для спокойного пребывания в Эль‑Куаддисе. Дальше следовали сожаления, заклинания возвращаться и прочая обычная хрень.

– Проклятье! – обронил я.

Хирон действовал быстрее, чем я ожидал.

– Это правда? – спросил Езак.

– По фактам нет, но по настрою – да.

– Значит, визирь хочет от нас избавиться.

– Не визирь, – возразил я. – Его секретарь.

– Разве это не одно и то же? – Езак вновь занялся своей дощечкой.

Я не ответил и перечитал письмо. В визиревой подписи не было ничего особенного: Хирон не посмел бы намухлевать, но фразы были составлены так, что при поверхностном чтении легко было не заметить, что предупреждения и предложения исходили от секретаря, а не от его господина.

Но к чему это? Казалось, визирь был вовсе не против того, чтобы мы остались. В конце концов, месть гораздо слаще, когда наблюдаешь за ее свершением; что может быть лучше, чем находиться подле падишаха и любоваться его яростью из‑за позорного выступления труппы?

Нет, выдворяя нас из Эль‑Куаддиса, Хирон наверняка рисковал скорее навлечь на себя неудовольствие визиря, чем наоборот.

Тогда зачем спешка?

Должно быть, дело было в каких‑то моих словах. Они настолько изменили расклад, что Хирон захотел как можно быстрее выставить меня из города, пренебрегая последствиями.

И это касалось Деганов.

Теперь я полностью укрепился в желании проникнуть в его библиотеку.

Сложив бумагу, я сунул ее уже в свой рукав. Езак не моргнул глазом.

– Сколько, по‑твоему, это займет? – спросил я.

– При условии, что Тобин не спалится на краже черепицы? Самое большее еще несколько часов.

– Дай мне знать, когда конец будет близок, – распорядился я, дотронувшись до кошелька, который передал мне Хирон. – У меня тут дорожные деньги.

– Ты хочешь сказать, что дашь нам уехать? – Впервые за нашу беседу Езак опустил свою дощечку. – Так вот запросто?

– Это к лучшему.

– Если ты ждешь возражений, то зря. – Езак посмотрел на меня долгим взглядом. – После письма и графика, который нам навязали, ты вряд ли найдешь среди нас много желающих остаться.

– Но?

– Но я должен признать… – Он посмотрел на улицу, затем поднял взгляд на городские шпили и купола. – Выступить в Джане? Перед сыном деспота? Развлечь вражеский двор? В этом есть своя прелесть. – Он усмехнулся. – Редкая труппа может претендовать на такую славу.

– А Тобин? Что он об этом думает?

– Мой брат не покажет этого, но он отдаст левую руку – только бы хоть раз взойти на сцену подобного уровня. Есть и другие, кто настроен так же.

– Вот он и не показывает.

– Кто‑то должен остаться равнодушным – сугубо ради прочих. – Езак кивнул.

Я оглянулся на предводителя, который высился на фургоне, орал, и командовал, и поторапливал, чтобы видели все.

Настоящий актер.

– Напомни написать письмо, – сказал я. – В Илдрекке мне известна баронесса, которая, возможно, захочет на вас взглянуть даже с моими рекомендациями.

Езак благодарно склонил голову.

– Один вопрос, – молвил он, когда я отвернулся.

– Слушаю.

– Почему?

– Почему я привел вас сюда? Мне казалось, что это очевидно.

– Нет. Это я понимаю. Но сам посуди: ты через столько прошел, чтобы доставить нас сюда, столько потратил; мы столько переделали с тех пор, как прибыли в Эль‑Куаддис, и мне остается подивиться – почему ты позволяешь вытолкать себя без боя?

– Кто сказал, что я уезжаю? – Я состроил гримасу. – Это вы отправляетесь в путь‑дорогу.

– Но ты… – Глаза Езака расширились.

– Неприятности, – отозвался я, уходя. – И совершенно не те, что нужны вам в данный момент, тем более в Джане. – Я снова похлопал по кошельку. – Найди меня перед отъездом.

Я вошел в гостиницу с главного входа, и хаос сменился почти тишиной. Внутри было темно, если не брать в расчет одинокой свечки на столе в общем зале, а также и безлюдно, если не считать Птицеловки Джесс и Бронзового Дегана, сидевших за столом и склонившихся над пресловутой свечой и парой кружек.

Моя подруга и некогда лучший друг сидят за выпивкой в темной таверне и ждут моего возвращения – что в этом плохого?

Я притворил дверь и прохромал к барной стойке. Послышался удивленный выдох, которого я не понял, но вскоре сообразил, что меч Дегана так и висел у меня на спине, а тот до сих пор не знал, что он у меня.

Ну что же, сюрпризом на сюрприз?

– Затихарились, как ворье, – заметил я, осторожно усаживаясь на стул. – Извините за такие слова.

– В подобном обществе сочту за комплимент, – отозвался Деган.

– Да по сараю, сочти за что хочешь.

Я снял с пояса сумку со шкатулкой от Хирона и поставил на стойку. Из глубины гостиницы, с кухни, долетал звон посуды – там готовили завтрак для труппы.

– Я думал, у тебя другие дела, – сказал я Дегану, – что тебе неохота быть здесь, возле нас, потому что это было бы… как ты выразился? Ах да – «слишком тяжело».

– Дрот, – встрепенулась Птицеловка, – это не он сюда пришел, а я пошла и…

– Остынь, все в порядке. – Деган поднял руку. – Никто не заставлял меня приходить, Джесс, и я был не очень любезен с Дротом в последнее посещение. Он в своем праве.

Я шмыгнул носом и вынул шкатулку из сумки. Она была немного меньше человеческой головы и сделана из полированного красного дерева. Кованые медные обручи, державшие ее, достойно обогащали цвет. С придворного станется потратить на вместилище больше, чем на содержимое.

– Не возражаешь, если я спрошу, где ты взял мой… откуда у тебя меч? – спросил Деган, когда я откинул крышку.

– Забрал у Серого Принца. Он уже мертв. Долгая история.

– С тобой иначе и не бывает.

– Может, я сумею уговорить тебя снять его с моих плеч?

– Той ночью мы с этим покончили. – Деган покачал головой. – Он больше не принадлежит мне.

– В таком случае пусть остается при мне.

– Сентиментальность?

– Да, что‑то вроде.

В шкатулке было шесть полотняных мешочков. Я взял один, вытряхнул зерно и положил в рот. После минувшей ночи ахрами должно было показаться амброзией, но оно просто улеглось под язык и наполнило рот горечью.