От приема до диплома

Мои 85 рублей зарплаты закончились. Да и 19 рублей за папу мне перестали платить после 18 лет. Как же жить? Частично помогала стипендия: обычная 35 р., повышенная 43,75. Приходилось думать о подработке. Все годы мы с друзьями по школе подрабатывали разгрузкой вагонов на рыбном холодильнике №1, в порту. У нас была своя «студенческая» бригада. Когда на холодильник приходили вагоны с рыбой, а это было далеко не каждый день (и даже не каждую неделю), нам звонили и приглашали прийти поработать. Днем мы были заняты учебой, так что речь почти всегда шла о ночной работе. На вагоне обычно работали шестеро, с вагона каждый получал по 5 р. Мы соглашались, только если было минимум два вагона. Приезжали на базу и ждали, пока вагон поставят под разгрузку. Потом разгружали, это занимало пару часов, и шли ждать следующего вагона. Все паузы заполнялись игрой в преферанс, которым мы все тогда увлекались. Так что это была не просто работа, это был клуб по интересам. У них были и свои грузчики, так что нас вызывали только тогда, когда те не справлялись. Не всегда мы работали своей бригадой, иногда приходилось работать и с местными грузчиками. Тогда звонили нам и говорили, сколько человек нужно в помощь, иногда требовались два или три человека. Рыба была расфасована в ящики, картонные коробки или простые мешки. Каждый весил 30-40 кг, вагон – 30 тонн, всего примерно тысяча пробегов, на каждого грузчика по 160, так что работа была нелегкая, мужская, но делали мы это в охотку. Мой личный рекорд заработка за один визит – 30 р (!), т.е. 6 вагонов. Я тогда провел на холодильнике целые сутки, устал смертельно. Это было только один раз, так что мой подвиг вошел в легенды. Обычный заработок составлял 10 р за ночь.

Учеба на дневном особенными событиями не запомнилась вплоть до самого распределения. В группе было 28 человек (сейчас таких групп уже не бывает, максимум 15-18), из них 26 медалистов. Такой расклад создает особую психологическую атмосферу. В школе все медалисты были лидерами, на них равнялись. А тут? Не могут быть все сразу лидерами. В любом коллективе достаточно быстро выделяются лидеры и аутсайдеры. Те, кто в лидеры не попал, а в школе таким был, начинают переживать, бороться, доказывать себе и другим, что он должен быть среди лучших. Никаких криминальных событий в связи с этим у нас не происходило, но напряженность чувствовалась.

Экзамен начинается в 10 часов. Если ты придешь в 9, то будешь десятым в очереди, так как все хотят попасть первыми. Когда экзаменатор ставит четверку, чаще всего начинаются уговоры: «Спросите еще что-нибудь» и даже «Поставьте неявку, я приду в другой раз». Многие практиковали досрочные сдачи, чтобы в случае неудачи иметь возможность в срок пересдать на лучшую оценку. Один мой приятель, переехавший в Ленинград из другого города, где он закончил первый курс и был комсоргом курса, чемпионом института и лучшим студентом, в первую же сессию у нас получил две двойки, а на чемпионате Политеха занял 10-е место. Это сильно ударило по его самолюбию. Он стал практиковать досрочные сдачи, всем говорил, что сдает на пятерки, а на последнем курсе мне довелось увидеть его зачетку – там было большинство троек.

Учились мы, Боря и я, с большим удовольствием. С выбором ВУЗа мы угадали. Предметов скучных и противных, таких как «Политэкономия социализма» или «Организация и планирование», было немного, курсовиков, требующих долгого и нудного черчения, не было вообще. Большинство предметов касались физики и математики, а это нам как раз и нравилось. Может быть, кто-то, вместо этой интенсивной умственной работы с запоминанием доказательств на две-три страницы, предпочел бы начертить пару курсовиков по «Деталям машин», но мы с Борей к таким людям точно не относились. Выбрав для себя карьеру теоретика, мы понимали, что математику должны знать, как свои пять пальцев. Поэтому сверх домашнего задания мы по собственной инициативе прорешивали дома целые задачники. Помню прорешанный полностью задачник по матанализу Гюнтера и Кузьмина, по аналитической геометрии Цубербиллера. Именно тогда мы выработали методику подготовки к экзаменам: первое прочтение конспекта - для полного понимания, второе – попытка пересказать параграф с заглядыванием в текст за подсказкой, третье – то же, но без подсказки, а четвертое, заключительное - для понимания логики построения курса. Короче говоря, мы шли на экзамен полностью подготовленными, и, если бы потребовалось, смогли бы прочесть весь курс лекций, вообще не заглядывая в конспект. Часто мы сдавали экзамены досрочно, с другими группами, чтобы закончить сессию и освободиться раньше. Иногда мы готовились вместе. Помню такие моменты: три дня на подготовку, пашем как проклятые, аж пар идет. Вдруг чувствую, что не успеем, говорю Боре: «Да ну его, давай сдавать в срок, так все равно не успеваем». А Боб: «Не, ты что? Давай-давай, успеем!». Я снова включаюсь и пашу. А через час Боря заявляет, что силы кончились и он сдается. Тут уже я говорю «давай-давай», так и добирались до финиша.

Мы быстро вошли в число лидеров. Все экзамены сдавали на пятерки, вплоть до шестой сессии. Любопытный эпизод. Борины родители в это время уехали работать на север, чтобы заработать повышенную пенсию. Он остался один. Нельзя сказать, что он пустился во все тяжкие, человек он был серьезный и ни к чему такому склонностей не имел. Так что жил, как и раньше. Но летом настал момент сдавать военную подготовку, точнее, радиотехнику оборудования ракетной станции. А Боря, будучи теоретиком, все эти практические предметы недолюбливал и не очень-то понимал. В общем, получил он четверку, чем был очень огорчен. И тут как раз приехали на побывку его родители. Мы с нашим общим другом и одноклассником Аркашей зашли к Боре в гости. Аркаша учился в холодильном, успехами в учебе не блистал, как и большинство в этом ВУЗе. Я как-то заходил с ним туда и видел на стене экран успеваемости – сплошные тройки, только один студент смог обойтись без них. Так вот. Заходим к Боре, а там траурная атмосфера, все молчат, на лицах грусть, если не сказать «горе». Помолчали и мы. Тут Софья Григорьевна говорит: «Вот, видишь, Марик, оказался Боря несерьезным человеком. Нельзя его оставлять без присмотра». Аркаша заинтересовался: «А что произошло-то?» «А вот, Аркаша, стоило нам уехать, как Боря завалил экзамен». «Боря завалил экзамен?» - Аркаша, зная Борю, был ошеломлен мыслью, что Боря может завалить. А Софья Григорьевна с болью в голосе отвечает: «Да, Аркаша, Боря получил четыре». Аркаша аж взвился: «Четыре?! Когда я с третьего захода приношу тройку, меня дома встречают шампанским!» Вот так врезалась мне в память эта сцена. Много она говорит о нас, о нашем институте, о наших родителях.

Эта четверка у Боба оказалась единственной за все время обучения.

У меня тоже была одна четверка, но я отказываюсь принимать ее в расчет. Дело было так. На четвертом или на пятом курсе был у нас такой предмет «СВЧ-электроника». Это о всяких там магнетронах, клистронах, лампах бегущей волны и т.п. Я разобрался в предмете довольно досконально, так что шел на экзамен к доценту Ганичеву спокойно. Подготовился по билету, начал отвечать. И вдруг он мне говорит, что я неправильно понимаю принцип работы. Я снова объясняю, а он опять не соглашается. Слово за слово, я говорю «Если неправ я, а правы Вы, то эта штука не будет работать». И объясняю подробнее. И тут он, похоже, понял. Помолчал, подумал и поставил мне четверку. Я просил спросить меня еще что-нибудь, был готов ответить еще один билет, но он не позволил. Я дождался, пока все сдадут, и зашел к нему еще раз с просьбой поставить неявку. А он наедине мне сказал: «Я не дам Вам шанса пересдать, хотя и знаю, как Вы этого хотите. Но Вы унизили меня в присутствии других студентов, Вы разговаривали с преподавателем так, как студент не должен. Так что считайте эту четверку моей маленькой местью». Я встал и ушел. Но не буду же я всем и каждому рассказывать всю эту историю. Поэтому я предпочитаю думать, что у меня четверок и не было. Интересно, что после меня, а я сдавал первым, несколько человек из группы, ожидающих своей очереди, убоявшись, ушли домой готовиться. А 30 лет спустя, когда мы собирались группой на очередную годовщину, наша староста Таня, неожиданно для меня, вспомнила этот экзамен и рассказала о том уважении, которое испытала ко мне, слушая ту дискуссию с Ганичевым.

Преподавали нам замечательные люди. Особенно в память запали Бредов (Электродинамика и теория относительности), Аксенов (Высшая математика), Русанов (Матфизика). Все это было очень интересно. Если говорить красиво, то я сказал бы, что получил блестящее образование.

Михаил Михайлович Бредов сыграл свою роль в том, что я стал теоретиком. Он читал нам электродинамику на третьем курсе, читал блестяще. Мы с Бобом подошли к нему как-то после занятий и сказали, что хотели бы заниматься теоретической физикой. Михаил Михайлович пообещал поговорить о нас кое с кем в Физтехе. Он сдержал свое обещание и познакомил нас с заведующим сектором теоретической астрофизики ФТИ Аркадием Захаровичем Долгиновым, который сказал, что для вхождения в избранный круг теоретиков надо сдать теорминимум по различным разделам теорфизики и предложил начать с механики. Мы с Бобом пару недель готовились, а потом сдали ему этот экзамен. После чего надо было сдавать теорию поля и т.д. Но до этого не дошло. Он сформулировал нам задачи для исследования, и мы включились в научную деятельность. Моя задача была связано с физикой солнечной короны. В результате, я защищал диплом по этой теме, а потом опубликовал (в соавторстве с Долгиновым) свою первую научную работу в журнале «Астрофизика».

В моей жизни неоднократно происходили перекрещивания реальной жизни с какими-то прежними мыслями и мечтами. Вот мечтал я в 9-м классе стать астрономом, не стал, но диплом писал по Солнцу. Не хотел я становиться преподавателем, поступал в Пед против своего желания, сбежал оттуда с трудом, а в итоге и учителем в школе работал, и всю жизнь везде преподаю, да и кандидатскую защищал в Педе. Дежавю какое-то.

А физкультуру у нас вел не простой преподаватель, а известнейший в свое время гимнаст, неоднократный чемпион страны Олег Всеволодович Бормоткин. Физкультура была организована так, что каждый студент выбирал секцию по любимому виду спорта и в нее ходил. Еще в 6-м классе мама отвела меня в секцию гимнастики в Дом культуры им. Цюрупы, я ходил туда год (потом мы переехали на новую квартиру), мне понравилось, поэтому и в институте я выбрал гимнастику. Оказалось, что за эти 6 лет не все я забыл, так что мои занятия шли довольно успешно. В конце года прошло первенство института, в котором я выполнил норму 2-го разряда, а команда нашего факультета заняла первое место, за что нас премировали поездкой в наш закарпатский спортлагерь (это событие еще сыграет роль в моей судьбе). Помню, как Бормоткин приводил меня в пример другим студентам: «Посмотрите, как позитивно влияют на человека занятия гимнастикой, обратите внимание, как у Зеликмана расширились плечи». Это было правдой, плечи расширились, фигура заметно улучшилась, из рыхлого еврейского мальчика я превратился в мускулистого атлета. Но, честно сказать, дело было не только в секции - 15 февраля 1965 года (точная дата) я начал заниматься атлетической гимнастикой, или культуризмом (сейчас сказали бы «бодибилдингом»). Началось это с того, что я посмотрел фильм «Подвиги Геракла» со Стивом Ривсом в главной роли. Его фигура так потрясла мое тинэйджерское воображение, что я в тот же день купил книжку, гантели и резиновую ленту. По книжке подобрал упражнения на нужные мышцы и начал занятия. Занимали они полчаса, но делал я их ЕЖЕДНЕВНО, не допуская пропусков. И, о чудо! Через пару месяцев я стал другим человеком, что отметил даже тренер. Когда тем летом я поехал на юг, ребята на пляже интересовались, где я так «накачался». Это было новое и очень приятное чувство. С тех пор я поверил, что человек может добиться любой, даже самой, казалось бы, нереальной цели. Нужно хотеть и делать!

Никаких проблем, связанных с национальностью, я за эти годы не имел почти до самого окончания. Так бывало часто. В стационарном состоянии, когда ты находился на уже занятой позиции, никаких проблем не было, но при переходе в другое состояние они обычно возникали. Я уже писал о проблемах на этапе перехода из школьников в студенты. Дальше будут проблемы с защитами диссертаций, повышениями по службе. А при окончании института есть переход от студента к профессионалу.

Вот тут-то и началось. Первой ласточкой была так называемая научно-исследовательская практика. Этот экзамен задуман как отчет о том, что уже сделано по дипломной работе. Проходит он примерно за месяц до защиты, так что к этому моменту все обычно бывает ясно. В наших с Бобом случаях все было более, чем ясно. Расчеты проведены, тексты дипломов написаны. Сомнений у нас никаких не было, а ожиданий неприятностей тем более. Оставалось только получить отзыв руководителя диплома, т.е. Долгинова, и представить все это принимающей «экзамен» комиссии. И тут выяснилось, что Долгинов уехал в заграничную командировку, так что написать отзыв не сможет. Что делать? Мы пошли к его заместителю Юрию Николаевичу Гнедину (потом он займет должность зав. сектором) и обрисовали ситуацию. Он вырвал из записной книжки два листка и написал на них «Оценка студента... за дипломную практику - отлично» и подписал: «Руководитель дипломной работы А.З.Долгинов». Нас слегка смутило то, что он подписался за Долгинова, но он объяснил, что получил от него на это все указания. Взяли мы наши дипломы и все относящееся к ним, а также эти листочки и пошли на экзамен. Главным действующим лицом его был профессор М.А.Еремеев (чтоб ему неуютно было на том свете!). Он пролистал наши материалы, не останавливаясь на них подробно, а вот листочки его явно заинтересовали, даже обидели. «Что это за писульки? Где нормальный отзыв? Это оскорбление меня как председателя комиссии. Кто это подписал?». Мы робко объяснили ситуацию. Он взревел: «Так это подлог! Это преступление! Гнедин не имел права подписываться чужой подписью. Я подниму вопрос перед ректором об отчислении вас обоих за подлог». И поднял. Вопрос об отчислении двух лучших студентов за месяц до защиты встал во весь рост. Мы были ошеломлены. Ведь все они знали друг друга. Еремеев лично знал и Гнедина и Долгинова. ЛПИ и Физтех через дорогу друг от друга. Это был удар ниже пояса, удар жестокий и болезненный. Мы пошли к заведующему нашей кафедрой Аркадию Романовичу Шульману и объяснили ситуацию, надеясь, что он развеет весь этот туман. Не тут-то было. Он сказал, что понимает, что нашей вины тут нет, что ситуация не стоит и выеденного яйца, но профессор Еремеев – известная гнида и антисемит, причем друг ректора. Да и обвинение уж больно звучное - ПОДЛОГ. Так что лично он нам помочь не может и советует пойти к Еремееву и попросить прощения за нанесенное оскорбление. Наши молодые жаждущие справедливости души категорически отвергали такую возможность, но уже зародившееся чувство самосохранения смогло договориться с душами. Долгинов уже приехал. Мы взяли у него «правильные» отзывы и пошли к Еремееву с повинными головами. Похоже, что с ним уже как-то поговорили, потому что орал он на нас уже меньше. Главная его мысль на этот раз была о том, «как низко пала наша наука, если выпускает таких физиков». Мой внутренний голос шептал в мое внутреннее ухо, что «если уж навыпускали таких, как Вы, то можно выпустить и таких, как мы», но эта мысль наружу не вышла. Над нами смилостивились, нас не отчислили. Еремеев присутствовал и на самой защите и пытался хоть какую-нибудь гадость мне сделать. Его вопрос мне был такой: «Вот Вы занимаетесь солнечной короной, а что, на Земле для Вас дел уже нет?», но тут даже председатель дипломной комиссии ему сказал: «Ну, что Вы, Михаил Александрович, задачи бывают разные. Кто-то занимается Землей, кто-то Солнцем».

В общем, за дипломы мы получили пятерки, несмотря на все потуги Еремеева.

Следующим ударом была выдача нам обычных, синих дипломов, вместо красных, с отличием. Диплом с отличием выдается, если средний балл превышает 4,75. В нашем случае можно было иметь до 8 четверок. Таких людей в нашей группе было 11 человек. Первые трое были Зеликман, Танхилевич, Хинич, а дольше шли все остальные. Восемь человек получили диплом с отличием, кроме первых трех. Почему? Как так? Все было сделано в лучших демократических традициях. Собирался так называемый треугольник, включавший комсорга, старосту, двух зам.декана, декана и кого-то там еще. Этот «треугольник» решал, заслуживает ли данный студент диплома с отличием. По нам трем было сказано, что мы слишком мало принимали участие в общественной и комсомольской жизни. Конечно, это было неправдой. Во всех мероприятиях мы принимали участие, общественных должностей в группе было всего две: староста и комсорг, так что занять какую-то другую должность мы и не могли. Да и вообще, все это было как-то по-хунвэйбински. Судя по всему, наши староста и комсорг активно не выступали против этого, внутренне, скорее всего, даже испытывали злорадную радость. Когда мы узнали об этой чудовищной несправедливости, нам все объясняли, что изменить уже ничего нельзя, треугольник заново собрать не успеть и т.д. Хотя это отличие никак не влияло на дальнейшую судьбу, но было очень горько и противно. «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак».

Параллельно со всеми этими событиями шел процесс распределения студентов. Предварительный этап происходил так. Поступил список возможных мест. Он доводится до общего сведения, а потом студенты по очереди в соответствии со средним баллом заходят в кабинет и выбирают то, что хотят из оставшихся мест. Я шел первым, мог бы выбирать все, что захочу. Но мне заранее сказали, что три места в институты Академии наук мне лично трогать нельзя, так как там «повышенные требования к биографии». А вот из остальных я мог выбирать. Но все остальные были почти на одно лицо, так что выбор не прост. Но мне, на первый взгляд, повезло. Долгинов прислал на меня запрос в Физтех. Это было не просто. Запрос должен был быть подписан замдиректора Физтеха, а он прекрасно знал правила приема на работу в Физтех и «повышенные требования к биографии». Никогда бы он это не подписал, но в этом запросе Долгинова были два человека: я и Вася Федоренко. А фамилия замдиректора была Федоренко, это был Васин отец. И ему было неловко вычеркнуть меня и оставить только собственного сына, поэтому он подписал, тем более что, наверное, знал, что будет дальше. Но меня эта загогулина сбила с толку и повлияла на мою биографию. За три дня до предварительного распределения Долгинов сообщил мне, что запрос на меня подписан Федоренко. Так что на распределение я шел чисто формально, мол, Вы тут думайте, а у меня все уже ясно. Захожу я первым в кабинет. Меня профессор Аброян спрашивает, куда я хочу распределиться. Я говорю, что в Физтех, но оказывается, что бумаги еще не дошли, поэтому формально я должен выбрать какое-нибудь место из имеющихся. Я спрашиваю, где будет возможность заниматься теорфизикой, и мне отвечают, что есть такой институт токов высокой частоты (НИИТВЧ), где, наверное, теорфизика существует. Я спрашиваю на всякий случай, где это находится, и мне отвечают, что на площади Льва Толстого, т.е. у метро «Петроградская». Меня все это устраивает, и я ОРИЕНТИРОВОЧНО записываюсь в НИИТВЧ.

До окончательного распределения есть еще несколько дней. Так случилось, что я пошел в гости к приятелю Славику, который в это время заканчивал ЛИАП (авиационного приборостроения). У него в гостях были его соученики, и зашла беседа о распределении. У них самым престижным местом считался завод «Прибор». Это был не совсем завод, а современное научно-исследовательское и проектное объединение, проектирующее и производящее самые современные приборы на самой современной элементной базе. Все хотели попасть именно туда. Меня этот вопрос не очень-то волновал, но в подкорку это запало. Надо сказать, что в нашем списке тоже было одно место на этот завод, но никто его всерьез не рассматривал: зачем нам завод, если есть разные НИИ?

За два дня до итогового распределения звонит мне Долгинов и сообщает, что первый отдел меня зарубил. Первый отдел ведал секретностью и безопасностью. Что им до меня? Я наивно спросил Аркадия Захаровича, почему зарубили. Он сказал: «Я ходил в первый отдел и задавал этот вопрос. А мне говорят: посмотрите, кого берете. Я говорю: толкового молодого ученого. А они: смотрите, после 2-го курса все студенты ездили в стройотряд, а он – в спортивный лагерь». Тут я объяснил, что в спортлагерь нас направили как победителей первенства института по спортивной гимнастике, которой я тогда занимался, так что моей вины в отлынивании от работы нет. А Долгинов грустно посмотрел на меня и спросил: «Вы думаете, что их интересуют детали? Они нашли повод прицепиться, и объяснять им что-то бессмысленно». Я вспомнил свое поступление на физфак и понял, что он имеет в виду. (Кстати, Боба он запросил на свободное место в аспирантуру, но в этом ему отказали еще раньше, так что Боря имел время организовать себе запрос в НИИ «Феррит», где и работал теоретиком до самого своего отъезда в США).

В общем, у меня все рухнуло, так что в силе остался только НИИТВЧ, куда я предварительно распределился. Иду на распределение, захожу первым, как полагается. Мне говорят: «Марк Аронович! Вам предлагается на выбор НИИТВЧ или завод «Прибор». Что Вы выбираете?» Они завод всем предлагали, будучи уверенными, что никто его не выберет. Я, сам не зная, почему, спрашиваю: «А НИИТВЧ где находится?», а мне говорят, что в Шувалово, туда ходит спецавтобус каждые два часа. Я ошеломленно спрашиваю: «Но ведь мне говорили, что на площади Льва Толстого, как же так?» А они объясняют, что там только руководство сидит, а работать надо будет в Шувалово. И торопят: «Давайте быстрее, народу еще много. Писать НИИТВЧ?» и уже готовы меня туда направить. А я тут вспомнил про Славика и его друзей, и какой хороший завод, и находится в центре города. Вспомнил и говорю: «Нет, записывайте меня на завод «Прибор»». Они аж поперхнулись от неожиданности, но записали. Выхожу из кабинета, ко мне подлетает наш заведующий кафедрой Аркадий Романович Шульман и говорит: «Ты что, рехнулся? Какой завод? Ну, ты натворил делов! Теперь поздно что-то менять. Приходи ко мне месяца через два, попробуем что-нибудь сделать». Я поблагодарил и ушел. Когда через два месяца я пришел на кафедру, мне сказали, что Аркадий Романович Шульман три дня назад умер.

Все шансы обломились. Я распределился на завод «Прибор».

11 февраля 1970 года нам торжественно вручили дипломы, что мы и отпраздновали в тот же вечер. Кто-то в качестве тоста сказал: «За первую защиту!» Эта фраза запала мне в память. Это только первая защита, впереди ждут другие. Скорее бы! Это стало для меня манящей мечтой, путеводной звездой. Но до нее еще было идти и идти. Если бы я знал, сколько защит меня ждет в будущем!