Тюркизация древней истории

На фоне рассмотренных выше политических перемен, происходивших во второй половине 1980-х — 1990-х гг., из среды ученых-ревизионистов выделилось радикальное кры­ло. Если умеренным ревизионистам было достаточно разде­лить алан на тюркоязычных и ираноязычных, то радикалы попытались вовсе очистить древнюю историю Северного Кавказа и евразийских степей как от ираноязычия, так и в целом от каких бы то ни было следов индоевропейцев. Бо­лее других на этой ниве потрудился балкарский археолог из Нальчика И. М. Мизиев (1940—1997). Уроженец балкарско­го села Нижний Чегем, в детстве он испытал все ужасы депортации. По возвращении на родину он сумел в 1963 г. за­кончить отделение истории историко-филологического факультета Кабардино-Балкарского государственного универ­ситета. Затем он прошел курс аспирантуры в московском Ин­ституте археологии под руководством известного археолога-кавказоведа Е. И. Крупнова и сделал немало полезного для развития археологии в Кабардино-Балкарии. Попав в 1978 г. в автомобильную катастрофу, Мизиев получил тяжелую трав­му позвоночника и был парализован. Но, будучи человеком энергичным, он в начале 1980-х гг. занялся широкими тео­ретическими изысканиями, связанными с коренным пере­смотром ранней истории балкарцев и, шире, тюркских на­родов. О тюркоязычии алан он задумывался и раньше. Еще в 1971 г. на представительной научной конференции в Ор­джоникидзе он сделал робкую попытку высказаться в пользу тюркоязычия части алан (Мизиев 1975) [32], но получил суро­вую отповедь от одного из ведущих советских востоковедов (Алиев 1975. Об этом см.: Кузнецов, Чеченов 2000. С. 94). Мизиева это ничуть не смутило, и он начал разрабатывать свой собственный ревизионистский подход. Вначале он оз­вучивал свои идеи в местных газетах, публикуя там размыш­ления о вновь вышедших книгах по интересующим его про­блемам (Мизиев 1983 б; 1984 а; 1984 б; 1986 б; 1988 а; 1988 б; 1988 в; 1989 а; 1989 б; 1994), а затем выступил с изложением развернутой теории в ряде собственных книг (1986 а; 1990; 1991 б; 1995 а; 1995 б; 1996).

Любопытно, что для защиты своих неортодоксальных взглядов Мизиев сознательно использовал атмосферу откры­тости, принесенную перестройкой. Он апеллировал к «твор­ческому марксизму-ленинизму», подхватывал призывы к борьбе со схоластикой, объявлял непримиримую войну конъюнктуре и пытался опираться на новую Программу КПСС, как будто она помогала решать жгучие проблемы происхож­дения народов Северного Кавказа. Стремясь придать особую значимость такой тематике, он писал о том, что «речь идет об этнической истории, имеющей важное массово-патриоти­ческое и идейно-воспитательное значение в общей пробле­ме формирования нового человека коммунистического обще­ства» (Мизиев 1986 б. См. также: Мизиев 1986 а. С. 14). В ответ на выраженные академиком-секретарем Отделения истории АН СССР С. Л. Тихвинским опасения по поводу расцвета этноцентристских взглядов, включая пантюркистские (Тихвинский 1986), Мизиев с еще большим рвением выступил ярым адвокатом этноцентристского подхода. Защищая его, он взывал к авторитету КПСС и лично М. С. Горбачева и де­магогически заявлял о том, что в науке не может быть «за­претных тем» (Мизиев 1990. С. 52-54, 99).

Следует отметить, что определенные причины опасаться у Мизиева имелись. Ведь развернутая в 1976—1977 гг. про­тив казахского писателя О. Сулейменова кампания (Diat 1984) была однозначно воспринята тюркскими интеллектуалами как направленная против тюркского свободомыслия (см., напр.: Лайпанов, Мизиев 1993. С. 6). Однако, как и тогда, речь шла вовсе не о «запретных темах», а о ненаучных подходах. Ми­зиев призывал не лгать путем сознательного замалчивания фактов (Мизиев 1983), но под «фактами» он нередко пони­мал непрофессиональные интерпретации истории, сделанные средневековыми авторами, или ошибочные суждения ученых XIX — начала XX в. (см., напр.: Мизиев 1988 а; Мизиев 1990. С. 56; Лайпанов, Мизиев 1993. С. 11-12, 49), давно опровер­гнутые и отброшенные наукой. Именно с этих позиций он вступил в отчаянную борьбу с профессиональной иранисти­кой и индоевропеистикой. При этом он брал себе в союзни­ки азербайджанских и других тюркских ревизионистов (Ми­зиев 1990. С. 40, 46; Лайпанов, Мизиев 1993. С. 15-16, 43, 117-118) [33]. В особенности он находился под впечатлением концепции татарского филолога-ревизиониста М. З. Закиева (Закиев 1986) [34], многие положения которого он использо­вал в своих работах.

Отправным пунктом для Мизиева стала критика теории, связывающей население восточноевропейской степи эпох бронзы и раннего железа с индоиранскими и иранскими общностями [35]. Отрицая эту теорию, он обвинял ее в импе­риализме, европоцентризме и сознательном принижении наследия азиатских и, конкретно, тюркских народов, кото­рых она будто бы отлучала от наследия созданных их пред­ками древних культур и цивилизаций (Мизиев 1990. С. 51, 124; 1991 а. С. 82-83, 87-89; 1996. С. 130-153; Лайпанов, Мизиев 1993. С. 3-6). Иными словами, Мизиев изначально исходил из вненаучных соображений, ставших основой его исторических построений. Он искренне недоумевал, почему лингвисты и археологи, описывая древности эпох неолита и бронзы степей Восточной Европы и Сибири, писали исклю­чительно об индоевропейцах и не находили там места тюр­кам, занимавшим по своей численности второе место в быв­шем СССР (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 5-6). Тем самым еще до проведения каких-либо исследований Мизиев уже был уверен в необычайной древности тюркского языка и тюркс­кой культуры, доказательством чего он и занимался.

Вкратце его теория состояла в следующем. Вслед за ка­захским поэтом О. Сулейменовым (Сулейменов 1975) он объявлял тюрками шумеров и приписывал тюркам создание разнообразных культур бронзового и раннего железного века от майкопской до пазырыкской. Тем самым среди тюрков оказывались скифы, сарматы и аланы. По мнению Мизие­ва, уже древнейшая «курганная культура» эпохи энеолита — ранней бронзы была создана тюрками: «Древнейшая история прототюркских или протоалтайских племен начинается с появления курганной культуры со всем комплексом ее спе­цифики. С этого времени мы можем говорить о полнокров­ном характере их хозяйства, культуры и языка» (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 28). Прародину тюрков он помещал в Волго-Уральском междуречье (Мизиев 1990. С. 42; Лайпанов, Мизиев 1993. С. 14-15, 17 и след.; Журтубаев 1991. С. 4), откуда они будто бы расселились по степной зоне, а затем двинулись через Закавказье в Переднюю Азию (Мизиев 1990. С. 19-31; Лайпанов, Мизиев 1993. С. 42-45). Таким обра­зом, хотя Мизиев и не считал тюрков исконными обитате­лями Передней Азии, они, по его мнению, пришли туда достаточно рано (в III тыс. до н. э.) и, безусловно, предшество­вали индоиранцам (Мизиев 1990. С. 43-46).

Отмечу, что в свое время учитель Мизиева Крупнов рез­ко возражал против аналогичных построений турецких архе­ологов, справедливо видя в них наследие пантюркизма, не лишенное экспансионистских устремлений (Крупнов 1961. С. 12). Однако для Мизиева, как и для его сторонников, та­кие идеи имели совершенно иной смысл. Они были направ­лены против традиционного как для дореволюционной, так и для советской науки принижения наследия тюркских на­родов и отождествления их исключительно с дикими кочев­никами, якобы несшими с собой только отсталость и разру­шения (см., напр.: Третьяков 1953. С. 48-49; Потапов 1957. С. 17-19) [36]. Этот подход нашел отражение даже в азербай­джанских учебниках истории, изданных в советское время (Шнирельман 2003. С. 189). Реакцией на него и стали реви­зионистские построения, в которых находил выход копивший­ся годами протест против негативного изображения средневе­ковых тюрков (см., напр.: Лайпанов, Мизиев 1993. С. 116; Ахматов, Койчуев, Лайпанов 1997. С. 74; Джубуев 2001. С. 518).

Стремясь реабилитировать тюрков, Мизиев подчеркивал, что они с глубочайшей древности существенно влияли на ход мировой истории и внесли неоценимый вклад в развитие мировой цивилизации. Он особенно настаивал на наличии у них древнейшей государственности, выражал удовлетворение возникновением новых тюркских государств на развалинах СССР и выказывал досаду тем, что еще не все тюркские народы мира обрели свою государственность (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 8-9). Все такого рода рассуждения откры­вают подлинный источник раздражения, вызываемого у Мизиева индоевропейской теорией, якобы призванной уза­конить и увековечить «русскую экспансию» [37].

На что же опирался автор в своих построениях? В целом он использовал традиционные археологические, лингвисти­ческие и этнографические методы, к которым прибегает любой исследователь этногенеза. Весь вопрос в том, как Мизиев это делал. Не имея специальной лингвистической подготовки, он прибегал к языковым сопоставлениям, даже не задумываясь о динамическом характере языкового процес­са. Иными словами, он игнорировал одно из основных тре­бований сравнительно-исторического языкознания о необхо­димости выделения хронологических языковых пластов, реконструкция которых обязательно должна предшествовать каким бы то ни было сравнениям. В противном случае велика вероятность случайных совпадений, и сравнительный анализ утрачивает какой-либо смысл. Впрочем, Мизиев про­сто плохо знал лингвистические материалы. Например, он утверждал, что у осетин не было своего термина для «моря» (Мизиев 1991 б. С. 86. См. также: Джуртубаев 1991. С. 244). Между тем такой термин, и даже не один, у них имелся, и он хорошо увязывался с индоевропейской терминологией в целом (Абаев 1949. С. 47; Иванов 1987. С. 40).

Тот же неисторический подход Мизиев демонстрировал и при анализе этнографических данных. В частности, он не отличал общих черт, характерных для хозяйственно-куль­турного типа, от языковых и чисто этнических культурных явлений (Мизиев 1991 в. С. 135). Следуя крайнему примор-диалистскому подходу, он верил в жесткую привязку опре­деленных культурных элементов к строго определенному этническому (в данном случае тюркскому) массиву и писал о «специфических особенностях извечной традиционной куль­туры исключительно тюркских племен и народов» (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 51). В частности, он настаивал на том, что использование в пищу конины и кумыса является исконной и постоянной особенностью тюркской культуры. В этом он видел одно из важных доказательств тюркоязычия скифов и резкого отличия от них ираноязычных осетин (Мизиев 1986. С. 51-55; 1990. С. 38-39, 55; Лайпанов, Мизиев 1993. С. 12). Между тем на этом основании ему бы следовало отлучить от тюрков литовских татар, а также турок, которым как право­верным мусульманам запрещено питаться кумысом и кони­ной (Насыфи 1927. С. 149; Еремеев 1990 б. С. 116).

Мизиев наделял пратюрков европеоидным обликом, заяв­ляя, что они приобрели монголоидность при передвижении на восток, смешиваясь с местным населением (Мизиев 1990. С. 42; 1991. С. 152-153; Лайпанов, Мизиев 1993. С. 13). В его концепции находилось место и для утверждения о нераз­рывной связи этноса, языка, культуры и генетического типа. Из этого делался парадоксальный вывод о том, что все тюркские народы Средней Азии, Казахстана и Южной Сибири являлись потомками древних европеоидных племен (Лайпа­нов, Мизиев 1993. С. 35). Впрочем, Мизиева не особенно заботила логическая стройность его концепции, и в подтверж­дение «тюркоязычия» скифов он ссылался на их «монголо­идные черты», отмеченные якобы еще Геродотом (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 48).

Отчетливо понимая трудности этнической атрибуции ар­хеологических культур, Мизиев все же полагал, что их мож­но преодолеть, опираясь на данные о погребальном обряде, считающемся многими археологами, прежде всего учителем Мизиева Е. И. Крупновым (Крупнов 1967. С. 29-31), одним из наиболее консервативных элементов культуры (Мизиев 1986. С. 137; 1991 б. С. 137, 146; Лайпанов, Мизиев 1993. С. 20) [38]. Для него это было одним из главных оснований для отнесения создателей курганных захоронений к тюркам. Спрашивается, как же тогда быть со славянскими кургана­ми? Неужели Мизиев и их отнес бы к тюркскому наследию? Как бы то ни было, на словах сознавая сложности отожде­ствления археологической культуры с языковой общностью, на деле он руководствовался весьма сомнительной установ­кой на жесткую связь между этносом и отдельно взятыми культурными элементами, либо же их комплексом, который с не меньшим основанием можно было бы объяснить осо­бенностями хозяйственно-культурного типа. И не случайно в лексике Мизиева как заклинание неизменно звучал заим­ствованный у В. И. Абаева (Абаев 1967. С. 15) термин «эт­нокультурный паспорт». Другим методом, на который он де­лал ставку, являлся ретроспективный обзор источников, позволявший, по его мнению, безошибочно судить об этно­культурной истории (Мизиев 1990. С. 38; 1991 б. С. 139). Ссылаясь на этот метод, он отмечал археологическую преемственность от ямно-афанасьевского культурного пласта до скифской, сарматской и гуннской культур и реконструиро­вал тюркоязычие в степной зоне по меньшей мере с мезо­лита (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 20, 27, 32). Как же он объяс­нял исторически зафиксированные перемещения тюркских племен из Азии в Европу? Для него это было попятным дви­жением с «вторичной прародины», вызванным таким мистическим, иррациональным фактором, как «тяга к древней прародине и историческая память» (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 26-27, 91, 115).

Если верить Мизиеву, то тюрки были «одним из древней­ших этносов на земле», создателями древнейших цивилиза­ций Старого Света. Он доказывал, что этноним «тюрк» воз­ник «не позднее неолита» (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 114; Мизиев 1996). Именно творческой активности тюрков мир обязан важнейшими культурными достижениями; в частно­сти, им приписывались все достижения шумерской культу­ры [39]. Древние тюрки якобы оказали огромное стимулирую­щее влияние на развитие раннесредневековой Европы. В особенности Мизиев настаивал на прогрессивности гуннского завоевания, которое если что и разрушило, то «реакционные общественные системы», принеся Европе «передовые куль­турные достижения» (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 91-92. См. также: Байрамуков 1993). А один из современных последо­вателей Мизиева пишет: «Тюрки не являются завоевателями Малой Азии, а освободителями земли прототюрков» (Джубуев 2001. С. 516). Иными словами, как неоднократно отмечалось исследователями (Breckenridhe, van der Veer 1993), постколониальный дискурс использовал прежние колониальные кате­гории, придавая им прямо противоположное значение.

В то же время Мизиеву были не чужды и некоторые ев­разийские идеи, в частности об «этническом родстве» тюр­ков со славянами (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 116-117). Не забывал он и Кавказ. По его утверждению, являясь прямы­ми потомками скифов, карачаевцы и балкарцы были исконными носителями нартского эпоса, и именно у их предков его заимствовали другие северокавказские народы (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 61-66; Мизиев 1994). Одновременно Ми­зиев утверждал, что «тюркоязычные кавказцы» сформирова­лись 5000 лет назад, когда они, по его мнению, уже населя­ли верховья р. Баксан, район Шалушки и территорию Нальчика. Они будто бы и стали основой для возникновения карачаевцев и балкарцев (Мизиев 1992; 1996. С. 206; Лайпа­нов, Мизиев 1993. С. 39-42). Впрочем, это не мешало ему датировать сложение «карачаевско-балкарской народности» VIII—X вв., в чем, полагал он, участвовали аланы, булгары, хазары и автохтонные кавказские горцы, очевидно, те самые «тюркоязычные» (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 97). Остается не­ясным, как эта «народность» соотносилась с аланами, един­ственными исторически зафиксированными обитателями Центрального Кавказа в указанный период. Впрочем, боль­ше она в книгах Мизиева не встречалась, и на их страницах живут одни лишь «тюркоязычные аланы», которые успешно строят города и пользуются оригинальной письменностью (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 113).

Подобно любым этноцентристским построениям, концеп­ция Мизиева не лишена двойного стандарта. Если основной тюркский массив, по его теории, обладал исконной ориги­нальной культурой, не замутненной какими-либо внешними заимствованиями, то некоторые из их маргинальных групп подверглись сильному влиянию на Северном Кавказе и сме­нили культуру и язык. Вот почему, на его взгляд, некоторые нетюркские народы Северного Кавказа также имеют право возводить себя к аланам (Мизиев 1986. С. 137. См. также: Байрамкулов 1995. С. 198).

Схема, созданная Мизиевым, носит все характерные чер­ты этноцентристского этногенетического мифа (Шнирельман 1995). Это — стремление объявить тюрков одним из древнейших этносов на земле, а их язык одним из древней­ших языков мира; утверждение об их исконном обитании в Восточной Европе и их изначальной европеоидности; по­пытка приписать тюркам наследие таких известных древних народов, как шумеры, скифы, сарматы и др.; изображение древних тюрков культуртрегерами, завоевателями и создате­лями великих государств, облагодетельствовавшими мир и сделавшими весомый вклад в развитие многих народов Ев­ропы. По теории Мизиева, тюрки оказывались едва ли не древнейшими обитателями Кавказа, их потомки карачаевцы и балкарцы становились носителями «чистого тюркско­го физического и этнокультурного типа», ко времени создания Аланского царства они уже были консолидированной народностью, обладали рунической письменностью и, сле­довательно, становились естественными строителями и пра­вопреемниками аланской государственности. Неоднократные ссылки Мизиева на современное этнополитическое положе­ние тюркских народов (Лайпанов, Мизиев 1993. С. 8-9, 118) вскрывают истинный подтекст его построений, призванных излечить многих из них от комплекса неполноценности, от чрезмерного преклонения перед западной цивилизацией и заразить их творческой энергией, ссылаясь на славные дея­ния предков.

Сам И. М. Мизиев так объяснял свои мотивы: «Ущемле­ние историко-культурного самосознания дает несравненно больше негативных последствий, нежели экономические, бытовые и прочие неурядицы. Ничто не сближает так проч­но людей и народы, как правдивые, справедливые взаимоотношения, взаимное уважение к прошлому и настоящему народов, и ничто так не отлучает их друг от друга, как не­справедливость и ложь, какой бы сладкой она ни казалась» (Мизиев 1991 б. С. 82-83; 1992). Эти вполне справедливые слова, разумеется, не мешали самому Мизиеву развивать самые фантастические версии древней тюркской истории [40].

В 1995 г. И. М. Мизиеву было присвоено звание заслужен­ного деятеля науки Кабардино-Балкарии, и его этноцентри­стские построения имеют сегодня огромную популярность среди балкарцев и карачаевцев (см., напр.: Лайпанов 1998. С. 145. Об этом см.: Червонная 1999. С. 142-143, примеч. 48). В частности, их охотно воспроизводит московский журнал «Ас-Алан» (Мизиев 1998; Джубуев 2001). Все это свидетель­ствует о большом общественно-политическом резонансе, который этноцентристские версии этногенеза получают в отдельных республиках. Мизиев весьма энергично пропаган­дировал свои взгляды в местных газетах Кабардино-Балкарии (об этом см.: Чеченов 1990. С. 148), и у него нашлось нема­ло единомышленников среди профессиональных лингвистов, фольклористов и историков — таких как, например, карача­евец К. Т. Лайпанов (специалист по истории СССР) и бал­карец М. Ч. Джуртубаев (фольклорист). Последний с особой настойчивостью пишет о тюркоязычии скифов, сарматов и алан, якобы бывших основными предками балкарцев и ка­рачаевцев. Он повторяет многие положения Мизиева, допол­няя их своими интерпретациями лингвистических материа­лов. От концепции Мизиева его, пожалуй, отличает лишь одно — он не стремится сделать предков балкарцев и карача­евцев абсолютными аборигенами на Кавказе. Эту привилегию он безропотно отдает осетинам, возведя их корни напрямую к кобанской культуре. Ему кажется вполне достаточным связать предков балкарцев и карачаевцев с «тюркоязычными скифами», пришедшими из Азии. Так слава и великие дея­ния предков оказываются для него ценнее, чем укорененность в местной почве. Кроме того, он считает балкарцев и кара­чаевцев единым народом, искусственно расчлененным пос­ле Кавказской войны XIX в. (Джуртубаев 1988; 1991. С. 239-251; 1997. С. 3-32; Журтубаев 1991). Существенно, что для Джуртубаева этногенетические построения были не только объектом исследовательского интереса, но и важной частью национальной идеи, призванной сплачивать балкарцев в «кол­лективную личность». Не случайно он активно участвовал в местной политике и являлся членом Политколлегии Лиги возрождения Балкарии (Джуртубаев 1997. С. 130-226).

Подобно Мизиеву, ряд других балкарских и карачаевских авторов также упорно ищут своих отдаленных предков сре­ди древнейших народов Передней Азии и отстаивают гипо­тезу о едва ли не исконном тюркоязычии как в этом регио­не, так и на Кавказе. Некоторым из них кажется лестным связать свое происхождение с шумерами (Абайхан 1998), до-шумерским населением Месопотамии (Будай 1995; 1996) или даже с этрусками [41] и представляется необходимым значитель­но углубить тюркскую историю в Восточной Европе и на Кавказе, пусть даже за счет прошлого иноязычных соседей. Некоторых авторов более всего волнует автохтонный статус, и они представляют балкарцев и карачаевцев как древнюю тюркоязычную группу, этногенез которой включал «кобанс-кий, аланский, булгарский и кыпчакский периоды формиро­вания» (Урусов 1993. С. 7). Другие балкарские и карачаевские ученые рисуют прямую генетическую линию от шумеров через майкопскую и кобанскую археологические культуры к местным кавказским аборигенам, которые, смешавшись с пришлыми аланами, булгарами и кипчаками, положили на­чало балкарцам и карачаевцам (Байчоров 1987; Байрамуков 1993; Байрамкулов 1995; 1996; Джуртубаев 1997. С. 3-32). Приехавший из Сирии и основавший газету «Диалог» М. О. Будай объявляет карачаево-балкарский язык праязыком человечества, а арабов представляет плодом смешения семитов с «карачаевоязычными народами» (Будай 1995; 1996).

Пантюркистский миф о славном древнем прошлом нахо­дит место на страницах московского художественно-публи­цистического журнала «Ас-Алан», издаваемого карачаевски­ми интеллектуалами. Например, там рекламировалась книга генерал-майора в отставке, бывшего министра внутренних дел КБ АССР С. К. Бабаева, полвека прослужившего в Советс­кой армии и органах внутренних дел. Выше мы уже встре­чались с ним как активным участником научной сессии 1959 г. В своей книге, вышедшей посмертно, он излагал зна­комую нам умеренную версию ревизионистского подхода, до­казывающую, что среди скифов и алан встречались как ирано-, так и тюркоязычные группы. Тем самым карачаевцы и балкарцы оказывались прямыми наследниками «тюркоязычных алан». Он утверждал также, что тюрки появились в Пред­кавказье еще до прихода гуннов и что на территории Карачая и Балкарии никогда не было ираноязычного населения — там, по его мнению, могли обитать только тюркоязычные предки карачаевцев и балкарцев. Мало того, он пытался показать, что в прошлом осетины находились под большим влиянием тюр­ков, следы чего он находил в осетинском языке и топони­мике. Еще одна идея Бабаева заключалась в том, чтобы по мере возможности оторвать балкарцев от ислама и сблизить с христианством. И он всячески подчеркивал многовековую длительность христианской традиции на территории Балка­рии, обнаруживал следы христианства в балкарской народ­ной культуре и пытался доказать, что балкарцы всеми сила­ми вплоть до XVIII в. сопротивлялись насильственному насаждению ислама (Айшаев 2002).

Еще одной публикацией, помещенной в «Ас-Алане» и заслуживающей упоминания, является монография известного казахского поэта и общественного деятеля О. Сулейменова. Справедливо выступая против «профессионального дилетан­тизма» и «патриотической самодеятельности» (Сулейменов 2002. С. 255-256), Сулейменов сам отваживается на такие фантастические построения, с которыми не сможет согласить­ся ни один профессионал. Речь идет о якобы тюркском вли­янии на древних египтян, шумеров и древних семитов, об «этрусках-тюрках», о неких «протославянах, создававших бронзовые зеркала в этрусской федерации», о якобы совме­стном обитании тюрков и германцев в древней Передней Азии и даже об участии тюрков в древнейшем заселении Америки, причем через Океанию (Сулейменов 2002. С. 286, 525-529, 532-533). Любопытно, что в своей поэтической оценке роли древней истории для современных народов («чем беднее корни, тем худосочнее листва и ветви». См.: Сулей­менов 2002. С. 545) Сулейменов фактически смыкается со своим давним недругом и гонителем академиком Б. А. Рыбаковым, говорившим буквально то же самое (Рыбаков 1994). Наконец, он в лаконичной форме формулирует то, что дол­жно объяснить нам столь неутомимые поиски своего древ­нейшего прошлого, чем настойчиво занимаются в последние десятилетия немало тюркских интеллектуалов: «У народов, не успевших осознать глубину своего прошлого, нет будущего» (Сулейменов 2002. С. 546).

В 1990-х гг. ревизионистская версия великой первобытной истории тюрков вообще и предков карачаевцев и балкарцев в частности разделялась целым рядом известных карачаевс­ких и балкарских ученых, включая ректора Карачаево-Чер­кесского государственного педагогического института, специ­алиста по отечественной истории XX в. А. Д. Койчуева. При его поддержке они устроили в октябре 1994 г. в Карачаевске круглый стол «Этногенез карачаевцев и балкарцев», призван­ный пересмотреть итоги конференции 1959 г. В его прове­дении участвовали специалисты из Карачаевска (К. М. Текеев, С.Я. Байчоров, А.Д. Койчуев, Т.К. Лайпанов, С.А. Хапаев, Л.Н. Тараненко), Черкесска (И.М. Шаманов, Р.А.-К. Ортабаева), Нальчика (И.М. Мизиев), а также из Махачкалы (З. Н. Акавов, А. М. Аджиев) и Казани (М.З. Закиев). В соответствии со схемой Мизиева они выступили в защиту идеи о локализации прародины тюркских народов в Волго-Уральском регионе, объявили ямную и майкопскую культуры раннего бронзового века созданием прототюрков, сделали шумеров одним из их дочерних ответвлений и поддержали идею тюркоязычия скифов и алан. Тем самым кип­чакская теория происхождения балкарцев и карачаевцев ре­шительно пересматривалась, хотя и признавалось, что кипчаки участвовали в их формировании как один из ком­понентов. Одним из главных выводов новой теории было отождествление верховий р. Кубани с исконными землями ка­рачаевцев, где их предки жили якобы в течение многих тысячелетий (Этногенез 1997; Ахматов, Койчуев, Лайпанов 1997; Койчуев 1998. С. 12-16). Но особенно соблазнительной для балкарских и карачаевских интеллектуалов кажется, как мы уже видели, связь своих предков с аланами.

Эти веяния не оставили в стороне и писателей. В част­ности, версию о тюркоязычных аланах подхватил балкарс­кий писатель М. Ю. Кучинаев, закончивший историческое отделение Кабардино-Балкарского университета. В отличие от многих упомянутых выше авторов он не склонен поме­щать предков балкарцев и карачаевцев вне пределов Кавказа. Ему кажется достаточным изобразить их абсолютными ме­стными автохтонами, развитие которых было якобы пред­ставлено культурной непрерывностью, идущей от майкопской и кобанской культур. Считая скифов непосредственными предками балкарцев и карачаевцев, он доказывает, что их родиной всегда был Кавказ. В аланах и асах он видит еди­ный тюркоязычный народ и делает все возможное, чтобы отлучить осетин от аланского наследия. Связывая предков с аланами, он возводит истоки «карачаево-балкарского на­рода» к началу новой эры. Его увлекает необычайная древ­ность этого народа, и, выказывая свою гордость ею, он ут­верждает, что «тюркский язык является ответвлением алано-асского (балкарского) языка, т. е. скифского» и что, следовательно, историю тюркских языков следует начинать со скифского (Кучинаев 2001. С. 43-45). Болгары и полов­цы оказываются ему ненужными, и он без сожаления вычеркивает их из списка возможных предков. Он посмеива­ется над ненасытным стремлением современных осетин давать своим сыновьям имя Алан и заявляет, что этноним используется как имя собственное только в чужеродной среде (Кучинаев 2001. С. 35). Кучинаев — один из тех со­временных балкарских писателей, которые развивают тему тюркоязычных скифов (алан) в своих художественных про­изведениях.

В то же время одного лишь тюркского величия некото­рым авторам кажется недостаточно, и они объявляют тюр­ков «истинными арийцами». Например, писатель С. Джубуев доказывает, что «имеющее место явное противопоставление индоевропейцев с тюркскими народами и принижение роли тюрков во всемирной истории некоторыми учеными беспоч­венны» (Джубуев 2001. С. 518, 520). Им движет типичный постколониальный настрой: «Очевидное стремление некоторых псевдоученых, пытающихся показать тюркские народы отста­лыми варварами и разрушителями и умалить их огромную роль в развитии мировой цивилизации, обречено на провал» (Джубуев 2001. С. 518). И он не находит иных способов для развенчания этого негативного образа, как отождествить тюр­ков с «арийцами».

Иную версию отстаивает карачаевский писатель-историк И. М. Чотчаев, для которого важно подчеркнуть не столько конфронтационные отношения тюрков с индоевропейцами, сколько, напротив, их давние мирные контакты и родствен­ные связи. Поэтому он отказывается как от представления о каких-либо чистых генеалогиях народов, так и от идеи авто-хтонизма, и страницы его книги заполнены рассуждениями о переселениях народов и их смешении. Вот почему, опреде­ляя вслед за ревизионистами возраст тюрков в «одиннадцать тысяч лет» (!) и наделяя их далеких предков европеоидной внешностью, он идет на уступку традиционным представлениям и называет прародиной тюрков Южную Сибирь. Тем не менее для него является очевидным «тюркоязычие» алан, от которых карачаевцы и балкарцы якобы и унаследовали свой язык (Айт 2001. С. 6-8). В то же время в отличие от многих других ревизионистов он пытается наделить северокавказс­ких тюрков и «арийской генеалогией». У него не вызывает сомнений миф об Атлантиде, и он сообщает, что после ее погружения в пучину, «арийцы-атланты», или индоевропей­цы, поселились вначале на территории Переднего и Средне­го Востока, а затем в качестве «нартов» заселили Кавказ и Среднюю Азию. Среди этих «нартов» были якобы и предки балкарцев и карачаевцев, получившие тюркский язык от алан, пришедших на Северный Кавказ позднее. Окончательно же карачаевцы сложились в первой половине XV в. из смеше­ния местных «тюркизированных нартов» с приведенными «пя­тигорским хазарином» Карчей хазарами из Крыма и казаха­ми и киргизами из Средней Азии (Айт 2001. С. 7-9, 12-13).

Привлекает внимание, что в своих изысканиях Чотчаев основывается на загадочном манускрипте, якобы обнаруженном Н. Хасановым, и, доказывая его аутентичность, заявляет, что «подделка его практически невозможна» (Айт 2001. С. 23). В то же время в глубине души он, по-видимому, сохраняет со­мнения, и не случайно его книга начинается эпиграфом «Толь­ко новые заблуждения спасают нас от отчаяния после утраты старых». Поэтому ему важна не столько историческая истина как таковая, сколько историческая версия, способная смягчить межэтническую напряженность на Северном Кавказе.

Вот почему ему близок подход, возвращающий нас к со­ветскому интернационализму начала 1930-х гг. и заставляющий отказываться от идеи какого-либо этнического приорите­та. Ведь если местные народы сформировались сравнительно недавно, в том числе и благодаря целенаправленной поли­тике советской власти (здесь автор отдает дань конструкти­вистскому подходу!), то отдельные этнические общности теряют возможность ссылаться на древние местные корни для отстаивания своего привилегированного положения на Север­ном Кавказе. Чотчаеву ясно, что «все народы пришли в этот край в разные времена как непрошеные гости, притесняя и вытесняя обитавшее тут до них население». С этой точки зрения ему кажется несправедливым рассматривать русских на Северном Кавказе лишь как «завоевателей» и противопоставлять их аборигенным народам. Он полагает, что славяне играют важную консолидирующую роль в регионе, и с этим следует считаться. Поэтому он объявляет Северный Кавказ «общим домом» всех обитающих там народов, включая рус­ских и украинцев (Айт 2001. С. 12-14, 17).

Любопытно, что, подхватывая арийский миф, Чотчаев вынужден говорить о едва ли не изначальной борьбе индо­европейцев с семитами. Именно этим фактором он и объясняет передвижение «арийцев» на Кавказ из Передней Азии, откуда их якобы вытеснили семиты. Утверждая, что «потомки атлантов» подняли человеческую культуру на значитель­ную высоту, он сообщает, что в XX в. у них пальму первен­ства отобрали «эмансипированные евреи» (Айт 2001. С. 9-10, 19). Иными словами, здесь мы встречаем рецидивы антисе­митского «арийского мифа» с его идеей извечной борьбы арийцев с семитами, якобы неумолимо приводящей к упад­ку «арийской культуры» под натиском «семитской экспан­сии». Действительно, безудержно льстя еврейскому народу и приписывая к нему выдающихся представителей других на­родов, автор заканчивает свое повествование обвинением евреев в том, что они якобы сами разжигают антисемитизм и сочиняют фальшивки типа «Протоколов сионских мудре­цов» (Айт 2001. С. 55-61).

В ответ на объявление Северной Осетии Аланией в Карачае и Балкарии раздались громкие протесты, ибо карача­евцы и балкарцы усмотрели в этом посягательство на свое историческое наследие, включая территориальное (Байрамкулов 1996. С. 355; 1999. С. 51, 54-55; Абдуллаев 1998). Ведь балкарцы склонны оправдывать свое стремление к получению отдельной государственности именно тем, что они якобы являются «потомками скифо-алан, законными наследниками культуры трех государств... Скифии, Азовской Болгарии и Алании» (Журтубаев 1991. С. 8).

Среди представителей радикального ревизионизма выде­ляется карачаевец А. М. Байрамкулов, которому, несмотря на всю свою тягу к знаниям, не удалось сделать научной карь­еры. Родившись в отдаленном ауле в 1931 г. и рано осиро­тев, Байрамкулов перенес все тяготы депортации и не сумел получить систематического образования. Между тем его ув­лекала история, и в особенности проблема происхождения карачаевцев и балкарцев. Всю жизнь он мечтал доказать тюркоязычие алан, но, не находя понимания среди специа­листов, удовлетворял свою любознательность чтением многочисленной литературы, присылавшейся ему из разных биб­лиотек страны. В 1960—1970-х гг. Байрамкулов работал лектором местного общества «Знание» и Карачаево-Черкес­ского областного общества охраны памятников истории и культуры (КЧОООПИК), а также внештатным корреспонден­том одной из местных газет. Кроме того, одно время он во­дил экскурсии по республике и был инспектором КЧООО­ПИК. Все это позволило ему лучше познакомиться с республикой, в частности с настроениями ее населения.

Однако отсутствие необходимого образования и опыта научной работы закрыло ему доступ в научные учреждения и издания; специалисты с ним не считались, и он в течение двадцати лет не мог опубликовать труд своей жизни (Байрам­кулов 1999. С. 14-30). Лишь во второй половине 1990-х гг., сумев заинтересовать карачаевских патриотов, он смог собрать необходимые средства для выпуска нескольких книг, где без устали доказывал тюркоязычие всех алан без исключения и очищал раннюю историю евразийских степей и Северного Кавказа от индоевропейского духа (Байрамкулов 1995; 1996; 1998; 1999). Сам он следующим образом оценивает свои за­слуги перед наукой. По его утверждению, ему удалось дока­зать, во-первых, тюркоязычие «истинных алан», становивших­ся теперь одним из древнейших тюркских народов; во-вторых, обитание карачаевцев и балкарцев на своей современной тер­ритории в течение более двух тысячелетий; в-третьих, сло­жение современного языка карачаевцев и балкарцев более тысячи лет назад; в-четвертых, происхождение карачаевцев и балкарцев от «истинных алан» и, наконец, в-пятых, создание знаменитого нартского эпоса прямыми предками карачаевцен и балкарцев (Байрамкулов 1999. С. 31-32). «Мы, — пи­шет он, — полностью убеждены, что недалек тот день, когда все народы Азии и Европы, в чьих жилах течет аланская кровь, признают тот неоспоримый факт, что первоначальные носи­тели этнонима алан, истинные аланы, тс самые аланы, кото­рые вышли из гнезда всех тюркских народов — Алтая, были изначально тюрками, одним из древнейших тюркских наро­дов и предками карачаевцев-балкарцев» (Байрамкулов 1998. С. 241). В частности, подхватывая миф, созданный М. Батчаевым, Байрамкулов трактовал переселение Карчи и его спод­вижников из Крыма на Северный Кавказ как возвращение алан на историческую родину (Байрамкулов 1998. С. 193, 198).

Впрочем, книги Байрамкулова интересны не столько сво­ими сногсшибательными открытиями и заявлениями, сколько тем, что на их страницах отражаются взгляды и настроения, свойственные местным жителям, далеким от высоколобых интеллектуалов. Увлекаясь популизмом, Байрамкулов изоб­ражал профессиональных историков и археологов конъюнк­турщиками, в угоду властям искажавшими подлинное про­шлое предков, и всячески подчеркивал свою бескорыстную преданность народу и его истории (Байрамкулов 1998. С. 20-28, 221; 1999. С. 53-54, 314). Сам он больше доверял малограмотным карачаевским и балкарским старикам, верившим в свое аланское происхождение и с энтузиазмом вспоминав­шим о великом Аланском государстве «от Эльбруса до Аст­рахани» (Байрамкулов 1998. С. 123-126).

Среди своих яростных оппонентов Байрамкулов числил, с одной стороны, адыгских (черкесских) авторов, а с другой — осетинских. Его возмущали заявления первых о том, что адыг­ские народы были истинными автохтонами Северо-Западного Кавказа, включая Кабарду и Черкесию, куда предки карача­евцев и балкарцев пришли лишь недавно, заселив древние земли адыгов. Такие взгляды он трактовал как «научную» аг­рессию адыгов против карачаевцев и балкарцев (Байрамку­лов 1999. С. 423). В ответ он напоминал, что, во-первых, кабардинцы переселились на свою нынешнюю территорию только после похода Тимура в 1395 г., а во-вторых, «все черкесы, кроме бесленеевцев, являлись беглыми кабардинцами, которые бежали на территорию Карачаево-Черкесии во вре­мя подавления антирусских восстаний в 1808—1809 и 1820—1821 гг.». Мало того, он доказывал, что они приняли назва­ние «черкесы» только в 1922 г., а древние черкесы были тюрками (Байрамкулов 1996. С. 224-230, 254-262; 1998. С. 141-142, 216; 1999. С. 401-403, 413-415).

По мнению Байрамкулова, черкесы занимали непропорционально много ответственных постов в республике. Ему это казалось несправедливым, и он подчеркивал, что «из современных на­родов Карачаево-Черкесии древнейшими жителями почти всей территории Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии являются только карачаевцы и балкарцы» (Байрамкулов 1999. С. 416-417). Что касается осетинских претензий на Аланию, то он считал их совершенно беспочвенными и настаивал на том, что аланы были сконцентрированы на территории Ка­рачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии, по отношению к которым Осетия представляла собой слабо заселенную пери­ферию (Байрамкулов 1996. С. 78-81; 1998. С. 60; 1999. С. 314-315). В качестве одного из аргументов он указывал на «шапки аланского стиля», сохранившиеся у карачаевцев и отсутствующие у осетин (Байрамкулов 1999. С. 384). Сто­ит ли удивляться, что книги Байрамкулова вызывали протест у черкесов, а за выпуск книги «Правда об аланах» (1999) осе­тины хотели привлечь его к суду? [42]

Как мы видели, аланское происхождение волнует в Кара­чаево-Черкесии не только дилетантов. В последние годы эта концепция развивается, например, в рамках историко-куль­турного общества «Аланский Эрмитаж», работающего при Ка­рачаево-Черкесском историко-культурном и природном му­зее-заповеднике. В выпущенных там недавно «Очерках истории карачаево-балкарцев» говорится, что «основа карачаево-балкарцев уходит корнями в местную кавказскую эт­ническую среду древнейшего населения эпохи каменного века (позднего палеолита или неолита)» (Тебуев, Хатуев 2002. С. 6). Правда, рисуя уже известную нам линию археологи­ческой преемственности от майкопской культуры до кобан-ской, авторы этого произведения готовы поделиться этим на­следием и с соседями, соглашаясь с тем, что речь идет об общем автохтонном субстрате в этногенезе «карачаево-балкар­цев», осетин и вайнахов (Тебуев, Хатуев 2002. С. 20-23). Однако скифо-сармато-аланским наследием они делиться наотрез отказываются, оставляя его тюркоязычным народам. Даже предков дигорцев они считают тюрками (Тебуев, Хатуев 2002. С. 33-34). Их приоритетной идеей является авто-хтонность предков, и они заявляют, что «роль важнейшего компонента в формировании кавказских алан сыграло кав­казское автохтонное население». Речь идет о том, что при­шлые степняки (скифы и аланы) смешались с местными кобанцами, чей физический тип в результате победил (Тебуев, Хатуев 2002. С. 41). Это, по мнению авторов, делает алан одними из основных предков карачаевцев и балкарцев, а поэтому «тщетны попытки отдельных авторов закрепить мо­нополию на аланское наследие за нынешними насельника­ми Верхнего Терека» (Тебуев, Хатуев 2002. С. 180). Не отка­зываются авторы и от наследия тюркоязычных кочевников эпохи раннего Средневековья (гуннов, савиров, болгар, ха­зар, печенегов и кипчаков), — все они, на их взгляд, сыгра­ли определенную роль в этногенезе «карачаево-балкарского народа» (Тебуев, Хатуев 2002. С. 50-65).

Впрочем, авторы готовы признать, что восточные аланы стали предками осетин. Однако тех они связывают с захуда­лой провинцией Алании, важнейший культурный и религи­озный центр которой располагался в верховьях р. Кубани на территории Карачая, где действительно сохранился замеча­тельный комплекс ранних христианских храмов, оставшихся от Аланской епархии [43]. Именно эти западные аланы, говорив­шие, по мнению авторов, по-тюркски, были единственными христианами Алании и создали первое христианское государ­ство на Северном Кавказе. В Восточной Алании, по словам авторов, никакого христианства в домонгольское время не было (Тебуев, Хатуев 2002. С. 47-49, 71) [44]. Настаивая на том, что аланы приняли христианство раньше Руси, авторы в то же время не забывают отметить, что к рубежу XII—XIII вв. среди алан будто бы был также распространен ислам (Тебу­ев, Хатуев 2002. С. 76). Что же касается претензий осетин на монопольное обладание аланским наследием, то авторы утверждают, что основой этногенеза осетин стали «евреи-маздакиты», бежавшие из Ирана на Кавказ в VI в. (Тебуев, Ха­туев 2002. С. 181).

Тем самым, рисуя для «карачаево-балкарцев» линию не­прерывного развития на территории Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии с глубокой первобытности вплоть до современности, авторы изображают их исконными хозяева­ми территории, куда адыги пришли не ранее конца XIV в. Позднее всего те появились на территории Карачаево-Чер­кесии — лишь в начале ХГХ в. (Тебуев, Хатуев 2002. С. 78-80, 181). Изображая адыгов недавними пришельцами, авто­ры никак не могут согласиться с утвердившимся в науке мнением (оно основано на множестве документальных источ­ников) о господстве кабардинцев в регионе до его присо­единения к Российской империи. Оспаривая его, Р. Т. Ха­туев конструирует «горно-кабардинскую конфедерацию» и всеми силами отрицает какую-либо былую зависимость ка­рачаевцев и балкарцев от кабардинских князей. Напротив, за­являет он, карачаевско-балкарские общины нанимали тех за плату для зашиты от внешних врагов, но никогда не пуска­ли на свою территорию. Зато сами балкарцы по договору с кабардинцами использовали их земли как зимние пастбища для скота (Тебуев, Хатуев 2002. С. 94-101) [45].

Героический образ предков дорисовывает история взаи­моотношений с русскими в первой половине XIX в. Если, как мы знаем, в советское время местным историкам пола­галось обосновывать версию о добровольном вхождении в состав Российского государства, то в 1990-х гг. приоритеты резко изменились и местные авторы буквально соревнова­лись в том, кому удастся успешнее изобразить упорную борьбу своих предков против российской колониальной экспансии. В рассматриваемом труде присоединение и бал­карцев и карачаевцев к России относится к XIX в., однако если карачаевские авторы датируют окончательное вхожде­ние Кабарды в Россию 1822 годом, а присягу балкарцев на верность императору — 1827-м, то присоединение Карачая они рисуют итогом длительного сопротивления, закончив­шегося лишь в 1855 г. Тем самым карачаевцы получают почетное место среди тех северокавказских народов, кото­рые примкнули к движению Шамиля и, благодаря своему упорству, дольше других давали отпор царским генералам (Тебуев, Хатуев 2002. С. 102-110). Любопытно, что ислам пока не нашел широкого отраже­ния в местных версиях прошлого за переделами попыток углубления даты исламизации местного населения. Например, карачаевские интеллектуалы ищут любые свидетельства о раннем исламе. Некоторые, как мы видели, относят его появление к предмонгольской эпохе; другие пытаются вести его историю в регионе с XI в. (Лайпанов 1998. С. 148-152. Об этом см.: Червонная 1999. С. 91).