Обретение государственности и появление интеллектуальной элиты

В дореволюционный период светское образование было доступно лишь немногим горцам. Первая окружная горская трехклассная школа, предназначенная для де­тей местной знати, открылась в Нальчике 15 августа 1860 г. В 1909 г. она была преобразована в реальное училище — первое среднее учебное заведение в округе, где обучалось более 250 человек. В 1866 г. в Нальчике начали действовать педагогические курсы, но этот опыт оказался неудачным. Их закончили лишь шесть человек, после чего курсы были за­крыты. По инициативе горцев с 1875 г. в Кабарде появились сельские начальные школы. Кроме того, горцы имели воз­можность обучаться в Ставропольском уездном училище. К 1914 г. в Нальчикском округе работало 112 светских началь­ных школ, среди которых было 47 кабардинских и 3 балкар­ских. Всего в них обучались грамоте 6700 школьников. Кро­ме того, имелось еще 97 религиозных школ (1500 учащихся). Правда, среднее, а тем более высшее образование было до­ступно лишь узкому кругу горской элиты, и все же упомя­нутые образовательные учреждения дали толчок горскому просвещению. Благодаря этому горцы получили свою первую светскую элиту (Бекалдиев 2003. С. 158-165, 181-182).

Новые возможности для получения образования появились в советские годы. В 1920-х гг. горская молодежь повышала свое образование в Донском политехническом институте, в Горском педагогическом институте, на рабфаках во Влади­кавказе и в Ростове-на-Дону. Тогда эти образовательные уч­реждения подготовили в общей сложности до 500 выпускни­ков (Бсрбеков 1957. С. 24). К концу 1925 г. грамотность среди кабардинцев достигла 11,2%, а среди балкарцев — 7,5 % (Бекалдиев 2003. С. 240). В 1931 г. в области начал работать Педагогический рабфак. В 1932 г. к нему прибавился Кабар­дино-Балкарский педагогический институт с историко-фило­логическим факультетом, что значительно продвинуло реше­ние вопроса о местных кадрах. В 1934 г. был образован Учительский институт. К концу 1936 г. в местных школах уже работали около 2000 учителей кабардинского и балкарского происхождения (Бербеков 1957. С. 39). Тем самым в 1930-х гг., благодаря появлению местных вузов, возможности подготовки местных элит расширились, однако круг высокообразованных специалистов оставался весьма узким. Ведь даже в 1932 г. более 54 % местных учителей не имели среднего образования, а в 1936 г. эта цифра составляла все еще 47 % (Каймаразов 1988. С. 98-99). Тем не менее в 1930-е гг. в этом регионе Северного Кавказа было сформировано первое поколение новой советской интеллигенции. Однако все эти усилия были сведены на нет репрессиями 1928-1938 гг., почти полностью лишившими регион интеллектуальной элиты, и в послевоен­ные годы все пришлось начинать заново (Алиев 1993 б. С. 11; Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 55-57; Бекалдиев 2003. С. 252-253).

В 1920-х гг. археология и древняя история Северного Кав­каза были еще мало разработаны, многое оставалось неясным, и проблемы происхождения местных народов, как правило, широко не обсуждались. Да и само понятие «народ» как кон­солидированная этническая группа, субъект политического развития еще только появлялось. Например, до революции балкарцы жили пятью горскими общинами, и единого само­названия у них не было. Тогда их официально называли «пять горских обществ», а иногда — «горными татарами» (см., напр.: Кудашев 1991. С. 155, 177). Название «Малкъарлыла» тогда было связано лишь с наиболее древним из этих обществ, Черекским (Кушева 1963. С. 169). Русский термин «балкарцы» происходит от кабардинской формы «бэлкъэр». Его стали применять для всех пяти групп в качестве единого инклю­зивного этнонима лишь после революции (Волкова, Лавров 1968. С. 332; Волкова 1973. С. 87-91, 97). Теперь все они на­чали считаться единой общностью, а поскольку она получи­ла официальный политический статус, ей требовалось иметь свою историю. У карачаевцев единое самосознание возник­ло раньше: их самоназвание «къарачайлыла» зафиксировано еще в первой половине XVII в. (Волкова 1973.

Однако этнонима, единого для карачаевцев и балкарцев, нет и по сей день (Малкондуев 2001. С. 6).

Появление на карте Северного Кавказа отдельных авто­номий требовало их идеологической легитимизации с опо­рой на историю и культуру. Необходимо было формировать у людей «историческое сознание», опирающееся на мифо­логемы. Это хорошо сознают современные местные ученые и политические деятели. Например, как справедливо заме­чают кабардинские специалисты, «не столь важно, в какой степени представления об исторической связи с древнейши­ми государствами и цивилизациями согласуется с требова­ниями строгой науки — гораздо существеннее то, как они влияют на процесс национально-государственного строи­тельства» (Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 8-9). Карача­евский поэт и общественный деятель Б. А. Лайпанов сви­детельствует, что «процесс "отбора" ценностей и истин, приемлемых для национального самосознания, и "отторжения" неприемлемых выводов, практически независимо от того, на­сколько эти выводы обоснованы, протекает весьма активно». Он же признает, что такие исторические «истины» могут ис­пользоваться и уже используются в политической борьбе (Лай­панов 1998. С. 144-145). По словам осетинских историков, «история во все времена выполняет важнейшие идеологичес­кие функции. В Осетии XV — начала XVIII в., лишенной государственности и письменности, роль истории — этой коллективной памяти народа — была особенно велика. Именно устная историческая традиция, наряду с накопле­нием знаний о прошлом, заключала в себе и постоянно воспроизводила идеологию общенародного единства». Ины­ми словами, местные интеллектуалы представляют соци­альную память о прошлом едва ли не основой этнической идентичности, и эту мысль осетинские авторы находят на­столько важной, что включают в современный школьный учебник (Блиев, Бзаров 2000. С. 182).

Подобного рода представления были широко распростра­нены на Северном Кавказе и в 1920-е гг., и поэтому повсю­ду в новых автономиях стали появляться просветительские и образовательные учреждения, одной из важнейших задач которых было создание местной исторической традиции. Идея музейного освещения прошлого кабардинцев и балкар­цев возникла еще накануне Первой мировой войны. Тогда по инициативе начальника Нальчикского округа С. К. Клишбиева (1867-1920?) в Терском областном музее г. Владикавка­за готовилось открытие «Адыгейского отдела», для которого уже начали собирать экспонаты (Опрышко 1996. С. 22-23). Однако война отсрочила эти планы.

К ним вернулись в 1921 г., когда в Нальчике (Кабарди­но-Балкария) был учрежден краеведческий музей. Для его организации из Владикавказа был приглашен большой энтузиаст краеведения М. И. Ермоленко. Разрабатывая идею му­зея, Ермоленко ставил задачу изучения древних культур края и выяснения того, какие народности населяли его в далеком прошлом. Однако данных об этом в конце 1920-х гг. было все еще недостаточно. Поэтому археологический отдел музея строился исключительно по археологическим эпохам, а эт­нографический отдел был представлен вещами традиционной бытовой культуры кабардинцев и балкарцев (Ермоленко 1928. С. 12-14; Анисимов 1929. С. 33-35). Экспозиция еще не ставила целью продемонстрировать стадии формирования на­родов, что стала важной частью музейного дела спустя два-три десятилетия. Правда, благодаря энергии Ермоленко на территории автономного округа были обнаружены уникальные первобытные поселения и начались интенсивные археологи­ческие исследования, по сути, заложившие основы советской археологии Северного Кавказа. Однако сам Ермоленко не имел необходимой для этого подготовки, и хотя он раскопал не­сколько десятков древних курганов, собранные им коллек­ции не были соответствующим образом документированы и фактически оказались утраченными для науки (Крупнов 1960 а. С. 42-43; Гугов, Мамбетов, Тхагапсов 1984. С. 61, 83). А его интерпретация полученного материала страдала непро­фессионализмом и, как выразился один критик, носила «пе­чать ненаучности» (Лунин 1928).

В 1923 г. было создано Кабардино-Балкарское общество изучения местного края, включавшее в 1925 г. три секции — историко-этнографическую, экономическую и естественно-историческую. Общество ставило своей главной задачей изу­чение истории и этнографии края, но его члены работали на общественных началах, не имели должного опыта, и их дея­тельность приносила весьма скромные результаты. Новый этап наступил 26 февраля 1926 г., когда по решению Прези­диума ЦИК Советов Кабардино-Балкарской автономной об­ласти в Нальчике был открыт Кабардино-Балкарский науч­но-исследовательский институт (КБНИИ) с тремя секторами: производительных сил, истории и языка, литературы и ис­кусства. Правда, 25 из 30 его сотрудников были приезжими и работали в нем по совместительству, однако при институ­те имелась аспирантура, где планировалось готовить местные кадры специалистов. В начале 1930-х гг. приоритетной темой для института была история социалистического строительства. Документов о древней и средневековой истории было явно недостаточно, и их нехватку пытались компенсировать изу­чением устного народного творчества, от которого ожидали прояснения некоторых злободневных исторических проблем (Анисимов 1937. С. 180-181; Гугов, Мамбетов, Тхагапсов 1984. С. 62-65).

В Карачае в 1920-е гг. также действовало местное крае­ведческое общество. В 1923 г. там появилось первое в окру­ге Педагогическое училище. В 1933 г. в новой столице Карачаевской АО, Микоян-Шахаре, открылся педагогический рабфак, преобразованный в 1938 г. в первое высшее учебное заведение в округе — Учительский институт. В 1940 г. на его основе был создан Карачаевский педагогический институт с двумя факультетами. Первое научное учреждение, Карачаев­ский областной научно-исследовательский институт языка, литературы и истории, было создано в 1932 г. в Микоян-Шахаре. Там же под руководством X. Эркенова начал рабо­тать краеведческий музей. В 1930 г. в округе появилось свое национальное издательство (Койчуев 1998. С. 55-56; Тебуев, Хатуев 2002. С. 151-152; Шаманов 2003. С. 9).