Общий взгляд на непроизвольное течение мыслей. 7 page

Расстояние от глаз, с точки зрения Беркли, вовсе не
зрительное, а осязательное ощущение, с которым у нас
связаны различного рода зрительные знаки, например
кажущаяся величина образа, его «бледность» или «не-
ясность» и степень аккомодации и конвергенции. На-
зывая расстояние осязательным ощущением, Беркли
хочет сказать, что наше понятие о расстоянии заключа-
ется в представлении степени мышечного напряжения
в руках или ногах, необходимого для того, чтобы мы
могли прикоснуться к данному предмету. Многие пси-
хологи соглашались с Беркли в том, что существа, не

способные приводить в движение глаза и конечности, не
имели бы никакого понятия о расстоянии или третьем
•измерении.

Такой взгляд мне кажется неосновательным. Ему,
безусловно, противоречит тот неотразимый факт, что
все наши ощущения обладают известной объемностью
и что первоначальное поле зрения (как бы несовершен-
но мы ни определяли в нем расстояния между предме-
тами) не может представлять нечто плоское, как еди-
нодушно утверждают сторонники Беркли. Взгляду
Беркли противоречит также другой неотразимый факт:

восприятие расстояния, представляет собой настоящее
зрительное ощущение, хотя бы я и не был в состоянии
указать какой-либо физиологический процесс в органе
зрения, различные степени которого известным законо-
мерным путем соответствовали бы изменениям в чув-
стве расстояния. Последнее вызывается в нас всеми
зрительными «знаками», о которых говорил Беркли, и,
сверх того, некоторыми другими, каковы, например, би-
нокулярное несовпадение Уитстона и параллакс, обра-
зующийся при легком движении головы. Явления эти,
возникая в нас, кажутся зрительными ощущениями, а
не чем-то специфически отличающимся от двух других
измерений зрительного поля,

Взаимная равнозначность третьего измерения с пер-
вым и вторым (верх и низ, правая и левая стороны) в
нашем зрительном поле легко может быть установлена
без помощи чувства осязания. Существо, состоящее из
одного глазного яблока и в то же время одаренное на-
шими умственными способностями, созерцало бы точно
такой же трехмерный мир, как и мы. Ибо те же види-
мые таким существом предметы, покрывая при передви-
жении то одни, то другие части сетчатки, установили
бы взаимную равнозначность первых двух измерений в
зрительном поле, а вызывая физиологические процессы,
обусловливающие различные степени чувства глубины,
они установили бы шкалу соответствующей равнознач-
ности первых двух измерений с третьим.

Прежде всего, согласно установленным принципам,
одно из зрительных впечатлений, получаемых от пред-
мета, принимается за «истинное» изображение разме-
ров. Это ощущение является знаком, что данная вещь
налицо, а вещь уже послужит мерилом для всех осталь-
ных впечатлений, и зрительные ощущения на перифери-
ческих частях сетчатки сравняются по своему объектив-

ному значению с ощущениями, получаемыми от того же
предмета на центральных частях. Этот факт не требует
никаких разъяснений в том случае, когда расстояние
предмета от глаз не изменяется и передняя часть его
остается в том же положении. Но может быть и более
сложный случай: например, предположим, что объект
зрения — палка, видимая сначала во всю ее длину, а
затем приведенная во вращение (перпендикулярно
плоскости поля зрения) около одного из своих концов
и этот неподвижный конец — ближайший к нашему
глазу. Тогда при движении палки ее изображение ста-
нет постепенно все более и более укорачиваться, ее
дальний конец будет казаться все менее отдаленным от
ближайшего неподвижного конца и, наконец, появившись
с противоположной стороны, снова начнет отдаляться,
пока изображение палки не возвратится к первоначаль-
ному размеру.

Предположим, что описанное движение палки стало
для нас привычным; в таком случае наш ум будет пред-
расположен реагировать на него согласно с обычным
принципом (который заключается в наивозможно боль-
шем сведении всех данных опыта к общему единству)
и будет рассматривать в данном явлении скорее движе-
ние неизменяющегося тела, чем изменение формы, про-
исходящее в неустойчивой массе. Здесь чувство глуби-
ны вызывается в нас скорее более далеким, чем более
близким концом. Но как определяется степень этой глу-
бины? Что служит ее мерилом? Почему в то мгновение,
когда дальний конец почти исчезает из глаз, мы при-
равниваем разность между его расстоянием от глаз и
расстоянием от глаз ближайшего конца длине почти
целой палки? Дело в том, что эту длину мы уже видели
и измерили с помощью известного зрительного ощу-
щения ширины. Отсюда мы видим, что каждой данной
степени чувства глубины соответствует определенное
по степени ощущение ширины и что, следовательно, из-
мерения глубины становятся равнозначными измерениям
ширины. Беркли был прав, утверждая, что способ-
ность измерять расстояния есть результат наведения и
опыта, но он ошибся, полагая, что эта способность не
может быть развита путем одного только зрительного
опыта.

Роль ума при восприятии пространственных отно-
шений. Хотя Беркли был неправ, утверждая, будто из
одних зрительных впечатлений не может развиться вос-

приятие расстояний, тем не менее он оказал большое
влияние на психологию, показав, как бессвязны и несо-
измеримы между собой по отношению протяженности
различные первоначальные наши ощущения, и заставив
нас увидеть в столь быстрых, непосредственных про-
странственных восприятиях почти всецело результат
воспитания. Осязательное пространство — один мир,
зрительное—другой. Эти два мира, в сущности, не име-
ют между собой никаких общих точек соприкосновения,
и только благодаря ассоциации идей мы знаем, что дан-
ный объект зрения обладает в качестве объекта осяза-
ния такими-то и такими-то свойствами.

Лица, которые от рождения страдали катарактой и
потому заменяли зрение осязанием, прозрев после опе-
рации, оказывались до смешного не способными назы-
вать верно предметы, впервые попадавшиеся им на гла-
за. Когда одному из таких пациентов показали после
операции десятилитровую бутыль, держа ее на расстоя-
нии фута от глаз, и спросили его, что это такое, он от-
вечал: «Весьма возможно, что это лошадь». Равным об-
разом и об относительных расстояниях предметов от
глаз подобные пациенты не имеют никаких точных по-
нятий в моторных терминах. С практикой все неясности
в зрительных впечатлениях быстро исчезают и новые
для пациентов зрительные ощущения переводятся на
привычный для них язык осязательных ощущений. Фак-
ты отнюдь не доказывают, что зрительные ощущения
непр&тяженны: из этих фактов мы видим только, что
необходимо обладать более тонким чувством аналогии
сравнительно с большинством людей, чтобы суметь ус-
мотреть в зрительных ощущениях те же внешние про-
странственные формы и отношения, которые первона-
чально были доставлены осязательными и моторными
впечатлениями.

Заключение. Резюмируя сказанное, мы видим, что
история возникновения пространственных восприятии
станет для нас понятной, если мы, с одной стороны, при-
мем за нечто первично данное ощущения с известной
степенью прирожденной им протяженности, а с другой—
допустим влияние обычных факторов различения, подбо-
ра и ассоциации при возникновении этих ощущений в
нашем сознании. Изменчивый характер многих зритель-
ных ощущений, благодаря которому то же ощущение
может служить показателем столь различных размеров,
величин и положений предметов, дал повод многим пси-

хологам утверждать, что пространственные отношения
вовсе не могут быть результатом ощущений, но должны
происходить от высшей духовной силы интуиции, син-
теза и т. п. Но тот факт, что каждое непосредственно
данное ощущение может в любое время стать знаком
для другого мысленно воспроизводимого нами, доста-
точно объясняет все относящиеся сюда явления, и по-
тому предполагать, что свойство протяженности созда-
ется из непротяженных элементов при помощи сверх-
чувственной силы ума, нет никакой надобности.

Глава XXII. Мышление

Что такое мышление? Мы называем человека разумным
животным, и представители традиционного интеллектуа-
лизма всегда с особенным упорством подчеркивали тот
факт, что животные совершенно лишены разума. Тем
не менее вовсе не так легко определить, что такое разум
и чем отличается своеобразный умственный процесс, на-
зываемый мышлением, от ряда мыслей, который может
вести к таким же результатам, как и мышление.

Большая часть умственных процессов, состоя из цепи
образов, когда один вызывает другой, представляет не-
что аналогичное самопроизвольной смене образов в
грезах, какой, по-видимому, обладают высшие живот-
ные. Но и такой способ мышления ведет к разумным
выводам, как теоретическим, так и практическим. Связь
между терминами при таком процессе мысли выражает-
ся или в смежности, или в сходстве, и при соединении
обоих родов этой связи наше мышление едва ли может
быть очень бессвязным. Вообще говоря, при подобном
непроизвольном мышлении термины, сочетающиеся меж-
ду собой, представляют конкретные эмпирические обра-
зы, а не абстракции. Солнечный закат может вызвать
в нас образ корабельной палубы, с которой мы видели
его прошлым летом, спутников по путешествию, прибы-
тие в порт и т. д., и тот же образ заката может навести
'нас на мысль о солнечных мифах, о погребальных ко-
страх Геркулеса и Гектора, о Гомере, о том, умел ли
он писать, о греческой азбуке и т. д.

Если в нашем мышлении преобладают обыденные
ассоциации по смежности, то мы обладаем прозаическим
умом; если у данного лица часто непроизвольно возни-
кают необыкновенные ассоциации по сходству и по

смежности, мы называем его одаренным фантазией, по-
этическим талантом, остроумием. Но содержание мысли
обусловлено совокупностью всех звеньев в последова-
тельной цепи образов. Подумав о чем-нибудь, мы затем
замечаем, что думаем уже о другом, почти не зная, ка-
ким путем пришли к последнему выводу. Если в этом
умственном процессе играет роль отвлеченное свойство,
то оно лишь на мгновение привлекает наше внимание,
а затем сменяется чем-нибудь иным и никогда не отли-
чается большой степенью абстракции. Так, размышляя
о солнечных мифах, мы можем мельком с восторгом
подумать об изяществе образов у первобытного челове-
ка или на мгновение вспомнить с пренебрежением об
умственной узости современных толкователей этих ми-
фов. Но в общем мы больше думаем о непосредственно
воспринимаемых из действительного или возможного
опыта конкретных впечатлениях, чем об отвлеченных
свойствах.

Во всех этих случаях наши умственные процессы мо-
гут быть вполне разумны, но все же они не представля-
ют здесь мышления в строгом смысле слова. В мышле-
нии хотя выводы могут быть конкретными, тем не ме-
нее они не вызываются непосредственно другими кон-
кретными образами, как это бывает при простых ассо-
циациях. Конкретные выводы связаны с предшествую-
щими конкретными образами посредством промежуточ-
ных ступеней, общих, отвлеченных признаков, отчетливо
выделяемых нами из опыта и подвергаемых особому
анализу. Объект вывода может вовсе не быть элементом
привычной ассоциации по смежности или сходству с
данными вывода, из которых мы его получаем. Он мо-
жет быть вещью, которой мы вовсе не встречали в
предшествующем опыте и которая не могла бы никоим
образом быть вызвана при помощи простой ассоциации
конкретных образов. Великая разница между простыми
умственными процессами, когда один конкретный образ
минувшего опыта вызывается с помощью другого, и
мышлением в строгом смысле слова фактически заклю-
чается в следующем: эмпирические умственные процес-
сы только репродуктивны, мышление же — продуктивно.
Грубый эмпирик ничего не в состоянии вывести из дан-
ных, с которыми у него нет общих элементов ассоциа-
ции и практическое значение которых ему неизвестно.
Мыслитель же, наоборот, придя в столкновение с кон-
кретными данными, которых он никогда раньше не ви-

дел и о которых ничего не слышал, спустя немного вре-
мени, если способность мышления в нем действительно
велика, сумеет из этих данных сделать выводы, совер-
шенно сглаживающие его незнание данной конкретной
области. Мышление выручает нас при непредвиденном
стечении обстоятельств, при которых вся наша обыден-
ная ассоциативная мудрость и наше воспитание, разде-
ляемые нами с животными, оказываются бессильными.

Точное определение мышления. Условимся считать
характерной особенностью мышления в узком смысле
слова способность ориентироваться в новых для нас
данных опыта. Эта особенность в достаточной степени
выделяет мышление из сферы обыденных ассоциатив-
ных умственных процессов и прямо указывает па его
отличительную черту.

Мышление заключает в себе анализ и отвлечение.
В то время как грубый эмпирик созерцает факт во всей
его цельности, оставаясь перед ним беспомощным и сби-
тым с толку, если этот факт не вызывает в его уме ни-
чего сходного или смежного, мыслитель расчленяет дан-
ное явление и отличает в нем какой-нибудь определен-
ный атрибут. Этот атрибут он принимает за существен-
ную сторону целого данного явления, усматривает в нем
свойства и выводит из него следствия, с которыми до-
толе в его глазах данный факт не находился ни в какой
связи, но которые теперь, раз будучи в нем усмотрены,
должны быть с ним связаны.

Назовем факт или конкретную данную опыта S, су-
щественный атрибут М, свойство атрибута Р. Тогда
умозаключение от S к Р может быть сделано только
при посредстве М. Таким образом, сущность М заклю-
чается в том, что он является средним, или третьим,
термином, который мы выше назвали существенным
атрибутом. Мыслитель замещает здесь первоначальную
конкретную данную 5 ее отвлеченным свойством М.
Что справедливо относительно М, что связано с М, то
справедливо и относительно S, то связано и с S. Так
как М есть одна из частей целого S, то мышление мож-
но очень хорошо определить как замещение целого его
частями и связанными с ним свойствами и следствиями.
Тогда искусство мышления можно охарактеризовать
двумя чертами: 1) проницательностью или умением
вскрыть в находящемся перед нами целом факте S его
существенный атрибут М; 2) запасом знаний или уме-
нием быстро поставить М в связь с заключающимися

в нем, связанными с ним и вытекающими из него дан-
ными. Если мы бросим беглый взгляд на обычный сил-
логизм:

М есть Р
S есть М

S есть Р,