Реванш Карфагена

Так называемая евроинтеграция (или же, шире, евроатлантическая интеграция) является одним из главных фетишей в структуре политического мышления современного украинства. Постепенно утверждаясь в пределах общественно-политического дискурса, лозунг евроинтеграции со временем превратился не просто в аксиому, но и в инструмент легитимизации той или другой политическойсилы независимо от её реальных геополитических ориентиров (не забудем, что Партия регионов также использовала лозунг евроинтеграции,включая его в свою модель «общественного консенсуса»). Всеобщаяевроинтеграционная риторика превратилась в замкнутый круг «самоочевидных истин»; следование этим кругом стало чем-то похожим навозгонку национальной идеи.

Особенно деструктивным элементом евроинтеграционной риторики было и остаётся то, что сближение Украины с ЕС рассматривается не как прагматическая политическая стратегия, а как спасительное «движение в Европу». Получается, Украина, будучи самой большой европейской страной, будучи наследницей одной из сильнейших империй средневековой Европы, лишь бы сызнова стать «европейской», должна куда-то «идти». То, что такая риторика существует, говорит про явно неоколониальные недуги современногоукраинства.

Националистическое отношение к евроинтеграции замечательно обрисовал Дмитрий Ярош: «Украина – европейское государство, украинцы – европейская нация. (…) Но является ли европейской современная Европа?» Понятно, что заданныйЯрошем вопрос является риторическим. Для украинских националистовстремление превратить Украину в часть Евросоюза неприемлемо, прежде всего учитывая мiровоззренческую, ценностную пропасть, которая существует междуидеологией ЕС и идеологией украинского национализма.

Нынешняя Европа – это анти-Европа. Нынешний Запад – это никоим образом не истинный, имманентный самому себе Запад, а его противоположность. НынешнийWest – это постоянная пародия, издевательство над традиционным Occident’ом. Карикатурность нынешней Европы превосходно прослеживается на этнодемографическом уровне: Европа – это ареал чистейшей белой расы, собственно европейской расы, но сегодня города Западной Европы никоим образом об этом не говорят. Однако центральный смысл самоотрицания нынешнего Запада кроется даже не в этом, а в том, что Европа, утвердившись в качестве христианской цивилизации, превратилась в пространство антихристианства, которое отравило другие культуры, которые хоть и не были христианскими, но своей духовной сутью были намного более близкими к Богу, чем сегодняшняя Западная цивилизация.

Тяжесть падения зависит от высоты, с которой ниспали, и чтобы увидеть, насколько падшим является современный Запад, мы должны понять, чем была истинная Европа.

Во «Введении в Христианство» Йозеф Ратцингер отмечает: «Я убеждён, что не является простым случаем то, что христианская весть стала формироваться сначала в греческом мiре и появилась здесь с вопросомпонимания истины». Основанием для убеждения богослова кроме всего прочего был фрагмент из Деяний апостолов, который описывает судьбоносное для всей Европы и всего человечества изменение маршрута св. ап. Павла: «Пройдя через Фригию и Галатийскую страну, они не были допущены Духом Святым проповедывать слово в Асии. Дойдя до Мисии, предпринимали идти в Вифинию; но Дух не допустил их. Миновав же Мисию, сошли они в Троаду. И было ночью видение Павлу: предстал некий муж, Македонянин, прося его и говоря: приди в Македонию и помоги нам. После сего видения, тотчас мы положили отправиться в Македонию, заключая, что призывал нас Господь благовествовать там» (Деян. 16, 6-10).

Прийдя в Европу, ап. Павел сначала использует проверенную методу проповеди и обращается прежде всего к иудеям. Но со временем вектор проповеди смещается. Вот что Деяния говорят о иудеях Коринфа: «Но как они противились и злословили, то он, отрясши одежды свои, сказал к ним: кровь ваша на главах ваших; я чист; отныне иду к язычникам» (Деян. 18, 6). После своего отречения от Христа иудеиперестали быть народом избранным (хоть и сохранили свой особыйстатус). Вместо того на долгое время таким коллективным народом пришлосьстать представителям разных европейских этносов. Конечно, христианство в первые столетия своего существования охватило не только Европу, нои Азию и север Африки. Оно дошло даже до Индии и Китая, буйно развивалось на своей родине – на Ближнем Востоке. Но сугубо христианским континентом довелось стать Европе. Собственно Европа –это и есть Христианство, «Христианский мiр».

Для того, чтобы утвердиться в пределах греко-римского мiра, христианству понадобилось аж три столетия. Однако поверхностно христианизированная поздняя Римская империя ещё не была истинной Европой. Христианская Европа родилась не путём вливания нового вина в старые меха, а путём величественного культурного синтеза. Для этого Античностьдолжна была окончательно умереть. Лишь после этого родилась истинная Европа.

Фактически к тому моменту, когда северные «варвары» окончательно уничтожили Римскую империю, но при этом загорелись её культурой и религией, Европы как целостности не существовало. На статус Европы отнюдь не претендует греческая ойкумена – для греков существовали лишь они сами и окружающие их «варвары», а самые границы их ойкумены затрагивали лишь часть Европейского континента. Европа не появилась вследствие римской экспансии в северном направлении – для имперского Рима Галлия или Дакия были такими же провинциями, как Палестина или Египет. И лишь из завоевания Юга Севером возникла Европа, и появилась она под знаком Креста. Произошло то, что происходит во время обжига глины. Во время термической обработки гончарные изделия фиксируют на себе магнитное излучение Земли. Это излучение чеканит на глине свой «текст», с помощью чего существует возможность определить ориентировочную дату изготовления керамики. Подобное случилось и с Европою: в момент своего «рождение» (синтеза Севера и Юга) на ней был оттиснут знак Креста. Крест – это символ, судьба и сущность Европы. Бегство от Креста, измена Кресту – это измена собственной, европейской, сущности.

Важно заметить, что, оплодотворивши своей духовностью молодые европейские народы, христианство само стало иным. Христианство не только духовно ассимилировало «варварские» (прежде всего – германские) этносы, но и само ассимилировалось их духом. Этот фактверно подметил католический богослов Романо Гвардини: «В формировании средневековойдуховной ситуации значительную роль также играл приток германского элемента». Среди сущностных черт, которые принёс с собой этот элемент, Гвардининазывает «внутреннюю динамику», а также «порыв к безконечному, которыйпроявляется и религиозно – в характере нордической мифологии, и исторически – в незнающих покоя и отдыха странствиях и походах германских племён». Далее богослов объясняет: «Этот порыв выявляет себя и всредоточии христианской веры – в мощном движении Средневековья за границы мiра. Его нельзя вывести из одного лишь христианского стремления к Богу: первые столетия (христианской истории – И. З.) ещё не знают его. В них ещё продолжает жить христианское самоограничение, азатем знание потусторонней реальности Бога выражается главным образом в осознании внутренней свободы и ответственности за человеческоесуществование. Лишь после Великого переселения народов, когда на протяженииследующих столетий германский фермент пронизал собою всёевропейское пространство, высвободилась новая установка. Люди направили свои усилия ввысь за границы мiра к Богу, чтобы от Него снова вернуться кмiру и оформлять его».

В сфере искусства этот уникальный, специфически европейский дух безпокойства и порыва к трансцендентному выразился в архитектурном стиле готики. Собственно, самую средневековую европейскую культуру мы можем назвать готической, несмотря на то, что стиль готики развился в эпоху классического Средневековья.

Готическая европейская культура – это культура теоцентризма, иерархии и творчества-борьбы. Это культура величия человека, который осознал собственную никчёмность перед Творцом. Смотря в небо – туда, куда указывали шпили готических храмов, – человек понимал собственную слабость, несовершенство, греховность. Однако это понимание не порождало парализующего страха. Наоборот, оно мобилизовало человека. Сын Божий пришёл на землю, дабы забрать человека с Собой на Небо. Так и во времена Средневековья, будучи ниспосланным с Неба на землю, ощущение Сакрального не испепеляло человека, а вело его за собой – туда, откуда пришло. Упав на добрую почву ментальности германской расы, христианское понимание трансцендентного Бога и тоски по Нему породило героический тип духовности, для которой осознание мизерности, вторичности нашего мiра не означало бегства от него. Сию сущность готического христианства прекрасно отобразил Евгений Маланюк:

Христос – то чинна путь до Бога,

То, перш за все, моральний труд

І в днях натхненна Богом праця:

Випалюватьщоденнийбруд

І виростать, а не скоряться.

Щобкрізьумовний час землі

Врости у неба вічністьБожу.

Це небезсилий плач у злі,

А понад злом крилате: можу!

Це нев’язничний рай рабів,

В кастратнійрівності – отара, –

Ні, це у блакитьготичнийспів,

Це – творчість, мужність, слава й кара.

Социально-политический космос Средневековья – это космос, построенный по принципу иерархии в её аутентичном смысле («власть священного»). Вообще деление на три сословия («касты») является базово-традиционным для всех индоевропейских народов. И в условиях христианского Средневековья оно получало особое сакральное значение. Иерархический социальный космос Средневековья был отображением общей иерархии всего сущего, политической объективацией идей Псевдо-Дионисия Ареопагита.

Чтобы лучше понять суть истинной Европы – Европы, объединённой вокруг Апостольского Престола в Риме, – нам следует вернуться к одному из эпизодов римской истории, а именно Пуническим войнам. Молодому римскому государству пришлось противостоять Карфагену – мощному политическому и экономическому центру на северном побережье Африки, основанному переселенцами-семитами с Ближнего Востока (финикийцами). В отличие отиюдеев, которые с переменным успехом сохраняли веру в Единого Бога, эти семиты имели менее привлекательный культ, в центре которого было страшное божество, которое носило имя Молох. Это божество отличалось особой кровожадностью. Тогда, как поклонение финикийской богине Иштар требовало ритуальной проституции, Молох нуждался в детских жертвоприношениях. Вопли грудных детей, которые сгорали на руках идола Молоха, участники тех ужасных жертвоприношений старались заглушить ритуальной музыкой и танцами.

В каком-то смысле отвратительный культ Молоха был сообразен карфагенянам. Это был народ коммерсантов, людей, чрезвычайно преисполненных прагматизма. Для прагматика-коммерсанта всё продается и всё покупается, всё конвертируется в деньги, мерилом всего является прибыль. Поэтому, заботясь об успехе в торговле или других жизненных интересах, с верховным божеством можно было заключить договор: отдать ему собственного ребёнка в обмен на получение тех или других благ. Для коммерсанта не только политика и война являются производными от экономики, но и религия (хоть на самом деле и первое, и второе, и третье, и четвёртое являются производными от одержимости нечистыми духами).

Противник Карфагена – Рим – был носителем другой системы ценностей, другого типа духовности. Тогдашние римляне – это воплощения добродетелей самоотверженности, героизма, воинского аскетизма, дисциплины. Государственность колонистов из Финикии была государственностью бизнеса. Будто море, которое они переплыли, эта государственность была «волнующейся» – громадной лужей, преисполненной грязи и волн эгоистических интересов. Римляне же строили государство на началах чести и долга, государство, чей авторитет и чья авторитарность были логическим продолжением личной доблести воина и гражданина. Это государство сияло, будто воинские доспехи.

В своей работе «Вечный человек» английский католический мыслитель Гилберт Честертон говорит, что, вопреки многочисленным отличиям, древних римлян и июдеев объединяла общая черта – отвращение к финикийской духовности: «Сильно отличались друг от друга монотеизм палестинского племени и добродетель итальянской республики. Очень разные, несоединимые вещи любили консулы Рима и пророки Израиля; но ненавидели они одно и то же самое». Именно поэтому, по мнению Честертона, «слуги Единого Бога» и «хранители лавров» в своём отвращении к прагматическим убийцам маленьких детей создали «союз», который «был призван спасти мiр».

Такой союз был создан специфическим образом. В 146 году до Рождества Христова римляне одержали окончательную победу в последней – третьей –Пунической войне и разрушили Карфаген. Июдеи же, вопреки всему своему несовершенству, сохраняли истинную веру в Единого Бога вплоть до приходаМессии. Честертон призывает нас постичь, что уничтожение Карфагена былонеобходимым для того, чтобы христианство зародилось в римском міре, а не в мiре, построенном торгашами-детоубийцами. Безспорно, Римвремён Пунических войн был неидеальным. Он был ещё худшим в то время, какна землю пришёл Спаситель. Следующие три столетия он последовательно превращался в моральную руину – так, будто римские воины, которые уничтожили Карфаген, заразились там каким-то вирусом (вирусом Карфагена) и принесли его на родину. И всё же это был лучший из возможных мiров. Во всяком случае, лучший чем тот, который мог бы возникнуть в случае победы коммерсантов.

Поэтому Европа, которая родилась после смерти Античности, была плодом победы над Карфагеном: исторического уничтожения Карфагена римлянами, во-первых, сохранения соседями финикийцев – июдеями – веры в Единого Бога, во-вторых, прихода Христа как запрета бесовских культов, в-третьих, победы христианства над поздним, «карфагенским» Римом, в-четвёртых. К сожалению, дух Молоха является чрезвычайно сильным, и вирус, который принесли с собой разрушители Карфагена, снова проявил себя в Италии на исходе Средневековья…

Причиною инволюции средневекового «христианского мiра» послужили несколько взаимосвязанных явлений – рационализм, гуманизм и развитие капиталистических отношений. На деградацию средневековой философской мысли в значительной мере повлияло повторное открытие Аристотеля. Его труды и произведения его арабских и иудейских последователей послужили основанием смещения философского дискурса в сторону эмпиризма и рационализма. Другая опасность для христианской цивилизации крылась в Италии. Именно в итальянских городах-государствах ещё в Средние века жил дух капитализма. И именно из Италии на всю Европу расползлась чума гуманизма и Ренессанса.

Итальянские города-государства существенно отличались от современных им европейских королевств. Их профилем была морская торговля, добродетелью – богатство. Экономические нравы средневековой европейской элиты отнюдь не отвечали капиталистическим представлением о необходимости накопления. В своём исследовании «Буржуа» Вернер Зомбарт описывает эти нравы следующим образом «Вести жизнь сеньора значит жить “полной чашей” и давать жить другим; это значит проводить свои дни на войне и охоте, а ночи – в весёлом кругу товарищей за бутылкой, за игрой в кости или в объятиях красивых женщин. Это значит строить замки и храмы…». Такой образ жизни не оставлял места для накопления благ, а если же блага и скапливались, то лишь в виде сокровищ, но никак не в форме капиталовложений. Образ жизни селянина был более простой и предусматривал удовлетворение собственных материальных нужд и уплаты оброка путём тяжёлого труда (как заявляет Зомбарт, в условиях Средневековья «хозяйство подчиняется… принципу покрытия нужд»). Ремесленнику была чужда логика более поздних промышленников-капиталистов: он не формировал искусственных нужд, не стремился к сверхприбылям, он, в конце концов, и не мог изготовить слишком много товаров, ведь такие злоупотребления запрещались цеховыми уставами. Его достоинство состояло не в стремительном обогащении, а в выполнении этих уставов и в попечении о качестве собственной продукции.

Итальянские города-государства жили иначе. Море порождало предприимчивый дух, который, однако, становился на службу меркантильным интересам.Торговля по своей ментальности различается и от доблести феодальнойэлиты, и от простоты крестьянина, и от честности и корпоративной морали ремесленника. Она обслуживается хитростью и прагматическим умом,лишает человека принципов и высоких идеалов, нередко прибегает коткровенному обману, растит индивидуализм. Даже христианству довелось испытать трансформацию. Как отмечает Виктор Гайдук, «В архивах сохранилось много тысяч писем и торговых книг флорентийцев того времени –своеобразное объединение бездушных цифр и интимных заметок. Многие документы начинаются словами “Во имя Бога и прибыли”. Флорентийцыдаже имели в своей бухгалтерии особый “Счёт Господа Бога” и привыдаче дивидендов выделяли Богу, будто всякому другому акционеру,Его долю» (Гайдук В. Предисловие // Ченти Т. С. Джироламо Савонарола, монах, который потряс Флоренцию. - М.: Издательство Францисканцев, 1998).

Свою истинную суть итальянские республики показали ещё во время Крестовых походов. Стратегическое значение Четвёртого Крестового похода состояло в том, что крестоносцы решили не идти в лобовую атаку, не отвоёвывать утраченные земли на Ближнем Востоке, а ударить в тыл исламского мiра – развернуть военную кампанию в Египте. Для этогонужно было переплыть Средиземное море, воспользовавшись помощью флота одной из республик. Этой республикой стала Венеция. Казалось бы, венецианцы могли бы безплатно предоставить крестоносцам свою помощь, сделавши таким образом свой взнос в обще-христианское дело. Однако для торгаша не существует того, что не приносит прибыли. Венецианцы не просто назначили крестоносцам высокую цену за использование их услуг, но и дали себя подкупить мусульманам. Акция саботажа была успешно выполнена: крестоносцы не смогли своевременно собрать необходимую сумму и, фактически, попали в кабалу венецианцев. Тогда венецианцы использовали рыцарей в собственных целях и заставили напасть на христианский (sic!) город Задар. Крестовый поход закончился, так и не начавшись, ведь за это вероломство Папа отлучил его участников от Церкви. Финикийцы приносили в жертву Молоху собственных детей, венецианцы пожертвовали интересами Церкви. Если Маркс писал о «призраке коммунизма», который бродил по Европе, то мы можем сказать, что его предшественник – призрак капитализма – свободно витал между роскошью и пороком итальянских городов.

Из Италии ведёт свое начало не только капитализм, но и гуманизм. Христианство не знает гуманизма, не знает «человека как наивысшей ценности», потому что такой ценностью является Бог. Христос говорит: «Кто любит отца или мать больше, чем Меня, тот Меня недостоин. И кто любит сына или дочь больше, чем Меня, тот Меня недостоин» (Мф. 10, 37). Гуманизм не возник в условиях феодальных, иерархических обществ. Он возник там, где царствовали индивидуализм и эгоизм коммерсантов.

Французский философ-традиционалист Рене Генон в своей работе «Кризис современного мiра» говорит про распад традиционной Европы следующим образом: «С нашей точки зрения, истинное Средневековье охватывает собою период от времён царствования Карла Великого и вплоть до начала XIV в., когда происходит новый упадок, который длится, проходя через разные стадии и набирая скорость, вплоть до наших времён. Эта дата – XIV в. – является точкой истинного начала сугубо современного кризиса. Это время распадения христианского мiра, с которым, по сути, мы можем отождествлятьЗападную цивилизацию Средних веков».

С итальянским гуманизмом тесно связано явление Ренессанса – попытки «восстановить» языческую Античность. На гуманизм, а также на смещение философского дискурса в сторону рационализма опирается возникновение протестантизма, Реформация. «Возрождение и Реформация, – пишет Генон, – первые результаты, которые стали возможными благодаря предыдущему этапу деградации. Отнюдь не будучи реставрацией нормального порядка вещей, они, наоборот, ознаменовали собой еще более глубокое падение, которое окончательно закрепило полный разрыв с Традиционным Духом: Возрождение воплотило в себе этот разрыв в сфере искусства и науки, Реформация – в области самой религии…». Генон отмечает, насколько стремительной была деградация: «… удивительно, с какой скоростью Средневековая цивилизация была забыта. Уже в XVII в. люди не имели ни малейшего представления о том, что это была за эпоха, и средневековые памятники в их глазах не представляли собой никакой интеллектуальной или даже эстетической ценности».

Нас может удивлять, насколько взаимосвязанными были разные этапы и элементы деградации. Так, явление «грантоедства» – финансирование большим капиталом разлагательской интеллектуальной работы – берёт своё начало из тех времён, когда в Италии вступал в силу гуманизм и формировалось ренессансное искусство. Жестокая, хитрая, коварная знать – знать гроша, а не меча – покровительствовала интеллектуалам, которые продуцировали и распространяли разрушительные идеи. Протестантизм был логическим следствием гуманизма и рационализма и при этом представлял собой одну из предпосылок развития капиталистических отношений.

Здесь не время пересказывать всю динамику упадка Западной цивилизации от времён гуманизма вплоть до наших дней. Однако заметим, что вся эта динамика и всё содержание духовной (да и не только духовной) разрухи сегодняшнего дня были заложены на исходе Средневековья и во время раннего Нового времени. Вульгарный материалистический взгляд на мiр вырос из позднесредневекового номинализма и эмпиризма временираннего модерна (Ф. Бэкон). Рационализм, прагматизм, тоталитарная диктатура ограниченного ума ведёт свое начало из интоксикации средневековой философии Аристотелем и с раннемодерного рационализма Декарта. Даже колоссальнуюпорноиндустрию современности трудно представить без «Декамерона» Бокаччо.

Переход от традиционной средневековой к профанной культуре модерна не означал, что европейцы целиком потеряли собственную ментальность, которая вытекала из нутра их расы. Наоборот, тот динамизм и жажда порыва, кои во времена Средневековья выстреливали в небо шпилями средневековых соборов, хотя и потускнели, но продолжали сопровождать западных людей на протяжении всей их истории. Ничто не исчезает безследно и не возникает безосновательно. Динамический, «фаустовский» дух европейцев прослеживается и в колониальной экспансии, которая началась с эпохи Больших географических открытий, и в капитализме, особенно на ранних его стадиях, и в самой идее «Прогресса». Однако всё это – использование полученного от Бога таланта в ошибочных целях. В нынешней цивилизации Запада опознаются черты традиционной Европы, однако все эти черты несут на себе знак отречения от Креста. Готические соборы переросли в небоскрёбы. Высота осталась, однако острота превратилась в тупость, стрельчатость переродилась в математическую рациональность параллелепипеда, мистическая утончённость химер Нотр Дам де Пари упростилась до прагматической глади зеркальной поверхности. Осталась высота, однако это не высота духа – дух стал плоским как гладь зеркальной поверхности небоскрёба.

Современная Западная цивилизация и её руководящая идеология формировались путём конкретизации и мутации той мiровоззренческой базы, которая была заложена на закате Средневековья и на рассвете Нового времени. Сперва на началах гуманизма, эмпиризма и рационализма была сформирована философская матрица, парадигма Модерна. Потом из этой парадигмы родился проект Просвещения. Из Просвещения и плода реализации его идей – Французской революции 1789 года – начался победный ход либерализма. Преодолевши своего соперника – марксизм, либерализм дожил до наших дней, является господствующим и испытывает трансформации в связи с переходом от парадигмы Модерна к парадигме Постмодерна.

Инволюция Запада проходила этапы, которые частично противоречили один другому, однако их объединял центральный смысл и единая цель. Американский православный богослов о. Серафим Роуз называл это «нигилистической диалектикой». «Нигилистическое сознание, – пишет Роуз, – является единым вследствие единства цели, которая за ним стоит, однако проявляется она в формах, которые могут быть настолько же разными, насколько разными являются характеры тех, кто разделяет его позиции. Таким образом, единая нигилистическая причина имеет множество граней… Правда, внимательный исследователь сможет свести нигилистические явления до трех-четырёх типов, которые в дальнейшем можно будет рассматривать как степени единого процесса, назовем его нигилистической диалектикой. Каждая стадия нигилизма противопоставляет себя другой стадии, но не для того, чтобы бороться против неё, а для того, чтобы, включив в себя все её заблуждения, повести человечество ещё дальше по пути нигилизма, концом которого является бездна. На каждой стадии можно встретить довольно эффективную критику отдельных очевидных недочётов предыдущей или следующей стадии, однако эта критика никогда радикальным образом не затрагиваетзаблуждений, присущих всем степенямнигилизма, и половинчатые истины, которые можно выявить во всех формах нигилизма, в конце концом всего лишь служат способом прельстить человечество тою великой ложью, которая стоит за ними всеми».

Современный мiр является мiром господствующего либерализма. Так или иначе, нетолько лишь Запад, но и абсолютное большинство государств мiра базируется на либеральных принципах. Те же государства, которые минимизировали заимствование западных моделей, всё равно включены в глобальную политическую и экономическую систему, порождённую реализацией либералистической идеологии. Вместе с тем Запад продолжает быть в авангарде динамики развития нигилизма. Таким образом, он похож на больного, который раньше других подхватил проказу и имеет наиболее поражённое ею тело. Он, пользуясь своим авторитетом, силой и богатством, ходит по посёлку и хочет, чтобы все были такими же больными, как и он. Кого-то – тех бедняков, которые живут на окраине посёлка, – лишь начинает лихорадить. Другиезаболели раньше, но стараются лечиться. Ещё другие имеют отприроды более стойкий иммунитет и, хотя и заболели, их организм неплохо справляется с болезнью. А кто-то охотно пускает Запад на свойдвор и жалуется, что не все его родные покрылись струпьями. Приблизительно такова картина распространения и реализации идей либерализма, взятыхна разных этапах его развития.

Например, большинство государств мира являются республиками (или, в крайнем случае, конституционными монархиями) и имеют такие характеристики, как всеобщее избирательное право, парламентаризм, разделение на три ветви власти(законодательную, исполнительную и судебную). Так же большинство стран имеет илиразрушенную систему сословий (каст), или законодательство, которое не признаёт такой системы, уравнивая, вместо того, всех своих граждан (Индия). Всё это –реализация идей либерализма, которые принадлежат к его первоначальной «повестке дня». Для абсолютного большинства людей все эти вещи – республика, парламентаризм, всеобщее избирательное право – являются «нормой», чем-тосамоочевидным (понятия «нормы» и «нормальности» мы рассмотримниже). Часть читателей – в том числе и тех, кто в основном симпатизирует«правым» идеям, – может даже прийти в негодование, что автор этих строк ставит правильность этой «нормы» под сомнение. Скажем больше, мы знаем примеры,когда реализация ранних идей либерализма ставится на службу антилиберальнымидеологиям и политическим режимам. Таким примером является Иран, где консервативная революция была направлена против дискредитированной традиционной формы (шахской монархии) и имела целью воплощение традиционалистических идей в заимствованной модерной форме (республика, всеобщее избирательное право).

Так вот, говоря о сегодняшнем Западе и либерализме как его идеологии, мы должны выделять те идеи либерализма, которые уже полностью воплотились ужизнь, и те, которые находятся на острие развёртывания нигилизма.

К первой категории идей кроме упомянутого республиканства принадлежатследующие:

1) концепция человека-индивида (не личности!) и его прав;

2) концепция свободного рынка;

3) принцип отделения Церкви от государства, взгляд на религию как на «частное дело»;

4) секулярное понимание этики – этика не перегружена религиозными запретами и рекомендациями; в общем, разрешено делать всё, что не нарушает интересы других индивидуумов; некоторые традиционные нормы существуют по инерции или, как в случае половой морали, являются плодом телесной нормативности (свободные гетеросексуальные половые отношения воспринимаются как «нормальные», вместо того гомосексуализм и другие половые отклонения или замалчиваются, или табуируются, иногда – как в случае педофилии – наказываются);

5) минимализация фактора коллективной идентичности (в частности этнической и религиозной) – такая идентичность может признаваться и уважаться, но ей отказано в значимости и эссенциальности (человек, прежде всего, – индивид и лишь потом представитель какой-то религии или этноса, хотя быть этим представителем – это его право, а не обязанность);

6) мифологическое противопоставление «хорошей» «демократии» и «плохих» «диктатуры» и «авторитаризма».

Все перечисленные идеи, концепты и принципы являются «нормой». Что-то является «нормою» уже несколько столетий, другое – лишь пятьдесят или двадцать лет (это, в частности, зависит от конкретной страны), но всё это «нормы». Мы обычно не воспринимаем их как часть какой-то идеологии. Даже тогда, когда какой-либо добропорядочный муж через воспитание, религию или естественные моральные склонности не принимает разврата, он не рассматривает его как плод идеологии.

Вообще вопрос о «норме» довольно интересен. Английский писатель и философ Олдос Хаксли делает по этому поводу важные замечания: «По-настоящему безнадёжных жертв психических заболеваний можно найти среди тех, кто производит впечатление абсолютно здоровых. (…) Нельзя сказать, что они нормальные в абсолютном значении этого слова – нет, они нормальные лишь в контексте глубоко аномального общества. Их безупречная приспособленность к аномальному обществу показывает, насколько серьёзной является их психическая болезнь. Эти миллионы аномально нормальных людей, которые тихо-мирно живут в обществе, в котором, если бы они были полноценными человеческими существами, им бы не нашлось места, всё ещё держатся за иллюзию индивидуальности, но в действительности они её лишены» («Прекрасный новый мiр»). Увидеть, насколько «ненормальной» (с нашей точки зрения) может быть «норма», мы можем у другого автора антиутопий – Рея Бредбери. В него романе «451˚ по Фаренгейту» задача пожарников – не тушение пожаров (здания являются огнеупорными), а немедленное сожжение книг в случае их выявления, и самая мысль о том, что когда-то всё было наоборот, требует чрезвычайной смелости для её продуцирования и озвучения (сегодня не меньшей смелости нужно для апологии кастового деления или других принципов, на которые опирается традиционное общество).

Современная Западная цивилизация так же больна, как и государство, описанное Бредбери. Этот «диагноз» касается и её общественно-политической, экономической и хозяйственной организации, и её этических представлений. Для неё не «нормально» убийство родившихся людей (потому что они уже признаются как индивидуумы, наделённые правами, в частности правом на жизнь), однако целиком «нормальным» является убийство неродившихся детей (кстати, что это, как не новейшее жертвоприношение Молоху?Ведь преимущественно детей убивают из-за «необходимости» строить карьеру, заботиться об определённом уровне благосостояния или с оглядкой на банальное стремление к комфорту). Для неё целиком «нормальными» являются внебрачные половые отношения, разводы и контрацепция, потому что это не нарушает юридически установленных прав. Но самое-разсамое«нормальное» для неё это примат экономики относительно политики,власть денежных мешков, которая опирается на механизмы манипулированиямассами, уравнение в политических правах жертвенного патриота и эгоистически настроенного этнического маргинала.

Сегодня либерализм является «нормой» нашего общественно-политического, экономического, культурного и личного бытия. Он создаёт собой материю, ткань того мiра, в котором мы живём. Он – это реальность, в которой нам приходится существовать. Именно поэтому, начиная со второй половины прошлого столетия, очень много адептов либерализма говорят о конце эпохи идеологий, дескать, идеологии «умерли», «устарели», «лишают человека свободы» и т.п. То есть либерализм, ставши «нормой» и воплотившись в реальность (точнее – превратившись в реальность), уже не мыслится как идеология и использует это, чтобы объявить своих конкурентов «вне закона».

Ко второй категории либеральных идей принадлежат как те, что конкретизируют, дополняют и развивают только что перечисленные идеи и принципы, так и те, что открывают собой новые горизонты нигилизма. К сожалению, некоторые из этих идей уже также являются близкими к тому, чтобы окончательно превратитьсяв «норму» (по крайней мере, это касается передовых стран Запада). Главным продуцентом и промоутером этихидей является упоминавшийсяв предыдущем очерке культурный марксизм, их спецификой –неоманихейство.

Говоря про неоманихейство как характерную особенность передовых либералистических идей, для нас не будет лишним обратить внимание на соображения, высказанные ещё в позапрошлом столетии испанским традиционалистом Хуаном Доносо Кортесом. «Среди нынешних ошибочных мыслей, – писал Кортес, – нет никакой, которую нельзя было бы вывести из ереси. Среди современных разновидностей ереси нет ничего такого, которого нельзя было бы отнести к другому, прежде осуждённомуЦерковью» («Главные заблуждения современности, согласно их происхождению и причинам»). Аутентичное, историческоеманихейство было синкретическим религиозным течением, которое опиралось наидею крайнего дуализма всего сущего. По мнению основателя этого течения,персидского мыслителя Мани, а также его учеников, существуют два бога – добрыйи злой. Добрый бог создал духовный мiр, злой – мiр материальный.Носителем этого дуализма является и человек (душа – добрая, тело – злое). В Европе манихейство существовало как паразитирующая на христианстве ересь и имелоособое распространение на Балканах (богумильство) и на Юге Франции(альбигойство или катаризм).

Неоманихействовозсоздаёет логику манихейства применительно к условиям нашего времени. Польский теолог о. КсаверийКнотцзамечаетпо этому поводу: «Творцы классической формы манихеизма провозглашали, что человексоставляется из божественного духа и дьявольского тела. На пути ксовершенства нужно отвергнуть злое тело, чтобы освободить добрый дух.Неоманихеизм провозглашает подобный тезис (в нём лишь нет религиозногомотива): когда человек хочет реализовать духовные стремления, то есть необходимость самореализации без ограничений, то можно, и даже нужно, отбросить биологические обусловленности тела.

По мнению современных манихеев, природа, родители и Бог (на этот раз уже не дьявол) дали нам телесность… Это не был наш сознательный и доброй выбор. Если человек не выбрал своей телесности самостоятельно, то это означает, что телесность не имеет для него большого значения. Поистине ценным является лишь то, что мы выбираем самостоятельно» («Секс, которого не знаете»).

Если либерализм прошлого утверждал диктат экономики и боролся против Церкви, монархии, сословного устройства и ряда норм христианской морали, то современный неоманихейский либерализм борется против сущности человека, проявленной на уровне его телесности, и утверждает в качестве своего идеала не индивидуума, а дивидуума, пост-субъекта – распавшегося, фрагментированного человека, который потерялсясреди собственных прихотей и желаний. Двумя основными направлениями этого неоманихейства являются гендерная политика и активный, агрессивный этонорасовый релятивизм (с последним связана политика мультикультурализма, хотя сам мультикультурализм описывается целым корпусом концепций, временами довольнопротивоположных, и здесь не место заниматься конкретизацией этих концепций).

Мы отнесли минимализацию значения коллективных идентичностей (кроме этнической) к первой категории либералистичных идей. Однако в наше время эти идеи стали более радикальными, соответствующая им практика – чрезвычайно агрессивной, а следствие их реализации – страшным. В основе расового релятивизма лежит отказ признавать расу объективным антропологическим фактором. Итак, нет никакого сущностного различия между европейцем и арабом, между белым и негром, голубоглазая белянка может целиком «нормально» иметь половые отношения с выходцем из Зимбабве, а мигрант-кореец является таким же «французом» (со всеми вытекающими из этого правами), как и тот, чьи предки были романизированными галлами, которым принесли государственность германские племена франков.

За агрессивным расовым и этническим релятивизмом кроется некая сатанинская одержимость, желание уничтожить то, что сотворил Господь,то что существует в духе и плоти – конкретные национальные сообщества. Первоначальная нивеляцияэтнической идентичности просто направлена на формирование индивидуума – на лишение его «корней» и лишение обязанностей перед собственным национальным сообществом (остаются лишь рациональные и юридически прописанные обязанности – уплата налогов и выполнение законов). То есть, неоманихейский релятивизм хочет именно уничтожать; в нём живёт бесноватая ненависть к «плоти»-нации.

Не будет лишним заметить, что теоретики уничтожения белой расы оченьчасто действуют непоследовательно. Видя в желании спасти собственную расу и нацию «расизм», видя этот самый «расизм» в факте признания значимости расового фактора, они нередко сами были вынуждены артикулировать расовую идентичность человека. Так, в частности, в генезисе современного радикального либерализма мы можем проследить идейные течения, которые проявлялись в формах гуманитарных исследований и/или общественно-политическихдвижений, в основе которых было переплетение расовой проблематики с проблематикой разных «угнетённых» групп – пролетариата (на тот моментпочти исчезнувшего), женщин, гомосексуалистов (например, в США в своё время существовало социалистическое движение чернокожих женщин-лесбиянок).Наконец, такое переплетение присуще и для украинского настоящего.Достаточно послушать актуальную риторику грантоедов и активистовЛГБТ-движения. Сборник материалов международной конференции «Гендер, сексуальность и власть» (Харьков, 2-4 мая 2014 г.) начинается вступлением,авторы которого призывают объединять «квир-теорию» с «критической теорией расы». В одном из номеров гендерного журнала «Я» (№3(34)/2013)содержится сразу несколько публикаций, в которых гендерная проблематикапереплетается с этнорасовою. Также можно обратить внимание на коллективную монографию «Гендер, религия и национализм в Украине» (Киев, 2012).

Целью такой «компаративистики» было показать общественную несправедливость и повысить статус тех, кто якобы страдал от этой несправедливости, чтобы потом в качестве компенсации расширить их «права».

В свете проблемы агрессивного этнического и расового релятивизма интересно затронуть другой вопрос – исламский. Несмотря на то, что не все цветные мигранты в Европе являются мусульманами, явление исламизации является там более чем ощутимым. И в плоскости практической политики, и в плоскости теоретического осмысления это явление воспринимается неоднозначно. С одной стороны, мигрант-мусульманин возникает в качестве объекта внимания и заботы со стороны тех,кто не хочет видеть Европу белой (а заодно – и христианской). С другой стороны, мусульманское мiровоззрениепо своим характеристиками ближе к традиционному европейскому мiровоззрению, нежели к тем «истинам», которые Европа открывала для себя последние несколько столетий. Либерализм является неприемлемым для мусульман, ислам является неприемлемым для либералов.

При таких условиях возникает определённый момент шизофрении. С одной стороны,мигранты, в частности огромное количество мусульман, продолжают бытьпредметом защиты. Старание представителей коренных народов противодействовать колонизации их земель сурово преследуются как проявления«расизма» и «ксенофобии». Нередко дело доходит до циничного абсурда, когда, например, в рамках борьбы с «расизмом» под цензуруподпадает статистика преступлений (в частности изнасилований), осуществляемыхмигрантами. Самая артикуляция расовой природы этих преступлений с точкизрения неоманихейства выходит далеко за границы политкорректности и является, какминимум, «языком ненависти». С другой стороны, для современного Запада присущ довольно высокий уровень исламофобии. Мусульман подвергают критикеза непринятия идей либерализма и верность принципам собственной религии. Выходит парадоксальная ситуация: мусульман подвергают критике за то, чтоих религия нарушает «права женщин» (хоть на самом деле отношение к женщинев разных мусульманских культурах является неодинаковым, и нередко достоинство мусульманки обезпечивается лучше, чем достоинство секуляризированной европейки), но при этом говорить, что мигранты-мусульмане насилуютевропеек, является почти преступлением (интересно, что некоторые духовные лидеры европейских мусульман откровенно говорят о том, что мусульмане имеютзаконное право насиловать европеек, ведь те вследствие своей аморальности, бездуховности, сексуальной распущенности фактически не заслуживают того уважения, которое должна иметь женщина).

Гендерная политика имеет ещё более выраженную неоманихейскую природу.

В общем, на понятие гендера можно смотреть как на целиком нейтральное. Гендер – это «социальный пол», социокультурное измерение человеческой сексуальности. Однако гендерная идеология рассматривает гендер не как производную от биологического пола или той более глубокой сущности, которая за ней кроется, а как целиком самостоятельную реальность, точнее – как реальность, которая противостоит биологическому полу. Такое понимание гендера сформировалось с практическою целью – необходимостью теоретического обоснования гомосексуализма и других отклонений.

На формирование взгляда на гендер как на что-то независимое относительнобиологического пола в определённой мере повлияла философия Симоны де Бовуар.Бовуар находилась под влиянием экзистенциалистской философии своеголюбовника Жана-Поля Сартра и поддерживала его тезис о первичностиэкзистенции (существования) относительно эссенции (сущности). Согласно этому тезису, несуществует никакой заведомо определённой человеческой сущности. Сущность определяется существованием – мы есть те, кем мы существуем. Бовуар поставила этот тезисна службуэгалитарного феминизма, целью которого была «эмансипация»женщины путём усвоения ею социокультурной маскулинности. По мнениюде Бовуар, женщиной не рождаются – ею становятся. Не существует женскойсущности, «вечной женственности», чего-то такого, что является специфически женским. Всё это навязывается женщине обществом в процессе социализации (кстати говоря, тем самым де Бовуар возражала против существования «негритянской души», то естьглубокого антропологического значения биологической расы – и снова оба виданеоманихейства являются связанными!). Нормативная социокультурнаяреальность, которая якобы искусственно надстраивается над полом, но невытекает из его сущности (ведь этой сущности не существует), творит собою пространство, для обозначения которого мы можем употреблять понятие «гендер».

Гендер, как его понимают приверженцы радикального либерализма –это абсолютно самодовлеющая реальность, которая, фактически, является основойчеловеческой идентичности. Практическая цель такого понимания гендера полагается в разрушении любой традиционной нормативности в сфере пола,будь то половая жизнь или место мужчины и женщины в политике и другихобщественных сферах. Часто гендерную теорию (или же самую терминологию)используют для реализации феминистских стратегий увеличенияженского присутствия в общественной жизни путем занимания женщиной неестественных для нее ниш. И главное назначение гендерной теории – этообслуживание интересов сексуальных извращенцев и разрушения традиционной сферы пола вообще.

Первым пунктом, который вытекает из гендерного неоманихейства, является свобода самостоятельно избирать себе гендерную идентичность. Биологический пол ничего не значит: родившись мужчиной, необязательно быть мужчиной. Человеческое существо, которое родилось мужчиной, может быть женщиной (с помощью пластической операции или без неё), может иметь «игривую» идентичность трансвестита, а может просто не определяться с собственной идентичностью. Так же и женщина.

Вторым пунктом является отсутствие обязательной нормативной гетеросексуальности. Мужчина, который ощущает половое влечение к женщине, или женщина,которая ощущает половое влечение к мужчине, – это не объективно существующийпорядок вещей, не закон, отклонение от которого является патологией, а всеголишь два гендера.Нарядус этими двумя гендерами существуют гендеры гомосексуального мужчины и гомосексуальной женщины, трансгендер наоснове мужского пола (мужчина, который стал женщиной), трансгендер наоснове женского пола (женщина, которая стала мужчиной), бисексуала-мужчины и бисексуала-женщины и т.п. Количество гендеров может увеличиваться взависимости от деталей, которые ложатся в основу классификации, и широты включения в классификацию разных отклонений. Так, можно детализировать гомосексуальность учитывая активные/пассивные, доминирующие/подчинённые роли,и таким образом у нас будет четыре гомосексуальных гендера. С другой стороны, можно обратить отдельное внимание на педофилов (педофилы-мужчины/женщины, -гомосексуальные/гетеросексуальные, -активные/пассивные), и тогда количество гендеров возрастёт ещё больше. Кратко говоря, гендерная теория является универсальною методологической матрицей, которая позволяет легитимироватьлюбую сексуальную патологию, требовать защиты «прав» носителя этой патологии и популяризировать её в качестве одной из «норм» сексуального поведения.И основная опасность гендерной теории состоит не в защите интересов«естественных» извращенцев (то есть людей, у которых психические болезни сексуального характера являются следствием относительно «объективных» внутренних иливнешних причин), а в полнейшем отрицании значения биологического пола и традиционной гетеросексуальной нормативности.

Практика воплощения гендерных теорий имеет целью воспитать нового человека, полностью оторванного от традиционных представлений о сексуальности. Уже не первый год в странах Запада действуют многочисленные педагогические программы, целью которых является формировать ребёнка в условиях или половой неопределённости, или прививание ему черт, характерных для противоположного пола. По мнению гендерных экстремистов, нельзя «навязывать» ребёнкумодели поведения и самосознание, которые вытекают из его биологического пола. Такое навязывание является насилием над ним и нарушением его прав. Ребёнок должен самостоятельно определить, кем он хочет быть – мужчиной или женщиной, носителем гетеросексуальности или гомосексуальности. Правда, неоманихеи и здесь действуют непоследовательно. Одной из распространённыхпедагогических практик является воспитание мальчиков как девочек, а девочек –как мальчиков. В детских садах мальчиков одевают в девчачью одежду, дают играться девчачьими игрушками, приучают к моделямповедения девочек. Аналогично происходит и с девочками. Например, детей обслуживают воспитатели, которые выполняют неестественные для своего пола роли.Другим приемом противоестественного воспитания детей является языковая ревизия:лексикон изменяется таким образом, чтобы язык уже не обслуживалретрансляцию традиционных представлений о человеческой сексуальности – вместоместоимений «он» и «она» вводится местоимение «оно», запрещаются понятия «отец» и «мать» и т.п.

Агрессивность гендерного неоманихейства приводит к отказу от некоторых принципов либерализма. Классический либерализм минимализировал вмешательство государства в жизнь общества. Сегодня происходит обратный процесс. Культурные марксисты, которые имеют колоссальное влияние на политику многих западных государств, увеличивают свой контроль над населением не только через «институты гражданского общества», но и через использование механизмов государственной власти. На протяжении длительного времени моральный упадок западных обществ среди всего прочего происходил путём постепенного отказа государства защищать традиционные моральные принципы (это было логическим следствием отделения Церкви от государства или же государства от Церкви). Сейчас же государство возвращает себе роль арбитра в вопросах, связанных с этикой, но речь уже идёт отнюдь не о возрождении традиционных христианских принципов морали. Возвращение к этой роли происходит как в репрессивной плоскости(наказание тех, кто не поддерживает либералистичных «ценностей»), так и вплоскости культивирования новейших представлений о нормах поведения. Радикальный либерализм делает немалую ставку на образование, противопоставляяшколу родительскому воспитанию. Недавний министр образования Франции Винсент Пельон откровенно заявлял, что рассматривает школы как инструмент, с помощью которого можно оторвать детей от традиций, которые передаютсяв процессе семейного воспитания.

Можно сделать прогноз, что либерализм и в дальнейшем будет двигаться в этом направлении. В таких изменениях нет ничего странного; наоборот, эта динамика отвечает реализации внутреннего содержания либерализма (припомним «нигилистическую диалектику» Роуза). Государство и в дальнейшем будет осуществлять наступление на семью. При этом будет наблюдаться радикализация ювенальной юстиции. Последняя ещё более установит тотальный контроль над населением и станет надёжным инструментом противодействия наималейшему диссидентству. Опасность потерять ребёнка будет ожидать как тех, кто проявляет своё несогласие на внешнем уровне, так и тех, кто просто попытается хоть чуть-чуть уберечь собственных детей от влияния разрушительной идеологии. Фактически, так происходит уже сегодня. Классической формулировкой причины для изъятия детей стала «чрезмерная родительская забота». И в будущем, очевидно, ситуация станет еще катастрофичнее.

Будучи основой современного радикального либерализма, культурный марксизм принимает капиталистический порядок вещей, однако остаётся верным некоторым элементам учения Маркса-Энгельса, в частности идее уничтожения семьи. Однако, если по Марксу просто речь шла об «обобществлении женщин» и триумфе гетеросексуальной полигамии, то современный либерализм ставит себе целью разрушение гетеросексуальности как таковой. В конце концов, для него речь идёт даже не просто об уничтожении семьи и гетеросексуальности, а об уничтожении мужчины и женщины. На их место должен прийти «новый человек», человек-пост-человек, который будет «освобождён» не только от национальной или этнической идентичности, но и от своей половой сущности. Наиболее радикальным горизонтом неоманихейства является «отмена» человека на его биологическом уровне. Этот горизонт открывает собой генная инженерия и разные теории трансгуманизма. Любопытно, что неоманихеи очень часто демонстрируют удивительную разно-векторность своих стремлений. Ярким примером здесь может быть недавноназначенный министр образования Франции НаджатВалло-Белькасем. Раньшеона была министром по правам женщин и активно лоббировала финансовую поддержку женщин, которые сделали аборты. Ещё тогда она занималась внедрением гендерной идеологии в систему образования Франции, разрабатывала соответствующее законодательство, горячо поддерживала внедрениегомосексуальных «браков». Вместе с тем Валло-Белькасемявляется защитницею мигрантов, а также поддерживает эксперименты над человеческимиэмбрионами.

Идя путями нигилизма, европейцы в значительной мере повторили путь ветхозаветного избранного народа. В своё время, не приняв Христа, июдеи потеряли богоизбранность, но сохранили уникальность. Уникальность осталась, изменивши знак «+» на знак «-». Нельзя говорить, что каждый июдей, который не принял христианства, является носителем зла. Однако в масштабах двухтысячелетней истории июдейство неоднократно выполняло функцию зла относительно христианского мiра. Ещё в апостольские времена июдеи начали историю гонений на последователей Исуса из Назарета. В Средние века антииюдейские акции происходили отнюдь не безосновательно. Июдеи занимались ростовщичеством, накапливали огромные богатства, создавали собственную «тайную мафию», что старалась контролировать политическую и экономическую жизнь в стране (так, в частности, было в Испании). Тексты некоторых июдейских писаний держались в суровой тайне из-за мерзкой хулы на имя Исуса Христа, Его Матери и христианства вообще. В новейшей истории мы видим ряд июдеев, которые продуцировали крайне деструктивные идеи, кои сыграли свою роль в упадке Запада (достаточно вспомнить имена К. Маркса, З. Фрейда, В. Райха, Ф. Кафки). Сейчас же мы можем наблюдать, насколько непропорционально велик вес еврейства среди тех, кто формирует новый мiровой порядок.

Запад прошёл подобный путь. Из цивилизации, основанной на христианских принципах, Запад превратился в цивилизацию, аналоги которойследует искать в самых ужасных языческих культурах. Отдавая почести идеалу Средних веков, немецкий поэт и мыслитель-романтик Новалисписал: «Были прекрасные замечательные времена, когда Европа была христианскойземлёй, и единое христианство заселяло эту человеческую часть мiра, единый великий общий интерес объединял наиотдалённейшие провинции сего великого духовного царства». Этими строками он начал свое эссе«Христианский мiр, или Европа». Вопреки разрушительным последствиям Французской революции, тогда, когда Новалис писал эти строки, ещё можно было делатьтакое сопоставление, ставить знак «=» между понятиями «Европа» и «христианский мiр». Сейчас же, когда мы захотим написать эссе о Европе,то сможем назвать его «Апостасия, или Запад». Содержанием современного Западаявляется именно апостасия, богоотступничество. Сущностью развёртывания егоистории – нигилизм. Перспективой – тоталитарное будущее человека-пост-человека.И при этом Запад не живёт изолированно, а старается навязать собственныепринципы всему человечеству.

Сегодня воскресший Карфаген превращается в апокалиптический Вавилон. И при таких условиях для Украины вопрос евроинтеграции – это всего лишь эвфемизация истинного, сущностного вопроса, который в своё время поставил Д. Донцов: «На какой стороне станет Украина? На стороне Антихриста, чтобы низвергать Европу христианскую, – или на стороне Христа?». У Украины ещё есть шансы возродить в себе истинную Европу, выйти на путь реванша истинного Рима. Если существование Украины как независимой державы имеет смысл, то этот смысл состоит в сопротивлении новому мiровому порядку,«прекрасному новому мiру». Ведь этот мiр – это мiр диктата экономикии жертвоприношений не только Молоху, но и целому легиону демонов безумной «эмансипации». В этом мiре нет места Украине, потому что нет местанациям. Но не только. В нём нет места Богу, и скоро не станет места человеку. Он окончательно окажется за границей политкорректности. На наших глазах утверждается мир лжебытия, и Украина будет иметь смысл лишь тогда, когда возстанет против мiрасего.

Date: 2015-07-17; view: 357; Нарушение авторских прав