Первые внутренние изменения 7 page

ГАРМ

В какую сторону можно обратить свое движение без Бога? По­всюду, где мы будем вести поиски своего счастья, обходя Творца и Создателя, таятся скорбь, разочарование и смерть. Прекрасное без Бога - прах, любимое без Бога - тлен, все, что есть, говорит нам о том, что его скоро не будет. Если так, то значит, оно сообщает нам и о том, что оно только мгновение между одной вечностью и другой. Предел вещей без Бога - небытие, предел безсмертной души - без- конечная жизнь в Боге.

Господи, за явленную нам красоту многообразного мира душа моя возсылает Тебе непрестанную хвалу! Но, постигнув, что скры­вается за этой красотой, уже остерегается любить ее, не желая в погоне за этой преходящей красотой впасть в небытие вместе с ве­щами мира сего. Незабываемое непрерывное творение мира всемо­гущим Божеством, став частью нашей жизни, забыться не может, так как делается тем несокрушимым сплавом нашей души, где она переплавляется в дух.

И вот я сижу вместе с другим пассажиром, молодым таджиком, в тяжело груженом попутном ЗИЛе, который, пыхтя и задыхаясь, ползет с перевала на перевал. Вокруг, сменяя друг друга, открыва­лись горные дали, одни грандиознее других, но безлесные склоны с выгоревшей от жары травой, удручали меня. Кое-где по ним взбе­гали поросли мелкого подлеска, но настоящего леса, к которому я привык в горах Абхазии, нигде не было видно. Я сидел рядом с во­дителем, озабоченно крутившим баранку.

Скажите, а где же лес? - удивленный открывшимся пейзажем, спросил я.

Лес? Какой лес? А это что? - он указал на редкие кустарники боярышника и барбариса. - Не лес, что ли? Раз есть лесхоз, значит и лес есть!

Быстро наступила ночь. В открытом окне машины, где торчал мой локоть, кроме освещаемой светом фар безконечной ленты доро­ги и скалистых обрывов, стояла непроглядная темнота, откуда бил в лицо теплый, с горьковатым запахом асфальта воздух неведомых просторов. Лишь в отдалении мелькали слабые огоньки кишлаков. Ощущение я испытывал такое, словно мы сначала долго взбира­лись на небо, а потом также долго спускались глубоко под землю. Уже было далеко за полночь, когда мы въехали в освещенный огня­ми поселок и водитель объявил: “Гарм”. Ночевать пришлось в ма­ленькой гостинице, благо в ней оказались свободные места. Утром я вышел на небольшую площадь с кинотеатром “Каратегин” и оста­новился, чтобы рассмотреть, куда я попал. На юге, прямо над по­селком возвышался, подперев облака ледниками, могучий горный хребет, как потом я с удивлением узнал - Петра Первого. Под ним по широкой долине мощным движением несла свои серо-стальные воды, извиваясь от берега к берегу, громадная река - Сурхоб, а по­зади, на севере, стеной стоял зубчатый хребет Тянь-Шаня.

“Какое величественное место, наверное, таким пейзажем можно любоваться всю жизнь!” - в восхищении шептал я.

Отыскав чайхану и перекусив в ней лепешкой с зеленым чаем и сладким рахат-лукумом, я стал расспрашивать людей, выбирая тех, у которых было доброе выражение лица, о том, где бы мне по­работать.

Ты же русский! - смеясь, сказал мне таджик средних лет быва­лого вида. -Вот и поезжай в Халтуробад!

А где это?

За аэропортом!

“Странное название...” - думал я, разыскивая на автостанции автобус до аэропорта.

Маленький автобус не спеша привез меня к крохотному зданию местного аэропорта с длинной бетонной полосой перед ним.

Пожалуйста, подскажите, как мне пройти до Халтуробада? - спросил я русских, покупавших билеты на рейс в Душанбе. Они громко расхохотались:

Такого места нет, а есть Сейсмологическая экспедиция! До нее еще четыре километра!

Оглядываясь назад, в те туманные дали молодости, изумляюсь тому, какими извилистыми путями и как искусно ведет Бог упря­мую душу к узким вратам в Божественную вечность, находя для этого единственно нужных людей и единственно необходимые об­стоятельства! Такой промыслительной семьей оказалась для меня

чета Халтуриных, одних из лучших встреченных мною в жизни людей и прекрасных ученых. Незнакомого им парня в запылен­ной выцветшей штормовке, потертых брюках и рваных кедах, они гостеприимно приняли в свою дружную семью. Благодаря Вита­лию Халтурину я узнал заповедные удивительные районы горно­го Таджикистана, где человеколюбивый Бог впервые предстал мне лицом к лицу.

Идти утром по горной дороге было одно удовольствие. По широ­кой долине веял свежий ветер, раскачивая растущие по обочинам высокие тополя. В обрывах слева глухо грохотала река, над синими горными хребтами стояли белые гряды облаков. Войдя в раскры­тые ворота Экспедиции с надписью “Институт физики Земли АН СССР", я увидел аккуратные белые домики под пышными бело­ствольными тополями, повсюду разбегались чистые асфальтовые дорожки с цветущими вдоль них розами и мальвами.

Простите, к кому мне обратиться по поводу работы? - спросил я у какого-то сотрудника, входящего в один из домиков.

Идите к Халтурину, вон к тому дому, в конце дорожки!

Подойдя к дому, над входом в который вился виноград, я посту­чал в стеклянную дверь большой веранды. На стук вышел высокий мужчина, на голову выше меня, с умным приветливым лицом. Мы поздоровались и он, пригласив меня войти, сразу усадил к столу. Затем принес чай и пиалы, выказывая необыкновенное радушие и гостеприимство.

Значит, хочешь поработать? Ты студент? - он сразу перешел на “ты”.

Да, хочу пожить в горах и поработать...

Ладно, подумаем... - ответил гостеприимный хозяин и неожи­данно предложил:

Пока можешь остановиться у меня! Зови меня Виталий Иванович!

Мы пожали друг другу руки. В это время в дом вошла миловид­ная женщина с улыбкой на лице, как оказалась, его жена Татьяна Глебовна, которая в дальнейшем, вместе с мужем, стала моей боль­шой покровительницей. К вечеру вбежали в дом две смешливые девочки, наполнив его смехом и шумом, дочери Халтуриных, учив­шиеся в местной школе. Мне постелили в зале, на диване, и в эту ночь я впервые чувствовал себя так спокойно, словно снова попал в родной дом, испытывая благодарность к Богу за то, что он привел меня к таким милым и добрым людям. Огни далекого Гарма све­тили в окна веранды, река глухо шумела где-то неподалеку, и все говорило о том, что душа моя с радостью приняла новые перемены в жизни. От этого благодатного ощущения, с молитвой на губах, я наконец-то уснул.

Утром заместитель начальника Экспедиции, как он именовался официально, повел меня в свою лабораторию, где работала группа молодых людей, в которых сразу можно было узнать физиков. Уса­див меня за стол, Виталий Иванович положил передо мной лист с текстом, состоящим из списка простейших задач по физике и ма­тематике:

Нужно посмотреть что ты знаешь! Давай, решай! Через полча­са проверю!

Почти все задачи я кое-как решил, но одна мне упорно не давалась.

Ну, как дела? - войдя в комнату, спросил он меня.

Одну задачу никак не могу решить! Простите...

Ну, вот еще, думай! Это же не задача, а так себе, ерунда!

Но как я ни думал, не мог понять суть этой головоломки. Халту­рин терпеливо взялся объяснять мне ход ее решения и вновь ушел. Понимая, что мне не справиться с этой задачей, я поставил в ответ первую пришедшую мне на ум цифру. Виталий Иванович появился снова и спросил:

Ну, что? Решил? - и, увидев цифру, похвалил:

Верно, молодец! А как ты ее решил?

Простите, просто показалось, что ответ должен быть такой...

Ну, ты даешь! - засмеялся он. - Сразу видно - филолог. Ладно, будешь лаборантом, а пока живи у меня.

Спасибо вам большое, если только я вас не стесню...- пробор­мотал я.

Глупости! - кинул мой начальник и отвел меня в кабинет, где проявлялась фотопленка с записями землетрясений.

Он познакомил меня с молодыми учеными, славными парнями, которые мне очень понравились, а некоторые из этих аспирантов мне очень помогли в будущем. Спросив у своего шефа и друга раз­решения осматривать по выходным дням окрестности Экспедици­онной базы, в первый же свободный день я взобрался как можно выше по крутому склону ближайшего кряжа на довольно высокую вершину над долиной Сурхоба, вдыхая горячий воздух с запаха­ми чабреца и полыни. Вид оттуда был замечательный: предо мной вдаль уходили горные пики, сливавшиеся на лазурном горизонте с вершинами Памира. Слово “Памир” внушало мне какой-то бла­гоговейный трепет, но пока весь тот таинственный край оставался для меня совершенно неведомым. Еще я исследовал прекрасное ущелье с названием, похожим на русское слово, но произносилось оно у русских, как “Комароу” и к комарам не имело никакого от­ношения. Река, стремительно мчащаяся с ледников в долину, пры­гая с уступа на уступ, вымыла в скалах большие ниши, которые по-таджикски называются “комароб” (“комар” означает полость, углубление, а “об” - вода). Кроме великолепных видов на верховья ущелья, я обнаружил в нем множество брошенных одичавших ви­ноградников, с увядшими на ветвях кистями винограда, необыкно­венно сладкого, и это вселяло уверенность, что в таких горах мож­но выжить в уединении.

Меня тогда сильно заинтересовал противоположный склон огромной долины Сурхоба, где ущелья поднимались прямо в вер­ховья ледников. Там я нашел брошенную уединенную кибитку под большим чинаром и туда по выходным дням поднимался, чтобы помолиться в тишине и покое. На высоком плато над долиной, где с гор бежали небольшие поющие на разные голоса речушки, мне посчастливилось обнаружить росшие по ущелью небольшие рощи ореховых деревьев. Под осень, попросив у Виталия Ивановича хо­зяйственную сумку, я поднялся в найденную долину собрать не­много орехов. На земле уже лежал слой то ли упавших, то ли кем-то сбитых плодов, которыми я и начал наполнять сумку, ползая под деревьями.

Потянув в очередной раз свою поклажу, чтобы высыпать в нее очищенные от кожуры орехи, я обнаружил, что чья-то сморщенная рука ухватилась за сумку и тянет ее к себе. Подняв голову, я увидел старую таджичку, принявшуюся истошно кричать, по-видимому, подзывая кого-то. Из-за ближайшего холма, за которым, как ока­залось, скрывался кишлак, оставшийся мною незамеченным, при­бежал старик и, коверкая русские слова, тоже начал кричать, что это их орехи и что он не позволит воровать их. Он схватил сумку с собранной мной добычей и удалился вместе с разгневанной су­пругой. Потеряв чужую хозяйственную принадлежность, я, рас­строенный, вернулся домой и сконфуженно признался Халтурину, что сумку у меня отобрали старики, потому что я незаконно соби­рал кишлачные орехи, полагая, что это дикие ореховые деревья. Виталий Иванович рассмеялся и шутливо хлопнул меня по плечу полотенцем:

- А сумка принадлежала моей жене, вот у нее и проси прощения!

По различным горным ущельям Экспедиция установила специ­альную аппаратуру, ведущую постоянную запись землетрясений.

Зе ее работой следили сотрудники, обычно муж с женой, жившие в полевых домиках, называвшихся “станция”. На одну из подобных станций мой добрый шеф разрешил мне съездить на неделю. Все это время, пока я жил в семье Халтуриных, он внимательно при­сматривался ко мне и, видимо, какая-то мысль безпокоила его, по­тому что он однажды, как бы в шутку, спросил меня:

А за границу не убежишь?

У меня таких намерений нет! - ответил я, и мой начальник успокоился.

На экспедиционной машине меня отвезли в горное местечко “Хаит”, где в 1954 году произошло сильное катастрофическое зем­летрясение, закончившееся трагедией - целый склон огромной горы обрушился на крупный районный кишлак, похоронив всех жителей под каменной осыпью высотой около трехсот метров. Сейсмостанция располагалась в верховьях ущелья, заросшего ред­колесьем арчи. Дорога привела нас к маленькому домику, стоящему на луговой террасе над рекой.

Семейная пара молодоженов, русские, оказалась молчаливой и неразговорчивой: муж за обедом читал газету, а жена положила на стол рядом с собой какой-то роман. Неподалеку от станции стоя­ла большая брезентовая палатка геологов из России, с которыми я быстро познакомился. Это были выпускники Московского инсти­тута геологии, шутливые и веселые, и я в тот же вечер перебрался к ним, чтобы приобрести хотя бы элементарные сведения о горах, окружавших нас. От этих дружелюбных и открытых парней я ус­лышал, что самое удивительное место в Союзе, а, возможно, и во всем мире - это Памир. Рассказы геологов о Памире запомнились мне и, что особенно поразило меня в их словах, что наша Гармская Экспедиция находилась совсем рядом со знаменитым Памирским трактом, где, собственно, и начиналась дорога в этот загадочный высокогорный край. Пока я жил и работал в сейсмологической ис­следовательской группе, состоявшей в основном из талантливых, но неверующих ученых, я ощущал в душе полную оторванность от православной жизни и это ощущение постепенно начало меня уг­нетать. Выяснив, как добираться до Душанбе, минуя долгую тряску в автобусе, я получил у Халтурина разрешение иногда туда ездить с оказией на экспедиционной машине или на попутных автомоби­лях, в основном, по праздничным дням, когда к советским празд­никам добавлялись суббота и воскресенье.

С водителями ЗИЛов, веселыми и разговорчивыми людьми, обычно устанавливались дружеские отношения. Но, иной раз, на­зойливые расспросы выводили меня из себя. Самым тягостным яв­лялся диалог о семье: женат или не женат? Дети есть или нет? Если не женат, то почему? Чтобы прекратить этот утомительный допрос, я пошел на компромисс со своей совестью и вознамерился в таких вопросах отделываться ложью.

Да, женат! - стал отвечать я.

А дети есть?

Есть.

Сколько?

Двое!

А кто, мальчики или девочки?

Один мальчик, одна девочка!

А сколько лет?

Мое терпение подходило к концу. Замявшись, я отвечал:

Мальчику четыре, а девочке два годика! Что еще?

Что сердишься, брат? Я же тебя по-человечески спрашиваю! А как их зовут? Не сердись! Сам видишь, дорога длинная...

Видя, что ложь запутывает меня окончательно, с тех пор я ре­шил говорить правду, какой бы невероятной для собеседника она ни была. Теперь разговор шел уже в другом русле:

Скажи, дорогой, ты женат?

Нет.

Лицо водителя поворачивалось ко мне:

А собираешься?

Не собираюсь.

Почему не собираешься?

Не женюсь ради Бога.

Ради Бога - это как? Ты что, суфий?

Ну, примерно, только православный.

А, это как монах? - он с любопытством посмотрел на меня.

Да, как монах.

Церковь любишь, Христа любишь? Это хорошо! Я сам ношу в кармане кое-что... - к моему изумлению некоторые водители до­ставали из нагрудного кармана рубашки церковный поясок с мо­литвой девяностого псалма “Живый в помощи Вышняго”...

Если мулла не поможет, русский поп поможет! Так у нас люди говорят!

В городе у Экспедиции, рядом с аэропортом, находилась база, где можно было останавливаться - небольшой домик с нескольки­ми комнатками. В том же районе, рядом с кладбищем, располага­лась и церковь в честь святителя Николая, маленькая и низенькая, перестроенная из бывших механических мастерских, где вместо колокола висел газовый баллон, спиленный снизу. Вот в него в будущем мне пришлось бить много раз, когда я стал пономарем в этом храме. И все. же сердце мое полюбило тихую и святую бла­годать, окружавшую и наполнявшую этот храм, а также простое церковное внутреннее убранство церкви, но познакомиться со свя­щенником у меня пока еще не хватало решимости.

Из Душанбе я написал родителям первое письмо, в котором со­общал, что у меня все нормально, что я живу и работаю в горах сре­ди прекрасных людей, и просил прощения за неожиданный отъезд из дома. С этого времени у нас началась переписка. Мама написала, что отец вышел на пенсию и из любопытства пошел работать в те­атр оперетты рабочим сцены, где сильно разочаровался в артистах из-за их пьянства, постоянного отсутствия денег и из-за того, что они периодически просили у него взаймы. В конце стояла припи­ска, что она очень скучает и хочет встретиться. Я был не против встречи и сообщил, что теперь есть где ее принять, если такое слу­чится, так как путь в Таджикистан очень неблизкий.

Имея на руках удостоверение сотрудника Сейсмологической экспедиции Академии Наук СССР, я записался в две библиотеки: в библиотеку при Академии Наук Таджикистана и в главную го­родскую библиотеку. Мне было интересно поработать с каталога­ми и узнать, нет ли в этих библиотеках, на окраине Союза, дорево­люционных книг по христианству. В академической библиотеке я обнаружил книжные фонды русских востоковедов Семенова-Тянь- шанского и Ольденбурга, где отыскались старые издания по ис­следованию религий, в том числе и Православия. Благодаря этим поискам мне посчастливилось прочитать жития некоторых святых и полистать книги Ренана о жизни Спасителя и апостолов. Пред­положив найти в книгах западных авторов что-либо полезное для себя, я приобрел больше недоумений и вопросов, чем понимания. В этих каталогах попадались книги атеистического направления, где едко и злобно подвергались издевательскому анализу Евангелие и труды отцов Церкви. И все же я благодарен Тебе, Господи, что даже в этом книжном хламе Ты дал мне отыскать драгоценные цитаты из трудов православных учителей и аскетов, которые я начал выпи­сывать себе в тетрадь. Эти цитаты стали поводом к глубоким раз­мышлениям о сути и истинности Православия. Удивительно имен­но то, что эти цитаты, против которых выстраивались изощренные и злобные доводы, открыли мне несокрушимость и незыблемость утверждений святых отцов, укрепили веру и закалили дух своей благодатной силой.

Но, к сожалению, такие книги, как Библия и труды учителей Церкви, хранились в сейфе у заведующей библиотекой и выда­вались лишь по особому допуску научным сотрудникам, в число которых я не входил. Городская библиотека имела большой объем литературы, но преимущественно художественной и националь­ной, а также по различным отраслям знаний. Только к книгам по христианству доступа не было. Теперь я окончательно убедился, что именно к Православию доступ искусственно перекрыт, значит в нем есть нечто очень ценное для души, что нужно во что бы то ни стало узнать и усвоить. Заодно мне было интересно познакомить­ся еще и с Востоком, в частности, с Исламом, чтобы иметь о нем более определенное понимание. В итоге, общий вывод, к которому я пришел, состоял в следующем: ученые “исследователи” и “толко­ватели” Священного Писания лишь демонстрировали в этих “тру­дах” свой изощренный и испорченный интеллект, сознавая пред­намеренную лживость своих измышлений, единственная ценность “исследований” состояла в том, что в них встречались слова “Бог” и “Христос”. Сколько драгоценного времени отняли вы у душ, из­учающих ваши лживые басни, вместо того, чтобы своим опытом постигать Того, от Кого ваши книги пытались увести!

В один из сентябрьских дней я получил от матери телеграмму, сообщавшую, что она выехала из Москвы и едет поездом в Душан­бе, чтобы повидать меня. Договорившись с Халтуриным о неболь­шом недельном отпуске, я вылетел самолетом в Душанбе и ожидал маму на железнодорожном вокзале. К этому времени я купил себе недорогой плащ для поездок в город. Потертые джинсы и кеды (в одном из дырки торчал мой большой палец) остались те же, и этот вид я считал нормальным. Когда мама, после объятий, утерев сле­зы, оглядела меня с ног до головы, то всплеснула руками:

Боже мой, что это с тобой?

А затем вполголоса стала выговаривать мне:

Посмотри на кого ты похож! Вытертые с бахромой брюки, бо­рода и эти кеды с дыркой... Особенно палец! Я не могу на это смо­треть спокойно! Правда, плащ еще ничего!..

Мы договорились отнести ее вещи на базу, где смотрительница доброжелательно устроила нас в свободных комнатах, а затем от­правились в город, чтобы мама сама смогла все увидеть. Душанбе в то время, хотя и являлся столицей республики, но оставался не­большим городком в горной долине, на высоте восемьсот метров, с чудесным видом на заснеженные хребты Гиссаро-Алая. Отличи­тельная черта таджикской столицы состояла в ее необыкновен­ной уютности. Центр города можно было неспеша обойти пешком, главные магазины и рынки располагались неподалеку. Улицы бы­ли украшены платановыми аллеями и высаженными тропически­ми деревьями, разнообразными цветами и кустарниками. Снабже­ние столичного города по тем временам было несравнимо с русской глубинкой. Все азиатские республики искусственно прикармлива­лись из Москвы для поддержания “дружественных отношений”. Мы купили кое-какие вещи из одежды, а также туфли для меня, которые мама настояла надеть немедленно. Посетили овощные рынки, представлявшие тогда главную ценность южного города. От обилия фруктов, овощей, арбузов, дынь и пряностей разбега­лись глаза, а дешевизне тогдашних прдуктов можно было только изумляться. От изобилия на рынках и в продуктовых магазинах мама пришла в полный восторг, а сухой теплый климат, какой она встретила в Душанбе осенью, и полное отсутствие зимы заставили ее глубоко задуматься.

Вдобавок ее развеселила восточная обходительность продавцов на рынке, так как, зачастую, обычная покупка фруктов перерастала в небольшие восточные сценки. Когда я спрашивал у продавца:

Скажите, пожалуйста, сколько стоят эти персики? - то в ответ мы с мамой слышали целую серию вопросов:

Дорогой, куда спешишь? Подожди! Ты откуда? Это твоя мама? Как живешь? Кем работаешь? Значит, говоришь, персики? Усту­плю, бери, сколько надо!

И верно: и уступят, и сверху добавят. Так было и, увы, вряд ли будет когда-нибудь еще...

До вечера мы гуляли по городу и он очень понравился маме, а нарядные одежды таджичек и их лица ее чрезвычайно умилили:

Какие здесь красивые девушки! У всех длинные сросшиеся на переносице брови, каждая просто красавица! - она вздохнула, ис­коса поглядывая на меня.

Постояли мы и в душанбинской церкви, в которой мама все вни­мательно осмотрела и, купив свечей в крохотной свечной лавочке, поставила их у иконы Николая Угодника. В один из дней мы вы­езжали в горное курортное ущелье, но горы произвели на нее уг­нетающее впечатление: ей все время казалось, что ущелье может сомкнуться, а скалы внезапно обрушиться.

Неделя пролетела быстро и мама, радостная от нашей встречи и от знакомства с понравившемся ей городом, уехала, взяв с меня обещание продолжать переписку. Она попрощалась со мной, очень довольная тем, что я провожал ее в новых брюках и новой обуви. По возвращении в Гарм, я снова окунулся в жизнь людей, занятых на­учными поисками и открытиями, принимая в них посильное уча­стие, но, в основном, присматриваясь к местам, где мне бы удалось поселиться, чтобы полностью отдать себя молитве. Больше всего в этих поисках влек меня Памирский тракт. Я строил романтиче­ские планы, не ведая приближающегося испытания, ставшего мо­им первым серьезным жизненным уроком.

Сердце, истерзанное скитаниями, испытывает сильные муче­ния, не находя себе места в этом переменчивом мире, не ведая пока еще, что только в Господе находится ее покой и совершенное отдо­хновение от всех забот и тревог. Кроткая душа плачем выражает свои стенания, а гордая - изрыгает проклятия всему, что существу­ет. Тяжко оставаться наедине с самим собой, не находя нигде места, куда можно уйти от самого себя. Непросто открыть душе, что един­ственное место, где она может найти цель и смысл своего существо­вания, - это Бог, Который живет в ней самой. В этот период лишь вера укрепляет ее, а надежда дает ей возможность жить, уповая на милость Божественного Промысла.

ЖИЗНЕННЫЙ УРОК

Выбирая пути без Христа, мы выбираем пути заблуждений. Чем дальше они уводят нас от любвеобильного Бога, тем нелепее и опас­нее становятся заблуждения. Наши попытки подняться из земного праха к Богу подобны тому, как заживо погребенный взывает о по­мощи, веря, что он будет услышан и спасен. Душа, уставшая от об­манов мира, доверяется Небесной правде, которая есть Христос, в Котором нет утраты и потери тех, кого она любила на земле. Госпо­ди, Ты, отпуская нам долги наши, Сам остаешься вечным должни­ком каждой души, Должником милости и неложных обетований.

Невозможно убежать от Бога даже сотворив тайное зло, ибо, убегая от милосердия Божия, попадаем к Богу справедливому, воз­дающему по справедливости. Совершая добро, не следует искать само добро, но необходимо постичь Творца этого добра, истинного Бога, ибо если мы не найдем Его, то утратим все наше добро. Бог так осторожно и чутко проникает в душу, привлекая ее к Себе, что душа искренно полагает, что это она нащупывает свой путь к Богу. Однажды, в конце по-летнему жаркого сентября, Виталий Ива­нович предложил мне поехать с сотрудниками Экспедиции на са­мую дальнюю сейсмостанцию в одно из ущелий Памирского трак­та, о котором он говорил, что это лучшее из всего, что он видел в Таджикистане. Я уже знал от геологов, что живописнее дороги на Памир другого места нет, поэтому сразу же согласился. Мы взяли спальники, продукты и на экспедиционном вездеходе отправились в путь. Осень только пришла в этот горный край. Ореховые деревья золотистыми шарами сияли по долине. На речных обрывах пламе­нели костры кленов. Желтеющие тополя, словно восковые свечи, горели вдоль дороги под куполом бездонных небес.

Вход в узкое ущелье с рельефными скалами темнел, словно во­рота в загадочную страну, в которую уходила вьющаяся вдоль крупной, стального цвета реки наша трасса. Этот заповедный вы­сокогорный край так и назывался по-таджикски - “Дарваз”, то есть “ворота”. Большая река, ударяя в скальные берега сизыми струями, мощным монотонным гулом встретила нас на входе.

Вот она - наша Обихингоу! - приветвовали ее сейсмологи.

Мне уже было известно, что в низовьях Гармской долины Оби­хингоу, сливаясь с Сурхобом, дает начало одной из главных рек Таджикистана, называемой Вахш, что значит “дикая”. По скальным склонам над дорогой до самых вершин карабкалась арча - древо­видный можжевельник с благоухающим запахом. Густой подлесок из кустов ярко-зеленого миндаля, совсем не собирающихся жел­теть, покрывал все лощины и распадки с выглядывающими из них рощицами белоствольного осокоря и дымящихся золотом кленов. На огромных конусах речных выносов ярким блеском солнца в ок­нах домов, сложенных из местного камня, привлекали взгляд уют­ные кишлаки, отмеченные пирамидальными тополями, кронами ореховых деревьев и тутовника. Дорог на противоположной стороне реки не было, лишь пешеходные узкие мостики, подвешенные

на тросах, соединяли эти кишлаки с нашей дорогой.

На одном из поворотов память запечатлела удивительную гору, складки которой напоминали огромный цветок розы. Неподалеку от каменного цветка слева, возле трассы, мелькнула синяя чаша небольшого озера.

Как красиво! - прошептал я. - Это действительно похоже на то, что я столько времени ищу в горах!

Вдоль трассы потянулись горные селения, расположенные в бо­ковых ущельях. Собаки с громким лаем преследовали нашу маши­ну, и водителю приходилось то и дело объезжать коров, лежавших,

подобрав под себя ноги, на теплом асфальте. Поперечные длинные тени тополей пересекали дорогу. У большого поселка Тавильдора с монументальными, похожими на башни скальными блоками, гро­моздящимися над ним, мы повернули налево, в верховья реки, и проехали развилку, на которой стоял указатель “Горно-Бадахшанская область”. “Там - Памир!” - кивнул головой водитель в сторону, куда уходили горные гряды, одна выше другой. На некоторых вер­шинах уже белел свежий снег.

Асфальт закончился, и началась такая тряская дорога, что при­шлось обеими руками держаться за все ручки и поручни машины, чтобы не вылететь из кабины. В конец измотанные полным отсут­ствием дороги через несколько часов мы выехали на широкую при­речную террасу, по которой живописными куполами отсвечивали бронзой уже тронутые осенью раскидистые кроны грецкого ореха. Река прорезала в этой террасе глубокую щель и глухо рокотала где-то внизу. Высокие хребты перекрывали небо, где среди облаков сверкали захватывающие дух ледники, увенчанные пиком, похо­жим на хрустальный замок, недосягаемый для жителей долины. Кишлак звал нас запахом дыма из труб и стройными тополями. За ним огромной аркой в скальном блоке зияла внушительных раз­меров пещера. В этом прекрасном месте я провел свои лучшие дни за все время, прошедшее с моего приезда в Таджикистан. Хотя до­рога чрезвычайно утомила меня совершенной непригодностью для езды, но сам этот край показался мне удивительным волшебным сном, приснившимся моему сердцу.

Жизнь в среде ученых научила меня видеть в них талантливых исследователей и добрых товарищей, но вместе с тем показала тра­гизм человеческих усилий обрести счастье на путях науки без Хри­ста. Несчастные “хорошие” люди, не имея в душе огонька веры, в конце концов, заходят в тупик. Достойно жалости стремление по­знать земные глубины и не знать сокровенных глубин собственно­го сердца. Ученое любопытство начинается на земле, а заканчива­ется под землей, находя в ней последнее пристанище - ров смерт­ный. Духовное познание начинается в сердце и продолжается не имея конца, в безпредельном Боге. Наука овладевает фактами того, что исчезает и становится прахом вместе с исследователями. Му­дрость овладевает духом благодати и чистотой сердца, ведущими человека к жизни нетленной и вечной. Поучать людей мирским за­конам, значит, уподобляться тем, кто расхваливает качество при­готовленного ими пойла несчастным жертвам, предназначенным на заклание. Открывать жаждущим пути Богопознания - значит

приводить смертных к безсмертию, грешников - к святости, нера­зумных - к мудрости, погибающих - ко спасению.

По мере того как сотрудники Экспедиции приглядывались к моей жизни, она им представлялась все более непонятной. Благо­даря их тактичности, никто не спрашивал меня прямо, почему я не принимаю участия в праздничных вечеринках. С большей ча­стью сотрудников сейсмологической базы у меня установились хорошие добрые отношения, а с коллегами Халтурина, теми, кто помоложе, мы очень сдружились. Но, тем не менее, некоторая подо­зрительность начала набирать силу. Виталий Иванович уже не так весело и шутливо приветствовал меня. Его обязанности парторга накладывали определенный отпечаток на наши отношения. По- видимому, он стал догадываться о том, что я верующий, потому что через какое-то время предложил мне поселиться в экспедицион­ной гостинице, где иной раз приходилось делить ночлег с незнако­мыми приезжими.