Первые внутренние изменения 2 page

Понемногу в горах стало прохладнее. Первая желтизна окра­сила листву берез, оголила ольховые рощи. На вершинах забелел снег. Наступило начало сентября и нужно было возвращаться до­мой, где ожидала учеба и работа. В горном поселке, где распола­галась турбаза, Сергей встретил свою судьбу - девушку-гречанку. На ней он вскоре женился и остался жить в этом селении. Я один уехал поездом домой, пообещав навещать их семью. Не в силах за­быть пролетевшее, переполненное невероятными впечатлениями лето, с его бирюзовыми просторными озерами, лугами и жизнера­достными простыми людьми, глядя в темное ночное окно поезда с мелькающими огнями станций, я говорил сам себе: “Прекрасные мои горы, благодаря вам сердце мое ожило и потянулось к чистой и здоровой жизни среди полюбившейся мне вашей возвышенной красоты! Только среди величавых и безмятежных вершин оно впервые нашло покой и простую человеческую радость. Я вернусь к вам обязательно, обещаю вам! Не забывайте меня!..” Эти пережи­вания еще не стали прозрением Бога, но тихий и пока еще слабый свет покаянной зари коснулся моей души, и забыть его уже было невозможно.

Боже, Спаситель мой, пытаясь повернуть мою блуждающую по широким дорогам запутавшуюся душу к Твоему ясному и благо­датному свету, Ты вывел ее в чистый мир земной красоты, чтобы в нем она пришла в себя и начала искать Самого Тебя - Источни­ка всякого счастья и благодати. Пока же душа моя впервые с нена­сытной жадностью впитывала в себя лазурное сияние заоблачных небес и дышала полной грудью благоуханным чистым воздухом, стекающим с горных вершин. Сердце мое стало оживать и заново видеть мир. Оно реально ощутило иную жизнь, незримо пребыва­ющую среди земной красоты. Только в горах я открыл для себя, вернее, Бог впервые дал мне увидеть, как изумительно прекрасно ночное небо, волнующее душу своим полыхающим звездным пла­менем, такое близкое в горах и такое непостижимо безпредельное. Ошеломляющий калейдоскоп горного разнотравья и луговых цве­тов, сменяющих друг друга, со всеми оттенками цветовой гаммы, раскрыл глаза мои и научил их благоговейно созерцать чудесный Божественный мир, как совершенное творение, лишенное грязного покрова греха. Больная душа ищет в грехе сладости, но находит в нем лишь ядовитый настой смерти, который горек в устах идоло­поклонников греха. Душа, начавшая выздоравливать, ищет чистые истоки веры, учась узнавать ее в тонкой красоте земной природы и затем открывая ее в своих сокровенных глубинах.

Поистине, кому близка жизнь безмятежная и чистая, тот ин­стинктивно ищет спасение от греха и попадает или в горы, или в монастыри. Кому близко распутное существование, ищет разврат и попадает или в больницы, или в психиатрические лечебницы. Стремящиеся ко греху и желающие найти в нем самоудовлетво­рение, подобны тем, кто перебирает пустую шелуху, пытаясь оты­скать в ней зерно. Отвратившиеся от безсмысленных поисков само­удовлетворения в наслаждениях, обращаются к чистой и целому­дренной жизни и находят в ней нетленную пищу Небес - святую веру и Божественную благодать.

НАЧАЛО ВЕРЫ

Господи, как близок Ты к тем, кто осознал свою немощь и по­тому Ты животворишь их Своей силой и даешь причащаться в Тебе Самом Твоей вечной нескончаемой Жизни. Уйдя в страну далекую, туда, где в Тебе ни у одной души нет нужды, а есть лишь жажда к пойлу мирских страстей и заблуждений, мы видим, что даже к это­му мерзкому пойлу не протолкнуться робким и слабым, в то время как Ты кротко зовешь всех к Себе и приглашаешь их на званый пир духовного озарения и спасения с обильным угощением Божествен­ной благодатью.

Убегая от малых скорбей, мы встречаем большие скорби. Сми­ренная душа спешит припасть к Богу. Самолюбивая душа уходит в бездны неверия. Смиренной душе Ты, Боже, открываешь иную жизнь, а самолюбивой остается лишь одно: строить о ней нелепые догадки. Больше всего на свете мне хотелось постичь эту неведо­мую жизнь, а не только лишь догадываться о том, что она собой представляет. Воспоминания о горной жизни переполняли мое сердце. Стало понятно, что с горами я уже связан навсегда крепки­ми и прочными узами, но в глубине души оставалось стремление к чему-то самому главному, а самым главным после гор могло быть только одно - неведомый и пока непонятный таинственный Бог. Ненавязчиво войдя в мою жизнь неисповедимыми путями Ты, Бо­же, вывел меня к верующим в Тебя людям, добрым и искренним, слава Тебе за Твою помощь и участие!

Мир настойчиво не желал выпускать меня из своих рук, запуты­вая безпощадно разнообразными делами и обязанностями. Опять начались поиски работы для справки на вечернее отделение уни­верситета. Однокурсник, работавший на телевидении оператором, предложил зайти к нему в телестудию, обещая свою помощь. Он переговорил с кем-то и меня взяли постановщиком декораций для телевизионных передач. Неприглядная сторона актерской жизни неприятно поразила меня своим несоответствием с поведением людей этой профессии перед телекамерой и в повседневной жизни и навсегда отбила интерес к театральным кругам.

Для всех телепередач требовались соответствующие декора­ции, которые по заявкам режиссеров готовили художники теле­видения. Художников было трое, всем немного за тридцать. По­началу только двое привлекли мое внимание: первый - одарен­ный и ироничный творческий парень, который принимал участие в различных выставках, имел награды и премии; он жил с семьей и для семьи, был обаятельным и остроумным человеком. Вто­рой имел прекрасный художественный вкус, интересно экспери­ментировал, пользуясь трудами древнегреческих философов. Он заинтересовал меня не только картинами, в которых добивался тончайших оттенков цветовой тональности, но и удивил особой значимостью слов, которых мне не доводилось слышать раньше:

Умей заглянуть в самого себя! Это стоящее дело, Федор, - убеж­дал он, доверительно приблизив свое лицо к моему лицу.

Страшновато заглядывать внутрь себя, неизвестно, что можно увидеть... - высказывал я свои сомнения.

Еще две с половиной тысячи лет назад китайцы говорили, что самое достойное в жизни - уединение. Хоть раз поздоровайся с со­бой наедине! Какой глубокий смысл! Вникни в него, и не бойся, это принесет тебе пользу.

Ну, что это за уединение на телевидении? - мне показалось смешным такое утверждение.

Ты не смотри на меня, а попробуй сам это сделать, тогда и по­говорим... - обижался мой знакомый. - Знаешь, как сказано: вынь прежде бревно из своего глаза...

А кто это сказал?

Христос сказал. Достань Евангелие и почитай. Пригодится...

А у тебя оно есть?

К сожалению, нет. Книга ведь запрещенная!

Художник блистал широкой начитанностью в переводах различ­ных китайских трактатов, а также в греческой философии, то есть в тех областях знания, которые оставались для меня terra incognita.

Знаешь, какие надписи были высечены на фронтоне храма в Дельфах? “Познай самого себя” и “Ничего сверх меры”. Греки зна­ли что написать! - убеждал он меня.

Я попросил его дать мне список литературы для прочтения, по которому мог бы найти эти книги в университетской библиотеке. Сочинения древних греков - Демокрита и Аристотеля показались мне скучными, а китайские философские трактаты - туманными для понимания, и я отложил их в сторону. Благодаря этому худож­нику я впервые увидел, что книги по христианству полностью за­крыты для советского читателя, но в некоторых разрешенных для прочтения изданиях я впервые прочел цитаты из Евангелия, кото­рые оказали удивительное воздействие на мою душу.

Наиболее тонко и мудро привел меня к вере во Христа третий художник, Анатолий, молчаливый, скромный и всегда сосредото­ченный, глубоко верующий человек из верующей семьи. Услышав как-то мои высказывания о современной музыке, которая уже на­чала утомлять меня своей безсодержательностью и минутным эф­фектом, он посоветовал мне обратиться к классической музыке. Но в ней я ориентировался плохо и спросил его, как более опытного человека, что бы он мог мне посоветовать.

Если хочешь, - сказал художник, - зайдем к моей маме, где я храню свою коллекцию пластинок, и я дам тебе послушать музыку Баха.

Я немного слышал об этом композиторе и знал, что он писал органные произведения, но в музыкальных магазинах того време­ни трудно было достать хорошие пластинки, тем более настоящую классическую музыку.

Принеся домой пластинки с записями органных прелюдий и фуг Баха, я взял напрокат проигрыватель. Как только прозвучали первые аккорды невероятно прекрасной музыки, мне стало понят­но, что в моей жизни начался переход к новому, более содержатель­ному этапу, в котором классическая музыка может стать серьезной опорой.

Затем я взял у моего друга “Бранденбургские концерты”, Канта­ты, а также “Страсти по Иоанну” и “Страсти по Матфею”. Вокальные Кантаты мне очень понравились, хотя тексты оставались непонят­ными, а вот записи Страстей подняли в душе моей что-то такое глу­боко покаянное, что без слез слушать их было просто невозможно.

О чем поется в Кантатах и в Страстях? - поинтересовался я, возвращая пластинки.

В Кантатах содержатся тексты из Священного Писания, а в Страстях рассказывается о страданиях Христа, которые описаны в Евангелии.

А как мне прочитать Евангелие? - задал я вопрос, не надеясь, что это возможно.

В университетской библиотеке мне дали понять, что Евангелие и Библия студентам на руки не выдаются, только “специалистам”, имеющим специальный допуск.

Я дам почитать тебе Библию, в которой есть Евангелие, оно на­зывается Новый Завет, только ты верни мне эту книгу, пожалуйста, когда прочитаешь.

Художник вынес мне Библию, завернутую в платок, и с благо­говением вручил ее мне.

Слава Тебе и хвала, Господи Иисусе Христе, за любезное серд­цу Евангелие, источник жизни, силы и благодати! Своим святым словом Ты изменяешь дурное устроение души и она отвращается от зла и греха, как от мерзости запустения, куда успела впасть по причине прочно укоренившегося в ней невежества. Когда я пришел с Библией домой и вошел в свою комнату, мне показалось, что я принес самое драгоценное сокровище, которое Бог сподобил дер­жать в моих руках. Открыв первую страницу Нового Завета, Еван­гелие от Матфея, я с головой погрузился в чтение...

Нет, это было не чтение, это был слезный поток, безостановочно струившийся из моих глаз. Никогда еще не приходилось мне так сладостно рыдать над книгой. Если и возникали у меня прежде горькие рыдания о безысходности непонятной и непонятой мною жизни, то теперь все существо мое извергало реки сладких слез, слез облегчения от страшной тяжести, долгое время угнетавшей и убивавшей его. Душа разрешилась горячими рыданиями, избавив­шись от гнета своего одинокого существования. Наконец, сердце мое нашло истинный свет, пока еще являвшийся для меня светом знакомства и сближения с высочайшей Истиной, словами действи­тельной правды, оставленными Самим Богом на нашей земле, по­литой слезами безчисленных поколений страдавших и страдаю­щих людей, подобных мне, - заблудившихся сынов человеческих.

Рыдания очистили мою душу, успокоили, и до некоторой степе­ни просветили ее. Она чутьем ощутила истинность евангельских слов, и в нее вошло нечто иное, заставившее ее трепетать неизве­данной мною до сей поры чистой радостью от присутствия живой веры, которая осязаемо начала жить в сердце и уже не покидала его. “Боже, неужели я стал верующим?” - шептал я в своей комнате и слезы снова орошали мое лицо. Затем я попробовал читать Вет­хий Завет и поразился силе его высказываний и художественной мощи повествования, но понял, что эта книга требует неспешно­го чтения и порождает множество вопросов. Поэтому я вновь вер­нулся к Новому Завету, читая и перечитывая живительные слова и притчи Христа.

Когда я встретился с художником, то взволнованно сказал ему, с огромным чувством благодарности:

Знаешь, Анатолий, мне кажется, я становлюсь верующим!

Вот и слава Богу! - порадовался он. - Как бы там ни было, идею добра остановить невозможно, как тьме не остановить свет. Если в человеке возникает идея стать добрым, то ее ничто и никогда уже скрыть не сможет. Ты, вот что, приходи ко мне в сад, там и погово­рим, и добавил: - Тебе нужно начать ходить в церковь...

А к церкви я еще как-то не готов... - признался я в смущении.

Что же, значит нужно еще некоторое время, чтобы стать гото­вым... - заметил мой первый наставник во Христе.

Художник подробно объяснил, как найти их домик: он жил с же­ной на садовом участке, расположенном на холмах, рядом с Бота­ническим садом.

Вечером я отправился искать дом моего друга. Огромная садо­вая застройка представляла собой лабиринт улиц с маленькими строениями, в которых никто не жил. Благодаря подробным объ­яснением Анатолия, найти жилье оказалось нетрудным. Их убо­гий домик оказался совсем крохотным: он состоял из маленькой кухоньки и одной жилой комнаты. По стенам висели картины ху­дожника, в основном, очень неплохие пейзажи русской природы. Он представил меня своей жене, худенькой и скромной женщине, вышедшей встретить меня с младенцем на руках. Пораженный их бедностью, я принялся хвалить красоту окружающего вида. Мой друг расспросил меня, как и где я живу, что читаю, но так как са­мым сильным для меня впечатлением стало Евангелие, то только об этом впечатлении я и говорил.

Старайся постоянно читать Евангелие, - посоветовал мне Ана­толий. - Но нужно еще уметь молиться...

Молиться я умею! - не удержавшись, похвастался я.

А как ты молишься?

Говорю “Господи, помилуй!”

Этого мало, нужно обязательно выучить молитву из Еванге­лия, которая называется “Отче наш”. Ее дал людям Христос.

Я пообещал это сделать непременно. Наставник задумчиво по­смотрел на меня, как бы испытывая мое расположение:

Есть одна сильная православная молитва, мы с женой читаем ее, когда нам бывает трудно. Она называется Иисусовой молитвой...

Расскажи мне о ней, прошу тебя! - загорелся я.

Тогда слушай внимательно и запомни эти слова на всю жизнь: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!” - раздельно и четко выговаривая каждое слово, произнес мой учитель.

И это все? - удивленно протянул я.

Да, все. Но сила у этой молитвы великая, со временем ты сам это узнаешь! Эту Иисусову молитву дал мне один старый монах, он скрытно живет в миру в затворе и ни с кем не встречается. Об этом, прошу тебя, никому не говори...

Я поклялся хранить тайну, взволнованный услышанным. Мы помолчали. Мой друг углубился в себя. Видно было, что он хотел поведать мне еще что-то, но не знал, можно ли мне доверять. Наконец, он заговорил, строго глядя мне в глаза:

Помнишь мой совет тебе, что нужно ходить в церковь?

Да, помню. Но чем она может мне помочь? Ведь там такие же люди, как и я! - высказал я свое недоумение.

Вот об этом мне и хотелось с тобой поговорить. Без Церкви не­возможно стать по-настоящему верующим, потому что в ней живет Сам Христос. Хотя там есть свои сложности... - Анатолий замялся, не зная, как подойти к тому, что он хотел мне сообщить. - В общем, при каждом храме есть уполномоченный от КГБ, который контро­лирует всех священников, а они обязаны доносить о всех прихожа­нах в их церкви. И даже среди самих священников есть агенты КГБ, разрушающие веру людей. Мой совет такой: в церковь ходить нуж­но, а с батюшками, пока не узнаешь достоверно, что они искренне верующие, сближаться опасно, чтобы не сломать свою жизнь...

Я задумался, затем спросил:

А как поступает твоя мама? Как посещаете церковь вы с женой?

Мама ничего не боится. Она постоянно ходит в храм, исповеду­ется и причащается. А мы с женой ходим в разные храмы, то в один, то в другой, чтобы нас не запомнили... Чтобы быть верующим, нуж­но иметь свободу духа, это как вода, ее сжать нельзя, она отвергает всякое насилие. Когда люди хотят получше устроиться в этом мире за счет свободы духа, пытаясь ограничить ее, эта духовная свобода сметает все ограничения. Если хочешь стать действительно свобод­ным, нужно иметь решимость!

А что делать мне?

Живи по совести и с молитвой, - очень серьезно ответил мне Анатолий, посмотрев на меня строгим взглядом. - А к церкви ищи свой путь.

Мы распрощались, и я, раздумывая об услышанном, неторо­пливо шел домой, чтобы хорошенько все осмыслить. Догадываясь о полном контроле над людьми со стороны КГБ, кое-что помня из рассказов отца о трагедии нашей семьи и об уничтожении казаче­ства, хорошо зная, что большевизм - это самый жестокий режим на планете, я был полностью согласен с художником. Эта насторо­женность к священнослужителям и нежелание вручить свою душу неизвестному человеку на долгое время стала препятствием для серьезного и полного воцерковления моей души.

Оставив все недоумения и вопросы об отношении к Церкви на потом, я полностью отдался новому ощущению. Тихо и незаметно вера оживала во мне и оживляла душу и сердце. Куда бы я ни шел, ее мягкое и кроткое тепло всегда согревало меня. Теперь мне силь­но хотелось отстать от всего дурного и непременно начать жить по совести, хотя я все еще плыл по течению, и мне было очень стыдно. Но что значит жить по совести? Это представлялось невыполнимой задачей, превосходящей мои силы. Тем не менее, вера возродила угаснувшее было желание пребывать в молитве, которую я узнал. Другие молитвы, кроме Отче наш и Иисусовой, мне не были извест­ны. И все же самое главное - понимание необходимости серьезно заняться молитвенной жизнью уже созрело во мне, и этот путь ви­делся моему сердцу, как самый естественный для меня, а осталь­ное, верилось мне, Господь приложит.

Пока же классическая музыка вела меня своими запутанными путями. Кроме многогранного творчества Баха, к которому привел меня художник, я самостоятельно познакомился с произведениями Моцарта и полюбил многие его музыкальные сочинения, особенно “Волшебную флейту”, “Реквием”, а также различные его симфонии. Узнал пленительную музыку Вивальди, а его “Времена года” стали для меня любимым произведением из его скрипичных концертов. Остальные композиторы запомнились отдельными произведения­ми: Григ, Чайковский, Гендель, но Бетховена, с его потрясающей страстной музыкой, я не мог слушать подолгу. Слишком сильным было нервное напряжение от его симфоний. Тогда же я начал по­сещать местную филармонию, если в ней бывали концерты клас­сической музыки. Хотя я скучал на фортепьянных концертах, но терпеливо прослушивал их до конца.

В чтении остальных книг у меня не было никакой последова­тельности, и я метался из одной крайности в другую. Многие книги приходилось с трудом доставать на “черном рынке”, отпечатанны­ми на пишущей машинке, иногда с еле видимым текстом, размно­женном под копирку. Один из художников, тот любитель греческой философии, увлек меня Платоном, особенно “Диалогами Сократа”. Он познакомил меня с переводами философских китайских трак­татов, отличавшихся крайне темным содержанием, а также заин­тересовал чтением некоторых европейских мистиков и философов, которые не оставили в памяти особого следа.

Незаметно подкрался соблазн узнать о восточной философии из двухтомника, взятого в библиотеке, и дореволюционных изда­ний индийских мистиков с их экзальтированной влюбленностью в странные и жутковатые божества; возбудил мое любопытство и причудливый мир древнеиндийской мифологии. Хотя учение этих аскетов настораживало и внушало сомнение в их психической адекватности, книги по восточной мистике легко можно было ку­пить из-под полы, но совершенно невозможным оказалось достать книги христианских авторов, особенно православных, или прочи­тать жития святых. Поэтому я брал в библиотеке все разрешеннные книги, где было слово “Бог”, и выписывал любые цитаты, в которых давались разъяснения и комментарии по этой теме. Даже атеисти­ческая литература снабдила меня множеством цитат из Евангелия и различных христианских писателей, которые я усердно собирал и записывал для себя в общую тетрадь.

В один из зимних дней, рано утром, в мою комнату донеслись стоны матери:

Мама, тебе плохо? Ты заболела? - спросил я из своей комнаты.

Да, сынок, болит что-то внутри...

Может, вызвать врача на дом? - разволновавшись, вскочил я на ноги.

Не нужно, сынок, спасибо, я потерплю... - слабым голосом от­ветила мама, но тихие и с трудом сдерживаемые ее стоны разрыва­ли мое сердце. Я встал на колени, прижал к груди Библию и с сер­дечным воплем взмолился: “Прости меня, Господи Иисусе Христе, но если истинно вера в Тебя проникла в мое сердце, исцели мою маму!” Я прислушался: стоны матери прекратились, и было тихо.

Мама, как ты себя чувствуешь? - с замиранием сердца спросил я, подойдя к ее двери.

Спасибо, сынок, все прошло, не понимаю, как это получилось...

“Боже мой, - тихо заплакал я, глотая слезы. - Неужели так скоро

Ты помогаешь? Слава Тебе за все, дай же мне сил никогда не разлу­чаться с Тобой, чтобы быть с Тобой вечно! Как неизмеримо Ты пре­восходишь все, что написано о Тебе, и как близок Ты к тому сердцу, которое любит дыхание слов Твоих, молится Тебе и кается во всех своих грехах!”

На следующее лето мне очень захотелось устроиться на ту же работу в горах, что и раньше. Я даже уговорил на поездку в горы своего бывшего товарища по техникуму, любителя игры на гитаре, который собирался в это время жениться. Он был непрочь подза­работать денег на природе. Но, увы, повторений в жизни не бывает: все места на турбазе оказались заняты еще с весны. Мы тщетно по­пробовали устроиться на конфетную фабрику на побережье, но для оформления оказалось необходимо сдать столько справок о состо­янии здоровья, что нам не хватило бы на это даже всего лета. Нас взяли, в конце концов, дорожными рабочими в Адлере, где само море уже радовало нас. Пришлось удовлетвориться тем, что есть. Дополнительно мы еще подрабатывали на железнодорожной стан­ции, где разгружали вагоны-холодильники, таская мерзлые коро­вьи туши на мясную базу. Несколько ночей я поработал в ночную смену на консервном рыбном заводе, трудясь днем дорожным ра­бочим, пока не устал до того, что бросил это зарабатывание денег, махнув на все рукой. Вместе с моим другом на турбазовском авто­бусе мы уехали на Рицу, а затем на Ауатхару, к нарзанам. В итоге ле­то прошло сумбурно и стало ясно, что нужно что-то менять в своей жизни. Обо всем этом пришлось крепко задуматься.

Господи, Ты дал духу моему облик и вид для жизни в созданном из ничего Твоем мире, чтобы я, смотрясь в него, видел свою гре­ховность. Но вместо своих грехов я прежде всего увидел греховные действия и поступки ближних и, по неразумию своему, осудил их. Хотя, вот, предо мною плоть моя, которая есть образ грехов моих и плод дурных помышлений, тем не менее, я снова забываю об этом, мой Боже. Я покоряю землю и небо в грехах моих, ибо сам земля и в землю отыду, а помышления мои развеются, словно ветер, в пу­стом пространстве. И все же сердце мое, Господи, как Ты дал мне это постигнуть, шире просторов земных и небесных, ибо только оно может вместить безпредельные небеса благости Твоей, когда отречется от своих грехов.

ПРОЗРЕНИЕ

Когда прозревает душа моя и соприкасается с неизмеримым и непостижимым Духом Твоим, Боже, восхищается сердце мое, слов­но певчая птица, в небосвод Божественной любви Твоей, Сладчай­ший Господи! Лишь рожденное от Духа, видит и постигает Дух в безмерной славе Его! Потому вопиет душа моя Духу Твоему пре­благому: “Увеличь, прибавь, расширь Себя в душе моей, ибо вот - вся она во власти Твоей блаженнейшей любви, восхищающей меня вместе с трепещущим сердцем моим в неизследимые пространства светоносной истины Твоей, Боже!”

Откуда-то, словно исподволь, я начал чувствовать, что отныне я уже не один, и Бог незримо сопутствует каждому моему шагу. День за днем вера в Христа и Иисусова молитва напоминали о себе в мо­ей душе и не оставляли ее, даже когда я находился на лекциях в университете или был занят работой на телевидении. Как-то вес­ной, повторяя молитву, я спешил ранним утром по привокзальным городским улицам к телевышке, возвышающейся над городом. Ма­ленькие желтые домики, словно цыплята, выглядывали из-под на­чавших покрываться нежной зеленью пышных куп тополей и кле­нов, освещенных чистым золотистым светом утреннего солнца. В это время необычное сияние наполнило весь воздух и затопило все пространство передо мной. Необыкновенная тишина разлилась вокруг. Стало непривычно тихо и все звуки нарождающегося утра словно исчезли и растворились в этом трепетном безмолвии. Это живое молчаливое сияние было повсюду - на домах и деревьях, на городских холмах, с рассыпанными по ним многоэтажными зда­ниями, во всем необъятном небе и на тонких розоватых облачках, неторопливо плывущих над телевышкой. Оно струилось внутри меня и очень тонко и необычайно нежно как будто говорило мне беззвучно своим невыразимым смыслом, напрямую общаясь с мо­им сердцем: “Я - вера твоя, береги меня...”. Молитва словно ожила в нем с удивительной силой, хотелось жить и дышать всей полнотой души со Христом и во Христе. Пока я шел на работу, это состояние продолжало пульсировать во мне, хотя все окружающее постепен­но вновь приняло свой обычный вид: по улицам спешили люди, над крышами домов кружились голуби, в ветвях деревьев шуме­ли воробьи, трезвонили и громыхали проходящие мимо трамваи. Это удивительное ощущение, незаметно слабея, продолжалось до позднего вечера и, даже засыпая, я еще чувствоввал в себе зати­хающие волны этого ни с чем несравнимого мира и покоя. Но мне было отчетливо ясно и понятно, что все в моей жизни изменилось и возврата к прошлому не будет никогда.

“Нет, все же Бог - это самое лучшее, что есть на свете! - радо­валась моя душа, реально ощущая удивительное соприкосновение с чудом иной, чистой и одухотворенной жизни. - Наверное, это и есть истинное счастье - быть с Богом, которое невозможно ни срав­нить, ни сопоставить ни с чем другим, что может найти человек...”. И теперь эта жизнь, не имеющая в себе совершенно никакой нечи­стоты, пульсировала и текла в своих непонятных границах совсем рядом, но все же еще как будто отделялась от меня тонкой невиди­мой пеленой личного существования, которое не хотело уступать место тихому и спокойному счастью - невероятному и в то же вре­мя самому естественному счастью жить и дышать Богом.

Когда вера мягким ровным светом затеплится в сердце, нашед­шем опору в Евангелии и молитве, оно встречается с ловцами душ, горделиво толкующими вкривь и вкось евангельские истины и переворачивающими с ног на голову апостольские изречения. Эти толкователи, пространно рассуждающие о вере и истине, не умею­щие на деле применять их для своего же спасения, подобны ржа­вым разбитым кораблям, которые никуда не приплыли. С одним из таких толкователей, который подторговывал на “черном рынке” редкими книгами и сам был большой книгочей, всеядный, без раз­бора приобретающий любые книги с мистической окраской, мне, к несчастью, довелось встретиться, и он сильно поколебал чистоту моей нарождающейся веры. Книгочей тут же предложил мне раз­личные книги, больше оккультного характера, где переплелись ложь и выдумки восточных культов.

Меня больше заинтересовали альбомы с картинами Рериха, осо­бенно его умение передать дух горных пейзажей, чем многочислен­ные книги, вышедшие из-под его руки, а также его последователей. Книголюб усиленно рекомендовал мне Ромена Роллана с серией его биографий, а еще больше Льва Толстого. Однако из всего творче­ства этого автора, не ставшего близким моей душе, только послед­ние его повести и рассказы поразили меня своей жизненностью и силой, доведя даже до слез. Но его философские измышления и своеобразное понимание Евангелия оставили равнодушным мое сердце. И все же торговец книгами сбил меня фантастикой, в кото­рую я впился и глазами, и разгоряченным сердцем. Искусительные вымыслы фантастов словно живые предстали предо мной в книгах Брэдбери, Кларка и Лема. Остальных авторов я прочитал залпом и забыл, но книги этих писателей я купил и оставил себе. Библию мне тогда, к сожалению, не удалось приобрести. Ее не было даже на книжном подпольном рынке, поэтому оставалось только ждать и надеяться на удачу. Так я тогда понимал Божественную помощь.

Из серьезных книг, взятых в университетской библиотеке, остался в памяти Кант, который заинтересовал меня анализом и критикой чистого разума. Удивительно, но когда тома Канта уви­дела моя мама, а она читала все книги, принесенные мною из би­блиотеки, именно Кант ей понравился больше всего. Она часто цитировала в беседах со мной запомнившиеся ей высказывания этого немецкого философа. Каюсь перед мамой, что ни одну из лю­бимых ее книг - “Грозовой перевал” и “Джейн Эйр” я не осилил до конца и они так и остались недочитанными. У Куприна маме нравилась особенно повесть “Гранатовый браслет” и даже впослед­ствии в своих письмах ко мне она заканчивала свои послания стро­кой: “Да святится имя Твое...”

Помню еще книги немецких мистиков, которые запутали ме­ня своими “откровениями”. Несколько сбитый с толку обилием прочитанной информации из различных книг, я отложил в сторо­ну решение своих проблем, надеясь, что когда-нибудь найду время поразмыслить и разобраться со всеми противоречивыми сведени­ями, почерпнутыми из псевдорелигиозной литетатуры. И все же сердце более всего верило Евангелию, чутьем угадывая в нем не­преложность Божественной истины. Кроме того, Христос не мог не породить в сердце глубокой и преданной любви к Нему, как к удивительному Богу и как к необыкновенному Человеку. Пустые измышления плодовитых авторов, никого не насыщающие, но пи­тающие лишь тщеславие, становятся миражами на пути спасения, увлекая искренних и зачастую наивных искателей истины в дебри псевдоучености, где обитают неискорененные страсти.

Неопытный ум, впервые столкнувшийся с мистической разного­лосицей, начинает думать, что любые теоретические выдумки, где встречается слово “Бог”, несут в себе истины о Боге, но все они по­добны пище, которую человек ест во сне. На этом этапе, когда душа обращается к евангельским заповедям, ее подстерегает коварная ловушка - увлечение философией и ее напыщенным теоретизиро­ванием. В эту опасную ловушку угодил и я. Жизнь по философским принципам на опыте показала, что все философские увлечения, ко­торые уводят от Христа, есть ров смертный, наполненный доверху трупами их создателей и последователей. Толкования Священно­го Писания теоретиками мира сего, несмотря на обилие цитат, без Духа Святого, становятся еще одной скрытой формой заблуждения и являются рупором диавола, ибо передают не Дух Боговдохновен­ного текста, а дух самого толкователя.

Date: 2016-08-29; view: 213; Нарушение авторских прав