Начинать сызнова каждый час

"О если бы вы ныне вняли гласу Моему". Великий принцип в служении Всевышнему состоит в том, что служение надо начинать в тот же день, "ныне"... потому что когда иной человек хочет приступить к этому служению, ему кажется, что оно – великое бремя и что нести это бремя ему не под силу. Но когда он подумает, что у него в запасе только один этот день, он не почувствует вообще тяжести этого бремени. У человека в его мире не остается ничего, кроме того дня и того часа, в котором он ныне, ибо следующий день – это уже совершенно иной мир. "О если бы вы ныне вняли гласу Моему", именно ныне" ("Ликутэй Моаран", 272).

'Злое побуждение, оно поистине очень старо, ибо сказано: "Царь старый и неразумный" (Коэлет, 4:13). Каждодневно "царь" этот меняет обличье и побуждает человека к извечным глупостям и суете сует, выдавая их за нечто совершенно новое. Сладострастие, безумие и смятение очень старого происхождения, ибо нет ничего нового под солнцем, но в том, что превыше солнца, то есть в Торе, есть новое во всякое время, потому что наставления Торы глубоки и должны всякий раз осуществляться заново. "Эти наставления должны каждый раз казаться тебе новыми" ("Ликутэй Алахот").

Важнейшее наставление о служении Всевышнему состоит в том, чтобы думать каждый день, что нет другого дня, кроме нынешнего. "Если бы вы ныне вняли гласу Моему", – иными словами: вы должны думать только об этом дне. Благодаря этому человек удостоится служить Всевышнему и не вызовет отсрочки в пришествии Мессия, ибо его пришествие зависит от нашего служения Б-гу ныне. Как говорили наши мудрецы: "Когда со мною Г-сподин? – Ныне, если вы будете внимать гласу Моему". И в той мере, в какой Израиль совершает и осуществляет служение Всевышнему каждый день, пробивается каждый день луч Мессии, пока он не придет в конце концов. Вместе с ним придет полное избавление, и каждый из сынов Израиля соответственно доле, внесенной им в приближение прихода Мессии, удостоится радости в Б-ге и будет вкушать от Его блага безмерного, которое Он изольет на нас тогда" (там же). Сказали наши мудрецы: "Тэшува невозможна, если она совершается не "ныне". Ибо главное в ней – "ныне": "Если ныне прислушаетесь к голосу Его". Необходимо сосредоточиться мыслью на настоящем, на том часе, том мгновении, в котором пребываешь, и полностью отрешиться от предстоящего часа и мгновения, ибо неизвестно тебе, что оно принесет. И это условие долголетия и истинной жизни, которой удостаиваются благодаря страху Б-жьему: "Страх Б-жий прибавляет дней" (Мишлей, 10:27). Ибо сказано: "А ныне, Израиль; чего требует от тебя Всевышний, Властелин твой? Того только, чтобы ты боялся Всевышнего, Властелина твоего" (Дварим, 10:12). И сказано: "А ныне, Израиль, слушай постановления и законы..." (Дварим, 4:1). Каждый сын Израиля должен весьма стремиться установить связь того времени и того мгновения, в коем он пребывает, с Б-гом, поднять время превыше времени. Этого удостаиваются только посредством Торы и молитвы, главным образом посредством молитвы.

"И так должны делать все, на любой ступени стоящие, великие цадики, которые должны восходить всякий раз со ступени на ступень, и самые низкие, которые должны воскрешать себя силой истинных цадиков, и это означает только одно: "А ныне, Израиль, (слушай законы)...", ибо человек, который захочет много размышлять о происходящем с ним и беспокоиться о том, что будет, может сойти с ума, Б-же упаси. Все его житье-бытье должно быть только "ныне", чтобы всякий раз уловить мгновение, когда можно удалиться от зла и ухватить хоть крупицу добра" (там же).

'Тот, у кого есть хоть немного разума, поймет, что времени вовсе нет. Ибо прошлого – нет, будущего – все еще нет, а настоящее – как взмах ресницы. Следовательно, время человеческое сводится к тому быстролетному мгновению, в котором человек пребывает. Таким образом, каждый человек, где бы он ни находился, пусть даже в преисподней, упаси Б-же, может прилепиться к Всевышнему в любое мгновение, когда он этого пожелает".

7. "...И услышат далекие и придут"

Откровение Мессии произойдет лишь через цадика поколений, чья душа заключает в себе все души и светит им всем своими молитвами, советами и наставлениями. О чем идет речь? О том, что когда души опознают своего отца и предводителя, они слушаются его и идут по пути, который он им указывает.

Но как произойдет исправление всех тех душ, которые вообще не знают цадика своего поколения или не отзываются на его призыв не по злому умыслу и упорству, но по недомыслию и бесчувственности? Как придет спасение последнего освобождения к великому множеству людей, "не умеющему отличить правой руки от левой?'

Допустим, что Израиль освободится. Но что произойдет с остальными народами, со всем миром?

Раби Нахман – единственный из всех взыскующих Мессии и возвещающих о его пути, кто указал почти осязаемые и явные пути, на которых можно постигнуть, как Всевышний "возьмет сердце каменное у злых, у худших из сынов Израиля" (Йехэзкэль, 11:19) и даст "народам уста чистые, чтобы все призывали имя Всевышнего" (Цфания, 3:9), – и как прольет царь-Мессия преизбыток своего света на очень далеких от него по роду, по языку, по мудрости и по обличью, по обычаю и привычкам, по религии и по образу жизни.

Эти слова встречаются во многих книгах раби Нахмана, но если собрать их воедино, они примут вид цельного учения о законах самого высокого и возвышенного духовного воздействия, учения, сочетающегося с особым мистическим пониманием корней души и перевоплощения душ и той тайной и сокрытой связи, которая существует между душами сынов Израиля, какими мы их наблюдаем воочию, и душами Израиля, заточенными в темницу и плененными, захороненными и сокрытыми. Души плененные в среде разных народов страдают и мучаются, не зная совершенно причины этого, пока не засветится над ними свет Израиля, и особенно свет последнего истинного цадика, царя-Мессии.

"Когда человек находится далеко от своего ближнего, – учит раби Нахман, – его речь не может быть услышана, приходится писать письмо. Точно так же надо послать письмо народам, пока они не смогут нас услышать, хотя они и далеко. Ведь сущность распространения звука состоит в том, что буквы, когда их произносят, отображаются в воздухе и воздушные потоки соударяются друг с другом, пока не достигнут уха внимающего. Поэтому, если воздух чист и прозрачен, речь говорящего человека слышна на далекое расстояние, как мы это знаем вполне определенно. Но когда бушует буря, невозможно ничего услышать, потому что ветер смешивает и разъединяет частицы воздуха, и они рассеиваются, так что другой человек не может услышать голос, и того менее саму речь.

Любовь к людям очищает воздух, и чем больше люди любят друг друга, тем больше распространяется чистого и спокойного воздуха, потому что любовь – это прилепление духа к духу, то есть духа любящего к духу любимого, а это значит, что воздух покоится, ибо ветры утихомириваются, столкнувшись друг с другом. Ибо нет больше злого ветра, называемого ненавистью, который разделил бы их. А злой ветер – это ненависть. Завихрения воздуха делают речь неслышной. Любовь и дружество успокаивают и очищают воздух, и речь раздается на большое расстояние. Достигается это посредством цедака (благотворительности). Когда воздух спокоен и чист, то если говорит тот, кто владеет священным языком, – а это язык, начертанный и отображенный в воздухе, ибо "язык мой – трость скорописца" (Псалом 45), – тогда речь слышна далеко. Ибо сказано: "Слух о нем идет по всем странам" (Эстэр, 9:4). По причине того, что воздух спокоен и чист, речь распространяется далеко и записывается – в каждой стране на языке ее. И тогда язычники обнаруживают в своих книгах обратное своей вере, как это установили некоторые новообращенные, принявшие еврейство – а того, что открыли в своих книгах обратное своей (прежней языческой) вере".

Но как это случилось, что одни нашли в своих книгах обратное своей вере, обратились и признали веру Израиля, а другие ничего не нашли и остались в своей вере?

"Знай, что это происходит – а добра, захваченного¹² ими, т. е. частей души Израиля, захваченных ими, ибо добро есть только в душе Израиля. Вначале добро, захваченное ими, еще помнит, что пришло оно из места святого и весьма высокого, но впоследствии язычники одолевают его и порабощают, пока не наденут на него оковы и пока оно не забудет о своем величии. Однако при посредстве израильской речи, звучащей и записанной в их книгах, плененное добро обнаруживает в них обратное языческой вере. И тогда припоминает добро о своем высоком происхождении, о том, что оно состоит из осколков душ Израиля, ради которых сотворены все миры, и что "они творцы и обитатели Нэтаим и Гедэры (насаждений и ограды), при Царе жили они там" (Диврэй – мим, I, 4). Ибо Всевышний, да будет Он благословен, советовался с душами Израиля, прежде чем сотворить мир. И тогда начинает добро горевать и тосковать: оно низвергнуто со столь высокого места и пребывает в оковах, плененное язычниками, ему угрожает гибель и исчезновение, упаси Б-г! И добро решает вернуться на свое место. А когда оно начинает возвращаться на место, оно еще и увлекает с собой язычников, отрывая их от зла. Этим объясняется, что неевреи принимают еврейскую веру".

"И знай, что иногда, когда зло видит, что добро вожделеет вернуться на свое место, язычники с новой силой подавляют его. Они еще тщательнее скрывают его, вводят добро в свои сокровенные мысли, начинают размышлять о добре, – а этого оно оказывается в еще более глубоком сокрытии. Добро выходит наружу благодаря деторождению, ибо добро таится в мыслях, в мозгу, от которого исходит порождающая сила. Поэтому добро выявляется в детях¹³. В следующем поколении силы зла не способны одержать верх над добром. Добро выходит наружу – так появляются новообращенные". (Поучение "И было, они опорожняют мешки свои", "Ликутэй Моаран", 17).

Истинный цадик излучает свет, проникающий в души далеких людей, а также в души далеких народов – не только через любовь, силой которой он создает огромное пространство чистого воздуха, по которому он посылает свое слово-воздействие с быстротой молнии, но и своими напевами и своими необычайными рассказами.

О великом значении мелодии и ее воздействии не только на видимый мир и на проявляющиеся открыто силы души, но и на высшие миры и на сокрытые силы души много говорится в беседах и рассказах раби Нахмана. Мы ограничимся здесь чудесным отрывком из поучения "Пришел к фараону" ("Ликутэй Моаран", 64):

"И знай, что посредством мелодии цадик, на ступени Моисея, поднимает души из пустого пространства неверия, куда они пали. Знай, что для всякой мудрости в мире отведено свое время и своя особая мелодия. Из этого напева, из этой песни исходит эта мудрость – в соответствии со сказанным: "Пойте маскиль " (Возможен перевод: "Пойте разумно") (Псалом 47). Даже у мудрости неверия есть своя мелодия, свой напев... Мудрости более высокой ступени присуща мелодия более возвышенная, в соответствии с ее ступенью, и так все выше и выше, до исходной точки творения, с которой началась эманация вышнего света и выше которой ничего нет. Никто не охватит мудрости, сосредоточенной в ней, кроме как свет Бесконечного, охватывающий все внутреннее пространство... Мудрость, заключенную в свете Бесконечного, невозможно познать и постичь, ибо Бесконечный – это Сам Благословенный, а Его мудрость совершенно непостижима. Дано нам лишь верить в Него, Благословенного, Чей бесконечный свет объемлет все миры и охватывает все. У веры тоже есть свой напев, своя мелодия. (Мы видим, что даже ложные верования язычников имеют свои особые мелодии, звучащие в их молитвенных домах). У каждого верования в сфере святости есть свой напев и своя мелодия. Они есть и у высшей из всех вер и всей мудрости, какие только есть на свете, – у веры в сам свет Бесконечного, объемлющий все миры. И этот напев выше всех песен и мелодий, присущих всякой мудрости и вере".

"В будущем, когда все народы призовут Всевышнего и все уверуют в Него, Благословенного, тогда исполнится сказанное: "Приди, взгляни с вершины Аманы" (Песнь Песней, 4). "Вершина Аманы" означает ступень высшей веры (Эмуна), о которой шла речь и которая есть вершина всех вер. Слово " ташури " ("взгляни") можно перевести: "спой" (" ташири "). Речь идет о напеве, соответствующем ступени высшей веры. Удостоиться "спеть" его может только цадик поколений на ступени Моисея".

"И когда этот напев прозвучит, поднимутся и освободятся все души, которые пали в неверие пустого пространства. Этот высочайший напев вершины веры упраздняет все напевы внутри самого этого напева, который превыше всего и из которого исходят все напевы".

Как цадик поколений, достигший ступени Моисея-Мессии, светит всем народам и выводит многие души из глубочайшей бездны, так как владеет вселенским напевом, из которого исходят все напевы, которые зачинают, порождают и сопровождают всякую мудрость и всякую веру, и всякую ересь сынов человеческих,- так он возжигает свет для всех душ, погруженных в сон, своими необычайными рассказами.

"Как, исцеляя незрячего, надо запереть его, что бы он внезапно не увидел свет, и из предосторожности свет надо ослабить, – так тому, кто пребывал во сне и во тьме длительное время, когда хотят явить ему Его лик и пробудить его, надо укутать ему лицо повествованиями (сипурэй маасиет), дабы свет не повредил ему внезапно".

"Иной человек отпал от всех семидесяти ликов (семьдесят ликов Торы), так что невозможно пробудить его иначе, как посредством повествований временах изначальных, – ибо все семьдесят ликов семьдесят времен – черпают жизненную силу оттуда от ступени, именуемой Атик ("Древний"), ступени Сияния Лика..." (Из поучения "Хадэй раби Шимъон").

Песнопение цадика поколений, которое суть начало и вместе с тем цель и конец сякой мудрости и всякой веры в этом мире, и "необычайные рассказы былых времен", (сипурэй маасиет) из которых черпают все "Семьдесят ликов Торы", так как они древнейшие из древнейших и восходят к ступени Атик (или ступени "Торы сокрытой изначально") – это в сущности одно и то же. И песнопение, будучи святым молчанием, есть причина того, что Моисей удостоился того, что удостоился, по словам раби Нахмана, так как был наделен даром "святого молчания, которое предшествовало речи", даром Б-жественного молчания, высшим смирением и сосредоточенностью, чтобы внимать Бесконечному. Этой способностью обладает и цадик поколения, выступающий как Моисей-Мессия, и эта способность проявится во все своей мощи и во всем своем великолепии у последнего Избавителя.

8. "И дадут тебе царский венец"

Основное в учении раби Нахмана – поиск путей для прихода Царя-Мессии, и основное в его образах и рассказах – избавление Матрониты (Царевны-Шехины), томящейся в плену у "хицоним" (сил скверны и зла). Все необычайные рассказы раби Нахмана сводятся к одному и тому же мотиву: Второй-после-Царя (он же цадик-Освободитель, а также сам царь-Мессия) ищет пути и тропы, ведущие к золотой горе, где пребывает Матронита, заточенная в жемчужную крепость.

Этот цадик-освободитель – всегда "владыка молитвы"... Он полон беспредельного томления по красоте вышнего мира, Царства, которое, выйдя из темницы в конце дней откроется всякой плоти.

Все завоевания совершит этот "владыка молитвы" лишь силой своего безмерного томления. Тысячи раз будет пытаться он достигнуть своей цели, тысячи раз потерпит неудачу, тысячи раз почти отчается найти Царевну, ибо окажется не в силах выполнить советы, которые она даст ему. В тот час, когда она будит его, он погружен в непробудный сон, потому что он отведал вина в последнее мгновение, когда должно было наступить окончательное избавление и исправление мира (см. "О том, как исчезла дочь Царя"). И все-таки он ни разу не впадет в безысходное отчаяние, но продолжит свои поиски Матрониты, Святой Повелительницы, силой своего великого томления и силой своих рыданий и славословий, которые низвергают неприступные твердыни нечисти в глубины хаоса.

Владыка молитвы явится и сокроется, сокроется и снова откроется. Иногда имя ему человек-росток, он – Давид иногда он – Моисей, первый Избавитель, иногда – "цадик – основа мироздания" в этом потении, иногда в другом поколении. Иногда он – Шимъон бар Йохай, иногда – Аризаль, иногда Бешт...

Народы воюют друг с другом, но за этими войнами шла, вернее, помимо и сверх этих войн, происходит и продолжается другая война, война, которая сокрыта в глубинах миров, – "война Всевышнего против Амалека". И предводительствует в той войне Моисей, который вздымает руки к Всевышнему, Аарон и Гур, поддерживающие его, и Йеошуа, одолевающий Амалека”. И когда окончится эта война, откроется глазам всех народов сам Царь во всем великолепии Своей святости, дочь Царя, доблестный советник, и со всеми ними – владыка молитвы – тот, кто покоряет силой своей жажды исилой своей святой речи, который пленяет души идарует им незыблемую уверенность, исходящую от Торы.

Все рассказы раби Нахмана, с одной стороны, суть история всего бытия, а с другой – история самой его жизни – не внешняя история его жизни и даже не история обычной внутренней жизни, но история его потаенной жизни, высшей духовной жизни, жизни возвышенной души, которая низошла в мир, чтобы исполнять работу исправления, поднять павшие души, вести войну во имя Всевышнего и обозначить путь к последнему избавлению.

Чтобы углубиться в жизнь раби Нахмана и в его Учение и осмыслить его деяния, надо отбросить всякого рода современные теории и всякого рода "просвещенные" взгляды. Тогда вы увидите и убедитесь, что в известном смысле, сам раби Нахман – тоже Второй-после-Царя, который ищет плененную дочь Царя, что он сам – тот богатый купец, который спасает жену бедняка ("История о богатом купце и бедняке") от воинства генерала и прячется с ней в канаве и микве, в пруде и роднике, в ручье, в реке и в озере. И он тоже – сын того бедняка, "юноша", который пережил много приключений, прежде чем женился на дочери богатого купца, ставшего царем. Раби Нахман из Браслава, в субъективном аспекте, – сам один из своих "нищих", и он – "семеро нищих", вместе взятых, – в том же смысле – он также хазан, то есть владыка молитвы последних поколений перед приходом самого великого из владеющих молитвой – последнего Избавителя...

Варшава, 5696 (1936) год.

ПРАВЕДНИК ПРИХОДИТ В СТРАНУ (О раби Нахмане из Браслава)

Мартин Бубер

В душе раби Нахмана из Браслава, правнука основателя хасидизма Бааль Шем Това, сознавал ли он это или нет, скопились и кристаллизовались все чувства, мечты и помышления, которые вызывала Земля Израильская во многих поколениях диаспоры. Его надо рассматривать как великого наследника, щедро распоряжающегося перешедшим к нему богатством. Его сущность и его призвание характеризуются тем, что, не преследуя литературных целей, лишь в результате устного общения со своими учениками, он становится создателем нового литературного жанра, жанра символического рассказа, и что в этой новой форме он перерабатывает и доводит до высочайшего блеска древнейшие сокровища еврейской тайной традиции. Если бы кто-нибудь захотел объяснить отношение хасидского движения к Святой Земле, лучше всего это можно было бы сделать на его примере: все совмещается в нем и все находит образцовое выражение в его жизни и в его слове. Вместе с тем, мы чувствуем в этом нечто необычное, новое, кажущееся нам связанным странным образом с нашими собственными проблемами и битвами.

Прошло почти сорок лет со дня кончины Бааль Шем Това, когда его правнук раби Нахман собрался совершить путешествие на Святую Землю. Ему было тогда двадцать шесть лет.

Изображая это событие, мы можем обойтись без легенды. Как сообщает нам сам раби Нахман, его ученик и последователь раби Натан записывал шаг за шагом все, что происходило с ним. Этот интерес к его биографии носит своеобразный характер: хотя раби Натан и толкует иное событие как легендарное, он никогда не отступает от фактов.

Еще до того как он объявил о своем намерении, очевидно, даже до того как решение совершить эту поездку созрело, раби Нахман посещает своих родителей в Межибоже, где некогда жил Бааль Шем Тов и где он сам провел свою молодость. Происходит нечто странное. Когда он был ребенком, он имел обыкновение прокрадываться ночами на могилу своего прадеда и просить того помочь ему приблизиться к Б-гу. Но теперь, в ответ на вопрос матери, когда он пойдет на могилу, он отвечает: "Если дедушка захочет встретиться со мной, он сам придет ко мне". В этих словах слышится боязнь того, что прадед воспротивится осуществлению его намерения, ибо когда сам Бааль Шем Тов захотел поехать в Страну, "небеса запретили ему". Но ночью явился ему в сновидении прадед, и утром мать уже знала об этом, хотя Нахман и не проронил ни слова. Позже он лишь обмолвился, что Бааль Шем Тов велел ему отправиться в Каменец.

О его пребывании в этом городе сообщается, что он провел в нем в одиночестве ночь. Евреям было запрещено жить в Каменце, но после этого запрет был снят. Он сам говорил впоследствии, что знающий то, почему Земля Израильская сначала была под властью ханаанцев и лишь потом перешла под власть Израиля ("оболочка должна предшествовать плоду"¹, утверждает он в одном из своих поучений), знает и то, почему он посетил Каменец, прежде чем отправился в Страну. Следовательно, провести ночь в городе, где евреи не жили, прежде чем отправиться в Страну, – было символическим актом, предписанным ему Бааль Шем Товом. До того, как он посетил Межибож, он не знал, что поедет в Каменец. Послал его в Каменец прадед.

По возвращении он произносит в субботу поучение на стих из псалма: "К Тебе прилепилась душа моя, десница Твоя поддерживает меня". Это поучение не дошло до нас, но мы можем догадываться о его лейтмотиве. Тот, к Кому прилепилась его душа с детских лет, – мы знаем, с какой страстью добивался мальчик приобщения к Б-гу, – простер теперь Свою десницу, чтобы защитить его. Но именно тогда умирает его маленькая дочь. Раби Нахман воспринимает это как начало обновления, как неустранимое звено в нерушимой цепи всецело реальных и вместе с тем всецело символических событий.

В канун праздника Пэсах, после омовения в микве², он сказал своему спутнику: "В этом году я непременно буду на Святой Земле". В праздник он произносит поучение на стих псалма: "Путь Твой в море, и стезя Твоя в водах великих, и следы Твои неведомы". Все поняли, что он имел в виду.

Тщетно пыталась жена отговорить его от осуществления его плана. Кто будет содержать семью во время его отсутствия? Пусть позаботится о них родня, отвечает он, или пусть они пойдут прислуживать чужим. Он не замечает слез окружающих его: будь что будет, он должен ехать, большая часть его души уже на Святой Земле, а меньшая должна последовать за большей. Он знает, что бесчисленные препятствия будут подстерегать его в пути, но пока в нем есть дыхание жизни, он рискнет всем и поедет. Впоследствии он рассказывает, что на каждом шагу в своем путешествии он рисковал жизнью.

В учении раби Нахмана, каким позднейшие годы донесли его до нас, восхождение на Святую Землю отождествляется с "препятствиями". Эти препятствия, учит он, имеют большое значение. Они возникают на пути человека, которого томление и предназначение гонят на Святую Землю, чтобы он преодолел их. Ибо они пробуждают и возвышают его волю, и только преодолевая препятствия он удостаивается воспринять святость Страны. Настоящий еврей, то есть тот, который хочет подниматься со ступени на ступень, должен "сокрушать" преграды. Но чтобы выйти победителем из этой борьбы, требуется "святое дерзание", которое радует Всевышнего, ибо Он гордится Израилем. Эта гордость зависит от святого дерзания и упорства еврея, ради которых была воспринята Тора. Чем значительнее человек, тем большие преграды стоят перед ним, а потому от него требуется еще большее усилие, чтобы достигнуть высшей ступени.

После того как раби Нахман объявил о своем решении, его, по-видимому, осаждали вопросами, что побудило его принять это решение. До нас дошли различные ответы, один из которых, например, состоит в том, что он стремился объединить заповеди, которые выполняют только в Стране, с другими заповедями, и сначала в помышлениях – в галуте, а затем в действии – в Стране, выполнять их. Или, что он хочет, усвоив в диаспоре "низшую мудрость", прийти в Стране к "высшей мудрости", которую возможно постичь только на Земле Израильской. Решающим мотивом было, очевидно, стремление войти в соприкосновение с той святостью, что осеняет Страну, соприкосновение, которое делает человека способным и облекает его правом сначала в Стране, а потом в диаспоре осуществить тайное служение и достигнуть вершины своего предназначения. Он объяснял своим ученикам впоследствии, через много лет после своего возвращения: "Помышляя о величии Святой Земли, человек не должен представлять себе духовную сущность, с которой и в галуте можно прийти в соприкосновение". "Я, – сказал он, – подразумеваю просто Землю Израильскую с ее домами и жилищами". В этом ответе находит свое выражение сугубая конкретность восприятия раби Нахмана, конкретность, которую невозможно обнаружить у его предшественников. Именно совершенно конкретная Земля Израильская – Святая Земля. Эта святость, разумеется, познается не извне. В позднейшие годы раби Нахман рассказывает о том, что он слышал от известных людей, приехавших незадолго до этого в Страну. Они говорили ему, что до своего приезда они вообще не могли вообразить себе, что Земля Израильская находится в этом мире. После всего того, что написано в книгах о ее святости, они представляли себе, что это – "совершенно другой мир". Но приехав, они увидели, что Страна на самом деле находится в этом мире, что в ее облике нет ничего существенно отличного от стран, из которых они прибыли, что прах ее такой же, как прах во всем мире. И все же Страна вся пропитана святостью. Это то же самое, что и истинный цадик, который выглядит, как все остальные люди. На самом деле Страна в любом отношении отлична от других стран, даже небо над ней иное, чем над другими странами. Так же и с истинным цадиком: только тот, кто верит в его святость, воспринимает и постигает ее.

Когда все попытки побудить раби Нахмана отказаться от его решения оказались безуспешными, люди прибегли к последнему доводу – у него нет денег на поездку. "Я хочу ехать без промедления, – ответил он. – Будь что будет, даже без денег. Кто-нибудь сжалится надо мною и снабдит меня парой грошей". Увидев, что удержать его невозможно, родственники собрали необходимую сумму и через неделю после праздника Пэсах раби Нахман отправился в Страну в сопровождении спутника. Когда в пути он сделал остановку в одном месте на субботу, ночью явился ему во сне раби Мендель из Витебска, который двадцать лет назад с тремястами своими последователями отправился в Страну и десять месяцев тому назад, в начале того же месяца, умер на Святой Земле. Вот кто явился ему в первую ночь его путешествия! Раби Мендель открыл ему, что, когда он будет плыть на корабле, чтобы укротить волны он должен воззвать к Всесильному, именуя его "Ты", ибо сказано: "Ты владычествуешь над яростью моря, когда вздымаются волны его, Ты укрощаешь их".

Праздник Шавуот застает его на пути в Одессу, в Херсоне. Поучение, которое он высказал, основывалось на посетившем его видении, где прозвучал стих из псалма: "Он превращает бурю в тишину, и волны умолкают". В канун праздника, в ночь, которую он провел, как обычно, бодрствуя, он отправляется со своим спутником в микву. По дороге раби Нахман спрашивает его несколько раз, не слышит ли он каких-либо звуков. Тот отвечает, что ничего не слышит. После продолжительного молчания раби промолвил: "Несомненно, это звуки оркестра". Но спутник понимает: раби слышал раскаты грома, сопровождавшего Синайское откровение.

Евреи до того времени избегали плыть в Страну морем через Одессу, считая этот путь опасным. Он, однако, избирает этот маршрут, и с тех пор тот путь считается безопасным. О нем рассказывают, что такое часто происходит в его жизни: он, так сказать, вырывает жало из вещей, дерзая первым пойти навстречу опасности. Как только корабль оказывается в открытом море разражается буря, волны обрушиваются на палубу. Посреди урагана раби Нахману является душа незадолго до того умершего (неподалеку от Межибожа) юноши и просит произвести исправление его душе. Это одна из многих душ, которые обращаются к нему с такой мольбой.

В Стамбуле его ожидают новые препятствия и трудности. Раби Нахман запрещает своему спутнику раскрывать свое имя. Он страдает не только от турецких властей – это было время египетской экспедиции Наполеона, и все панически боялись шпионов, – евреи тоже изводят его подозрениями и оскорблениями. Тем не менее, он сохраняет свое инкогнито и не только безропотно сносит позор, но сам преднамеренно стремится навлечь его на себя. Если бы тогда, говорит он позже своим ученикам, он не подвергся всяческим унижениям, он остался бы в Стамбуле до конца своих дней. "Прежде чем достигнешь величия, – утверждает он, – надо опуститься до самого низа. Земля Израильская – это величие величия, поэтому прежде чем взойти на нее, надо опуститься до полного ничтожества. Бааль Шем Тов не мог приехать в Страну, потому что был неспособен опуститься до такого ничтожества". Он, раби Нахман, однако, смиряет свою гордыню. Он ходит по Стамбулу босиком, завернувшись в подкладку кафтана, без пояса, без верхнего головного убора (в одной ермолке) и предается всяким дурачествам: устраивает военные игры, в которых одна сторона изображает атакующих французов, а другая – тех, кто подвергается нападению. Эта привычка к самоуничижению и шутовству так укореняется в нем, что позже, в самой Стране, ему трудно освободиться от нее.

В Стамбуле вспыхивает эпидемия чумы. Прошло немало времени, прежде чем он смог продолжить свое путешествие. Из-за близкой французской опасности еврейская община запрещает всем евреям, турецким и иностранным подданным, покидать город морским путем. Раби Нахман не подчиняется запрету и увлекает многих за собой. В пути снова разражается страшная буря, и кажется, что гибель неминуема. Все плачут и молятся, но он остается на своем месте и молчит. Напрасно люди засыпают его вопросами и просьбами, сначала он не отвечает, а потом набрасывается на них: "Замолчите наконец! Как только вы успокоитесь, успокоится и море". Так оно и было. После новых трудностей – на исходе запас питьевой воды – судно прибывает в Яфо. Раби Нахман собирается продолжить свой путь в Иерусалим, ибо Святой Город – цель его устремлений. Он заявляет, что не хочет посещать ни Цфата, ни Тверии, где обосновались хасиды разных направлений, – но его необычный вид вызывает у портовых властей подозрение, что он французский шпион, и ему запрещают сойти на берег. Это происходит за два дня до наступления еврейского Нового года. Капитан собирается пробыть несколько дней в Яфо, но шторм не позволяет бросить якорь. В ответ на вопросы удивленного капитана духовные руководители сефардской общины сообщают ему, что, по преданию, в том месте, где стоит судно, некогда был брошен в море пророк Иона. Они плывут дальше, в Хайфу, и вечером бросают якорь у подножья Кармеля, против пещеры Ильи-пророка. Утром, прочитав на корабле молитву, евреи сходят на берег. Вместе с ними сходит на берег и раби Нахман.

Впоследствии он рассказывает своим ученикам, что как только он ступил на Святую Землю и прошел расстояние в четыре локтя, свершилось все, к чему он стремился. В этом рассказе чувствуется непоколебимая вера в силу, порождаемую соприкосновением со святостью этой земли. Что он имеет в виду, выясняется благодаря другому его высказыванию о достигнутом, сделанному им вскоре после его возвращения. Это высказывание об объединении заповедей, относящихся только к Святой Земле, с другими заповедями. По его словам, он исполнил всю Тору: "Я достиг исполнения всей Торы. Если бы меня даже продали исмаильтянам в дальние страны, где не живут евреи, и если бы в этих странах меня заставили пасти скот и если бы я даже не знал, когда суббота и когда праздники, и не имел бы ни талита, ни тфилин, и не было бы никакой возможности исполнять заповеди, – все же я смог бы воплотить в жизнь всю Тору".

Пополудни в канун еврейского Нового года отправляются они в микву и затем в синагогу, где остаются до вечера. "Счастье твое, – говорит раби Нахман по возвращении на постоялый двор своему спутнику, – что ты удостоился быть здесь со мной". Он велит ему прочесть имена всех хасидов, которые на родине присоединились к нему, и дать ему список с именами их и их матерей, чтобы он вспомнил их на Святой Земле. И охваченный безмерной радостью, он вспоминает их всех – каждого в отдельности.

Но на следующее утро его настроение резко меняется. Непонятное беспокойство пробудилось в нем, сердце его разбито, он ни с кем не разговаривает. Сразу же после праздника начинает он думать о возвращении домой. Он уже не хочет ехать в Цфат и Тверию, ни даже в Иерусалим; он хочет вернуться на Украину. Из Цфата и Тверии поступают приглашения цадиков, до которых дошел слух о его пребывании в Стране, провести с ними праздник Суккот, но он не отвечает им и остается в Хайфе в Судный День и в праздник Суккот.

Некоторое время спустя раби Нахман дает себя уговорить поехать в Тверию, где он заболевает – и это опять-таки событие символического значения Затем мы узнаем о некоем доносчике, чьи козни он расстраивает. Посещение некоторых склепов праведников описывается в несколько сказочных тонах. Он побывал в пещере, где был похоронен ребенок и которую никто не посещал, потому что, по слухам, в ней обитали змеи. После этого все стали безбоязненно посещать пещеру. В этом случае раби Нахман тоже выступает как первопроходец.

Один из уважаемых людей в тверианской общине осаждал его просьбами открыть ему тайную цель его прибытия в Страну. Он не сомневался в том, что раби Нахман намеревался совершить таинство служения Б-гу. Он просил его открыть ему, в чем оно заключается, и обещал прийти ему на помощь всеми своими силами. Когда раби Нахман отказывается, он умоляет его поведать ему хоть что-то о своих открытиях в Торе. Но как только раби начинает рассказывать о тайне четырех стран света на Земле Израильской, у него из горла хлынула кровь и ему пришлось прервать свой рассказ, ибо "Небеса противятся этому".

В Тверии вспыхивает эпидемия чумы. Раби Нахман выбирается через пещеру подземными ходами в Цфат. В поисках места на судне, чтобы возвратиться на родину, он набредает на турецкий военный корабль, который они принимают за торговое судно. Слишком поздно обнаруживают они свою ошибку. Претерпев жестокие лишения и пережив всевозможные приключения, они добираются до Родоса, где принимают участие в Пасхальном седере местных евреев. Оттуда они едут через Стамбул и Валахию домой. По прибытии на родину раби Нахман высказывает во время субботней трапезы поучение на тему стиха из "Книги Ишайи": "Будешь ли переходить через воды, Я с тобой". Это поучение завершается словами: "Я с тобой. Смотри, чтобы ты стал сосудом, называемым "я". Он дает понять своим хасидам, что в странствии по водам он стал сосудом, что зовется "я".

Из этого можно понять, что в дальнейшем, за то время – немногим больше десятилетия, – которое ему осталось прожить и за которое он создал свое учение и, можно сказать, – свою песнь, он снова и снова, пусть только намеками, передает своим ученикам постигнутое им на Святой Земле. Например, он рассказывает, что до того, как предпринял поездку в Страну, он не знал, что такое спокойный сон, ибо как только он засыпал, обступали его "шестьсот тысяч" букв Торы – как если бы Тора снова распалась на великое множество букв. Но с тех пор как он побывал в Стране, он перестал страдать этим расстройством, ибо теперь обретенное им целое никогда не распадается и не превращается в хаос. Или: в молодости он был очень вспыльчивым, хотя и пытался бороться с собой. Однако отказаться от дурного качества не значит еще действительно преодолеть его: для этого надо всю силу страсти, которая таится в дурном качестве, обратить во благо, не только перестать ненавидеть, но полюбить со всей силой, таящейся в ненависти, то, что ранее казалось ненавистным. И он достиг этого на Земле Израильской. То же относится и к его поучениям. Поучения, преподанные им до посещения Страны, так же далеки от поучений, которые зародились после этого, утверждает он, как Запад от Востока. Только поучения, произнесенные им после возвращения из Святой Земли, велел он внести в книгу. Более ранние он запретил записывать.

Еще глубже помогают осознать перемену, которой он обязан Стране, высказывания, сделанные им за девять недель до кончины, в канун Девятого ава³. Незадолго до этого он переселился в новое жилище, свое последнее жилище. Он смотрел из окна в сад и на лежащее за ним кладбище – место захоронения тысяч жертв большой казацкой резни. Он не мог оторвать своего взора от кладбища и говорил о том, как хорошо покоиться среди мучеников. Это была его первая проповедь в новом жилище. Собрались многие хасиды, его старые приверженцы и те, кто лишь недавно присоединились к нему. Он вошел и освятил вино. Был он страшно слаб и говорил с трудом. После освящения вина он не вернулся, как обычно, в свою комнат), но продолжал сидеть за столом. Начал он свою проповедь едва слышным голосом. "Зачем вы съехались ко мне? – промолвил он. – Я ведь ничего теперь не знаю, я ведь теперь простак". Он возвращался к этой мысли снова и снова. Потом он заметил, что память о посещении Святой Земли – единственное, что еще поддерживает в нем жизнь. И как только он произнес эти слова, пробудилась в его душе Тора, вдохновение вознесло его, и он начал говорить о том, что от цадика в таком состоянии опрощения ко всем простодушным в мире приливает жизненная сила. Источник жизненной силы, однако, находится в Стране, которая еще до Откровения, еще до того как Израиль вошел в нее с Б-годанной Торой, была "сокровищницей незаслуженных даров", страной Милости. Ею держится мироздание в период между Творением и Дарованием Торы. Здесь в сокровении пребывала Тора. Десять заповедей были сокрыты в десяти речениях, которыми был сотворен мир. Это Тора, по которой жили праотцы в Стране. Ее называют дерех эрец, земным путем, то есть путем праведной жизни вне Откровения. И в самом деле, оно есть путь к земле, к Земле Израильской. Так как сила десяти речений, которыми был сотворен мир, таится в Стране и праотцы жили этой силой, мог Израиль, которому Б-г как "Своему народу" явил "силу деяний Своих", вступить в Страну после того, как ему были открыты десять заповедей. Поэтому завоевание Страны Израилем суть встреча и сочетание Творения и Откровения. Чтобы подготовить это завоевание, Ханаан должен был сначала находиться под властью язычников, прежде чем перешел во владение к Израилю. Но именно поэтому народы не могут сказать Израилю: "Вы – грабители, потому что вы завоевали страну, которая не принадлежит вам". Разумеется, так обстоит дело лишь до тех пор, пока Израиль заслуживает этого, пока он освящает сотворенную Землю святостью исполняемой им Б-гооткровенной Торы. Только тогда он имеет право оставаться в своей Стране. Но как только Израиль отправляется в изгнание, Страна снова возвращается в состояние, когда Тора сокрыта, и сохраняют силу только десять речений, которыми был сотворен мир, – состояние "незаслуженных даров", чистой милости. Этой силой Страны живет цадик, когда проходит через состояние опрощения, и от нее вливается в него жизненная сила, которая притекает ко всем "простакам" мира, не только Израиля, но всех народов. Именно поэтому он должен на некоторое время переходить в это состояние. Поэтому в глубочайшем нисхождении содержится семя восхождения. И это верно в определенном смысле и в определенной мере для всех людей, для людей духа и простых людей, – ни один человек не лишен источника жизненной силы, если он сам не уклоняется от восприятия ее. Поэтому главное – не отчаиваться! "Отчаяния не существует! – восклицает раби Нахман. – Не отчаивайтесь! Заклинаю вас, не отчаивайтесь! Чего нам стыдиться? Разве весь мир не был сотворен ради нас?!"

Раби Нахман не поехал во второй раз в Страну. За три года до своей смерти он сказал, что страстно желает поехать снова на Святую Землю и умереть на ней, но опасается того, что скончается в пути и никто не придет на его могилу и не позаботится о ней. "Я хочу, – сказал он в другой раз, – остаться с вами". Но абсолютно все было для него проникнуто духом Страны. "Мое место, – имел он обыкновение говорить, – Земля Израильская: куда бы я ни ехал, мой путь ведет только на Святую Землю".

Говоря о святости Страны, он впадал иногда в столь глубокий экстаз, что был близок к смерти.

Раби Нахман из Браслава не принадлежит к тем хасидам, которые, как раби Мендель из Витебска и его спутники, своим переселением в Страну предвещают ее заселение заново. Он не начинает в этой сфере, как в своих необычайных рассказах, новую эпоху. Но будучи великим восприемником традиции, он вложил все ее богатство в свое прославление святости Страны и нашел для этого новую форму. Во всей еврейской литературе никто не прославлял Страну так разнообразно и с такой последовательностью.

Страна Израиля – изначальная точка сотворения мира, его краеугольный камень. И она – прообраз грядущего мира, в котором будет царить добро. Она – средоточие духа жизни, и поэтому обновление мира посредством жизнетворного духа тоже будет исходить от нее. И она – источник радости, подлинной мудрости и совершенной музыки. В ней представлен союз между небом и землей. От нее исходит полнота веры, ибо здесь, как нигде в мире, можно устремиться навстречу свету Бесконечного и быть осиянным Его светом. С нее начинается исправление мира во имя торжества справедливости в нем, обуздание гнева и жестокости. Это – обитель мира, в которой примиряется противоположность Милости и Силы и раскрывается единство Б-га. Здесь устанавливается мир в душе человека, "в костях его", мир между людьми, от нее мир приходит в мир. Раби Нахман повторяет слова Талмуда, что все другие страны получают небесную эманацию через посланцев, через "верховных князей", а Земля Израильская – непосредственно от Б-га. Поэтому столь трудно другим народам продвигаться к единству, тогда как Израиль включен в аспект Всевышнего, который он, Израиль, выражает словами: "Ты Един". Из Земли Израильской единство придет в мир человека. Поэтому Земля Израильская – это как бы Сама Шехина, Б-жественное присутствие.

Страна Израиля – возвышеннейшая из всех стран, но она же – нижайшая. Ханаан означает "покорность", ибо сказано: "И кроткие унаследуют землю" (Псалом, 37:11). Возвышеннейшая страна покоряется в нижайшем смирении, и ее прах учит науке смирения. Поэтому она станет средоточием воскресения мертвых. Поэтому также Израиль все еще не вернул себе Страну. "Из-за надменности своей мы еще не вернулись в Страну". Раби Нахман особо подчеркивает: не потому, что тех (то есть врагов) много, но – а нашей погони за почестями и тщеславия нашего мы не можем попасть в свою Страну. Препятствие заключено в нас самих.

Однако прах Земли Израильской обладает также и "притягательной" силой: он "притягивает" людей к святости. Существуют две противоборствующие силы праха: прах Земли Израильской, который влечет к святости, и прах мира сего, который влечет к "изнанке", к "Другой Стороне", к стихие, полярно противоположной святости. Этот нечистый прах, однако, способен уподобляться чистому праху и принимать вид чистого праха, влекущего к святости. "Ибо в этом мире все смешано и перепутано". На самом деле это не что иное, как опутывающая и завлекающая, принуждающая сила. Говоря современным языком, существует двоякая власть земли над человеком. Земля может оказывать на человека, который осел на ней и служит ей, освящающее влияние, привязывая его к присущей земле святости, и тогда дух человека обретает опору, крепость и поддержку в силе земли. Она может также увлечь человека вниз и подстрекать его, возбуждая силу его воображения восстать против духа, она может отрицать высшие силы и приписывать себе самой единственную власть. Чистота и нечистота, освящающее и оскверняющее действие противостоят друг другу в самой сущности земли, как и везде во всем мироздании. Чистая и освящающая сила земли "выставлена напоказ" в Земле Израильской.

Средоточием воскресения мертвых станет, как упоминалось, Земля Израильская. Поэтому здесь могила обретает свою подлинную сущность, только здесь место совершенного погребения. До нас дошло предание, объясняющее, почему человек был осужден умереть: потому что в результате первородного греха змеиная отрава проникла в силу нашего воображения, и от этой скверны мы можем очиститься полностью только со смертью тела. При правильном умирании и правильном погребении эта проникшая в нас нечистота изгоняется, и в обновленном мире возникает новое тело. Но все это достигает своей полноты только на Земле Израильской. Ибо преодоление силы, загрязняющей воображение, происходит через веру. Сила же веры снизошла на эту страну, живет и действует в ней. Авраам, отец веры, первым открыл эту святую силу, когда для себя и для своих потомков приобрел в вечное владение пещеру Махпела.

Здесь, на Земле Израильской, происходит очищение силы воображения через веру. Недаром созвучны слова адама (земля) и медамэ (коах медамэ – сила воображения). Земля наделяет силу воображения полнотой элементов, но и очищение силы воображения через веру не может произойти иначе, как при помощи освященной земли, а здесь, в Стране, земля освящена. Во всех других странах искры веры проникли в искаженную нечистотой силу воображения. Поэтому уже о наших предках говорится (Исход, 13:17), что Б-г вывел их и, Египта не через Землю Филистимскую, кратчайший путем, но заставил их бродить по пустыне, чтобы они повсюду, где очи проходят, овладевали искрами веры и очищали силу воображения. Так удостаиваются они затем в земле Израильской обрести полноту очищенной силы воображения и полноту святой веры.

Но все это – и значение святости Страны, и трудности, встающие перед человеком, который действительно хочет добраться до нее, – имеет еще более глубокий смысл.

Так как здесь, на Земле Израильской, вера имеет обитель совершенства, так как здесь действительно находятся "небесные врата", где встречается вышнее и дольнее, и “чрез них можно снаружи проникнуть вовнутрь – те что снаружи, соединяются с теми, что внутри", – поэтому с нее начинается "исправление всех миров и исправление всех душ". Ибо это исправление на пути к совершенству вырастает из того, что силы человеческие в полном самозабвении целиком отдаются свету Бесконечного. Это не может произойти нигде, кроме как на Земле Израильской, нигде в мире человек не может так вбирать всем своим существом свет и растворяться в нем. Но для того, чтобы воспринять свет, надо исправить предназначенные для него сосуды. И опять-таки только святость Страна может привести с такому исправлению-совершенствованию. Поэтому так трудно попасть в нее: для этого вначале надо исправить сосуды, но удостоиться этого возможно опять-таки только на Святой Земле. Первое зависит от второго, а второе от первого. С чего начинать в этом круге противоречий? Поэтому, чем значительнее человек, тем больше препятствий встречает он. И поэтому тот, кто рискует своей жизнью, чтобы добраться до Страны, прорывает замкнутый круг. Он привлекает к себе свет святости Страны, еще находясь за ее пределами, и этот свет придает ему силы преодолевать препятствия, создаваемые злыми силами (клипот), "нечистых оболочек". Сосуд духа исправляется и доводится до совершенства, и тогда он способствует исправлению всех миров и всех душ.

Когда сыны Израиля приняли Тору и вошли в Страну, они удостоились того, что сделали явной святость Страны, до тех пор скрытую. Когда они согрешили против ставшей явной святости Страны, не выполнив заповеданное им в Откровении, и, в конечном счете, должны были оставить Страну, ее святость снова стала сокрытой и с тех пор проявляется незримо. "Земля Израильская в своей святости теперь существует благодаря незримой Торе и незаслуженной милости. И поэтому мы каждый час ожидаем возвращения в свою Страну. Ибо мы знаем: ныне тоже вся Страна наша, но эта истина совершенно сокрыта".

Хотя Ситра-ахра ("Изнанка") похитила у нас нашу Страну, мы силой молитвы провозглашаем свое притязание: "Страна принадлежит нам, ибо это наш наследственный удел". И пока мы заявляем свое притязание, в соответствии с Б-жественным Законом власть "Изнанки" не имеет законной силы. Но как снова вернуть себе Страну? Каждый израильтянин имеет свой удел в Стране, каждый израильтянин может внести свою лепту в ее освобождение. В той степени, в какой он сам себя освящает и очищает, удостаивается он права завладеть частицей Страны. Так можно овладеть святостью Страны...

Однако тот, кто удостоится поселиться на Земле Израильской, не должен забывать ни на миг о великом сиянии, которое исходило от Страны в древности. Он должен знать, что это было сияние вечной святости. И если кажется, будто ее светоносная сила исчезла, святой след все-таки остается. Взирая на него, мы постоянно надеемся и уповаем, что "новый свет воссияет над Сионом".

Земля Израильская – скудная и униженная страна, но она – надежда мира. К тому, кто поселится на ней и вступит в общение с ее святостью, чтобы содействовать избавлению мира, к тому устремится к проникнет в его кажущуюся печальной жизнь несравненная красота высших миров, вожделеющих соединиться с дольними мирами. Он будет есть один лишь "хлеб с солью", но этот хлеб – хлеб Страны... "На Земле Израильской хлеб столь приятен на вкус, словно все яства на свете содержатся в нем. Как сказано: "...Землю, в которой не в скудости будешь ест, хлеб твой и ни в чем не будешь иметь недостатка".

В одной из своих историй раби Нахман рассказывает о сапожнике-простаке, который за трапезой вкушает сухой хлеб – словно это хала с приправой, потом – как сочное жаркое, наконец, – как праздничный пирог: ни в чем нет у него недостатка. Разве его фантазия не возносит его над убожеством его существования, разве не позволяет ему его вера насладиться тем, что сокрыто в пище, ниспосланной ему Всевышним? Раби Нахман, который, как все учителя хасидского учения, неустанно восхваляет мудрость и непорочность простодушия и бесхитростности, указывает на то, что праотец Иаков, во владение которому была дана Земля Ханаанская (собственно, среди праотцев он и есть главный "получатель”, потому что ни один из его сыновей не лишился своей доли и все они вместе представляют народ Израиля), был назван "непорочным, цельным человеком". О Земле Израильской раби Нахман сказал, что она – сама непорочность, а это означает, что она – истинная мудрость, ибо истинная мудрость заключается в том, чтобы в ломте хлеба вкушать все яства земли и чтобы опознать в жалком клочке Земли Небесные Врата.