Константин I Великий и зарождение нового культа Императора.

Личность Императора Флавия Аврелия Валерия Константина (306-337 ) в истории Римской Империи занимает один из ключевых моментов. Подобно тому, как в конце I века до н.э. Гай Юлий Цезарь заложил основы Римской Империи и прекратил существования Республики, так и Константин начал воплощение Христианской Римской Империи, покончив с многовековым политеистическим миром. Но что сподвигло нового Императора Рима, продолжателя государственных дел Диоклетиана, изменить саму религиозно-идеологическую культуру Империи и дать свободу тому обществу, которое уже более двух веков было «занозой» всей древнеримской религии?

Возможно, прежде чем изучать христианские дела Константина стоит обратить внимание на его прежние религиозные взгляды, которые уже были обращены к монотеизму. Однако не Бог Авраама первоначально интересовал Императора, а монотеистический культ Непобедимого Солнца.

В римском мире этот культ был официально введён Императором Луцием Домицианом Аврелианом (270-275) и заключал в себе почитание единого бога, как спутника и хранителя Императора. Символом этого культа на монетах стали короны, лучи которых исходи от образа монарха[57]. Императоры теперь были не только божественными личностями, но и находились под покровом Непобедимого Солнца озаряющего их своими лучами.

Этому культу единого бога Солнца поклонялся и покровительствовал Константин. С самого начала он уже был настроен на монотеистическую религию, и принятие христианства не являлось для него чем-то несуразным. Образ Единого и Истинного Бога, ранее воспринимавшимся Константином в виде Непобедимого Солнца, выразился в новом Боге – Иисусе Христе. Чудесная история с лабарумом и победа над узурпатором Максенцием у Мульвийского моста (312) ещё более уверила Императора в том, что христианский Бог имеет силу, а значит сможет помочь ему и в объединение Империи.

Однако, даже начав покровительствовать новой религии и новому богу, Константин не отказывался и от старых культов. Он так же, как и раньше, продолжал изображать на монетах Непобедимое Солнце и до самой смерти являлся Верховным Понтификом официального римского пантеона[58].

Кроме этого «тринадцатый апостол» не изменился ни в поведении, ни в политических методах присущих римским Императорам-политеистам. Он также, как и его предшественники, жестоко распрощался с теми, кого считал лишними. Так, в 324 году, он приговорил к смерти своего бывшего соправителя Лициния, вместе с которым в 313 году подписал Медиоланский эдикт о веротерпимости, а в 326 году убил свою жену Фавсту и своего родного сына Криспа.

Однако в глазах христиан все эти жестокие деяния не имели ничего греховного и ужасного. Для них Константин был самым благочестивым и праведным Императором за все года существования Римской Империи и христианства. Тот образ, который до сих пор несёт за собой Император Константин, являлся видением не настоящей личности Августа, а идеалом христиан, для которых монарх стал освободителем из уз катакомб и страшных гонений. Этот же образ и лёг в основу нового культа Императора – христианского образа благочестивого царя.

Чтобы понять, каким теперь видели идеального Императора граждане Империи, а также каким его изображали христиане основываясь на личности Константина, стоит обратиться к труду отца церковной истории Евсевия Кесарийского «О жизни блаженного василевса Константина».

С самого начала своей книги Евсевий делает акцент на том, что Константин является не просто Императором Рима, но «другом Всецаря – Бога» [59]. В сравнение с Константином историк ставит ещё одного друга Господа - пророка Моисея. Сравнивая эти две исторические личности, Евсевий указывает на схожесть их биографий.

Как «Моисею, бывшему еще младенцем» Господь дал возможность «получить воспитание в самых чертогах, на груди тиранов, и научиться у них мудрости», так и Константин – по словам Евсевия – «сидел во внутренних, принадлежавших тиранам, покоях» [60]. Историк описывает картину того, что оба друга Господа Бога прожили своё детство в логове змея, однако богоизбранность и благочестивая душа не дала им очернить себя. Евсевий даже упоминает отца Константина – Констанция Хлора, с которым «соревнование…призывало сына к подражанию ему в доблестях, потому что отец…был одним из славнейших наших автократоров» [61].

Однако не только в детстве отец церковной истории уподобляет Константина Моисею. Продолжая описывать биографию Императора, в частности победу над Максенцием у Мульвийского моста, Евсевий пишет, что «как во времена Моисея и благочестивого некогда народа еврейского, Бог ввергнул в море колесницы фараона и войска его, и в Чермном море погрузил отборных всадников тристатов (Исх.15:45), так, подобно камню, пали в глубину Максентий и бывшие с ним гоплиты и копьеносцы» [62].

Такое сравнение Константина с ветхозаветным героем было не единичным случаем. В последующее время образ Императора очень часто стал вставать в сравнение с другими Божьими друзьями-царями – Давидом и Соломоном. Так, например, когда в 451 году святым Императором Восточно-Римской Империи Маркианом (450-457) был созван Четвёртый Вселенский Собор в Халкидоне, его участники славословили Августу словами: «Маркиану, новому Константину, новому Павлу, новому Давиду, многая лета! Давиду — императору! Господи, жизнь ему благочестивому, новому Константину, новому Маркиану!» [63]. Из этого отрывка, кроме того, что Императора именуют ветхозаветным царём Давидом, мы также видим, что сам Константин становится в последующие века образом идеального римского монарха. Ему самому уподобляют следующих за ним Августов.

Продолжая же говорить о биографии Константина в труде Евсевия Кесарийского, интересно будет заметить, что не только с Моисеем сравнивает историк Императора. Отец церковной истории ставит Константина в сравнение ни с кем иным, как с Александром Великим – идеальным правителем всего эллинистического мира, которому, как было изучено во второй главе, уподоблялся эталон Римской Империи – Октавиан Август. Однако на этот раз македонский государь становится ниже римского правителя и представляет собой антигероя, который являясь победителем бесчисленных племён «как молния, шел путем крови и беспощадно обращал в рабство все города и народы» и «не достигнув еще и мужского возраста, устремился к пирам и пьянству, а потому нашел раннюю смерть» [64]. В противовес же идеалу эллинистического монарха Евсевий ставит Константина, который «только начал управлять в тех летах, в которых Македонский умер, и жил вдвое больше последнего» и «разливая светлые лучи благочестия до концов всей Ойкумены, до последних пределов Индии… он держал под своей властью всех местных правителей…, которые охотно, с любовью и радостью посылали ему свои дары…и воздвигали статуи…и провозглашали, как единственного над всеми автократора» [65].

Частично упомянув о власти Константина над местными правителями, а также идеей Ойкумены[66], стоит поговорить о видении Евсевием Императора не только, как друга Божьего, но также как и личности, которая несёт свет Божий на всю территорию государства ромеев.

Говоря о победе Константина над Максенцием Евсевий пишет, что «освободившись от прежних зол и светло веселясь по случаю великих торжеств, они (народ – АБ) прославляли доблестного победителя, богопочтителя и общего благодетеля; все единогласно и едиными устами сознавались, что Константин, по благодати Божьей, сияет для людей общим благом» [67]. Подобно тому, как Октавиан в своё время спас Империю от Гражданской войны и принёс мир и процветание всему государству ромейскому, так и «тринадцатый апостол» подарил спокойствие и гармонию римскому миру. А главное дал свободу последователям истинной веры и демонстративно засвидетельствовал свою личную причастность к учению Иисуса, установив величественную статую себя самого с крестом «среди царственного города (Рима – АБ) …и начертал определенно и неизгладимо, что сие спасительное знамя (крест – АБ) есть хранитель римской земли и всего царства» [68].

Но не только хранителем римской земли и всего царства был теперь Император Римский. Он также был и светом для всей Ойкумены – солнцем, с которым его сравнивает Евсевий говоря «как солнце, восходя над землей, щедро проливает на всех лучи своего света, так и Константин, вместе с восходом солнца выходя из царского дворца и не отставая от небесного светила, обильно проливал на всех встречавшихся светлые лучи своей благотворительности» [69]. Такое сравнение с солнцем возможно имеет связь с культом бога Непобедимого Солнца поскольку что в нехристианской, что в христианской форме, образ солнца являлся главным символом Императора Рима, и лучами этого бога света светил божественный Август и освящал все территории Ойкумены.

С этой же мировой римско-эллинистической территорией христиане сравнивали ещё одну Вселенную, главой которой был ещё один монарх, «Царь царей» - Иисус Христос. Властелин, которому подчинялся сам Римский Император, бывший сам когда-то богом воплоти. О межличностных отношениях Бога, Церкви и Императора, а также уподобление Римской Империи-«Ойкумене» самому «Царству Небесному», Евсевий Кесарийский также посвятил несколько слов.

Ранее над Римским Императором, бывший самим богом, никто не властвовал. В I веке, как было изучено во второй главе, монарху свыше покровительствовали Гении – духи-хранители. К концу III века, как мы уже знаем, в римской культуре появился новый монотеистический культ – культ единого бога Непобедимого Солнца, который хоть и был внеземным богом, но не имел никакой власти над личностью Императора. Он также, как и в I веке Гении, был всего лишь покровителем монарха, но не Властелином над ним.

С пришествием же христианства и принятием его Константином иерархическая роль Императора была вынуждена опустить свою планку. Монарх теперь не был богом воплоти. Над ним царствовал отдельный бог, который не был, как бог Непобедимого Солнца, духом-покровителем Императора. Он был Судьёй и Властелином, который имел право судить монарха после смерти его. Однако новый бог не был страшным судьёй, которому было присуще только суды, в том числе над самим Императором. Нет. Новый и Истинный Бог был также и покровителем монарха Рима. Только теперь Император должен был отчитываться пред Богом, что ранее никогда не было. Общение монарха с Господом и Его Церковью имело в христианском образе правителя большую роль. Такую же, как в своё время, видение народом Императора богом во плоти.

Выстраиванию отношений между Августом, Богом и Церковью способствовало желание и решение Константина не только дать свободу христианам, но также и лично принимать участие в решение внутренних проблем Тела Христова. Главным же действием со стороны Императора стало решение созвать собрание всех епископов со всей территории Римской Империи, а также её зарубежья. От его имени были разосланы письма к священнослужителям Кавказа, Армении, Персии, Босфорского царства[70]. Такое массовое собрание всех христиан заслуженно получило в истории Церкви именование Вселенский Собор, который подразумевал под собой созыв учеников Христа со всей планеты.

Председательскую и главенствующую роль на Соборе занимал его учредитель – Римский Император. Присутствие Августа Евсевий описывает со всей красотой и торжественностью: «То был будто небесный ангел Божий, которого торжественные одежды блистали молниями света, которого порфира сияла огненными лучами и украшалась переливающимся блеском золота и драгоценных камней. Таково было украшение его тела. А душа его, очевидно, украшена была благоговением и страхом Божьим, это выражалось в поникшем его взоре, румянце на его лице, и движениями его походки… он превосходил окружавших себя и высотой роста, и красотой вида, и величественной стройностью тела, и крепость непобедимой силы, и все это, в соединении с ласковостью его нрава и кротостью истинно царской его снисходительности, лучше всякого слова выказывало превосходство его разума» [71].

Такое пафосное описание Константина походило на описание явленного на землю внеземной личности – «небесного ангела Божьего», как пишет Евсевий. Являясь не только посредником и учредителем Собора, Константин также занимал роль судьи, который одобрял решение священников, либо предлагал пересмотреть дело. От слова Августа зависел весь ход собрания.

Важная роль Константина в решениях проблем и вероучений Церкви, созыв от его имени самого Собора, уподобляла его на главу всего Собора – главу всех христиан, главу всех священнослужителей. А быть главой священнослужителей, значило быть первосвященником пред Господом Богом.

Мысль о роли Константина, а также последующих Императоров, как первосвященнике была заложена в словах самого «тринадцатого апостола» о которых пишет Евсевий: «угощая некогда епископов, Константин справедливо сказал, что и сам он епископ: «только вы — епископы внутренних дел Церкви, а меня можно назвать поставленным от Бога епископом дел внешних» [72]. О своём интересе и важной роли в решение богословских дел Церкви Император также свидетельствовал в послании обращённым к Арию и Александру Александрийскому в котором он пишет, что «призвав на помощь божественное провидение, объявляю свое право быть посредником в вашем недоумении и как бы покровителем мира между вами» [73].

Такая решающая и посредническая роль Императора в жизни Церкви являлась символом близкого общения Церкви и Императора, а главное его связи с самим Богом. Император теперь не представлялся богом, как таковым, но являлся его представителем в Церкви. Такая представительная роль Константина, согласно рассказу Евсевия, была продемонстрирована не только на Соборе, но также и за торжественным столом по случаю двадцатилетия Августа, когда «одни из них (епископов - АБ) возлегли вместе с василевсом, а другие разместились на скамьях по обеим сторонам палаты. Казалось, что это был образ царства Христова, и случившееся походило на сон, а не на действительность» [74]. Представление образа Царства Христова, когда во главе стола сидит сам Константин-Христос очень ярко демонстрировала всю церковную роль Императора – наместника и представителя Иисуса в Церкви и на земле.

Эпоха Константина I Великого, а также Диоклетиана, стала переходным периодом, который изменил культурно-религиозный образ Римского Императора. Введение Диоклетианом восточных царских почестей с приветствием правителя падением ниц, и принятие христианства Константином, в котором Август являлся не просто монархом, а самим посредником между Богом и народом, не ослабило культ Императора, а наоборот только усилило его. Блеск же и величие всей божественной роли Христианского Императора было явлено в IV-VI веке, когда религия Иисуса Христа стала главной верой Римской Империи, а Император стал ещё более влиятельной религиозной личностью, чем он был во времена политеизма. Этому, а также «золотому» Императору Юстиниану I Великому, будет посвящена следующая глава.