Молотов хотел 18.6 говорить с фюрером». 1 page

Одна фраза...

Но эта фраза, достоверно фиксирующая факт предложения Сталина Гитлеру о срочном визите Молотова в Берлин, полностью переворачивает всю картину последних предвоенных дней!

Полностью!

Впервые этот феноменальный факт, ранее как-то ускользавший от моего внимания, я обнаружил в блестящем исследовании Арсена Мартиросяна: «Трагедия 22 июня: Блицкриг или измена? Правда Сталина» (М.: Яуза, ЭКСМО, 2006), за что я ему весьма признателен.

Так вот, не исключено, что дата 18 июня — как предлагавшаяся Сталиным, но отклоненная Гитлером — указана Гальдером по факту его осведомления, но само предложение Сталин сделал 17-го к вечеру, после некоего знаменательного разговора с Меркуловым и Фитиным, о котором — чуть позже.

После отказа Гитлера не надо было быть Сталиным, чтобы сделать тот же вывод, который сделал и полковник Захаров и который можно сформулировать в четырех словах: «со дня на день».

И Сталин поручает Наркомату обороны обеспечить срочную и эффективную воздушную разведку приграничной зоны с немецкой стороны. И подчеркивает, что разведка должна быть проведена опытным авиационным командиром высокого уровня. Возможно, он дал такое задание командующему ВВС РККА Жигареву, побывавшему в кабинете Сталина с 0.45 до 1.50 17 (собственно, уже 18-го) июня 1941 года, а уж тот позвонил в Минск Копцу.

Мог ли Копец выбрать лучшую кандидатуру, чем полковник Захаров?

С другой стороны, Сталин поручает Берии обеспечить немедленную и без помех передачу собранной этим опытным авиатором информации в Москву.

Вот почему Захарова на всем маршруте его полета, в зонах нескольких пограничных отрядов, под каждым кустом ждал пограничный наряд, даже не спрашивая — что это за самолет сел в пограничной полосе. Он ведь садился на «подходящих площадках» не по собственной инициативе. Ему, безусловно, было заранее сказано, что все сведения в реальном масштабе времени надо периодически передавать через пограничников, делая посадки через 30—50 километров.

Причем обязательно периодически, а не один раз в конце полета! Потому что, во-первых, время не ждало! В реальном масштабе времени сведений от Берии ждал сам Сталин. При

скорости «У-2» (позднее переименованного в «По-2») примерно в 120—150 километров в час фактор времени на 400-километровом маршруте уже был значимым.

А во-вторых... Во-вторых, Захарова в какой-то момент немцы могли и сбить. И тогда хотя бы часть оперативной информации до Сталина все равно через Берию дошла бы.

Она же дошла вообще полностью. И уже к вечеру 18 июня Сталин знал точно и окончательно: война на носу.

Возможно, впрочем, что приведенную мной реконструкцию событий надо кое в чем изменить (особенно если Захаров летал не 18-го, а 17-го), то есть, возможно, вначале был полет Захарова, а уж после него — обращение Сталина к Гитлеру. Возможно и параллельное совмещение этих событий. Но несомненна их взаимосвязь и взаимная обусловленность в реальном, подчеркиваю, масштабе времени.

Поняв, что Гитлер решился-таки на войну с Россией, Сталин немедленно (то есть не позднее вечера 18 июня) начал отдавать соответствующие распоряжения НКО, НК ВМФ и НКВД.

Это не могло не быть так или иначе замечено чужим глазом, что подтверждается и в записке Сталину, Молотову и Берии, направленной Меркуловым 21 июня 1941 года.

Записка содержала текст беседы двух московских иностранных дипломатов, состоявшейся 20 июня. Точные данные относительно их гражданства в тексте записки, опубликованной в сборнике «Секреты Гитлера на столе у Сталина», Служба внешней разведки изъяла даже в 1995 году! Однако нам сейчас важен сам разговор, часть которого я ниже привожу:

«...............: Когда приехал ваш генерал-лейтенант?

...............: Вчера. Он видел Тимошенко и Жукова.

...............: <...> Вы с ним были?

...............: Я с ним был.

<…>

...............: Но он ничего не спрашивал? Тимошенко знал, что он от вашего генерала подходящего ответа не получит... А здесь все беспокоятся — война, война.

...............: Да. да. Русские узнали».

Да, русские узнали!

И узнали заблаговременно потому, что усилия множества крупных и мелких разведчиков, предпринимаемые в последние месяцы, увенчал личный зондаж Сталина!

В свете этого зондажа в истинном свете выглядит и Заявление ТАСС от 14 июня 1941 года о том, что «по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского Пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы...»

Сталин Заявлением ТАСС от 14 июня как бы предварял, свое последующее предложение Гитлеру о немедленной посылке в Берлин Молотова.

То есть это была первая фаза зондажа.

Предложение о срочном визите Молотова было второй фазой.

Отказ Гитлера стал «лакмусовой бумажкой».

Полет Захарова и сведения от него, принятые пограничниками Берии и немедленно переданные последним Сталину, поставили последнюю точку.

Теперь надо было немедленно дать указание Тимошенко, Жукову и наркому ВМФ Кузнецову о срочном приведении — без особого шума — приграничных войск и флотов в боевую готовность и ждать развития событий.

Поскольку они нарастали, 21 июня Сталин санкционировал вторую директиву.

То есть, как и утверждали ранее Юрий Мухин и Арсен Мартиросян, первая директива о готовности к нападению была санкционирована Сталиным вечером 18 июня — сразу после полета Захарова.

Я подчеркиваю, что то, что читатель прочел, я не могу подтвердить чем-либо кроме того, что уже сообщил. Реконструкция событий с 14 июня, когда было опубликовано сообщение ТАСС, под вечер 18 июня, когда полковник Захаров прилетел в Белосток, есть итог прежде всего логического анализа, который дался мне непросто. Он растянулся на, пожалуй, пару лет и завершился лишь в ходе работы над этой книгой. И уж пусть сам читатель делает вывод о достоверности моей реконструкции.

Лично я считаю, что она полностью отражает то, что и происходило на самом деле. А при этом выявляет истинную роль Сталина и Берии в те дни. Они-то в тот час оказались полностью компетентными — каждый на своем уровне. В отличие от очень многих других.

Причем Берия в это время дважды оказался на высоте: во-первых, как организатор «муравьиной» разведки погранвойск, обеспечившей сбор стратегически важной и абсолютно достоверной (в целом) информации, а во-вторых, как организатор оперативной передачи Сталину сведений Захарова.

Есть и другие, косвенные, впрочем, подтверждения моей реконструкции.

Так, адмирал Кузнецов в своих мемуарах «Накануне» пишет:

«...Сообщение ТАСС от 14июня звучит особенно нелогично теперь, когда мы знаем, как отреагировал на него Гитлер. 17 июня, то есть буквально через три дня, он отдал приказ начать осуществление плана «Барбаросса» на рассвете 22 июня. Просматривая сводки с флотов, можно убедиться в повышенной активности немцев на море именно с этого рокового числа — 17 июня...»

Однако тут как раз все логично! Если сообщение ТАСС было зондажным (а оно таковым и было), а 17-го была проведена вторая фаза сталинского зондажа с предложением о визите Молотова, то Гитлер после своего отказа должен был немедленно санкционировать «Барбароссу» окончательно. Он ведь тоже был не дурак. Войска рейха изготовлены. Фюрер еще, возможно, колебался, но когда увидел, что Сталин ставит его в ситуацию «момента истины», то сразу же понял — немедленно после его отказа Сталин должен будет предпринять срочные меры в приграничных военных округах. А это значит, что фактор внезапности нападения — под угрозой.

И Гитлер отдал окончательный приказ.

Причем имеется очень интересное, тоже работающее на мою реконструкцию, свидетельство с той стороны — в мемуарах Луитпольда Штейдле, бывшего командира 767-го гренадерского полка 376-й пехотной дивизии 6-й армии Паулюса. Накануне войны Штейдле командовал батальоном

полка, дислоцированного в районе Белостокского выступа, и сообщает вот что:

«Восемнадцатого июня моему полку было приказано в течение 24 часов реквизировать в точно обозначенном районе 600 лошадей с телегами. Акция была внезапной и сначала выдавалась за полицейско-ветеринарное мероприятие... Теперь каждая рота получила дополнительно гужевой транспорт. Ставилась цель гарантировать наивысшую степень подвижности... в стороне от больших дорог...

Однако почти никто не верил,. что положение столь серьезно. И в прошлом не раз случалось, что Гитлер добивался своего путем военных демонстраций (как видим, у Сталина до его прямого зондажа были объективные основания колебаться в оценке планов Гитлера. — С.К.)... Штаб дивизии почти ничего не знал ни о противнике, ни о том, как наше командование оценивает обстановку в целом...»

Итак, и тут как некий рубеж называется примерно тот же (17—18 июня) предвоенный день. Думаю, это — не случайно.

ПОСЛЕДНЕЕ, что остается сказать мне здесь о событиях последней предвоенной недели, это несколько слов как об информационном обеспечении Сталина в те дни, так и о позднейшем информационном его предательстве бывшими соратниками. То есть о многолетней, в последние годы еще более укрепившейся лжи насчет того, что войну-де «проморгал» Сталин.

В опровержение этой лжи кое-что сказано выше. Но я приведу еще один пример того, как даже лично вполне достойные люди то ли по неведению, то ли по неспособности к широким обобщениям, то ли по Слабости характера, то ли в силу подлости политкорректировщиков их воспоминаний фактически предают своего Верховного Главнокомандующего Сталина, как предают они и его соратника Берию.

Скажем, на обороте первого форзаца книги Воскресенской, изданной в 1997 году, помещена ее фотография в форме, в папахе, а под фото идет текст, завершающийся факсимиле подписи автора.

Вот этот текст, полностью:

«Нашей специализированной группе было поручено проанализировать информацию всей зарубежной резидентуры, касающейся военных планов гитлеровского командования, и подготовить докладную записку. Для этого мы отбирали материалы из наиболее достоверных источников, проверяли надежность каждого агента, дававшего информацию о подготовке нападения гитлеровской Германии на Советский Союз (насколько «эффективной» была такая проверка, можно судить по тому, что двойную роль Лицеиста она не выявила. — С.К.)...

Наша аналитическая записка оказалась довольно объемистой, а резюме — краткое и четкое: мы на пороге войны.

17 июня 1941 года я по последним сообщениям агентов Старшины и Корсиканца с волнением завершила этот документ. Заключительным аккордом в нем прозвучало:

«Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время».

Подчеркиваю, это было 17 июня 1941 года.

Иосиф Виссарионович ознакомился с нашим докладом и швырнул его. «Это блеф! — раздраженно сказал он. — Не подымайте паники. Не занимайтесь ерундой. Идите-ка и получше разберитесь».

Это ведь подано не как беллетристика, а как исторический факт. И отсюда виден как раз тот Сталин, каким его и выставляют все эти годы... Тиран, тупо, упрямо не желающий видеть очевидного и раздраженно отшвыривающий от себя «неудобные» сведения, истинность которых так трагически подтвердится уже через четыре дня...

Еще более лихая версия приведена в книге А. Сухомлинова «Кто вы, Лаврентий Берия», о которой я позднее скажу подробно. В ней имеется такая якобы сталинская виза: «Товарищу Меркулову. Можете послать Ваш источник из штаба германской авиации к ё... матери. Это не «источник», а дезинформатор...»

Далее А. Сухомлинов пишет: «Нецензурные слова Сталин не только написал, но и подчеркнул дважды. Все это есть в архивах...» Что ж, после Хрущева и Горбачева в архивах можно действительно найти много чего, никогда в реальном масштабе сталинской эпохи не существовавшего. Но архивы архивам рознь. Поэтому как все же грустно, что подобные

«сенсации» могут появляться даже после того, как опубликованы не перепевы, не измышления, а документы. Причем тут уж — достоверные. Я имею в виду упоминавшийся мной сборник «Секреты Гитлера на столе у Сталина», появившийся на прилавках за два года до издания книги Воскресенской и за десять лет до книги А. Сухомлинова. И в этом сборнике на страницах 161—162 можно прочесть тот документ, который Зоя Ивановна процитировала, безбожно все, увы, переврав.

Во-первых, это был не некий сводный меморандум по материалам «всех зарубежных резидентур», а всего лишь сопроводительная записка Меркулова № 2279/М Сталину, Молотову и Берии от 17 июня 1941 года. К записке было приложено очередное агентурное донесение из Берлина, составленное на основании сообщений Старшины и Корсиканца № 4261 и № 4262 от 16.VI.41 г.

В скобках замечу, что фальсификаторы горчаковского образца, измышляя мифических «секретных сотрудников» — Алмаз, Кармен и прочих, — якобы «бомбардировавших» Берию «дезой» и перечисленных в якобы его визе 21 июня 1941 года, не рискнули включить в этот фальшивый список реальных Старшину и Корсиканца. А вот они-то как раз постоянно сообщали о готовящемся нападении, в том числе и в донесениях от 16 июня 1941 года. И те слова, которые Воскресенская приписывает себе как свое итоговое резюме, на самом деле стояли первым пунктом в сообщении Старшины — Шульце-Бойзена. Отсюда и несколько непривычная для нашего уха формулировка: «мероприятия... по подготовке вооруженного выступления против СССР...»

Само сообщение из Берлина было, между прочим, не самым информативным и содержало ряд хотя и важных, но второстепенных, на фоне происходящего, сведений. Значения работы Бойзена и Харнака это, конечно, не умаляет. Разведчик передает в Центр все, что узнает, а уж ранжировать информацию — дело аналитиков Центра.

Что же до реальной сталинской реакции на эту записку Меркуловах, то я почти полностью приведу текст, касающийся ее, из редакционного примечания 120, размещенного на страницах 232—233 упомянутого выше сборника документов:

«Ознакомившись с агентурным сообщением, Сталин в тот же день (то есть 17 июня. — С.К.) вызвал к себе народного комиссара государственной безопасности В.Н. Меркулова и начальника внешней разведки П.М. Фитина. Беседа велась преимущественно с Фитиным. Сталина интересовали мельчайшие подробности об источниках. Фитину казалось, что он полно и точно рассказал о Корсиканце и Старшине и объяснил, почему разведка им доверяет. Сталин заметил: «Идите, все уточните, еще раз перепроверьте эти сведения и доложите мне»...»

Сведения о том, как проходила беседа 17 июня, исходят от Фитина. И они рисуют нам совсем иного Сталина, подлинного — не упрямца, а предельно ответственного и осторожного государственного деятеля.

В примечании 120 далее сообщается, что результатом приказания Сталина, отданного 17 июня, стал документ, подготовленный 20 июня 1941 г. внешней разведкой и известный как «Календарь сообщений Корсиканца и Старшины с 6 сентября 1940 г. по 16 июня 1941 г.». В нем были собраны все основные сведения, предупреждавшие о предстоящей войне, с указанием, от кого и когда получили информаторы эти сведения. Воскресенская имела в виду, скорее всего, именно его. Однако в примечании 120 почему-то отсутствуют указания на то, попал ли 20 июня этот «Календарь» на стол Сталину. Он ведь прямо приказал о результатах перепроверки доложить ему, и вряд ли Фитин в той ситуации мог проигнорировать этот приказ.

В сборнике документов приведены также записки Меркулова Сталину, Молотову и Берии №№ 2294/М и 2295/М от 18 июня, №№ 2422/М, 2431/М, 2433/М от 21 июня, а также записки за подписью заместителя Меркулова — Богдана Кобулова, №2342/М от 19 июня, №№ 241 l/М и 2412/М от 20 июня 1941 года.

Все эти записки, сообщающие о сведениях, полученных агентурным путем в московских дипломатических кругах, тоже однозначно говорили о близкой войне. Причем я прошу читателя обратить внимание на два момента.

Во-первых, на то, что два дня — 19 и 20 июня — записки Сталину уходили из НКГБ за подписью не наркома Мерку-

лова, а Кобулова. Во-вторых, имеют место большие разрывы в. нарастающих номерах записок разведки НКГБ, приводимых в сборнике СВР... Судя по этому, общее количество поступающих «наверх» материалов нарастало лавинообразно, в полном соответствии с обострением ситуации.

Зато в сборнике не приводится ни одной записки самого Берии с данными, получаемыми его разведкой — погранвойсками, после 5 июня 1941 года. А ведь и сведения разведки Берии тоже нарастали лавинообразно, и Берия не мог не направлять Сталину новых записок. Похоже, у составителей сборника СВР просто не хватило духу — на фоне всех «лагерно-пыльных» инсинуаций — окончательно обелить Лаврентия Павловича в этом вопросе, приведя такие записки, датированные серединой июня.

Хотя, как я предполагаю, после 18 июня Берия Сталину уже никаких записок не направлял, потому что в дополнительном информировании лично Сталина не было нужды — информатором Сталина стал лично фюрер.

Меркулов (кстати, его отсутствие в Москве в течение горячих дней 19—20 июня, когда его замещал Кобулов, для меня долго оставалось непонятным) и Кобулов не знали о личном зондаже Сталина и исправно продолжали заваливать его на первый взгляд первоклассной, а по сути — уже не существенной лично для Сталина информацией.

Берия же, и как кандидат в члены Политбюро и зампред Совнаркома, и как особо доверенный сотрудник Сталина, знал все. И уже не тратил времени на подготовку записок, а вместе со Сталиным готовился к войне.

Понятно и то, почему Сталин не проявил интереса к «Календарю» Фитина. Он тоже уже устарел, не успев быть составленным. Хотя записка 17 июня свою положительную роль сыграла.

К слову, эпизод с Меркуловым и Фитиным, относящийся к 17 июня, очень хорошо встраивается в мою общую реконструкцию действий Сталина в тот день и последующие дни. Со сведениями от двух берлинских агентов Сталин знакомился уже не раз, и они корректно дополняли ту общую картину, которую Сталин складывал из всего потока идущей к нему информации. Но записка Меркулова—Фитина от 17 июня могла окончательно подтолкнуть Сталина к последней

фазе его личного зондажа Гитлера. Чекисты были у него в тот день до командующего ВВС Жигарева. Так что, возможно, Сталин и вызвал-то Жигарева уже за полночь как раз затем, чтобы дать ему срочное задание о «полевой» проверке «штабной» информации.

Имеется и еще одно важнейшее свидетельство, исходящее от генерала Судоплатова. Он, конечно, не всегда точен, но в данном случае его информация крайне существенна и, за исключением каких-то второстепенных деталей, явно верна. Так вот, Павел Анатольевич вспоминал, что в тот день, когда Фитин вернулся из Кремля, Берия вызвал Судоплатова к себе. По линии наркоматов Судоплатов Берии в тот момент прямо не подчинялся, но из выстроенной мной реконструкции ситуации читателю должно быть понятно, что тогда было уже не до формальной ведомственной принадлежности, к тому же Берия являлся и зампредом Совнаркома СССР.

И генерал Судоплатов уже 17 июня 1941 года получил от Берии указание об организации особой группы из числа опытных сотрудников для проведения разведывательно-диверсионных акций в случае войны. Причем одной из задач группы было и противодействие возможным попыткам немцев организовать на границе провокацию типа той, какую спецслужбы рейха устроили накануне германо-польской войны — «захват поляками» радиостанции в немецком городе Гляйвице.

То есть и по Судоплатову получается, что Берия (и Сталин, конечно же!) — в отличие от Тимошенко и Жукова — начал готовиться к войне не позднее чем с 17 июня 1941 года. Тот же Судоплатов, к слову, вспоминал, что 21 июня генерал Масленников из командования погранвойск не скрыл своего разочарования, когда узнал от Судоплатова, что его особая группа будет готова не раньше чем через десять дней.

А теперь о двухдневном отсутствии в столице в самый канун войны наркома государственной безопасности (!) Меркулова, только что вернувшегося из Прибалтики. Думаю, это отсутствие объясняется тем, что Сталин, отдав распоряжение войскам, направил наркома ГБ на еще одну стратегическую инспекцию на границе.

Окончательный же вывод таков: к 18 июня близкое напа-

дение Германии не было секретом для высшего руководства страны ни в стратегическом, ни в оперативном отношении. Я полностью согласен здесь с А.Б. Мартиросяном, который, к слову, провел и хороший анализ различия между стратегической и тактической внезапностью.

Трудно не согласиться и с его выводом о том, что в начале войны мы зачастую имели дело не с головотяпством многих военных, а с прямым их предательством! Во всяком случае, то, как встретили войну маршалы и генералы, а не Сталин и Берия, иначе как преступлением не назовешь.

Ссылки маршалов и генералов на «размагничивающее»-де влияние Заявления ТАСС от 14 июня могут убедить лишь простаков! Любые политические публичные заявления и в малой мере не могут быть руководством к действию для военных. Для компетентного, настоящего военного человека таковым руководством является только приказ! А генералы РККА не смогли (?) выполнить даже приказы НКО о маскировке...

С конца весны 1941 года каждый старший командир и генерал в западных военных округах должны были быть как натянутая струна. И уж, во всяком случае, это было обязанностью личных «команд» Тимошенко и Жукова в Москве, Павлова в Минске и Кирпоноса в Киеве. Но мы уже видели, как они «готовились» к войне...

Могу сообщить и еще кое-что... «Кое-что» не потому, что более на сей счет сообщать нечего, а потому, что книгу-то я пишу не о провалах перед войной, эта тема должна быть встроена в основной рассказ о Лаврентии Берии.

Но вот начальник штаба КОВО генерал-лейтенант М.А. Пуркаев докладывает 2 января 1941 года из Киева в Генеральный штаб:

«Моб[илизационный]запас огнеприпасов в КОВО крайне незначительный. Он не обеспечивает войска округа даже на период первой операции. <...> Г[лавное] А[ртиллерийское] Управление] не выполняет своих планов. Вместо запланированных по директиве Наркома от 20.9.1940 г. № 371649 на второе полугодие 3684 вагонов — подано в округ только 1355 вагонов, причем без потребностей округа по видам боеприпасов».

и т.д.

Генералы-«писари» из Генштаба в лучших канцелярских традициях переправляют доклад Пуркаева в ГАУ, и оттуда — в лучших опять-таки канцелярских традициях — в феврале 1941 года приходит отписка:

«...Размер подачи боеприпасов округу по плану 2 полугодия [19]40 года, основанному на директиве ГШ, рассчитан был только на частичное удовлетворение потребности округа в [19]40 году.

План подачи выполнен на 34%». и т.д. с успокаивающим извещением, что, мол, в течение 1941 года все отгрузим.

Отгрузили!

Но как же генштабисты готовили директиву наркома, заранее планируя удовлетворение потребности округа лишь частично? Причем и эту потребность удовлетворили всего на треть! А после этого не теребили наркома Тимошенко, промышленность, ЦК, лично товарища Сталина, зато бодро рапортовали: «Броня крепка, и танки наши быстры...»

Страна действительно давала армии крепкую броню быстрых новейших танков «Т-34» (перед войной их в войсках было более полутора тысяч — могучая сила!), но вот генералы в предгрозовую пору так планировали боевую учебу, что рядовые танкисты не имели возможности эту технику в кратчайшие сроки освоить. И то же самое мы имели в ВВС, руководимых «жертвами Берии» Смушкевичем и Рычаговым.

Между прочим, как канцеляристы в петлицах к войне приготовились, так они потом, обзаведясь уже погонами, и писали о войне в официальных капитальных трудах. Я еще об этом скажу...

УВЫ, много, много неясного мы имеем в освещении предвоенной половины 1941 года и в особенности последней предвоенной и первой военной недель. Скажем, знаменитая «заслуга» наркома ВМФ Кузнецова в своевременном приведении флотов в «готовность №1»... Николай Герасимович всегда настойчиво подчеркивал, что сделал он это по своей инициативе, без санкции Сталина.

Но, похоже, лукавит Кузнецов...

То, что флоты оказались к нападению немцев более или менее готовы, — это факт. А вот несанкционированная отдача наркомом ВМФ приказа о приведении ВМФ в боевую готовность — далеко не факт. Как и само влияние, кстати, этого приказа на готовность флотов. Есть засекреченные с 1943 года «Записки участника обороны Севастополя» капитана 1-го ранга А.К.Евсеева, из которых следует, что полную боевую готовность №1 на Черноморском флоте объявили уже после того, как первые немецкие бомбы разорвались на Приморском бульваре Севастополя.

Ну, ладно, пусть приказ Кузнецов отдал вовремя, а его просто не успели на Черном море выполнить. Но разве мог нарком пойти на такой шаг до начала военных действий без прямого указания Сталина? Ведь что это такое — готовность №1? Это сигнал «Большой сбор» в базах флота, боевая тревога на кораблях, бегущие из увольнения бравые краснофлотцы и лейтенанты в белых кителях, белых брюках и белых же туфлях! В Севастополе, в Одессе, в Ленинграде, в Риге, в Таллине...

А за этим переполохом наблюдают агенты абвера... Да просто граждане Третьего рейха, случайно или по служебным делам оказавшиеся, скажем, в Таллине. А война вдруг возьми и 22 июня не начнись.

Скажем, Гитлер все еще на неделю перенес бы! Он же не собирался с нами до осенней распутицы ковыряться, он рассчитывал все до осени завершить и мог еще неделькой пожертвовать по тем или иным причинам.

И что мы тогда имели бы? Скорее всего — как минимум — ноту аусамта рейха НКИДу СССР. А как максимум? Как максимум — тот самый повод к нападению, которого так опасался Сталин.

То-то и оно!

Нет, подобного рода акции стране могут выйти боком! Как могут они выйти боком и самовольным инициаторам подобных акций. Поэтому вряд ли Кузнецов действовал накануне войны на свой страх и риск.

Другими словами, и анализ действий наркома ВМФ доказывает, что армия и флот первую санкцию Сталина на подготовительные меры получили одновременно — где-то 18 июня. Вот только выполнена ли она была вовремя даже

наркомом ВМФ СССР адмиралом Кузнецовым? А уж тем более наркомом обороны СССР маршалом Тимошенко и начальником Генерального штаба РККА генералом армии Жуковым?

Но когда 21 июня Сталин еще раз санкционировал уже полную боевую готовность, то Кузнецов оповестил флоты о введении готовности №1. А армейцы опять «тянули резину».

Обращаясь опять к памяти генерала Судоплатова, можно отметить, что 20 июня 1941 года его старый соратник генерал Эйтингон сообщил Судоплатову, что на него произвел неприятное впечатление разговор с командующим Западным Особым военным округом генералом Павловым — давним знакомцем Эйтингона еще по Испании. Эйтингон, позвонив Павлову, по-дружески поинтересовался у командующего, на какие приграничные районы стоит обратить особое внимание в случае начала войны, но Павлов в ответ «заявил нечто... невразумительное». Он считал, что «никаких особых проблем не возникнет даже в случае, если врагу удастся в самом начале перехватить инициативу на границе, поскольку у него достаточно сил в резерве, чтобы противостоять любому крупному прорыву»...

Сочинители типа Гривадия Горпожакса клевещут на Берию, но тупое и трагическое непонимание ситуации обнаруживала, как видим, «невинная жертва Берии» — генерал Павлов.

Но вот «тупое» ли и «непонимание» ли? Не имеем ли мы здесь дело с отрыжкой заговора Тухачевского—Уборевича? В конце концов, почему Гитлер ударил через Белоруссию, когда, ему — по всеобщему мнению — нужна была Украина? Оккупировав огромной массой войск ее, он мог рассчитывать на многое. А Гитлер ударил через Пинские болота... Не потому ли, что знал — именно тут сопротивление ему дезорганизуют предатели?

Уже после того, как это было написано, я разговаривал с моим товарищем и коллегой белорусом Анатолием Николаевичем Покало... И он вспомнил, как лет тридцать назад его односельчане, которые в 1941 году были уже взрослыми, рассказывали ему, что накануне войны их предупреждали: в воскресенье «начнутся «маневры» и будут бросать с самолетов

бочки с горящим мазутом». А в авиационной части, которая базировалась в районе села Куплин Пружанского района Брестской области, с боевых машин сняли все пулеметы, оставив вооруженными лишь три самолета дежурного звена.

Кто успокаивающе «предупреждал» об «учениях»? По чьему приказу снимали пулеметы?

В Пружанах установлен скромный, но выразительный памятник заместителю командира авиаэскадрильи 33-го истребительного авиационного полка старшему лейтенанту Степану Митрофановичу Гудимову, совершившему воздушный таран 22 июня 1941года в 5 часов 20 минут. Не потому ли Гудимов был вынужден идти на таран, что у него уже при взлете не было на борту в оружии ни одного патрона?

Простые люди — это простые люди. Им фальсификация истории ни к чему. И, возможно, этот бесхитростный рассказ убедительнее иных исследований доказывает: именно в ЗапОВО под командой генерала Павлова кроме многочисленных головотяпов было немало и прямых изменников.

Кто, к слову, вообще имел тогда более-менее полную информацию о ситуации? Круг лиц в Москве, осведомленных о ней полностью, был крайне мал: Сталин, его ближайшее политическое окружение, прямо причастное к событиям (собственно Молотов и Берия) и его ближайшее военное окружение.

Круг первых лиц в трех приграничных Особых округах, которые имели возможность видеть обстановку последних дней перед войной в целом, тоже, в общем-то, был невелик.