Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
Глава двадцать первая 5 page
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЗНАЧЕНИЕ РЫЦАРСКОГО ИДЕАЛА В ВОЙНЕ И ПОЛИТИКЕ Пустая иллюзия, рыцарское величие, мода и церемониал, пышная и обманчиваяигра! Действительная история позднего Средневековья -- по мнению историка,который, основываясь на документах, прослеживает развитие хозяйственногоуклада и государственности, -- мало что сможет извлечь из фальшивогорыцарского Ренессанса, этого ветхого лака, уже отслоившегося и осыпавшегося.Люди, делавшие историю, были отнюдь не мечтателями, но расчетливыми,трезвыми государственными деятелями и торговцами, будь то князья, дворяне,прелаты или бюргеры. Конечно, они и в самом деле были такими. Однако мечту о прекрасном, грезу овысшей, благородной жизни история культуры должна принимать в расчет в тойже мере, что и цифры народонаселения и налогообложения. Ученый, исследующийсовременное общество путем изучения роста банковских операций и развитиятранспорта, распространения политических и военных конфликтов, по завершениитаких исследований вполне мог бы сказать: я не заметил почти ничего, чтокасалось бы музыки; судя по всему, она не так уж много значила в культуреданной эпохи. То же самое происходит и тогда, когда нам предлагают историю Средних веков,основанную только на официальных документах и сведениях экономическогохарактера. Кроме того, может статься, что рыцарский идеал, каким бынаигранным и обветшавшим ни сделался он к этому времени, все еще продолжалоказывать влияние на чисто политическую историю позднего Средневековья -- ик тому же более сильное, чем обычно предполагается. Чарующая власть аристократических форм жизненного уклада была столь велика,что бюргеры также перенимали их там, где это было возможно. Отец и сынАртевелде для нас истинные представители третьего сословия, гордые своимбюргерством и своей простотою. И что же? Филипп Артевелде, оказывается,держался по-княжески; он велел шпильманам[1*] изо дня в день играть перед егодомом; подавали ему на серебре, как если бы он был графом Фландрии; одевалсяон в пурпур и "menu vair" ["веверицу" (горностай)], словно герцогБрабантский или граф Геннегауский; выход совершал, словно князь, причемвпереди несли развернутый флаг с его гербом, изображавшим соболя в трехсеребряных шапках[1]. Не кажется ли нам более чем современным Жак К е р,денежный магнат XV в., выдающийся финансист Карла VII? Но если веритьжизнеописанию Жака де Лалена, великий банкир проявлял повышенный интерес кдеяниям этого героя Геннегау, уподоблявшегося старомодным странствующимрыцарям[2]. Все повышенные формальные запросы быта буржуа нового времени основываются наподражании образу жизни аристократии. Как хлеб, сервируемый на салфетках, даи само слово "serviette" ведут свое происхождение от придворных обычаевСредневековья[2*] [3], так остротам и шуткам на буржуазной свадьбе положилиначало грандиозные лилльские "entremets". Для того чтобы вполне уяснитькультурно-историческое значение рыцарского идеала, нужно проследить его напротяжении времен Шекспира и Мольера вплоть до современного понятия"джентльмен". Здесь же речь идет только о том, каково было воздействие этого идеала надействительность в эпоху позднего Средневековья. Правда ли, что политика ивоенное искусство позволяли в какой-то степени господствовать в своей сферерыцарским представлениям? Несомненно. И проявлялось это если не вдостижениях, то, уж во всяком случае, в промахах. Подобно тому кактрагические заблуждения нашего времени проистекают из заблужденийнационализма и высокомерного пренебрежения к иным формам культуры, грехиСредневековья нередко коренились в рыцарских представлениях. Разве не лежитидея создания нового бургундского государства -- величайшая ошибка, которуютолько могла сделать Франция, -- в традициях рыцарства? Незадачливый рыцарькороль Иоанн в 1363 г. дарует герцогство своему младшему сыну, который непокинул его в битве при Пуатье, тогда как старший бежал. Таким же образомизвестная идея, которая должна была оправдывать последующую антифранцузскуюполитику бургундцев в умах современников, -- это месть за Монтеро, защитарыцарской чести. Конечно, все это может быть также объявлено расчетливой идаже дальновидной политикой; однако это не устранит того факта, чтоуказанный эпизод, случившийся в 1363 г., имел вполне определенное значение вглазах современников и запечатлен был в виде вполне определенного образа:рыцарской доблести, получившей истинно королевское вознаграждение.Бургундское государство и его быстрый расцвет есть продукт политическихсоображений и целенаправленных трезвых расчетов. Но то, что можно было быназвать "бургундской идеей", постоянно облекается в форму рыцарского идеала.Прозвища герцогов: Sans peur [Бесстрашный], le Hardi [Смелый], Quiqu'en hongne [Да будет стыдно тому (кто плохо об этом подумает)] дляФилиппа, измененное затем на le Bon [Добрый], -- специально изобреталисьпридворными литераторами, с тем чтобы окружить государя сиянием рыцарскогоидеала[4]. Крестовый поход! Иерусалим! -- вот что было тогда величайшим политическимустремлением, неразрывно связанным с рыцарским идеалом. Именно так все ещеформулировалась эта мысль, которая как высшая политическая идея приковывалак себе взоры европейских государей и по-прежнему побуждала их к действию.Налицо был странный контраст между реальными политическими интересами -- иотвлеченной идеей. Перед христианским миром XIV-- XV вв. с беспощаднойнеобходимостью стоял восточный вопрос: отражение турок, которые уже взялиАдрианополь (1378 г.) и уничтожили Сербское королевство (1389 г.). НадБалканами нависла опасность. Но первоочередная, наиболее неотложная политикаевропейских дворов все еще определялась идеей крестовых походов. Турецкийвопрос воспринимался не более как часть великой священной задачи, которую несмогли выполнить предки: освобождение Иерусалима. В этой мысли рыцарский идеал выдвигался на первое место: здесь он мог,должен был оказывать особенно устойчивое воздействие. Ведь религиозноесодержание рыцарского идеала находило здесь свое высшее обетование, иосвобождение Иерусалима виделось не иначе как священное, благородноерыцарское деяние. Именно тем, что религиозно-рыцарский идеал в столь большойстепени влиял на выработку восточной политики, можно с определеннойуверенностью объяснить незначительные успехи в отражении турок. Походы, вкоторых прежде всего требовался трезвый расчет и тщательная подготовка,замышлялись и проводились в нетерпеньи и спешке, так что вместо спокойноговзвешивания того, что могло быть достигнуто, стремились к осуществлениюромантических планов, оказывавшихся тщетными, а нередко и пагубными.Катастрофа при Никополисе в 1396 г. показала, сколь опасно было затеватьнастоятельно необходимую экспедицию против сильного и боеспособного врага потипу одного из тех рыцарских походов в Литву или Пруссию, которыепредпринимались, чтобы убить сколько-то жалких язычников. Кем жеразрабатывались планы крестовых походов? Мечтателями вроде Филиппа деМезьера, который занимался этим в течение всей своей жизни; людьми,витавшими в мире политических фантазий; именно таким, при всей своейхитроумной расчетливости, был и Филипп Добрый. Короли все еще считали освобождение Иерусалима своей неизменной жизненнойцелью. В 1422 г. король Англии Генрих V был при смерти. Молодой завоевательРуана и Парижа ждал кончины в самый разгар своей деятельности, навлекшейстолько бедствий на Францию. И вот уже лекари объявляют, что ему не прожитьи двух часов; появляется священник, готовый его исповедовать, здесь же идругие прелаты. Читаются семь покаянных псалмов, и после слов: "Bénigne fac,Domine, in bona voluntate tua Sion, ut aedificentur muri Jerusalem"["Облагодетельствуй, Господи, по благословению Твоему Сион; воздвигни стеныИерусалима" (Пс., 50, 20)] -- король приказывает остановиться и вовсеуслышание объявляет, что намерением его было после восстановления мира воФранции отправиться на завоевание Иерусалима, "se ce eust esté le plaisir deDieu son créateur de le laisser vivre son aage" ["когда бы Господу, егосотворившему, угодно было дать ему дожить свои лета"]. Вымолвив это, велитон продолжать чтение и вскорости умирает[5]. Крестовый поход давно уже превратился в предлог для увеличения чрезвычайныхналогов; Филипп Добрый широко этим пользовался. Но не только лицемерноекорыстолюбие герцога порождало все эти планы[6]. Здесь смешивались серьезныенамерения и желание использовать этот в высшей степени необходимый и вместес тем в высшей степени рыцарский план для того, чтобы обеспечить себе славуспасителя христианского мира, опередив более высоких по рангу королейФранции и Англии. Le voyage de Turquie [Турецкий поход] оставался козырем,который так и не довелось пустить в ход. Шателлен всячески стараетсяподчеркнуть, что герцог относился к делу весьма серьезно, однако... имелисьважные соображения, препятствовавшие осуществлению его замыслов: время дляпохода не подоспело, влиятельные лица не были уверены, что государь в еговозрасте способен на столь опасное предприятие, угрожавшее как еговладениям, так и династии. Несмотря на посланное Папой знамя крестовогопохода, с почестями встреченное Филиппом в Гааге и развернутое вторжественном шествии; несмотря на множество обетов, данных на празднестве вЛилле и после него; несмотря на то что Жоффруа де Туази изучал сирийскиегавани, Жан Шевро, епископ Турне, занимался сбором пожертвований, ГийомФиляcтр уже держал наготове все свое снаряжение и даже суда, потребные дляпохода, были уже изъяты у их владельцев, повсюду царило убеждение в том, чтопохода не будет[7]. Обет самого герцога, данный им в Лилле, также звучалнеопределенно: он отправится в поход при условии, что земли, кои вверил емуГосподь, пребудут в мире и безопасности[8]. Обстоятельно подготавливаемые и шумно возвещаемые военные предприятия, неговоря уже о крестовом походе как идеале, затеи, из которых либо вовсеничего не выходило, либо выходило весьма немного, похоже, становятся в этовремя излюбленным видом политического бахвальства: таков в 1383 г. крестовыйпоход англичан против Фландрии; в 1387 г. -- поход Филиппа Храброго противАнглии, когда великолепный флот, уже готовый к отплытию, стоял в гаваниСл е йса; или в 1391 г. -- поход Карла VI против Италии. Совершенно особой формой рыцарской фикции в целях политической рекламы былидуэли, на которые то и дело одни государи вызывали других, но которые вдействительности так никогда и не происходили. Ранее я уже отмечал, чторазногласие между отдельными государствами в XV в. воспринималось все ещекак распря между партиями, как личная "querelle" [перебранка, тяжба][9].Такова "la querelle des Bourguignons" ["междоусобица бургиньонов"]. Чтомогло быть более естественным, чем поединок между двумя владетельнымикнязьями? О желательности таких поединков заговаривают, касаясь политики,где-нибудь в вагоне поезда иной раз и в наши дни. -- И действительно, такоерешение вопроса, удовлетворяющее как примитивному чувству справедливости,так и рыцарской фантазии, всегда казалось возможным. Когда читаешь отщательнейших приготовлениях к тому или иному высокому поединку, спрашиваешьсебя в недоумении, что же это все-таки было: изящная игра, сознательноепритворство, поиски прекрасного в жизни -- или же сиятельные противники насамом деле ждали настоящей схватки? Вне всякого сомнения, историографы тоговремени все это воспринимали всерьез, так же как и сами воинственныегосудари. В 1283 г. в Бордо все уже было устроено для поединка между КарломАнжуйским и Петром Арагонским[3*]. В 1383 г. Ричард II поручает своему дядеДжону Ланкастеру вести переговоры о мире с королем Франции и в качественаиболее подобающего решения предложить поединок между двумя монархами илиже между Ричардом и его тремя дядьями, с одной стороны, и Карлом и его тремядядьями -- с другой[4*] [10]. Монстреле в самом начале своей хроники много местаотводит вызову короля Генриха IV Английского Людовиком Орлеанским[11]. ХамфриГлостер в 1425 г. получает вызов от Филиппа Доброго, способного как никтовзяться за эту светскую тему, используя средства, которые предоставляли емуего богатство и пристрастие к роскоши. Вызов со всей ясностью излагает мотивдуэли: "pour éviter effusion de sang chrestien et la destruction du peuple,dont en mon cuer ay compacion", "que par mon соrps sans plus ceste querellesoit menée à fin, sans y aller avant par voies de guerres, dont ilconvendroit mains gentilz hommes et aultres, tant de vostre ost comme dumien, finer leurs jours piteusement"[12] ["дабы избежать пролития христианскойкрови и истребленья народа, к коему питаю я сострадание в своем сердце","пусть плотию моею распре сей не медля положен будет конец, и да не ступитникто на стезю войны, где множество людей благородного звания, да и прочие,как из моего, так и из вашего войска, скончают жалостно дни свои"]. Все ужебыло готово для этой битвы: дорогое оружие и пышное платье для герцога,военное снаряжение для герольдов и свиты, шатры, штандарты и флаги, щедроукрашенные изображениями гербов герцогских владений, андреевским крестом иогнивом. Филипп неустанно упражняется "tant en abstinence de sa bouche commeen prenant painne pour luy mettre en alainne"[13 ]["как в умеренности своихуст, так и в обретении бодрости"]. Он ежедневно занимается фехтованием подруководством опытных мастеров в своем парке в Эдене[14]. Счета рассказываютнам о произведенных затратах, и еще в 1460 г. в Лилле можно было видетьдорогой шатер, приготовленный по этому случаю[15]. Однако из всей затеи такничего и не вышло. Это не помешало Филиппу позднее, в споре с герцогом Саксонским из-заЛюксембурга, вновь предложить поединок, а на празднестве в Лилле, когда емууже было близко к шестидесяти, Филипп Добрый поклялся на кресте, что готовкогда угодно один на один сразиться с Великим Туркой, если тот приметвызов[16]. Отзвук этой неугомонной воинственности слышится и в рассказеБанделло о том, как однажды Филиппа Доброго лишь с превеликим трудомудержали от поединка чести с дворянином, который был специально подослан,чтобы убить герцога[17]. Этот обычай все еще удерживается в Италии в расцвет Ренессанса. ФранческоГонзага вызывает на поединок Чезаре Борджа: меч и кинжал призваны освободитьИталию от того, пред кем она трепещет и кого ненавидит. Посредничествокороля Франции Людовика XII предотвращает дуэль, и трогательное примирениекладет конец происшествию[18]. Сам Карл V дважды предлагал разрешить спор сФранциском I в любой форме путем личного поединка: сперва после того, какФранциск по возвращении из плена нарушил, по мнению императора, данное имсамим слово, и затем еще раз, в 1536 г.[19] [5*] Вызов, посланный в 1674 г.Карлом Людовиком Пфальцским, правда не самому Людовику XIV, а Тюренну, поправу примыкает к этому ряду[20] [6*]. Действительный поединок, близкий к такого рода дуэли, имел место в 1397 г. вБург-ан-Бресс, где от руки рыцаря Жерара д'Эставайе пал прославленныйрыцарь и поэт От де Грансон, влиятельный сеньор, обвинявшийся как соучастникубийства "красного графа"[7*] Амедея VII Савойского. Эставайе выступил взащиту городов Ваадтланда. Этот случай наделал немало шуму[21]. Судебный поединок[8*], равно как и внезапный, все еще жил в умах и в обычаяхне только в землях Бургундии, но и на раздираемом распрями севере Франции. Иверхи, и низы видели в поединке лучшее решение спора. С рыцарским идеаломвсе это само по себе имело мало общего; происхождение поединка гораздо болеедревнее. Рыцарская культура придала ему определенную форму, но и вне кругааристократии поединок вызывает почтение. Однако в тех случаях, когда людиблагородного звания оказываются непричастны к конфликту, поединок тотчас жепредстает во всей грубости своей эпохи, да и сами рыцари вдвойненаслаждаются таким представлением, которое к тому же не затрагивает ихкодекса чести. Нет ничего более примечательного, чем живой, трепетный интерес, которыйвыказали и люди благородного звания, и историографы к судебному поединкумежду двумя бюргерами, состоявшемуся в 1455 г. в Валансьене[22]. Такое событиебыло немалой редкостью; ничего подобного не случалось уже добрую сотню лет.Оба валансьенца во что бы то ни стало требовали поединка, ибо это означалодля них соблюдение одной из древних привилегий. Граф Шароле, взявший на себябразды правления на время пребывания Филиппа в Германии, противился поединкуи оттягивал его проведение месяц за месяцем, тогда как обеим партиям --Жакотена Плувье и Магюo -- приходилось сдерживать своих фаворитов, как еслибы это были породистые бойцовые петухи. Когда же старый герцог вернулся изсвоего путешествия к императору, проведение поединка было назначено. Желаявидеть его собственными глазами, Филипп избрал дорогу из Брюгге в Лувенчерез Валансьен. Хотя рыцарская натура Шателлена и Ла Марша понуждала их вописаниях торжественных поединков рыцарей и благородных дворян напрягатьфантазию, дабы не позволять себе опускаться до изображения непригляднойдействительности, на сей раз они остро подмечали детали. И мы видим, какгрубый фламандец, каким именно и был Шателлен, проступает сквозь обликпридворного в роскошном упланде, круглящемся золотисто-багряным плодомграната. От него не ускользает ни одна из подробностей этой "moult belleserimonie" ["великолепнейшей церемонии"]; он тщательно описывает арену искамьи вокруг. Несчастные жертвы этой жестокой затеи появляются каждый рядомсо своим наставником в фехтовании. Жакотен, как истец, выступает первым, онс непокрытою головой, коротко остриженными волосами и очень бледен. Онзатянут в кожаную одежду, сшитую из одного куска кордуана[9*]. Несколько разблагочестиво преклонив колена и почтив приветствием герцога, коего отделяетрешетка, противники усаживаются друг против друга на стульях, затянутыхчерным, ожидая, когда будут закончены последние приготовления. Собравшиесявокруг зрители вполголоса обмениваются мнениями об их шансах; ничто неостается незамеченным: Магюо побелел, целуя Евангелие! Двое слуг натираютобоих противников жиром от шеи до щиколоток. У Жакотена жир тотчас жевпитывается в кожу, у Магюо -- нет; кому из них знак этот благоприятствует?Они натирают себе руки золою, кладут в рот сахар; им приносят палицы и щитыс изображением святых; они их целуют. Они держат щиты острием кверху, в рукеу каждого "une bannerolle de devocion", ленточка с благочестивым изречением. Низкорослый Магюо начинает поединок с того, что заостренным концом щитазачерпывает песку и швыряет его в глаза Жакотену. Идут в ход дубинки,следует яростный обмен ударами, в результате которого Магюо повержен наземлю; Жакотен бросается на него и, ухватив песку, втирает его в глаза Магюои заталкивает ему в рот; Магюо, в свою очередь, впивается в его палецзубами. Чтобы освободиться, Жакотен вдавливает свой большой палец в глазМагюо и, несмотря на вопли того о пощаде, выкручивает ему руки, после чеговскакивает ему на спину, чтобы переломить хребет. Чуть живой, Магюо тщетномолит об исповеди; наконец, он вопит: "О monseigneur de Bourgogne, je vousay si bien servi en vostre guerre de GandО monseigneur, pour Dieu, je vousprie mercy, sauvez-moy la vie!" ["O повелитель Бургундии, я так послужил Вамв Вашей войне против ГентаО господин, Бога ради, пощадите, спасите мнежизнь!"] Повествование Шателлена прерывается: несколько страниц здесьотсутствует, а из дальнейшего мы узнаем, что полумертвый Магюо был переданпалачу и вздернут на виселице. Заключал ли Шателлен благородным рыцарским рассуждением столь красочноеописание всех этих мерзостей? Ла Марш сделал именно так: он не скрывает, чтолюди благородного звания были пристыжены зрелищем того, что им довелосьувидеть. Но потому-то, продолжает неисправимый придворный поэт, Господь иположил иметь место рыцарскому поединку, протекающему без увечий. Противоречие между духом рыцарства и реальностью выступает наиболее явно,когда рыцарский идеал воспринимается как действенный фактор в условияхнастоящих войн. Каковы бы ни были возможности рыцарского идеала придаватьсилу воинской доблести и облекать ее в достойные формы, он, как правило, всеже более препятствовал, нежели способствовал, ведению боевых действий --из-за того, что требования стратегии приносились в жертву стремленью кпрекрасному. Лучшие военачальники, да и сами короли, то и дело поддаютсяопасной романтике военных приключений. Эдуард III рискует жизнью, совершаядерзкое нападение на конвой испанских торговых судов[23]. Рыцари орденаЗвезды, учрежденного королем Иоанном, дают обет, в случае если их вынудятбежать с поля битвы, удаляться от него не более чем на четыре "арпана"[10*], впротивном же случае -- либо умереть, либо сдаться в плен. Это весьмастранное правило игры, как отмечает Фруассар, одновременно стоило жизнидобрым девяти десяткам рыцарей[24]. Когда в 1415 г. Генрих V Английскийдвижется навстречу французам перед битвой при Азенкуре, вечером он по ошибкеминует деревню, которую его квартирьеры определили ему для ночлега. Корольже, "comme celuy qui gardoit le plus les cérimonies d'honneur trèsloable" ["как тот, кто более всего соблюдал церемонии достохвальной чести"],как раз перед тем повелел, чтобы рыцари, отправляемые им на разведку,снимали свои доспехи, дабы на обратном пути не навлечь на себя позора,грозящего тому, кто вознамерился бы отступить в полном боевом снаряжении. Икогда он сам, будучи облачен в воинские доспехи, зашел дальше, чемследовало, то не мог уже вернуться обратно и провел ночь там, где оноказался, распорядившись только, сообразуясь с обстановкой, выдвинутькараулы[25]. На обсуждениях обширного французского вторжения во Фландрию в 1382 г.рыцарские нормы постоянно вступают в противоречие с военными нуждами. "Senous querons autres chemins que le droit, -- слышат возражения Клиссон и деКуси, советующие следовать неожиданным для противника маршрутом во времяпохода, -- nous ne monsterons pas que nous soions droites gensd'armes"[26] ["Ежели мы не пойдем правой (прямой) дорогой, <...>то не выкажем себя воинами, сражающимися за правое дело"]. Так же обстоитдело и при нападении французов на английское побережье у Дартмута в 1404 г.Один из предводителей, Гийом дю Шатель, хочет напасть на англичан с фланга,так как побережье находится под защитою рва. Однако сир де Жай называетобороняющихся деревенщиной: было бы недостойно уклониться от прямого путипри встрече с таким противником; он призывает не поддаваться страху. ДюШатель задет за живое: "Страх не пристал благородному сердцу бретонца, ихотя ждет меня скорее смерть, чем победа, я все же не уклонюсь от своегоопасного жребия". Он клянется не просить о пощаде, бросается вперед и гибнетв бою вместе со всем отрядом[27]. Участники похода во Фландрию постоянновысказывают желание идти в голове отряда; один из рыцарей, которомуприказывают держаться в арьергарде, упорно противится этому[28]. В условиях войны наиболее непосредственно рыцарский идеал воплощается взаранее обусловленных аристийях [героических единоборствах], которыепроводятся либо между двумя сражающимися, либо между равными группами.Типичный пример такой схватки -- Combat des Trente [Битва Тридцати] в 1351г. у Плоермеля в Бретани, знаменитое сражение тридцати французов под началомБомануара с англичанами, немцами и бретонцами. Фруассар назвал этот бойпросто великолепным. Заканчивает он, однако же, замечанием: "Li aucun letenoient à proèce, et li aucun à outrage et grant outrecuidance"[29] ["Одни вэтом узрели доблесть, другие -- лишь дерзости и оскорбления"]. Поединокмежду Ги де ла Тремуйем и английским дворянином Пьером де Куртене в 1386 г.,который должен был решить вопрос о первенстве между англичанами ифранцузами, был запрещен регентами Франции герцогами Бургундским иБеррийским и предотвращен чуть ли не в самый последний момент[30]. Осуждениестоль бесполезной формы проявления доблести мы находим также в книге LeJouvencel, где, как это уже было показано ранее, рыцарь уступает местотрезвому командиру. Когда герцог Бедфордский предлагает схватку двенадцатипротив двенадцати, французский предводитель отвечает ему широко известнойпоговоркой, что негоже, мол, идти на поводу у врага: мы затем пришли, чтобыизгнать вас отсюда, и этого с нас вполне довольно; так что предложениеотвергается. В другом месте герой книги запрещает одному из своих офицеровучаствовать в поединке такого рода, поясняя (к этому он возвращается и вконце книги), что никогда не дал бы разрешения на что-либо подобное. Вещиэти непозволительны. Настаивающий на таком поединке чает нанести ущербсвоему противнику, а именно лишить его чести, дабы приписать самому себепустую славу, которая мало что стоит, -- между тем как на деле онпренебрегает службой королю и общественным благом[31]. Это звучит уже как голос нового времени. Тем не менее обычай устраиватьпоединки перед строем двух войск, противостоящих друг другу, сохраняетсявплоть до конца Средневековья. В сражениях за Италию известен поединок Sfidadi Barletta [Вызов при Барлетте], битва между Баярдом и Сотомайором в 1501г.; в войне за освобождение Нидерландов -- сражение между Бреоте и ГерардомЛеккербеетье в Фюгтовой пустоши в 1600 г. и поединок Людвига ван де Кетуллес неким могучим албанским всадником под Девентером в 1591 г. Военные соображения и требования тактики большею частью отодвигают на заднийплан рыцарские представления. Время от времени все еще высказывается мнение,что реальное сражение также представляет собой не что иное, как битву,обусловленную законами чести и проходящую в соответствии с определеннымиправилами, -- однако в свете требований, обусловленных военными действиями,прислушиваются к этому мнению достаточно редко. Генрих Трастамарский хочетлюбой ценою сразиться со своим противником на открытом месте. Он сознательножертвует более выгодной позицией и проигрывает битву при Нахере (Наваррете,1367 г.). В 1333 г. англичане предлагают шотландцам покинуть их болеевыгодные позиции и спуститься в долину, где воины могли бы непосредственносразиться друг с другом, Когда король Франции не находит подступа для штурмаКале, он учтиво предлагает англичанам выбрать где-нибудь место для битвы.Карл Анжуйский дает знать римскому королю[11*] Вильгельму Голландскому, dat hi selve ende sine man recht tote Assche op der heiden sijns dre daghe wilde verbeiden[32]. что вместе с войском, на лугу, точь-в-точь у Ассе, без движенья, три дня он будет ждать сраженья. Вильгельм, граф Геннегау, идет еще дальше: он предлагает французскому королютрехдневное перемирие, чтобы построить за это время мост, который даствозможность войскам войти в соприкосновение друг с другом для участия вбитве[33]. Во всех этих случаях, однако, рыцарские предложения отклоняются.Стратегические соображения берут верх, в том числе и у Филиппа Доброго,которому пришлось выдержать тяжкую борьбу с требованиями рыцарской чести,когда в течение одного дня ему трижды предлагали сражение и он триждывынужден был отвечать отказом[34]. Но если рыцарские идеалы и должны были потесниться, уступая местореальности, оставалась все же возможность приукрасить войну, обрядив еепонаряднее. Каким горделивым восторгом веяло от всей этой пестрой,сверкающей батальной декоративности! В ночь перед битвой при Азенкуре обавойска, стоящие в темноте друг против друга, укрепляют свой дух звуками труби тромбонов, и жалобы на то, что у французов, "pour eulx resjouyr" ["дабыувеселять себя"], их не хватало и настроение у них посему было подавленное,высказывались вполне серьезно[35]. В конце XV в. появляются ландскнехты с огромными барабанами[36] -- обычай,который был заимствован на Востоке. Барабаны с их чисто гипнотизирующимвоздействием, лишенным всяческой музыкальности, знаменуют разительныйпереход от эпохи рыцарства к милитаристскому духу нашего времени: это одиниз элементов процесса механизации войн. Но на исходе XIV столетия весьпышный и наполовину игровой антураж личного состязания ради чести и славыеще в полном расцвете: украшения на шлемах и гербы, знамена и боевые кличигероев, старающихся превзойти друг друга в силе и доблести[37]. Перед боем ипо его завершении посвящение в рыцари и возведение в более высокий рыцарскийранг торжественно скрепляют игру: рыцарям присваивают звание баннеретов[рыцарей со знаменем], обрезая их вымпелы, которые превращаются тем самым взнамена[38]. Прославленный лагерь Карла Смелого под Нейссом сияет роскошьюпридворного празднества: шатры некоторых рыцарей устроены "par plaisance"["удовольствия ради"] в виде замков, с галереями и садами вокруг[39]. При описании военных действий следовало запечатлевать их в форме,соответствующей рыцарским представлениям. При этом выдвигались чистотехнические различия между битвой и простым столкновением, ибо каждаясхватка должна была в анналах воинской славы обрести свое прочное место инаименование. Вот слова Монстреле: "Si fut de ce jour en avant cestebesongne appellee la rencontre de Mons en Vimeu. Et ne fut déclairée à estrebataille, pour ce que les parties rencontrèrent l'un l'autreaventureusement, et qu'il n'y avoit comme nulles bannièresdesploiées"[40] ["С того дня повелось говорить о встрече при Монс-ан-Вим е. Ине провозглашать ее битвою, ибо стороны встретились волею случая и знамен неразвертывали"]. Король Англии Генрих V торжественно нарекает свою крупнейшуюпобеду битвой при Азенкуре, "pour tant que toutes batailles doivent porterle nom de la prochaine forteresse où elles sont faictes"[41] ["ибо все битвыименоваться должны были по крепостям, близ которых они проходили"]. Ночевкана поле битвы рассматривалась как признанный знак победы[42]. Личная отвага, проявляемая государем во время сражения, порою носит характерпоказной удали. Фруассар описывает поединок Эдуарда III с французскимдворянином близ Кале в такой манере, что создается впечатление, будто делововсе не касается чего-то весьма серьезного. "Là se combati li rois àmonsigneur Ustasse moult longuement et messires Ustasse à lui, et tant queil les faisoit moult plaisant veoir" ["И сражались король с монсеньоромУстассом[12]* и мессир Устасс с королем весьма долго, и так, что взирать наэто было весьма приятно"]. Француз, наконец, сдается, и все кончаетсяужином, который король устраивает в честь своего знатного пленника[43]. Вбитве при Сен-Ришье Филипп Бургундский, чтобы избегнуть грозящей емуопасности, отдает свои богатые доспехи другому, однако поступок егопреподносится так, как если бы причиною этого было желание подвергнуть себяиспытаниям наряду с обыкновенными воинами[44]. Когда молодые герцогиБеррийский и Бретонский следуют за Карлом Смелым в его guerre du bien public[войне лиги Общего блага], они надевают, по словам Коммина, ложные атласныекирасы, украшенные золочеными гвоздиками[45]. Фальшь проглядывает всюду сквозь парадное рыцарское облачение.Действительность постоянно отрекается от идеала. И он все более возвращаетсяв сферу литературы, игры и празднеств; только там способна удержатьсяпрекрасная иллюзия рыцарской жизни; там люди объединяются кастой, длякоторой все эти чувства преисполнены истинной ценности. Поразительно, до какой степени рыцари забывают о своем высоком призвании,когда им случается иметь дело с теми, кого они не почитают как равных. Кактолько дело касается низших сословий, всякая нужда в рыцарственном величииисчезает. Благородный Шателлен не проявляет ни малейшего понимания в том,что касается упрямой бюргерской чести богатого пивовара, который не хочетотдавать свою дочь за одного из солдат герцога и ставит на карту свою жизньи свое добро, дабы воспрепятствовать этому[46]. Фруассар без всякойпочтительности рассказывает об эпизоде, когда Карл VI пожелал увидеть телоФилиппа ван Артевелде. "Quand on l'eust regardé une espasse on le ostade là et fu pendus à un arbre. Velà le darraine fin de che Philipped'Artevelle"[47] ["A как минул некий срок, что всяк взирал на него, убрали егооттуда и на древе повесили. Такова была самая кончина того Филиппад'Артевелля"]. Король не преминул собственной ногою пнуть тело, "en letraitant de vilain"[48] ["обходясь с ним, как с простым мужиком"]. Ужасающиежестокости дворян по отношению к гражданам Гента в войне 1382 г., когда былиизувечены 40 лодочников, которые перевозили зерно, -- с выколотыми глазамиони были отосланы обратно в город -- нисколько не охладили Фруассара в егоблагоговении перед рыцарством[49]. Шателлен, упивающийся подвигами Жака деЛалена и ему подобных, повествует без малейшей симпатии о героизмебезвестного оруженосца из Гента, который в одиночку отважился напасть наЛалена[50]. Ла Марш, рассказывая о геройских подвигах одного гентскогопростолюдина, с восхитительной наивностью добавляет, что их посчитали бывесьма значительными, будь он "un homme de bien"[51] ["человек с именем"]. Как бы то ни было, действительность принуждала к отрицанию рыцарскогоидеала. Военное искусство давно уже отказалось от кодекса поведения,установленного для турниров: в войнах XIV и XV столетий незаметноподкрадывались и нападали врасплох, устраивали набеги, не гнушались имародерства. Англичане первыми ввели участие в бою рыцарей в пешем строю,затем это переняли французы[52]. Эсташ Дешан замечает с издевкой, что эта мерадолжна была препятствовать бегству их с поля боя[53]. На море, говоритФруассар, сражаться чрезвычайно опасно, ибо там нельзя ни уклониться, нибежать от противника[54]. С удивительной наивностью несовершенство рыцарскихпредставлений в качестве воинских принципов выступает в Débat des hérautsd'armes de France et d'Angleterre [ Прении французского герольдас английским ], трактате, относящемся примерно к 1455 г. В форме спора тамизлагаются преимущества Франции перед Англией. Английский герольд спрашиваету французского, почему флот французского короля много меньше, нежели флоткороля английского. А он ему и не нужен, отвечает француз, и вообщефранцузское рыцарство предпочитает драться на суше, а не на море, по многимпричинам: "саг il y a danger et perdicion de vie, et Dieu scet quelle pitiéquant il fait une tourmente, et si est la malladie de la mer forte à endurerà plusieurs gens. Item, et la dure vie dont il faut vivre, qui n'estpas bien consonante à noblesse"[55] ["ибо там опасность и угроза для жизни, иодин Господь ведает, сколь это горестно, ежели приключится буря, да иморская болезнь мучает многих. Item и суровая жизнь, каковую должно веститам, не подобает людям благородного звания"]. Пушка, какой бы ничтожной онани казалась, уже возвещала грядущие перемены в ведении войн. Была какая-тосимволическая ирония в том, что Жак де Лален, краса и гордость странствующихрыцарей "à la mode de Bourgogne" ["в бургундской манере"], был убит пушечнымвыстрелом[56]. О финансовой стороне военной карьеры говорили, как правило, достаточнооткровенно. Любая страница истории войн позднего Средневековьясвидетельствует о том, сколь большое значение придавали захвату знатныхпленников в расчете на выкуп. Фруассар не упускает случая сообщить, сколькодобычи удалось захватить при успешном набеге[57]. Но помимо трофеев,достающихся прямо на поле боя, немалую роль в жизни рыцарей играют такиевещи, как получение пенсии, ренты, а то и наместничества. Преуспеяние вскореуже почитается вполне достойною целью. "Je sui uns povres homs qui desiremon avancement" ["Я бедный человек и желаю преуспеяния"], -- говорит Эсташде Рибемон. Фруассар описывает многие faits divers [мелкие происшествия] изрыцарских войн, приводя их среди прочего как примеры отваги "qui se désirentà avanchier par armes"[58] ["тех, кто желает преуспеть посредством оружия"]. УДешана мы находим балладу, повествующую о рыцарях, оруженосцах исержантах[13*] Бургундского двора, изнемогающих в ожидании дня выплатыжалованья, о чем то и дело напоминает рефрен: Et quant venra le trеsorier?[59] Доколе ж казначея ждать? Шателлен не видит ничего неестественного и необычного в том, что всякийдомогающийся земной славы алчен, расчетлив, "fort veillant et entendant àgrand somme de deniers, soit en pensions, soit en rentes, soit engouvernements ou en pratiques"[60] ["неутомим и охоч до немалых денег или ввиде пенсии, ренты, наместничества, или же иного дохода"]. И дажеблагородный Бусико, пример для подражания со стороны прочих рыцарей, инойраз был несвободен от сребролюбия[61]. А одного дворянина, в точномсоответствии с жалованьем последнего, Коммин трезво оценивает как "unggentilhomme de vingt escuz"[62] ["дворянина о двадцати экю"]. Среди громогласных прославлений рыцарского образа жизни и рыцарских войннередко звучит сознательное отвержение рыцарских идеалов: порою сдержанное,порою язвительное. Да и сами рыцари подчас воспринимают свою жизнь,протекавшую среди войн и турниров, не иначе как фальшь и прикрашенноеубожество[63]. Не приходится удивляться, что Людовик XI и Филипп де Коммин,эти два саркастических ума, у которых рыцарство вызывало лишь пренебрежениеи насмешку, нашли друг друга, Трезвый реализм, с которым Коммин описываетбитву при Монлери, выглядит вполне современным. Здесь нет ни удивительныхподвигов, ни искусственной драматизации происходящих событий. Повествованиео непрерывных наступлениях и отходах, о нерешительности и страхе сохраняетпостоянный оттенок сарказма. Коммин явно испытывает удовольствие,рассказывая о случаях позорного бегства и возвращения мужества, как толькоминует опасность. Он редко пользуется словом "honneur": честь для него развечто необходимое зло. "Mon advis est que s'il eust voulu s'enaller ceste nuyt, il eust bien faict... Mais sans doubte, là où il avoit del'honneur, il n'eust point voulu estre reprins de couardise"["Мнение мое таково, что, пожелай он отойти нынче ночью, поступил бы онправильно... Но, без сомнения, коль речь шла о чести, не желал он никоимобразом слышать упреки в трусости"]. И даже там, где Коммин говорит окровопролитных стычках, мы напрасно стали бы искать выражения, взятые изрыцарского лексикона: таких слов, как "доблесть" или "рыцарственность", онне знает[64]. Не от матери ли, Маргариты ван Арнем е йден, уроженки Зеландии, унаследовалКоммин свою трезвость? Ведь в Голландии, несмотря на то что Вильгельм IVГеннегауский был истинным рыцарем, рыцарский дух давно уж угас -- пусть дажеграфство Геннегау, с которым Голландия составляла тогда одно целое, всегдаоставалось надежным оплотом благородного рыцарства. На английской сторонелучшим воином Combat des Trente был некий Крокар, бывший оруженосец ванАркелов. Ему изрядно повезло в этой битве: он получил 60.000 крон и конюшнюс тридцатью лошадьми; при этом он стяжал такую славу своей выдающейсядоблестью, что французский король пообещал ему рыцарство и невесту иззнатного рода, если он перейдет на сторону Франции. Крокар со славою ибогатством возвратился в Голландию, где и обрел великолепное положение;однако же, голландская знать, хотя и прекрасно знала, кто он такой, неоказывала ему никакого почтения, так что ему пришлось отправиться туда, гдерыцарскую славу ценили гораздо выше[65]. Накануне похода Иоанна Неверского против Турции, похода, которому сужденобыло завершиться битвой при Никополисе, герцог Альбрехт Баварский, графГеннегау, Голландии и Зеландии, по словам Фруассара, обращается к своемусыну Вильгельму: "Guillemme, puisque tu as la voulenté de voyagier et aleren Honguerie et en Turquie et quérir les armes sur gens et pays qui oncquesriens ne nous fourfirent, ne nul article de raison tu n'y as d'yaler fors que pour la vayne gloire de ce monde, laisse Jean de Bourgoigne etnos cousins de France faire leurs emprises, et fay la tienne à par toy, ett'en va en Frise et conquiers nostre héritage"[66] ["Гийем, когда охотатебе пуститься в путь и пойти в Венгрию или Турцию и поднять оружие на людейи земли, от коих нам никогда не было бедствий, и когда нет у тебя инойразумной причины идти туда, разве что за мирскою славой, -- оставь ИоаннуБургундскому да нашим французским кузенам эти их путы[14*] и займись своими даступай во Фрисландию и отвоюй там наше наследство"]. В провозглашении обетов перед крестовым походом во время празднества в Лиллеголландская знать в сравнении с рыцарством других бургундских земель былапредставлена самым плачевным образом. После празднества все еще продолжалисобирать в различных землях письменные обеты: из Артуа их поступило 27, изФландрии -- 54, из Геннегау -- 27, из Голландии же 4, да и те былисоставлены очень осторожно и звучали весьма уклончиво. Бредероде и Монфоры ивовсе ограничились обещанием предоставить сообща одного заместителя[67]. Рыцарство не было бы жизненным идеалом в течение целых столетий, если бы ононе обладало необходимыми для общественного развития высокими ценностями,если бы в нем не было нужды в социальном, этическом и эстетическом смысле.Именно на прекрасных преувеличениях зиждилась некогда сила рыцарскогоидеала, Кажется, дух Средневековья с его кровавыми страстями мог царить лишьтогда, когда возвышал свои идеалы: так делала Церковь, так было и с идеейрыцарства. "Without this violence of direction, which men and women have,without a spice of bigot and fanatic, no excitement, no efficiency. We aimabove the mark to hit the mark. Every act hath some falsehood ofexaggeration in it"[68] ["Без такого неистовства в выборе направления, котороезахватывает и мужчин, и женщин, без приправы из фанатиков и изуверов нет ниподъема, ни каких-либо достижений. Чтобы попасть в цель, нужно целитьсянесколько выше. Во всяком деянии есть фальшь некоего преувеличения"]. Но чем больше культурный идеал проникнут чаянием высших добродетелей, темсильнее несоответствие между формальной стороной жизненного уклада иреальной действительностью. Рыцарский идеал, с его все еще полурелигиознымсодержанием, можно было исповедовать лишь до тех пор, пока удавалосьзакрывать глаза на растущую силу действительности, пока ощущалась этавсепроникающая иллюзия. Но обновляющаяся культура стремится к тому, чтобыпрежние формы были избавлены от непомерно высоких помыслов. Рыцаря сменяетфранцузский дворянин XVII в., который, хотя и придерживается сословныхправил и требований чести, более не мнит себя борцом за веру, защитникомслабых и угнетенных. Тип французского дворянина сменяется "джентльменом",также ведущим свою родословную от стародавнего рыцаря, но являющегося болеесдержанным и более утонченным. В следующих одна за другой трансформацияхрыцарского идеала он последовательно освобождается от поверхностной шелухи,по мере того как она становится ложью.Date: 2016-05-13; view: 246; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА... |