Глава двадцать первая 10 page

⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 18Следующая ⇒

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ТИПЫ РЕЛИГИОЗНОЙ ЖИЗНИ Жизнь народа текла в привычном русле поверхностной религиозности при весьмапрочно укорененной вере, с ее страхами и восторженными порывами, но людинеученые не знали ни спорных вопросов, ни духовных борений -- как это будетсвойственно протестантству. Трезвый, не отмеченный благоговением уютповседневного существования мог, однако, внезапно смениться взрывомглубокого и страстного благочестия. Не нужно представлять себе неизменноепротивостояние религиозного напряжения и спада таким образом, как если быверующие разделялись на людей благочестивых -- и жизнелюбов, т.е. что однивели сосредоточенную религиозную жизнь, в то время как другие проявлялитолько внешнее благочестие. Наши представления о северонидерландском инижненемецком пиетизме^[1*] позднего Средневековья легко могли бы увести нас наложный путь. В движении devotio moderna братства Общей жизни^[2*] иВиндесхеймской конгрегации пиетистские круги действительно обособились отмирской жизни; там была достигнута устойчивость и преемственность состояниярелигиозной напряженности; постоянство благочестивого поведенияпротивополагалось поведению окружающей массы. Южные Нидерланды и Францияедва ли знали подобное явление в форме организованного движения. Но и тамнастроения, лежавшие в основе devotio moderna, оказывали свое воздействиетак же, как и в тихих землях на Эйселе. Правда, на юге это не привело ктакому обособлению; высокое благочестие оставалось частью общей религиознойжизни; при этом его проявления были более внезапными, более резкими и болеекратковременными. Здесь то же различие, которое и до сегодняшнего дняразделяет романские и северные народы: южане не столь всерьез принимаютстолкновение противоречий, меньше ощущают необходимость делать окончательныйвыбор, легче сочетают окрашенный привычной иронией ход обыденной жизни свозвышенной экзальтированностью благодатных мгновений. Презрительное отношение к духовенству, каким-то подводным течениемпроходящее через всю средневековую культуру наряду с почтением к духовномусану, частично объясняется обмирщением высшего духовенства и далеко зашедшимдеклассированием низшего, а частично и старыми языческими инстинктами. Внедостаточно христианизированном народном восприятии никогда полностью неисчезала неприязнь к тем, кто не умеет держать в руках оружие и обязансоблюдать целомудрие. Рыцарское высокомерие, питавшееся доблестью и любовью,-- точно так же, как грубое народное здравомыслие, -- не испытывало никакогопочтения к духовному идеалу. Вырождение духовенства само по себе довершалокартину, и неудивительно, что и в высшем и в низшем сословиях векамивызывали насмешки фигуры распутного монаха и жирного попа, обжоры исластолюбца. Скрытая ненависть к духовенству существовала всегда. Чем болеепылко проповедник обличал грехи собственного сословия, тем с большей охотойк нему прислушивались в народе^[1]. Если проповедник, говорит Бернардино даСиена, выступает против духовенства, его слушатели забывают про всеостальное; нет лучшего средства расшевелить паству, когда ее уже начинаетклонить ко сну или же когда людям чересчур жарко или чересчур холодно. Тутсразу же к ним приходит бодрость и веселое расположение духа^[2]. В то времякак, с одной стороны, сильное религиозное возбуждение, которое вызывалистранствующие проповедники в XIV-- XV вв., шло от оживления нищенствующихмонашеских орденов, -- с другой стороны, именно вырождение этого институтасделало нищенствующих монахов обычным объектом презрения и насмешек.Недостойный священник, персонаж новеллистической литературы, который служитмессу за три гроша, словно жалкий поденщик, или нанимается к кому-либодуховником, "pour absoudre du tout" ["дабы отпускать все что угодно"], чащевсего является нищенствующим монахом^[3]. Как правило весьма благочестивый, ЖанМолине дает пример привычного осмеяния нищенствующих орденов в такомновогоднем пожелании: Prions Dieu que les Jacobins Puissent manger les Augustins, Et les Carmes soient pendus Des cordes des Frères Menus^[4]. Дай Господь, да иаковит Августинцем стал бы сыт, А веревка минорита Удавила б кармелита^[3*]. Догматическое понятие бедности, как оно воплощалось в нищенствующихмонашеских орденах, более не соответствовало духовным потребностям эпохи. Впротивоположность символически-формальной Бедности как духовному идеалу людиначинают замечать обездоленность как реальный социальный факт. Именно вАнглии, ранее других стран открывшей для себя экономический подход к вещам,к концу XIV столетия с полной отчетливостью обнаруживается тот новый взгляд,который возвещал о себе уже задолго до этого. Автор удивительнойсновидческой и туманной поэмы The Vision concerning Piers the Plowman [ Видение о Петре-пахаре ] впервые разглядел работающие в поте лицá,измученные непосильным трудом людские массы и, полный презрения книщенствующим монахам, лентяям, расточителям и притворным калекам, validimendicantes, постоянному бичу Средневековья, воздал хвалу святости труда.Даже в высоких богословских кругах не кто иной, как Пьер д'Айи, неудержался от противопоставления этим mendicantes -- "vere pauperes",истинных бедняков; и не случайно, что более серьезное отношение к верепредставителей devotio moderna привело их к неминуемым противоречиям снищенствующими монашескими орденами. Все, что узна е шь о повседневной религиозной жизни этого времени, постоянноговорит о сменяющих одна другую чуть не противоположных крайностях.Презрительное поношение священников и монахов всего лишь оборотная сторонавсеобщего расположения к ним и глубокого почитания. Также и наивноповерхностное понимание религиозного долга может смениться вдруг чрезмерноюпылкостью. В 1437 г., по возвращении короля Франции в свою столицу, служатторжественную панихиду за упокой души графа Арманьяка, ставшего жертвойвражды с бургиньонами, смертью которого началось только что миновавшеесмутное время. Устремившиеся к собору толпы народа жестоко разочарованы тем,что никакой раздачи денег, однако, не происходит. Ибо те добрые четыретысячи, которые явились туда, по простодушному свидетельству Парижскогогорожанина, ни за что не пришли бы, не надейся они на то, что им тамчто-нибудь да перепадет. "Et le maudirent qui avant prièrent pour lui"^[5] ["Ипроклинали его те, кто прежде возносил за него молитвы"]. И это тот же самыйнарод Парижа, который обливался слезами при виде бесчисленных религиозныхпроцессий; те же люди, которых заставляли трепетать пламенные словастранствующих проповедников. А Гиллеберт де Ланнуа видел, как вспыхнувшийбыло в Роттердаме бунт тотчас же стих, едва священник вознес над головоюCorpus Domini [Тело Господне]^[6]. Резкие противоречия и переходы из одной крайности в другую проявляются врелигиозной жизни немногих образованных людей в той же степени, что и уневежественной толпы. Религиозное озарение всегда приходит как внезапноепотрясение, и всегда это ослабленное повторение того, что пережил ФранцискАссизский, когда вдруг ощутил слова Евангелия как приказ, который обращен кнему лично. В присутствии некоего рыцаря произносится формула крещения,слова, которые он слышал, быть может, десятки раз, -- теперь же вся ихсвятость и чудодейственная сила как бы пронзают его насквозь; отныне намеренон, единственно лишь в воспоминание о святом крещении, отражать нападениядиавола, не прибегая даже к помощи крестного знамения^[7]. -- Герой книги LeJouvencel должен присутствовать на поединке; каждый из противников готов ужепринести присягу на гостии в том, что право на его стороне. И тут рыцаряохватывает сознание неизбежности того, что присяга одного из них будетложной и тем самым тот будет осужден на вечное проклятие. Он восклицает: неприсягайте, ставьте заклад в пятьсот экю и деритесь без всякой клятвы^[8]. Благочестие высшей знати, чья жизнь была обременена безудержной роскошью инеумеренными наслаждениями, именно по этой причине нередко принимает стольже импульсивный характер, как и народное благочестие. Карл V Французский нераз бросает охоту в самом разгаре, чтобы вовремя отправиться к мессе^[9]. ЮнаяАнна Бургундская, супруга герцога Бедфордского, английского правителязахваченной Франции, однажды вызвала раздражение парижских горожан тем, что,промчавшись на всем скаку вдоль процессии, всех обдала грязью. Но зато вдругой раз она среди ночи расстается с красочным упоением придворногопразднества, чтобы поспеть к заутрене у целестинцев^[4*]. А ее горестная ранняясмерть была следствием болезни, которой она заразилась при посещении больныхбедняков в Hôtel Dieu^[10] ^[5*]. До непостижимых крайностей доходит противостояние благочестия и греховностив такой личности, как Людовик Орлеанский. Среди откровенных служителейнаслаждения и богатства он поистине дитя этого мира, более всех другихобуреваемое страстями. Он пускается даже в чародейство и заклинания ирешительно отказывается их оставить^[11]. И тот же Людовик Орлеанскийдостаточно религиозен, чтобы иметь свою келью в дормитории монастыряцелестинцев; он разделяет с монахами их монастырскую жизнь, среди ночи идетк заутрене и часто выстаивает по пять или шесть месс за день^[12]. Жуткоевпечатление производит сочетание религиозности и преступности у Жиля де Ре,который, совершая детоубийства в Машкуле, заказывает для спасения своей душимессу в память о Невинноубиенных младенцах и выражает удивление, когда судьиназывают его еретиком. И хотя набожности других сопутствовали грехи,принимавшие не столь багровый оттенок, своего рода тип светского благочестиябыл далеко не редок: варвар Гастон Феб, граф де Фуа; ветреный король Рене;утонченный Шарль Орлеанский. Иоанн Баварский, жестокосердый и властолюбивый,под чужою личиной приходит к Лидвине из Скидама, дабы побеседовать с нею освоей душе^[13]. Жан Кустен, коварный слуга Филиппа Доброго, безбожник, едва лиотстоявший хоть одну мессу и никогда не подававший милостыни, -- отданныйпалачу, на своем грубом бургундском жаргоне страстно взывает к Богу^[14]. Сам Филипп Добрый -- великолепный пример того, как набожность могласочетаться с чисто мирскими помыслами. Человек, живший среди пышныхпразднеств, имевший множество внебрачных детей, хитрый и расчетливыйполитик, отличавшийся непомерной надменностью и гневливостью, он при этомискренне набожен. По окончании мессы он долго еще молится, преклонив колена.Четыре дня в неделю он постится и сидит на воде и хлебе -- не считая кануновпраздников Девы Марии и святых апостолов. Часто в четыре часа пополудни унего еще не было и крошки во рту. Он раздает немало милостыни, и делает этовтайне. Так же тайно велит он служить заупокойные мессы по каждому своемускончавшемуся подданному, придерживаясь при этом твердо установленноготарифа: 400-500 по барону, 300 по рыцарю, 200 по дворянину, 100 по слуге["varlet")^[15]. Неожиданно захватив Люксембург, он после окончания мессы стольдолго остается погруженным в свой бревиарий^[6*], добавляя затем особыеблагодарственные молитвы, что ожидающая его свита, не слезавшая с коней,поскольку битва все еще продолжалась, начинает проявлять нетерпение: неужелигерцог не может в другой раз прочитать все свои Pater Noster. Егопредостерегают, что долее медлить опасно. Но Филипп отвечает лишь: "Si Dieum'a donné victoire, il la me gardera"^[16] ["Коль Господь даровал мнепобеду, он и сохранит ее для меня"]. Во всем этом следует видеть не напускное поведение святоши, не пустоелицемерие, но напряженное состояние человека, находящегося между двумядуховными полюсами, состояние, которое ныне едва ли возможно. Тольковсеохватывающий дуализм воззрения, противопоставляющего мир, полныйгреховности, -- Царству Божьему, допускает такую возможность. В душечеловека Средневековья все наиболее высокие и наиболее чистые чувстваабсорбируются в религии, тогда как естественные, чувственные влечения,отвергаемые сознанием, по необходимости снижаются до уровня мирского,почитаемого греховным. В средневековом сознании формируются как бы дважизненных воззрения, располагающиеся рядом друг с другом; все добродетельныечувства устремляются к благочестивому, аскетическому -- и тем необузданнеемстит мирское, полностью предоставленное в распоряжение диавола. Когдачто-нибудь одно перевешивает, человек либо устремляется к святости, либогрешит, не зная ни меры, ни удержу; но, как правило, эти воззрения пребываютв шатком равновесии в отношении друг друга, хотя чаши весов то и дело резкоколеблются, устремляясь вверх или вниз, и мы видим обуреваемых страстямилюдей, чьи пышно расцветшие, пылающие багряным цветом грехи временамизаставляют еще более ярко вспыхивать их рвущееся через край благочестие. Когда средневековый поэт слагает благочестивейшие хвалебные гимны вслед застихами, полными всяческого богохульства и непристойностей, как это делалимногие: Дешан, Антуан де ла Саль, Жан Молине, -- у нас еще меньше оснований,чем это могло бы быть в случае с современным поэтом, относить этипроизведения к гипотетическим периодам творчества: приверженности мирскому-- или раскаянию. Такая противоречивость для нас почти непостижима, но намследует с ней примириться. Свойственное этому времени причудливое пристрастие к роскоши сочетается спроявлением строжайшего благочестия. Неукротимая потребность изображать илиукрашать все существующее в жизни или в воображении выражается не только вотягощении веры произведениями живописи, ювелирного искусства илискульптуры. В претворение самой духовной жизни вторгается подчас жаждаблеска и красочности. Брат Фома яростно обличает богатство и роскошь, однакоего же собственные подмостки, с которых он проповедует, украшены самымидорогими коврами, какие только удается достать его почитателям^[17]. Филипп деМезьер -- совершеннейший пример такого благочестия, отмеченного пристрастиемк роскоши. Для ордена Страстей Христовых, который он хотел основать, всеимевшее отношение к одеянию он продумывает до мельчайших подробностей. То, очем он мечтает, -- поистине праздник цвета. Рыцари, соответственно рангу,будут носить алое, зеленое, багряное и голубое; гроссмейстер -- белое;белыми будут также праздничные одеяния. Крест будет алого цвета, пояс --кожаный или шелковый, с роговой пряжкой, с бронзовыми позолоченнымиукрашениями. Башмаки -- черные, капюшон -- красный. Орденская одеждабратьев, слуг, писарей и женщин также описана с большой тщательностью^[18]. --Известно, что затея эта не привела ни к чему; Филипп де Мезьер на протяжениивсей своей жизни оставался величайшим фантазером, грезившим о новомкрестовом походе, строившим все новые и новые планы. И вот в Париже, вмонастыре целестинцев, он нашел то, что могло его полностью удовлетворить:так строг был устав этого ордена, так сверкало золото и драгоценные камни вцеркви и монастыре, усыпальнице блистательной знати^[19]. Кристина Пизанскаясчитала эту церковь поистине воплощением прекрасного. Некоторое время Мезьержил в монастыре как мирянин, разделял строгую жизнь его насельников иподдерживал также связи с владетельными особами и выдающимися умами своеговремени -- артистически-светский двойник Херарта Хрооте. Он привлек туда исвоего сиятельного друга Людовика Орлеанского, который обрел там раскаяние вгрехах своей разнузданной жизни, а также место своего раннего успокоения.Разумеется, не случайно двое таких любителей роскоши, как Людовик Орлеанскийи его дядя Филипп Храбрый, герцог Бургундский, в поисках места, где онимогли бы удовлетворить свою любовь к искусству, стремились к гостеприимствумонастырей с самым строгим уставом; именно там контраст с монашеской жизньюеще сильнее подчеркивал блистающее великолепие и роскошь: Людовик Орлеанскийнаправляется к целестинцам, Филипп Храбрый -- к картузианцам, в Шаммоль,близ Дижона. Престарелый король Рене как-то во время охоты обнаружил в окрестностяхАнжера отшельника, священника, оставившего свой приход и питавшегося ржанымхлебом и полевыми растениями. Тронутый его суровыми добродетелями, корольповелел выстроить для него келью с часовенкой. Для себя же добавил он сад инебольшой домик, украшенный живописью и аллегорическими изречениями. Нередкоон отправлялся туда, дабы в "son cher ermitage de Reculée" ["милом своемприюте Уединения"] проводить время в беседах с окружавшими его художниками иучеными^[20]. Что это: Средневековье, Ренессанс или же XVIII век? Герцог Савойский вместе с шестью рыцарями своего ордена Св. Маврикиястановится отшельником, но при этом носит позолоченный пояс, алую шляпу,золотой крест и не отказывает себе в добром вине^[21]. Здесь уже от этого пронизанного роскошью благочестия всего один шаг допреувеличенной скромности, откровенно выставляющей себя напоказ. Оливье дела Марш сохранил со времени своего детства воспоминание о торжественномвъезде короля Неаполитанского Иакова Бурбонского, отрешившегося от мира подвоздействием св. Колетты. Король, в убогой одежде, велел тянуть себя впомойном корыте, "telle sans aultre difference que les civiеres en quoyl'on porte les fiens et les ordures communеment" ["отличий не имевшемот носилок, на которых выносят обычно отбросы и нечистоты"]. Позадиследовали влиятельные придворные. "Et ouys racompter et dire, -- говорит ЛаМарш в изумлении, -- que en toutes les villes où il venoit, il faisoitsemblables entrées par humilité"^[22] ["И слыхал я, как говорили ипересказывали, <...> что во всех городах, куда он вступал, изуничижения вел он себя подобным же образом"]. Несколько менее живописным самоуничижением отличаются вызванные многимипримерами из жизни святых указания относительно того, как должно бытьустроено погребение, предназначенное с наибольшей выразительностью передатьвсю недостойность умершего. Св. Петр Фома, ближайший друг и духовный учительФилиппа де Мезьера, чувствуя приближение смертного часа, просит завернутьего в мешок, завязать на шее веревку и положить на землю. Он подчеркнутоподражает примеру Франциска Ассизского, который, умирая, тоже велел положитьсебя прямо на землю. Похороните меня, говорит Петр Фома, при входе на хоры,чтобы все наступали на мое тело, даже коза или собака, ежели они забредут вцерковь^[23]. Мезьер, восторженный его ученик, стремясь к еще большемусамоуничижению, в изобретательности хочет превзойти своего учителя. Впоследний час пусть наденут ему на шею тяжелую железную цепь; как толькоиспустит он последний свой вздох, его обнаженное тело за ноги пусть втащатна хоры; там останется он лежать крестом, раскинув в стороны руки, пока егоне опустят в могилу тремя веревками привязанного к доске -- вместо богатоукрашенного гроба, на котором, вероятно, были бы изображены его суетныемирские гербы, "se Dieu l'eust tant hay qu'il fust mors ès coursdes princes de ce monde" ["когда б Господь возненавидел его настолько, чтопришлось бы ему скончаться при дворе кого-либо из князей мира сего"]. Доску,покрытую двумя локтями холста или грубой льняной ткани, следует дотащить домогилы, куда и будет сброшена, голая как она есть, "падаль, оставшаяся отсего убогого странника". На могиле пусть будет установлено маленькоенадгробие. И пусть никого не оповещают о смерти, кроме Мартина, доброго егодруга во Господе, да его душеприказчиков. Не может быть почти никаких сомнений, что этот человек, весь ушедший впротоколы и церемониалы, этот прожектер, вникавший во все детали,неоднократно составлял завещания. В последнем из них ничего не говорится обэтих распоряжениях, относящихся к 1392 г., и поэтому, когда в 1405 г. Мезьерумер, он был похоронен по обычному обряду, в одеянии любимого им орденацелестинцев, и с двумя эпитафиями, по-видимому им самим и составленными^[24]. В идеал святости -- пожалуй, можно сказать: в романтику святости -- XV векне внес еще ничего из того, что предвещало бы собой наступление новоговремени. Даже во времена Ренессанса идеал святости не претерпел изменений.Находясь в стороне от крупных течений, которые направляли культуру в новыерусла, идеал святости как до, так и после великого кризиса оставался такимже, каким был всегда. Святой пребывает вне времени, так же как и мистик. Типсвятого времен Контрреформации тот же, что и в период позднегоСредневековья; последний никакими существенными чертами не отличается отсвятого раннего Средневековья. И тот и другой период славен великимисвятыми, чьи слова высекали пламя, а выкованные ими деяния пылали, словноизвлеченные из духовного горна: здесь -- Игнатий Лойола, Франциск Ксаверий,Карл Борромей; там -- Бернардин Сиенский, Винцент Феррер, Иоанн Капистран. Инаряду с ними -- тихие, упоенные божественной любовью и приближающиеся кмусульманскому или буддийскому типу святого, такие, как Алоизий Гонзага вXVI в., Франциск из Паолы, Колетта, Петр Люксембургский в XV и XIV вв. Междуэтими двумя крайними типами занимают место все те, кто в какой-то степенисочетает черты и того и другого, а иной раз и объединяет их в себе внаивысшей степени. Романтику святости можно было бы поставить в один ряд с романтикойрыцарства; цели их схожи: и та и другая обнаруживают одинаковую потребностьв том, чтобы четкие идеальные представления об определенных формахжизненного поведения увидеть воплощенными в людях или воссозданными влитературе. Примечательно, что романтика святости во все времена в гораздобольшей степени питалась действовавшими на воображение крайностямиуничижения и воздержания, нежели выдающимися деяниями, определявшими рострелигиозной культуры. Святым делали не церковно-социальные заслуги, как бывелики они ни были, но удивительное благочестие. Человек великой духовнойэнергии лишь в том случае обретал славу святого, если деяния его былипроникнуты сиянием сверхъестественной жизни; иными словами, это не НиколайКузанский, но сподвижник его Дионисий Картузианец^[25]. Здесь прежде всего нужно обратить внимание на то, каково было отношение кидеалу святости со стороны тех, кто, будучи носителями блестящей, утонченнойкультуры, оставались верны почитанию рыцарского идеала и далее, за пределамиСредневековья, Конечно, их соприкосновения с этим идеалом немногочисленны,но они не отсутствуют. Даже и в эти времена бывало, что святые происходилииз кругов высшей знати. Один из них -- Карл Блуаский, дядя известного намЖана де Блуа, владетеля Гауды и Схоонхофена. По материнской линии онпроисходил из дома Валуа и вследствие женитьбы на наследнице Бретани Жаннеде Пантьевр ввязался в борьбу за герцогскую корону; эта борьба занялабольшую часть его жизни. Принятие герцогского воинского клича и герба былоусловием его женитьбы^[7*]. Против него, однако, выступает другой претендент,Жан де Монфор; спор из-за Бретани совпадает с началом Столетней войны;поддержка притязаний Монфора становится одним из осложнений, которыеприводят к вторжению Эдуарда III во Францию. Граф де Блуа рыцарски вступаетв борьбу и сражается, как лучшие военачальники этого времени. Взятый в пленв 1347 г., незадолго до осады Кале, он до 1356 г. находится в Англии. Лишь в1362 г. ему удается возобновить битву за герцогство, чтобы встретить смертьпри Орэ в 1364 г., где он доблестно сражался рядом с Бертраном дю Гекленом иБомануаром. Герой многих сражений, чей жизненный путь внешне нисколько не отличается отпути стольких претендентов на трон и стольких военачальников его времени,Карл де Блуа с самой юности ведет строго аскетический образ жизни. Еще когдаон был мальчиком, отцу приходилось удерживать его от чтения всякого роданазидательных книг, не подходящих, как тогда полагали, для человека с тембудущим, которое было ему предназначено. Подстелив солому, он спит на полу уложа своей супруги. После его смерти на поле брани на теле у него подвоинскими доспехами обнаруживают власяницу. Он исповедуется каждый вечер,говоря, что ни один христианин не должен отходить ко сну, не избавившись отгрехов. В английском плену он посещает кладбища в Лондоне, где, преклонивколена, читает псалом De profundis [ Из глубины (Пс., 129, 1)]. Бретонскийоруженосец, разделяющий с ним его участь, отказывается это делать, несмотряна все просьбы: нет уж, говорит он, здесь лежат те, кто убил моих родителейи моих друзей и предал огню их жилища. После освобождения граф отправляется из Ла Рош-Деррьена, где в свое время онбыл взят в плен, босиком, по снегу, в Трегье, в часовню св. Ива, почитаемогопатрона Бретани, составлением жития которого он занимался в плену. Проведаво предстоящем паломничестве, люди устилают его путь соломой и одеялами, нограф де Блуа выбирает другую дорогу и сбивает себе ноги до такой степени,что не может ходить в течение пятнадцати недель^[26]. Сразу же после его смертиего высокие родичи, и среди них его зять Людовик Анжуйский, предпринимаютпопытку добиться его канонизации. В 1371 г. в Анжере проходит процесс опричислении Карла Блуаского к лику праведников. Этот Карл Блуаский, если верить Фруассару, вроде бы имел внебрачного сына."Là fu occis en bon couvenant li dis messires Charles de Blois, le viairesus ses ennemis, et uns siens filz bastars qui s'appeloit messiresJehans de Blois, et pluiseur aultre chevalier et escuier de Bretagne"^[27]["Там означенный мессир Шарль де Блуа пал, как приличествует, лицомобращенный к врагу, а с ним и незаконнорожденный сын его по имени мессирЖеан де Блуа, и немало иных бретонских рыцарей и оруженосцев"]. Это довольностранно, ибо Карл Блуаский не был новообращенным: он с детства настойчивозанимался усмирением плоти. По-видимому, либо Фруассар здесь просто ошибся,либо XIV век допускал такие противоречия, которые, на наш взгляд, кажутсяневозможными. Подобного вопроса не выдвигает перед нами жизнь другого святого этоговремени, также выходца из кругов высшей знати, Петра Люксембургского. Этототпрыск графского рода Люксембургов, занимавшего в XIV в. столь видное местов Германской империи, а также при дворах Франции и Бургундии, являет собоюяркий образчик того, что Уильям Джеймс называет "the under-witted saint"^[28]["святым-недоумком"]: узкий, ограниченный ум, могущий существовать лишь вбоязливо замкнутом мирке благочестивых мечтаний. Родился он в 1369 г.,незадолго до того, как его отец Ги Люксембургский пал в битве междуБрабантом и Хелдером при Баасвейлере (1371 г.). Его духовный путь вновьприводит нас в монастырь целестинцев в Париже, где Петр еще восьмилетниммальчиком общается с Филиппом де Мезьером. Будучи ребенком, он уже обременендуховными званиями: сначала каноник нескольких приходов, потом, в пятнадцатьлет, епископ города Меца, затем кардинал. В 1387 г., не достигнув ивосемнадцати лет, он умирает; и сразу же в Авиньоне предпринимаются усилияпо его канонизации. За это берутся виднейшие авторитеты: предложение вноситкороль Франции, поддержанный соборным капитулом и Парижским университетом.На процессе, который проходит в 1389 г., выступают свидетелями самые знатныелица: брат Петра Андрей Люксембургский, Людовик Бурбонский, Ангерран деКуси. Вследствие небрежного отношения авиньонского Папы ко всему этому делупричисление к лику святых, правда, не состоялось (в 1527 г. он причислен былк праведникам), но почитание его, которое могло оправдать такое ходатайство,было известно уже давно и нерушимо поддерживалось. В Авиньоне, на том месте,где было погребено тело Петра Люксембургского и откуда что ни день шлиизвестия о несомненно происходивших там чудесах, был основан королеммонастырь целестинцев, в подражание парижскому, святыне, наиболеепочитавшейся тогда среди высшей знати. Герцоги Орлеанский, Беррийский иБургундский прибыли туда, чтобы от имени короля заложить первый камень^[29].Пьер Сальмон рассказывает, как несколькими годами позже он уже слушал мессув капелле, посвященной этому святому^[30]. В образе, который воссоздают свидетели на процессе канонизации этого раноумершего аскета, принадлежавшего к столь высокому роду, есть что-то жалкое.Петр Люксембургский -- непомерно долговязый чахоточный юноша, который сдетских лет не знает ничего, кроме серьезного и ревностного отношения квере. Он корит своего младшего брата, когда тот смеется, -- ибо написано,что Господь наш плакал, но нигде не сказано, что он когда-либо смеялся."Douls, courtois et débonnaire, -- по словам Фру-ассара, -- vierge de soncorps, moult large aumosnier. Le plus du jour et de la nuit il estoit enoraisons. En toute sa vye il n'y ot fors humilité"^[31] ["Мягкий, учтивыйи доброжелательный, <...> словно девица, телом, щедрый на подаяние.Большую часть дня и ночи проводил он в молитве. Во всей его жизни не былоничего, кроме смирения"]. Сначала знатное окружение пытается отговорить егоот намерения отречься от мира. Когда он говорит о том, что хотел быстранствовать по свету и проповедовать, он слышит в ответ: Вы, мол, слишкомвысокого роста, каждый Вас тут же узнает. И Вам не вынести холода.Проповедовать крестовый поход -- да как Вам это удастся? На какое-томгновение кажется, будто нам приоткрываются глубинные основания этогоскромного и непреклонного духа. "Je vois bien, -- говорит Петр, --qu'on me veut faire venir de bonne voye à la malvaise: certes, certes,si je m'y mets, je feray tant que tout le monde parlera de moy" ["Вижуя, <...> хотят, чтобы свернул я с доброго пути на дурной: истинно,истинно, ежели приложу я усилия, то такое содею, что весь мир заговорит обомне"]. Сударь, ответствует мессир Жан де Марш, его духовник, нет никого, ктожелал бы, чтобы Вами содеяно было зло -- только добро. Нет никакого сомнения, что знатные родственники, когда аскетическиесклонности мальчика оказались неискоренимы, почувствовали в связи с этимизумление и гордость. Святой, такой юный, святой, который жил среди них ивышел из их среды! Это был тщедушный, болезненный юноша, несший бремя своеговысокого духовного сана, окруженный безмерною роскошью и высокомерием,которыми отличалась жизнь при дворе герцогов Беррийского и Бургундского; самже -- неприглядный, покрытый грязью и паразитами, неизменно занятый своимимелкими, ничтожными прегрешениями. Сама исповедь превратилась для него втягостную привычку. Каждый день он записывал свои грехи на листочке бумаги;если же, находясь в пути, он не мог этого сделать, то, вернувшись, часамипросиживал за этим занятием. Можно было видеть, как по ночам он пишет иличитает при свече свои маленькие листочки. Иной раз он встает среди ночи,чтобы исповедаться одному из своих капелланов. Бывало и так, что он тщетностучался к ним: они прикидывались глухими. Когда же он все-таки находил себеслушателя, он зачитывал ему свои грехи, записанные на бумажках. Если преждеэто случалось не более двух-трех раз в неделю, то в последнее время этопроисходило дважды в течение суток; исповедник уже не мог отойти от него. Икогда он наконец испустил дух от чахотки, высказав желание, чтобы егопохоронили, как бедняка, был обнаружен полный ларец записочек снацарапанными на них, день за днем, грехами этой крохотной жизни^[32]. Желание иметь святого в самой королевской династии, среди своихнепосредственных предков, побудило Луизу Савойскую, мать Франциска I, в 1518г. склонить епископа Ангулемского заняться изысканиями с целью добитьсяпричисления Жана Ангулемского к лику праведников. Жан Орлеанский, илиАнгулемский, был младшим братом поэта Шарля Орлеанского и дедом Франциска I.С 11 до 44 лет он находился в английском плену, а затем вплоть до своейсмерти, последовавшей в 1467 г., вел благочестивую и уединенную жизнь всвоем родовом замке Коньяк. Он не только, как все иные владыки, собиралкниги, но также и читал их; он сделал для себя указатель к Кентерберийскимрассказам Чосера, сочинял благочестивые стихотворения, переписывалнаставления и, как кажется, отличался довольно умеренной набожностью. Неподлежит никакому сомнению, что у него был незаконный сын, также носившийтитул герцога Ангулемского, что и было удостоверено соответствующим актомлегитимации. Попытки причисления к праведникам продолжались вплоть до XVIIв., однако так и не увенчались успехом^[33]. Есть еще один случай, который до некоторой степени разъясняет отношение ксвятости со стороны придворных кругов: это пребывание св. Франциска из Паолыпри дворе Людовика XI. Странный тип набожности, который был присущ королю,достаточно известен, и здесь нет необходимости останавливаться на этомподробно. Людовик, "qui achetois la grace de Dieu et de la Vierge Marie àplus grans deniers que oncques ne fist roy"^[34] ["что оплатил милость Господаи Девы Марии деньгами большими, нежели какой король когда-либо тратил"],демонстрирует все признаки непосредственного и явного фетишизма. В егопочитании реликвий, в его страсти к совершению паломничеств и к участию впроцессиях, как кажется, нет ни возвышенного благочестия, ни малейших следовблагоговейной сдержанности. Со священными предметами он обращается так, какесли бы это были не более чем ценные домашние снадобья. Крест св. Лодадолжны были из Анжера срочно доставить в Нант, для того чтобы Людовик могдать на нем клятву^[35], ибо клятву, принесенную на кресте св. Лода, почитал онболее, нежели какую-либо другую. Когда коннетабль де Сен-Поль, призванный ккоролю, просит, чтобы тот поклялся в его безопасности на кресте св. Лода,король отвечает, что он готов дать любую другую клятву, только не эту^[36]. Приприближении конца, которого он чрезвычайно страшился, отовсюду шлют емусамые дорогие реликвии: Папа среди прочего посылает ему корпорал^[8*] св.Петра, и даже Великий Турка готов прислать ему коллекцию реликвий, все ещехранившихся в Константинополе. На поставце у ложа сраженного болезньюмонарха покоится доставленная из Реймса Ампула со святым елеем, котораядоселе никогда еще не покидала своего постоянного местопребывания; говорили,что король даже хотел испытать чудодейственную силу священного сосуда,натерев этим елеем все тело^[37]. Подобное отношение к религии мы находим и укоролей меровингской^[9*] эпохи. Едва ли можно провести границу между страстью Людовика к коллекционированиюдиковинных животных, вроде северных оленей и лосей, и поисками ценныхреликвий. Он ведет переписку с Лоренцо Медичи по поводу перстня св. Зиновия,почитавшегося во Флоренции, а также по поводу agnus Dei, растениеподобногонароста, называвшегося также agnus scythicus и считавшегося чудесноюредкостью^[38]. В удивительном хозяйстве замка Плесси ле Тур в последние днижизни Людовика царила пестрая неразбериха, там можно было встретить иблагочестивых просителей, и музыкантов. "Oudit temps le гоу fist venir grantnombre et grant quantité de joueurs de bas et doulx instrumens, qu'ilfist loger à Saint-Cosme près Tours, où illec ilz se assemblerent jusques aunombre de six vingtz, entre lesquelz y vint pluseurs bergiers du pays dePoictou. Qui souvent jouerent devant le logis du roy, mais ilz ne le veoyentpas, affin que ausdiz instrumens le roy y prensist plaisir et passetemps etpour le garder de dormir. Et d'un autre costé y fist aussi venir grantnombre de bigotz, bigottes et gens de devocion comme hermites et sainctescréatures, pour sans cesser prier à Dieu qu'il permist qu'il nemourust point et qu'il le laissast encores vivre"^[39] ["И тогда повелелкороль явиться великому числу и множеству музыкантов с их инструментами,низкоголосыми или же нежными, и отвел им Сен-Косм, близ Тура, где иразместилось их до ста двадцати, а среди них и множество пастухов, жившихокрест Пуату. Кои часто играли пред дворцом короля, его же самого, однако,не видели; он же услаждался означенными инструментами и, коротая время,поддерживал себя в бодрствовании. Сверх того, велел он прийти туда множествулюдей благочестивых и набожных, как мужчин, так и женщин, и отшельников, исвятых людей для непрестанной молитвы Господу, дабы не дал он королю смертьпринять, но дозволил бы ему пожить еще долее"]. Св. Франциск из Паолы, калабрийский отшельник, который перещеголял дажесмирение миноритов тем, что основал орден минимитов^[10*], -- в буквальномсмысле предмет собирательной страсти Людовика. Явно надеясь, что святойпродлит ему жизнь своими молитвами, он желает его присутствия во время своейпоследней болезни^[40]. После того как все обращения к королю Неаполитанскомуоказались безрезультатными, Людовик, прибегнув к дипломатическим усилиям,сумел благодаря вмешательству Папы добиться прибытия этого удивительногочеловека вопреки сильному нежеланию последнего. Целая свита вельмождоставила его из Италии^[41]. Несмотря на его прибытие, Людовик, однако, нечувствует, что он в безопасности, "ибо он уже бывал обманут различнымилюдьми, рядившимися в одежды святых". Поэтому, подстрекаемый своимлейб-медиком, велит он ему поглядывать за этим человеком Божиим и всяческииспытывать его добродетели^[42]. Святой превосходно выдерживает все испытания.Его аскеза весьма варварского свойства, напоминающая о его соотечественникахX в. св. Ниле и св. Ромуальде. При виде женщин он убегает. С детских лет онпальцем не притрагивается к золоту. Спит он чаще всего либо стоя, либооблокотившись на что-нибудь, волос не стрижет и бороды не бреет. Никогда невкушает ни мяса, ни рыбы и соглашается принимать только коренья^[43]. И вот наисходе своей жизни король собственноручно выписывает пищу, подходящую дляэтого редкостного святого: "Monsieur de Genas, je vous prie dem'envoyer des citrons et des oranges douces et des poires muscadelleset des pastenargues, et c'est pour le saint homme qui ne mange nychair ny poisson; et vous me ferés ung fort grant plaisir"^[44] ["Месье деЖенас, прошу Вас прислать мне лимонов, и сладких апельсинов, и мускатныхгруш, и пастернаку -- и это для сего святого человека, ибо не ест он нимяса, ни рыбы; и тем доставите Вы мне превеликую радость"]. Он зовет его неиначе как "le saint homme", так что даже Коммин, неоднократно видевшийозначенного святого, похоже, вовсе не знал его имени^[45]. "Saint homme"называли его также и те, кто высмеивал прибытие этого необычного гостя илиже нисколько не верил в его святость, как, например, королевский лейб-медикЖак Куатье. В замечании Коммина слышатся осторожные оговорки. "Il estencores vif, -- пишет он в заключение, -- par quoy se pourroit bien changerou en myeulx ou en pis, par quoy me tays, pour ce que plusieurs semocquoient de la venue de ce hermite, qu'ilz appelloient "saincthomme""^[46] ["Он жив покуда, <...> и, стало быть, возможны перемены какк лучшему, так и к худшему, и, стало быть, помолчу, ибо многие потешались поприезде сего отшельника, коего называли они "святым человеком""]. И сам жеКоммин свидетельствует, что никому еще не доводилось видеть "de si sainctevie, ne où il semblast myeulx que le Sainct Esperit parlast par sa bouche"["столь святой жизни, ни такой, где казалось бы даже, что Святой Дух устамиего вещает"]. А ученые теологи из Парижа Жан Стандонк и Жан Кантен,прибывшие, чтобы обсудить со святым человеком просьбу об учреждении в Парижемонастыря минимитов, получили глубочайшее впечатление от его личности ивернулись обратно, решив более не оказывать этому предприятию никакогопротиводействия^[47]. Интерес герцогов Бургундских к жившим в их времена святым -- менеесебялюбивого свойства, чем интерес Людовика XI к св. Франциску из Паолы.Примечательно, что весьма многие из этих великих визионеров и строгихаскетов регулярно выступают политическими посредниками и советчиками. Этоотносится к св. Колетте и св. Дионисию ван Рейкелу, или ДионисиюКартузианцу. Св. Колетту особенно отличали при Бургундском дворе; ФилиппДобрый и его мать, Маргарита Баварская, знали ее лично и не раз прибегали кее советам. Она посредничает при возникновении осложнений между правящимидомами Франции, Савойи и Бургундии. И вот Карл Смелый, Мария и Максимилиан,Маргарита Австрийская постоянно настаивают на причислении ее к ликусвятых^[48]. Еще значительнее роль, которую играет в общественной жизни своеговремени Дионисий Картузианец. Он также то и дело вступает в сношения сБургундским домом и дает советы Филиппу Доброму. В 1451 г. в Брюсселе герцогвстречает его с кардиналом Николаем Кузанским, которому тот оказываетподдержку и которого сопровождает в его славном путешествии по Германскойимперии. Дионисий, постоянно угнетаемый чувством, что дело Церкви, делохристианства в опасности и что близятся великие беды, в одном из своихвидений вопрошает: Господи, неужто в Рим вступят турки? Он призывает герцогак крестовому походу^[49]. "Inclytus devotus ас optimus princeps et dux"["Славный благочестием и наилучший государь, а также и герцог"], которому онпосвящает свой трактат о жизни и правлении монарха, не может быть никеминым, кроме Филиппа. Карл Смелый сотрудничает с Дионисием в деле основаниякартузианского монастыря в Хертогенбосе в честь св. Софии Премудрости вКонстантинополе -- что, впрочем, герцог, ничтоже сумняшеся, считал именемкакойто святой^[50]. Герцог Арнольд Хелдерский обращается за советом к Дионисиюв борьбе со своим сыном Адольфом^[51]. Не только владетельные сеньоры, но и многие дворяне, духовные лица игорожане осаждают без удержу его келью в Рурмонде, испрашивая совета, и оннеизменно разрешает их бесчисленные затруднения, сомнения и терзаниясовести. Дионисий Картузианец -- совершеннейший тип могучего религиозного энтузиаста,порожденного поздним Средневековьем. Это пример непостижимо деятельнойжизни, соединяющей в себе экстазы великих мистиков, строжайший аскетизм,неизменные видения и откровения духовидца -- с почти необозримой помасштабам деятельностью писателя-богослова и практикой духовногонаставничества. Он стоит рядом с великими мистиками -- и с практичнымивиндесхеймцами; рядом с Брюгманом, для которого он пишет свое знаменитоенаставление о христианской жизни^[52], -- и с Николаем Кузанскии; рядом с теми,кто занимался охотой на ведьм^[53], -- и с теми, кто был воодушевлен деломочищения Церкви. Работоспособность его кажется поистине неистощимой. Трудыего насчитывают 45 томов ин-кварто. Впечатление таково, словно к нам еще разустремилась от него вся средневековая теология. "Qui Dionysium legit, nihilnon legit" ["Читающий Дионисия -- более уж ничего не читает"], -- можно былоуслышать среди теологов XVI в. Он затрагивает глубочайшие философскиевопросы, но с таким же успехом он пишет и для некоего пожилого мирянина,брата Виллема, по просьбе последнего, об обоюдном узнавании душ впотустороннем мире: Дионисий обещает, что изложит все настолько просто,насколько это возможно, и брат Виллем сможет отдать все это для переложенияна нидерландский язык^[54]. В неиссякаемом потоке ясных и простых мыслей онпередает все то, о чем размышляли его великие предшественники. Это поистинетворение поздней эпохи: обобщающее, высказывающее заключения, но непретендующее на создание нового. Цитаты из Бернарда Клервоского и ГугоСен-Викторского сияют, словно драгоценные каменья, на однотонных одеянияхего прозы. Все его труды им самим переписаны, просмотрены, выправлены,распределены по рубрикам и украшены миниатюрами. В конце своей жизни онперестал писать вовсе: "Ad securae taciturnitatis portum me transferreintendo" -- "к пристани мирного безмолвия устремиться намерен"^[55]. Покой неведом ему. Ежедневно прочитывает он почти всю Псалтирь целиком --половину, по крайней мере, прочитать, по его словам, просто необходимо. Чембы он ни был занят, даже когда он одевается или раздевается, он читаетмолитвы. После всенощной, когда другие уже отдыхают, он все еще бодрствует.Дионисий высок ростом, крепок и может полностью полагаться на свое тело: уменя железная голова и медный желудок, говорит он. Без малейшего отвращенияи даже по преимуществу он ест испорченное: масло с червями, вишни,объеденные улитками; вредители эти не содержат яда, который опасен дляжизни, утверждает он, все это можно принимать в пищу вполне спокойно.Слишком соленую сельдь он подвешивает, пока она не испортится: по егословам, чем соленое, так уж лучше вонючее^[56]. Обширной мыслительной работой глубочайшего богословского анализа иформулирования Дионисий занимается не в ходе неподвижной, размеренной жизниученого, но в непрекращающихся борениях духа, чувствительного ко всякомувнезапному переживанию сверхъестественного. Мальчиком он вдруг встает срединочи, при лунном свете, полагая, что уже пора отправляться в школу^[57]. Онзаика, однако бес, которого он хочет изгнать, зовет его "балаболкой". Онвидит, что комната некоей женщины по имени ван Флодроп, находящейся присмерти, наполнена бесами; они выбивают у него из рук посох. "Четырепоследняя человеков" ни у кого не вызывали такого гнетущего страха, как унего; яростно набрасывающиеся бесы в минуту смерти -- неизменный предмет егопроповедей. Он постоянно общается с умершими. Часто ли ему являются духиумерших? -- обращается к нему с вопросом один из братьев. О, сотни и сотнираз, ответствует Дионисий. Он узна е т своего отца среди помещенных вчистилище и добивается его вызволения. Видения, откровения, образы наполняютего беспрестанно, однако говорит он об этом не иначе как с неохотой. Онстыдится экстазов, которые испытывает в связи с разными внешними поводами:прежде всего когда слушает музыку, иной раз -- когда находится в окруженииблагородных людей, внимающих его мудрости и увещеваниям. Среди почетныхпрозвищ великих богословов его титул -- Doctor ecstaticus. И все же не следует думать, что столь величественную фигуру, как Дионисий,не затронули подозрения и насмешки, вроде тех, какими был окружен странныйчудодей Людовика XI. Дионисий тоже постоянно вынужден был обороняться противпоношений и обид, которыми встречал его окружающий мир. Дух XV столетияпребывает в состоянии неустойчивого равновесия по отношению к высшимпроявлениям чисто средневековой веры.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒

Date: 2016-05-13; view: 278; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...

mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию