Мир вещей и вещная детализация

Чем дальше, тем больше человек живет не в окружении природы, а в окружении рукотворных, созданных человеком предметов, совокупность которых Бахтин М.М называет «второй природой» [3, с. 130]. Естественно, что мир вещей отражается и в литературе, причем с течением времени приобретает все большую значимость.

Значения слова вещь в толковых словарях русского языка различно: в толковом словаре С.И. Ожегова, Вещь: «отдельный предмет, изделие» [36, с. 140]; «нечто, обстоятельство, явление» [36, с. 141].

В толковом словаре русского языка Т.Ф. Ефремовой, вещь –«Любой отдельный предмет, обычно являющийся продуктом трудовой деятельности человека» [22, с. 35]; разг. «Произведение литературы, искусства, науки; Явление действительности, событие, действие, обстоятельство» [22, с. 36].

В толковом словаре русского языка С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой, вещь – 1. «Отдельный предмет, изделие» [36, с. 14]. 2. «То, что принадлежит к личному движимому имуществу» [36, с. 15]. 3. «О произведении науки, искусства» [36, с. 15].

На ранних стадиях развития мир вещей не получал широкого отражения, а сами вещные детали были мало индивидуализированы. Вещь изображалась лишь постольку, поскольку она оказывалась, по словам Ингарден Р. «знаком принадлежности человека к определенной профессии или же знаком общественного положения» [24, с. 21]. Непременными атрибутами царского сана были трон, корона и скипетр, вещи воина – это прежде всего его оружие, земледельца – соха, борона и т.п. Такого рода вещь, которую Добин Е.С. называл «аксессуарной» [17, с. 99], еще никак не соотносилась с характером конкретного персонажа, то есть здесь шел тот же процесс, что и в портретной детализации: индивидуальность человека еще не была освоена литературой, а следовательно, не было еще надобности индивидуализировать саму вещь. С течением времени аксессуарная вещь хотя и остается в литературе, но утрачивает свое значение, не несет «сколько-нибудь значимой художественной информации» [17, с. 112].

Другая функция вещной детали, развивается позже, начиная примерно с эпохи Возрождения, но зато становится ведущей для этого типа деталей. По исследованию Есина А.Б. – деталь становится «способом характеристики человека» [20, с. 27], выражением его индивидуальности.

Деталь художественная по словарю литературоведческих терминов. С.П. Белокуровой – (от франц. detail – подробность, мелочь, частность) –«одно из средств создания образа: выделенный автором элемент художественного образа, несущий значительную смысловую и эмоциональную нагрузку в произведении» [6, с. 88]. Деталь может воспроизводить черты быта, обстановки, пейзажа, портрета (портретная детализация), интерьера, действия или состояния (психологическая детализация), речи героя (речевая детализация) и т. п.; она используется, чтобы «наглядно представить и охарактеризовать героев и окружающую их среду» [6, с. 90]. Стремление автора к детализации продиктовано, как правило, задачей достижения исчерпывающей полноты изображения. Эффективность использования детали определяется тем, «насколько значима эта деталь» [6, с. 91] в эстетическом и смысловом планах: особо значимая с художественной точки зрения – деталь художественная, именно она нередко становится мотивом или лейтмотивом текста (например, слишком большой нос героя пьесы Э. Ростана «Сирано де Бержерак» или железный аршин гробовщика Якова Иванова в рассказе А.П. Чехова «Скрипка Ротшильда» [49, с. 101]).

Значение слова деталь в популярном толково-энциклопедическом словаре русского языка под редакцией Кураленка И. – «Мелкая подробность, частность» [2, с. 30].

Художественная деталь по словарю-тезаурусу Некрестьянова И. (фр. detail – часть, подробность) – «особо значимый, выделенный элемент художественного образа, выразительная подробность в произведении, несущая значительную смысловую и идейно-эмоциональную нагрузку» [2, с. 33]. Белый А. утверждает, что деталь способна с помощью небольшого текстового объема передать максимальное количество информации, с помощью детали одним или несколькими словами можно получить самое яркое представление о персонаже (его внешности или психологии), интерьере, обстановке. В отличие от подробности, которая действует всегда с другими подробностями, составляя полную и правдоподобную картину мира, «деталь всегда самостоятельна» [7, с. 49]. Среди писателей, которые мастерски использовали деталь, можно назвать Н.В. Гоголя и А.П. Чехова.

Особое развитие эта функция вещных деталей получила в реалистической литературе XIX в. Так, в романе Пушкина «Евгений Онегин» характеристика героя через принадлежащие ему вещи становится едва ли не важнейшей. По словам критика Белинского В.Г. - вещь становится даже «показателем изменения характера» [5, с. 349]: сравним, например, два кабинета Онегина – петербургский и деревенский. В первом –

«Янтарь на трубках Цареграда,

Фарфор и бронза на столе,

И, чувств изнеженных отрада,

Духи в граненом хрустале...»[5, с. 340]

В другом же месте первой главы говорится, что полку с книгами Онегин «задернул траурной тафтой» [5, с. 333]. Перед нами «вещный портрет» [5, с. 335] богатого светского щеголя, не особенно занятого философскими вопросами смысла жизни. Совсем другие вещи в деревенском кабинете Онегина: это портрет «лорда Байрона», статуэтка Наполеона, книги с пометками Онегина на полях. Это прежде всего «кабинет человека думающего, а любовь Онегина к таким незаурядным и противоречивым фигурам, как Байрон и Наполеон, о многом говорит вдумчивому читателю» [5, с. 345].

Есть в романе описание и третьего «кабинета», дяди Онегина:

«Онегин шкафы отворил:

В одном нашел тетрадь расхода,

В другом наливок целый строй,

Кувшины с яблочной водой

Да календарь осьмого года»[5, с. 340].

Вещная деталь в исследованиях Гончарова С.А. иногда может чрезвычайно выразительно «передавать психологическое состояние персонажа» [15, с. 113]; особенно любил пользоваться этим приемом психологизма А.П. Чехов. Вот как, например, изображается при помощи простой и обыденной вещной детали психозе, логическое состояние героя в повести «Три года» [15, с. 110]: «Дома он увидел на стуле зонтик, забытый Юлией Сергеевной, схватил его и жадно поцеловал. Зонтик был шелковый, уже не новый, перехваченный старою резинкой; ручка была из простой, белой кости, дешевая. Лаптев раскрыл его над собой, и ему показалось, что около него даже пахнет счастьем»[15, с. 117].

Вещная деталь, по словам Ковтуна Е.И. обладает способностью одновременно и характеризовать человека, и выражать авторское отношение к персонажу. Вот, например, вещная деталь в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети» – «пепельница в виде серебряного лаптя, стоящая на столе у живущего за границей Павла Петровича» [25, с. 44]. Эта деталь не только характеризует показное народолюбие персонажа, но и выражает отрицательную оценку И.С. Тургенева. Ирония детали в том, что самый грубый и одновременно едва ли не самый насущный «предмет мужицкого быта» здесь выполнен из серебра и выполняет функцию пепельницы [25, с. 45].

Совершенно новые возможности в использовании вещных деталей, можно сказать, даже новая их функция открылись в творчестве Н.В. Гоголя.

Под его пером мир вещей стал относительно самостоятельным объектом изображения. Загадка гоголевской вещи в том, что она не полностью подчинена задаче более ярко и убедительно воссоздать характер героя или социальную среду. Вещь у Н.В. Гоголя перерастает рамки привычных для нее функций.

Вещи интересны Гоголю сами по себе, в значительной мере независимо от их связей с конкретным человеком. Н.В. Гоголь впервые в мировой литературе осознал, что, изучая мир вещей как таковой, вещное окружение человека, можно многое понять – не о жизни того или иного лица, но об укладе жизни в целом.

Отсюда – и необъяснимая избыточность гоголевской детализации. Так, в исследовании Храпченко М.Б. – «любое описание Н.В. Гоголя максимально подобно», он не торопится перейти к действию, любовно и со вкусом останавливаясь, например, на изображении накрытого стола, на котором стояли «грибки, пирожки, скородумки, шанижки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со снеточками» [45, с. 12].

Гоголевская деталь кажется избыточной потому, что он продолжает описание, перечисление, даже нагнетание мелочей уже после того, как детализация уже выполнила свою привычную вспомогательную функцию. Например, повествователь завидует «аппетиту и желудку господ средней руки, что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком» [45, с. 44].

При всей иронической интонации повествования очень скоро начинаешь ловить себя на мысли, что ирония здесь – только одна сторона дела, а другая – в том, что все это действительно «страшно» интересно. Мир вещей под пером Н.В.Гоголя предстает не вспомогательным средством для характеристики мира людей, а, скорее, особой ипостасью этого мира.