О парфянском вооружении 14 page

Я с не меньшей силой бросаюсь вперед, чем подаюсь потом назад:

Qualis ubi alterno procurrens gurgite pontus

Nunc ruit ad terras, scopulisque superiacit undam,

Spumeus, extremamque sinu perfundit arenam;

Nunc rapidus retro atque aestu revoluta resorbens

Saxa fugit, litusque vado labente relinquit. [1751]

Познав эту изменчивость, я как-то выработал в себе известнуюустойчивость взглядов и старался не менять своих первых и безыскусственныхмнений. Ибо, какую бы видимость истины ни имело новое мнение, я нелегкоменяю свои старые взгляды из опасения, что потеряю на обмене; и так как я неумею сам выбирать, то принимаю выбор другого и держусь того, что мнеопределено богом. В противном случае я не мог бы остановиться и без концаменял бы свои взгляды. Благодаря этой устойчивости, я, не вступая в борьбусо своей совестью, сохранил, божьей милостью, верность старым формам нашейрелигии, вопреки множеству возникших в наше время сект и религиозных учений.Творения древних авторов — я имею в виду первоклассные и значительныепроизведения — всегда пленяют меня и как бы влекут меня куда им вздумается;последний прочитанный мной автор всегда кажется мне наиболее убедительным; янахожу, что каждый из них по очереди прав, хотя они и противоречат другдругу. Та легкость, с какой умные люди могут сделать правдоподобным все, чтозахотят, благодаря чему нет ничего столь необычного, чего они не сумели быпреобразить настолько, чтобы обмануть такого простака, как я, — лучше всегодоказывает слабость их доводов. В течение трех тысячелетий небосвод со всемисветилами вращался вокруг нас; весь мир верил в это, пока Клеанф Самосский [1752] — или, согласно Теофрасту, Никет Сиракузский — не вздумал уверять, чтов действительности земля движется вокруг своей оси по эклиптике зодиака; а внаше время Коперник так хорошо обосновал это учение, что весьма убедительнообъясняет с его помощью все астрономические явления. Какое иное заключениеможем мы сделать отсюда, как не то, что не нам устанавливать, какая из этихдвух точек зрения правильна? И кто знает, не появится ли через тысячу леткакая-нибудь третья точка зрения, которая опровергнет обе предыдущие?

Sic volvenda aetas commutat tempora rerum:

Quod fuit in pretio, fit nullo denique honore;

Porro aliud succedit, et e contemptibus exit,

Inque dies magis appetitur, floretque repertum

Laudibus, et miro est mortales inter honore. [1753]

Поэтому, когда появляется какое-нибудь новое учение, у нас есть многооснований не доверять ему, памятуя, что до его появления процветалопротивоположное учение; и подобно тому, как оно было отвергнуто новой точкойзрения, точно так же в будущем может возникнуть еще какое-нибудь третьеучение, которое отвергнет это второе. До того, как получили распространениепринципы, введенные Аристотелем, человеческий разум довольствовался другимиучениями, так же как нас теперь удовлетворяют его принципы. Почему мыобязаны больше им верить? Какой они обладают особой привилегией,гарантирующей им, что ничего другого не может быть измышлено человеческимумом и потому отныне мы будем доверять им до конца веков? Ведь они могутбыть вытеснены так же, как учения, им предшествовавшие. Когда мне навязываюткакую-нибудь новую мысль, против которой я не нахожу возражений, то ясчитаю, что то, чего я не в состоянии опровергнуть, может быть опровергнутодругим; ведь надо быть большим простаком, чтобы верить всякой видимостиистины, в которой мы не в состоянии разобраться. Иначе получится, чтопростые люди — а мы все принадлежим к их числу — будут постоянно менять своивзгляды, подобно флюгерам; ибо, будучи податливы и не способны ксопротивлению, они вынуждены будут непрерывно усваивать все новые и новыевоззрения, причем последнее всегда будет уничтожать следы предшествовавшего.Кто сам слаб, должен, как водится, ответить, что будет судить о новомвзгляде в меру своего понимания; либо же он должен обратиться к болеезнающим людям, у которых учился. Медицина существует на свете немало лет. Ивот, говорят, появился некто, именуемый Парацельсом [1754], который меняет ипереворачивает вверх дном все установленные старые медицинские представленияи утверждает, что до сих пор медицина только и делала, что морила людей. Яполагаю, что ему нетрудно будет доказать это; но считаю, что было бы неслишком благоразумно, если бы я рискнул своей жизнью ради подтверждения егоновых опытов.

Не всякому верь, — говорит пословица, — ибо всякий может сказать все,что ему вздумается.

Один из таких новаторов и реформаторов в области физики недавнорассказывал мне, что все древние авторы явно ошибались в вопросе о природеветров и их движения; он брался неопровержимо доказать мне это, если язахочу его выслушать. Набравшись немного терпения и выслушав его доводы,звучавшие очень правдоподобно, я сказал ему: «А как же те, кто плавал позакону Феофраста? Неужели они двигались на запад, когда направлялись навосток? Как они плыли — вперед или назад?» — «Случай им помогал, — ответилон мне; — но они безусловно ошибались». Я сказал ему, что в таком случаепредпочитаю лучше полагаться на наш опыт, чем на наш разум. Однако эти двевещи нередко противоречат друг другу; мне говорили, что в геометрии(которая, по мнению геометров, достигла более высокой степени достоверностипо сравнению с другими науками) имеются несомненные доказательства,опровергающие истинность опыта. Так, будучи у меня, Жак Пелетье рассказывалмне, что он открыл две линии, которые непрерывно приближаются друг к другу,но тем не менее никогда, до бесконечности, не могут встретиться [1755]. Иливзять пирронистов, которые пользуются своими аргументами и своим разумомтолько для опровержения истинности опыта: поразительно, до какой логическойизворотливости они дошли в своем стремлении опровергнуть очевидные факты!Так, с не меньшей убедительностью, чем мы доказываем самые несомненные вещи,они доказывают, что мы не двигаемся, не говорим, что нет ни тяжелого, нитеплого. Великий ученый Птолемей [1756]установил границы нашего мира; вседревние философы полагали, что знают размеры его, если не считать несколькихотдельных островов, которые могли остаться им неизвестными. Поставить подсомнение науку космографии и те взгляды, которые были в ней общеприняты,значило бы тысячу лет тому назад записаться в пирронисты. Считалось ересьюпризнавать существование антиподов [1757]: а между тем в наше время открытогромный континент, не какой-нибудь остров или отдельная страна, а частьсвета, почти равная по своим размерам той, что нам известна. Современныегеографы не перестают уверять, будто в настоящее время все открыто и всеобследовано:

Nam quod adest praesto, placet, et pollere videtur. [1758]

Если Птолемей в свое время ошибся в расчетах, внушенных ему разумом, тоне глупо ли было бы с моей стороны в настоящее время верить тому, чтоутверждают нынешние ученые? И не правдоподобнее ли, что то огромное тело,которое мы называем миром, совсем не таково, каким мы его считаем?

Платон считал, что мир меняет свой облик во всех смыслах [1759], чтонебо, звезды и солнце по временам меняют свой путь, видимый нами, и движутсяне с востока на запад, а наоборот. Египетские жрецы говорили Геродоту [1760],что за одиннадцать с лишним тысяч лет, протекших со времени их первого царя(при этом они показали ему статуи всех своих царей, высеченные с них прижизни), солнце меняло свой путь четыре раза; они утверждали, что море и сушапопеременно менялись местами и что неизвестно, когда возник мир; так жедумали Аристотель и Цицерон. Иные из христианских авторов считают [1761], чтомир существует от века, что он погибал и возрождался через известныепромежутки времени; они ссылаются при этом на Соломона и Исайю, желаяопровергнуть доводы тех, кто доказывал, будто бог некоторое время былтворцом без творения и пребывал в праздности, но затем, отрекшись от своегобездействия, приступил к творению и что он, следовательно, способенменяться. Приверженцы самой знаменитой из греческих философских школ [1762]считали, что мир — это бог, созданный другим, высшим богом и состоящий изтела и души, которая расположена в центре этого тела и посредствомгармонических сочетаний распространяется на периферию; что он божественный,всеблаженный, превеликий, премудрый и вечный. В мире существуют и другиебоги — суша, море, звезды, — которые общаются друг с другом путемгармонического и непрерывного движения и божественного танца, то встречаясь,то удаляясь друг от друга, то скрываясь, то показываясь, меняя строй,двигаясь то вперед, то назад. Гераклит считал [1763], что мир создан из огняи по воле судеб должен в какой-то момент воспламениться и распасться, апотом возродиться. Апулей говорит о людях: Sigillatim mortales, cunctimperpetui [1764]. Александр в письме к своей матери [1765]передалрассказ одного египетского жреца, почерпнутый из египетских памятников;рассказ этот свидетельствовал о глубочайшей древности египтян и содержалправдивую историю возникновения и развития других стран. Цицерон и Диодорсообщают, что в их времена халдеи имели летописи, охватывавшие свышечетырехсот тысяч лет [1766]; Аристотель, Плиний и другие утверждают, чтоЗороастр [1767]жил за шесть тысяч лет до Платона. Платон сообщает [1768], чтожрецы города Саиса хранили летописи, охватывающие восемь тысячелетий, и чтогород Афины был основан на тысячу лет раньше названного города Саиса. Эпикурутверждал, что вещи, какими мы их видим вокруг нас, существуют совершенно втаком же виде и во множестве других миров. Он говорил бы это с еще большейуверенностью, если бы ему суждено было увидеть на самых странных примерах,какое сходство и какие совпадения существуют между недавно открытым миромВест-Индии и нашим миром в его прошлом и настоящем.

Учитывая успехи, достигнутые нашей наукой в течение веков, я частопоражался, видя, что у народов, отделенных друг от друга огромнымирасстояниями и веками, существует множество одинаковых и широкораспространенных чудовищных воззрений, диких нравов и верований, которыеникак не вытекают из нашего природного разума. Поистине человеческий ум —большой мастер творить чудеса, но в этом сходстве есть нечто еще болеепоразительное; оно проявляется даже в совпадении имен, отдельных событий и втысяче других вещей. Действительно существовали народы [1769], ничего о нас,насколько нам известно, не знавшие, у которых широко распространено былообрезание; существовали целые цивилизации и государства, где управлениенаходилось в руках женщин, а не мужчин; были народы, соблюдавшие такие же,как у нас, посты и правила, ограничивавшие сношения с женщинами; были итакие, которые различным образом поклонялись кресту; в одних местах крестыставили на могилах, в других — крестами пользовались (например, крестомсвятого Андрея [1770]) для защиты от ночных призраков и при родах, чтобыохранить новорожденного от колдовских чар; а еще в одном месте, в глубинематерика, нашли высокий деревянный крест, которому поклонялись как богудождя. Встречались здесь также точные подобия наших духовников, ношениежрецами митр и соблюдение ими безбрачия, гадание по внутренностям жертвенныхживотных, воздержание от употребления в пищу мяса и рыбы; обнаружены былинароды, у которых во время богослужения жрецы пользовались особым, а ненародным языком, а также такие, у которых распространено было странноеверование, будто первый бог был изгнан вторым, его младшим братом. Некоторыенароды верили, что при своем сотворении они были наделены всеми качествами,но потом, из-за своей греховности, были лишены целого ряда своихпервоначальных способностей, вынуждены были покинуть прежнееместопребывание, и их природные свойства ухудшились. Были найдены народы,полагавшие, что когда-то они были затоплены водами, хлынувшими из хлябейнебесных, что от этого потопа спаслось только немного людей, укрывшихся ввысоких горных ущельях, которые они загородили так, чтобы вода не моглапроникнуть туда, и взявших с собой в эти ущелья животных разных пород; когдаони заметили, что ливень прекратился, они выпустили собак, которые вернулисьобратно чистыми и мокрыми, на основании чего они сделали вывод, что уровеньводы еще недостаточно снизился; некоторое время спустя они выпустили другихживотных, и когда те вернулись, покрытые грязью, то люди решили выйти изсвоих укрытий и вновь населить мир, в котором они нашли одних только змей. Внекоторых местах народы верили в наступление Судного дня и были чрезвычайновозмущены, когда испанцы, при раскопке могил в поисках сокровищ,разбрасывали кости умерших; они убеждены были, что этим мертвым костямнелегко будет вновь соединиться. Они знали только меновую торговлю; для этойцели устраивались ярмарки и рынки. Карлики и уроды служили развлечением накняжеских пирах; у них был принят обычай соколиной охоты, сообразуясь сприродой этих птиц; с покоренных племен деспотически взималась дань; онивыращивали самые изысканные плоды; распространены были танцы, прыжкиплясунов, музыкальные инструменты; приняты были гербы, игра в мяч, игра вкости и в метание жребия, причем они часто приходили в такой азарт, чтопроигрывали себя и свою свободу; вся врачебная наука сводилась кзаклинаниям; писали не буквами, а изображениями; верили в существованиепервого человека, являвшегося отцом всех народов; поклонялись богу, которыйнекогда был человеком и жил в совершенном целомудрии, посте и покаянии,проповедуя закон природы и выполнение религиозных обрядов, а потом исчез измира, не умерши естественной смертью; верили в гигантов; любили напиватьсядопьяна крепкими напитками, а иной раз пить в меру; в качестве религиозныхукрашений им служили разрисованные кости и черепа покойников; существовалидуховные облачения, святая вода и кропила; жены охотно выражали желаниевзойти на костер и быть похороненными вместе с умершими мужьями, а равно ислуги со своим покойным господином; существовал закон, согласно которому всеимущество наследовал старший сын, а младшему не выделялось никакой доли,причем он обязан был повиноваться старшему; был обычай, согласно которомутот, кто назначался на какую-либо высокую должность, принимал новое имя иотказывался от прежнего; существовал обычай посыпать колени новорожденногоизвестью, приговаривая при этом: «Из праха ты родился и в прахпревратишься»; существовало искусство гадания по полету птиц. Эти примерыслабого подражания нашей религии свидетельствуют о ее достоинстве ибожественности. Христианская религия не только сумела вызвать подражания ираспространиться среди язычников Старого Света, но и по какому-то как бысверхъестественному наитию передаться варварам Нового Света. Действительно,у них можно было встретить веру в чистилище, хотя и в другой форме; то, чтомы приписываем огню, они приписывают холоду и воображают, что души очищаютсяи наказываются действием сильного холода. Этот пример расхождения во мненияхнапоминает мне о другом, весьма забавном случае такого происхождения: нарядус найденными в Новом Свете народами, которые стремятся освободить кончикмужского детородного органа, совершая, подобно евреям и магометанам,обрезание крайней плоти, были обнаружены другие народы, которые, напротив,стараются всячески скрыть его и для этой цели тщательно завязывают тонкимитесемочками крайнюю плоть, чтобы только она как-нибудь не выглянула наружу.Различие обычаев различается еще в следующем: в отличие от нашего обычаянаряжаться на праздниках и при чествованиях государей в самые лучшие одежды,в некоторых краях подданные, желая показать владыке дистанцию, отделяющую ихот него, и свою покорность, предстают пред ним в самых скверных одеждах и,входя во дворец, надевают поверх своего хорошего платья какое-нибудь другое,поношенное и изорванное, желая подчеркнуть, что весь блеск и вся роскошьпринадлежат только властелину.

Но вернемся к прерванной нити изложения.

Если природа в своем непрерывном движении ограничивает определеннымисроками, как и все другие вещи, также взгляды и суждения людей, если онитакже только известное время бывают в ходу и имеют, подобно овощам, свойсезон, свои сроки рождения и смерти, если на них влияют небесные светила,направляющие их по своей воле, то какое постоянное и неизменное значениеможем мы им приписывать? Мы знаем по опыту, что на нас оказывает влияниевоздух, климат, почва того места, где мы родились; причем они влияют нетолько на цвет нашей кожи, на наш рост, телосложение и осанку, но и нашидушевные качества: et plaga caeli non solum ad robur corporum, sed etiamanimorum facit, — говорит Вегеций [1771]: как рассказывали египетские жрецы Солону,богиня — основательница города Афин выбрала для закладки его место с такимклиматом, который делает людей мудрыми: Athenis tenue caelum, ex quo etiamacutiores putantur Attici; crassum Thebis, itaque pingues Thebani etvalentes [1772]. Таким образом, подобно тому как плоды иживотные бывают неодинаковыми от рождения, точно так же и люди, взависимости от климата того места, где они живут, бывают либо менеевоинственными, либо более, либо менее справедливыми, либо более, либо менееумеренными и послушными; в одном месте они склонны к вину, в другом — кворовству и распутству; в одних краях — к свободе, в других — к рабству; водних местностях они бывают способны к наукам и искусствам; бываютневежественны или изобретательны; покорны или мятежны; добры или злы. Людименяют свой нрав, если их переселить в другое место, совершенно так же, каки деревья; вот почему Кир не хотел разрешить персам покинуть свою суровую,гористую страну и переселиться в равнину с мягким климатом, ссылаясь на то,что тучные нивы делают людей изнеженными, а плодородная земля делает умыбесплодными [1773]. Если мы видим, что под влиянием какого-то действиянебесных светил процветает то одно искусство, то другое; или что каждый векпорождает определенных людей и наделяет их определенными склонностями; чтолюди бывают то способными, то бесплодными, как бывают поля, — во что в такомслучае превращаются все те прекрасные преимущества, которыми мы якобыобладаем? Поскольку ошибаться может и один умный человек, и сто умных людей,и целые народы, иначе говоря, поскольку, по нашему мнению, человеческий родв течение многих веков ошибается в том или ином вопросе, какая может быть унас уверенность, что он когда-нибудь перестанет ошибаться и что именно вэтом веке он не ошибается?

Мне кажется, что среди показателей нашей слабости нельзя забывать итого, что даже при всем желании человек не умеет определить, что ему нужно.Мы не в состоянии прийти к соглашению, даже в нашем воображении и в нашихпожеланиях, относительно того, что нам необходимо для нашего удовлетворения.Если даже предоставить нашему уму полную свободу выбирать, что ему угодно,он и тогда не сможет пожелать того, что действительно нужно для егоудовлетворения:

quid enim ratione timemus

Aut cupimus? quid tam dextro pede concipis, ut te

Conatus non poeniteat votique peracti? [1774]

Вот почему Сократ просил богов дать ему только то, что они сами считаютполезным для него [1775]. И точно так же лакедемоняне в своих общественных идомашних молитвах просили богов лишь о том, чтобы те даровали им всепрекрасное и благое, а выбор и определение того, что является для нихдействительно прекрасным и благим, предоставляли самим богам [1776]:

Coniugium petimus partumque uxoris; at illi

Notum qui pueri qualisque futura sit uxor. [1777]

И христианин также молит бога: «да будет воля твоя», страшась того, какбы его не постигла беда, в которую, по уверению поэтов, впал царь Мидас [1778]. Он просил у богов, чтобы все, к чему бы он ни прикасался,превращалось в золото. Его молитва была услышана: и вот его хлеб, его вино,его рубашка, его одежды, все, вплоть до перьев в его подушке, превратилось взолото. Он был подавлен исполнением своего желания, получив в дар несносноебогатство, и ему пришлось взять свои слова обратно:

Attonitus novitate mali, divesque miserque,

Effugere optat opes, et quae modo voverat, odit. [1779]

Скажу о себе самом: в молодости я молил судьбу больше всего о том,чтобы мне был пожалован орден святого Михаила, ибо он считался тогда уфранцузской знати высшим и весьма редким знаком почета. Судьба забавноудовлетворила мою просьбу: вместо того чтобы поднять и возвысить меня донего, она поступила со мной необычайно милостиво, снизив его и опустив доуровня моих плеч и даже ниже.

Клеобис и Битон просили у своей богини, а Трофоний и Агамед у своегобога [1780], достойной награды за их благочестие: боги послали им смерть; вотдо чего мнения небожителей о том, что нам нужно, отличны от наших!

Когда бог дарует нам богатство, почести, жизнь и даже здоровье, то этоиной раз бывает нам во вред; ибо не всегда то, что нам приятно, благотворнодля нас. Если вместо исполнения бог посылает нам смерть или усиление нашихстраданий — Virga tua et baculus tuus ipsa me consolata sunt [1781], — то в этом обнаруживается егопремудрость, которая знает гораздо лучше нас, что нам нужно; мы же должныпринимать это за благое, ибо оно исходит от существа всеведущего и весьма кнам благосклонного:

si consilium vis,

Permittes ipsis expendere numinibus, quid

Conveniat nobis, rebusque sit utile nostris;

Carior est illis homo quam sibi. [1782]

Действительно, просить у богов почестей или высоких постов — значитмолить их бросить тебя в бой или заставить тебя ввязаться в игру в кости илив какое-нибудь другое рискованное мероприятие, исход которого неизвестен ирезультаты сомнительны.

Философы ни о чем не спорят так страстно и так ожесточенно, как поповоду того, в чем состоит высшее благо человека; по подсчетам Варрона,существовало двести восемьдесят восемь школ, занимавшихся этим вопросом [1783].

Qul autem de summo bono dissentit, de tota philosophiae rationedissentit. [1784]

Tres mihi convivae prope dissentire videntur,

Poscentes vario multum diversa palato;

Quid dem? quid non dem? Renius tu quod iubet alter;

Quod petis, id sane est invisum acidumque duobus. [1785]

Так должна была бы ответить природа философам по поводу их споров.

Одни говорят, что наше высшее благо состоит в добродетели; другие — чтов наслаждении; третьи — в следовании природе; кто находит его в науке, кто вотсутствии страданий, а кто в том, чтобы не поддаваться видимостям; к этомупоследнему мнению как будто примыкает следующее правило древнего Пифагора:

Nil admirari prope res una, Numici,

Solaque quae possit facere et servare beatum. [1786]

являющееся целью школы пирронистов. Аристотель считает проявлениемвеличия души способность ничему не удивляться [1787]. Аркесилай утверждал [1788], что благом является стойкость и невозмутимость, объявляя уступчивостьи податливость злом и пороком. Правда, выдвигая это положение в качествебесспорной аксиомы, он отходил от пирронизма, ибо когда пирронисты заявляют,что высшее благо — это атараксия, то есть невозмутимость духа, то они неутверждают этого в положительном смысле; но та самая склонность, котораязаставляет их избегать опасностей и укрываться в надежное место, побуждаетих принять эту точку зрения и отвергнуть другие.

Как бы я хотел, чтобы кто-нибудь, например Юст Липсий — самый ученыйчеловек нашего времени, обладающий остро отточенным умом, поистинеродственным моему Турнебу [1789], или кто-нибудь другой, еще при жизни моейобнаружил желание (имея при этом достаточно сил и времени) свести воедино исо всей доступной нам тщательностью составить перечень взглядов всех древнихфилософов по вопросу о нашем благе и нашем поведении, распределив этихавторов по школам и направлениям, к которым они принадлежали; описал бы намих споры, распространенность этих школ и судьбы каждой из них; наконец,показал бы, как основатели школ и их последователи применяли свои правила напрактике, на примере наиболее замечательных, памятных случаев из жизни!Какая это была бы прекрасная и полезная книга!

А пока что, поскольку мы сами устанавливаем правила — нашего поведения,мы обречены на чудовищный хаос. Действительно, правило, которое наш разумрекомендует нам, как наиболее в этом отношении надежное и правдоподобное,состоит в том, что каждый должен повиноваться законам своей страны; таковобыло воззрение Сократа, внушенное ему, по его словам, свыше. Но что этозначит, как не то, что мы должны руководствоваться случайным правилом?Истина должна быть общепризнанной и повсюду одинаковой. Если бы человекспособен был познать подлинную сущность справедливости и правосудия, он несвязывал бы их с обычаями той или иной страны: истина не зависела бы оттого, как представляют ее себе персы или индийцы. Ничто так не подверженопостоянным изменениям, как законы. На протяжении моей жизни наши соседиангличане три или четыре раза меняли не только свою политику, котораясчитается наиболее неустойчивой областью, но и свои убеждения в самом важномделе — в вопросе о религии [1790]. Мне это тем более досадно и стыдно, чтоангличане — народ, с которым мои земляки некогда состояли в столь тесномродстве, что в моем доме еще и по сей день имеется немало следов этогостарого родства.

И у нас во Франции я замечал, что некоторые проступки, которые раньшекарались смертью, некоторое время спустя объявлялись законными; и мы,которые обвиняем в этом других, можем сами, в зависимости от случайностейвойны, оказаться в один прекрасный день виновными в оскорблениичеловеческого и божеского величия, поскольку наша справедливость попрошествии немногих лет превратится в свою противоположность, оказавшисьнесправедливостью.

Мог ли древний бог [1791]яснее обличить людей в незнании бога и лучшепреподать им, что религия есть не что иное, как их собственное измышление,необходимое для поддержания человеческого общества, чем заявив — как он этосделал — тем, кто искал наставления у его треножника, что истинной религиейдля каждого является та, которая охраняется обычаем той страны, где онродился? О господи! Kaк мы должны благодарить милостивого нашего создателяза то, что он освободил нашу религию от случайных и произвольных верований иосновал ее на нерушимом фундаменте его святого слова [1792]!

Действительно, что может преподать нам в этом случае философия?Следовать законам своей страны, иначе говоря — ввериться волнующемуся морюмнений каждого народа или государя, которые будут рисовать мнесправедливость каждый по-своему и придавать ей разные обличил, в зависимостиот того, как будут меняться их страсти? Такая изменчивость суждений не помне. Что это за благо, которое я вчера видел в почете, но которое завтра ужене будет пользоваться им и которое переезд через какую-нибудь речкупревращает в преступление? Что это за истина, которую ограничиваюткакие-нибудь горы и которая становится ложью для людей по ту сторону этихгор [1793]?

Но смешно, когда философы, желая придать законам какую-тодостоверность, утверждают, что существуют некоторые незыблемые и постоянные,неизменные законы нравственности, которые они именуют естественными икоторые в силу самой их сущности заложены в человеческом роде. Одни уверяют,что таких естественных законов три, другие — что четыре; кто считает, что ихбольше, а кто — меньше. Эти разногласия подтверждают только, что указаннаяразновидность законов столь же сомнительна, как и все остальные. Эти жалкиезаконы (ибо как назвать их иначе, если из бесконечного множества законов нетни одного, который по милости судьбы или по случайно выпавшему жребию был быповсеместно принят с общего согласия всех народов?) столь ничтожны, что дажеиз этих трех или четырех избранных законов нет ни одного, которого неотвергли бы не то что один какой-нибудь, а многие народы. Между тем всеобщеепризнание — это единственный показатель достоверности, который можно было быпривести в подтверждение некоторых естественных законов: ибо мы, несомненно,все беспрекословно следовали бы тому, что действительно было бы установленоприродой. И не только целый народ, но и каждый отдельный человек воспринялбы как насилие или принуждение, если бы кто-нибудь захотел толкнуть его надействия, противоречащие этому закону. Но пусть мне покажут воочиюкакой-нибудь закон, удовлетворяющий этому условию. Протагор и Аристонсчитали, что справедливость законов покоится единственно на авторитете имнении законодателя, вследствие чего если отнять этот признак, то благое ипочтенное потеряют свои качества и станут пустыми названиями безразличныхвещей. Фрасимах [1794]у Платона заявляет, что нет другого права, кромеинтереса сильнейшего. Нет большей пестроты и различий, чем в области обычаеви законов. Какая-нибудь вещь, которая в одном месте считается гнусной ипредосудительной, в другом одобряется, например умение воровать вЛакедемоне. У нас под страхом смерти запрещаются браки между близкимиродственниками, в других же местах они, наоборот, в почете:

gentes esse feruntur

In quibus et nato genitrix, et nata parenti

Iungitur, et pietas geminato crescit amore. [1795]

Убийство детей, убийство родителей, общность жен, торговля краденым,всякого рода распутство — нет такого чудовищного обычая, который не был быпринят у какого-нибудь народа.

Весьма вероятно, что естественные законы существуют, как они имеются унекоторых других созданий; однако у нас они утрачены по милости этогозамечательного человеческого разума, который во все вмешивается и повсюдухочет распоряжаться и приказывать, но вследствие нашей суетности инепостоянства лишь затемняет облик вещей: Nihil itaque amplius nostrum est:quod nostrum dico, artis est [1796].

Вещи выглядят по-разному и могут восприниматься с различных точекзрения: отсюда главным образом и проистекает различие в мнениях. Один народсмотрит на какую-нибудь вещь с одной точки зрения и устанавливает себе о нейтакое-то мнение, другой смотрит на нее иначе.