О парфянском вооружении 10 page

Человек может быть только тем, что он есть, и представлять себе всетолько в меру своего понимания. Когда те, кто всего-навсего люди, — говоритПлутарх [1539], — берутся судить и рассуждать о богах и полубогах, это ещебольшая самонадеянность, чем когда человек, ничего не смыслящий в музыке,берется судить о тех, кто поет; или когда человек, никогда не бывавший наполе боя, пробует рассуждать об оружии и способах ведения войны, полагая,что с помощью легковесных догадок можно разобраться в существе тогоискусства, которое выше его понимания. На мой взгляд, древние думали, чтовозвеличивают божество, приравнивая его к человеку, наделяя егочеловеческими способностями, самыми затейливыми прихотями и самыминизменными потребностями; предлагая ему в пищу наше мясо; забавляя егонашими плясками, шутками и фокусами; предлагая ему наши одеяния и наши дома;услаждая его запахом благовоний и звуками музыки, празднествами и цветами.Наделяя божество нашими порочными страстями, они льстиво приписывали егоправосудию бесчеловечную мстительность и увеселяли его зрелищем разрушения иразорения того, что оно само создало и охраняло. Так поступил, например,Тиберий Семпроний [1540], предав огню и принеся в жертву Вулкану богатуювоенную добычу и оружие, захваченное им у неприятеля в Сардинии. ПавелЭмилий [1541]принес в жертву Марсу и Минерве добычу, доставшуюся ему вМакедонии. Александр, придя к Индийскому океану [1542], бросил в его воды вчесть Фетиды несколько больших золотых сосудов и устроил, кроме того, насвоих алтарях бойню, принеся в жертву не только невинных животных, но илюдей. Человеческие жертвоприношения были обычными у многих народов, в томчисле и у нашего; я думаю, что ни один народ не представлял исключения вэтом отношении.

Sulmone creatos

Quattuor hic iuvenes, totidem quos educat Ufens,

Viventes rapit, inferias quos immolet umbris. [1543]

Геты [1544]считали себя бессмертными; умереть значило для нихотправиться к своему божеству Салмоксису. Каждые пять лет геты посылали кСалмоксису кого-либо из своих соплеменников, чтобы попросить его о самомнеобходимом. Посланца избирали по жребию, и обряд этот совершался такимобразом: сначала ему устно передавали то или иное поручение, после чего троевоинов выстраивались в ряд с тремя копьями в руках, а другие со всегоразмаху бросали обреченного на них. Если он при этом получал смертельнуюрану и тотчас же умирал, это считалось верным признаком божественногоблаговоления. Если же вестник не умирал сразу, геты считали, что он порочныйи недостойный человек, и избирали другого посланца вместо него.

Когда Аместрида, мать Ксеркса [1545], состарилась, то, следуя религиисвоей страны и желая умилостивить какого-то подземного бога, приказалаоднажды закопать в землю живыми четырнадцать персидских юношей знатногопроисхождения.

Еще и поныне идолы Темикститана обагряются кровью младенцев; им угодныжертвы только этих невинных детских душ: правосудие жаждет крови невинных!

Tantum religio potuit suadere malorum! [1546]

Карфагеняне приносили в жертву Сатурну своих собственных детей; абездетные покупали для этой цели чужих детей; отец и мать обязаны былиприсутствовать при обряде жертвоприношения с веселыми и довольными лицами [1547]. Странной фантазией было платить за милость богов нашими страданиями;так поступали, например, лакедемоняне, услаждавшие свою Диану истязаниямиюношей, которых они в угоду ей часто бичевали до смерти [1548]. Дикойприхотью было благодарить зодчего разрушением его созданий и каратьневинных, чтобы предотвратить наказание, заслуженное виновными. Дико былодумать, что заклание и смерть бедной Ифигении в Авлиде очистит греческоевойско от обиды, нанесенной богам [1549].

Sed casta inceste, nubendi tempore in ipso,

Hostia concideret mactatu moesta parentis. [1550]

А что сказать о двух прекрасных и благородных Дециях [1551], отце исыне, которые, чтобы расположить богов в пользу римлян, бросились в самуюгущу неприятельских войск!

Quae fuit tanta deorum iniquitas, ut placari populo Romano non possent,nisi tales viri occidissent [1552]. Добавляю, что отнюдь не делопреступника определять меру и час своего наказания; только судья засчитываетв наказание ту кару, которую он назначает, но он не устанавливает наказаниепо выбору того, кто сам себя подвергает ему. Божественная кара предполагаетнаше полное несогласие как с нашим осуждением, так и с налагаемым на наснаказанием.

Нелепым было ухищрение Поликрата [1553], тирана самосского, когда он,желая нарушить свое постоянное благоденствие и искупить его, бросил в моресамое дорогое и ценное сокровище, в надежде, что этой искупительной жертвойему удастся предотвратить непостоянство фортуны, избежать ее превратностей;она же, насмехаясь над его глупостью, сделала так, что брошенная в моредрагоценность снова вернулась в его руки, будучи найдена в желудке рыбы. Акому нужны были те мучения и терзания, которые причиняли себе корибанты именады [1554]? Или те шрамы на лице, животе и конечностях, которые еще в нашевремя наносят себе магометане, желая угодить своему пророку? Ведьоскорбление, наносимое богу, коренится в нашей воле, а вовсе не в груди, нев глазах, не в половых органах, не в плечах или гортани! Tantus estperturbatae mentis et sedibus suis pulsae furor, ut sic dii placentur,quemadmodum ne homines quidem saeviunt [1555].

Наше тело призвано служить не только нам, но также и богу и другимлюдям; поэтому умышленно терзать его столь же недопустимо, как и лишать себяжизни под каким бы то ни было предлогом. Уродовать и калечитьбессознательные и непроизвольные отправления нашего тела ради того, чтобыизбавить душу от необходимости разумно руководить ими, значит проявлятьбольшую трусость и предательство.

Ubi iratos deos timent, que sic propitios habere merentur? In regiaelibidinis voluptatem castrati sunt quidam; sed nemo sibi, ne vir esset,iubente, domino, manus intulit [1556]. Так,религия приводила людей ко многим дурным поступкам:

saepius illa

Religio peperit scelerosa atque impia facta. [1557]

Ничто, присущее нам, ни в каком отношении не может быть приравнено кбожественной природе или отнесено к ней, ибо это накладывало бы на нееотпечаток несовершенства. Как может эта бесконечная красота, бесконечноемогущество и бесконечная благость без ущерба для своего божественноговеличия допустить какое-либо соответствие или сходство с таким существом,как человек?

Infirmum dei fortius est hominibus, et stultum dei sapientius esthominibus [1558].

Когда кто-то спросил философа Стильпона [1559], радуют ли боговвоздаваемые им почести и приносимые им жертвы, он ответил: «Ты неразумен;давай уединимся, если ты хочешь поговорить об этом».

И тем не менее мы предписываем богу определенные пределы; мыограничиваем его могущество доводами нашего разума (я называю разумом нашидомыслы и фантазии и исключаю отсюда философию, которая утверждает, что дажебезумный или злой вынуждены действовать по разумным основаниям; но это разумособого рода), хотим подчинить его, который создал нас и наше знание, пустыми ничтожным доводам нашего рассудка. Мы говорим: «Бог не мог создать мир безматерии, ибо из ничего нельзя ничего создать». Как! Разве бог вручил намключи своего могущества и открыл нам тайны его? Разве он обязался невыходить за пределы, поставленные нашей наукой? Допустим, о человек, что тысумел заметить здесь на земле некоторые следы его действий, — думаешь ли ты,что он применил при этом все свои силы и воплотил в этом творении все своипомыслы, что он исчерпал при этом все формы? Ты видишь в лучшем случаетолько устройство и порядки того крохотного мирка, в котором живешь; нобожественное могущество простирается бесконечно дальше его пределов; этачастица — ничто по сравнению с целым:

omnia cum caelo terraque marique

Nil sunt ad summam summai totius omnem. [1560]

Ты ссылаешься на местный закон, но не знаешь, каков закон всеобщий. Тыможешь связывать себя с тем, чему ты подчинен, но его ты не свяжешь; он тебене собрат, не земляк или товарищ. Если он как-то вступает в общение с тобой,то не для того, чтобы сравняться с твоим ничтожеством или вручить тебенадзор над своей властью. Тело человека не может витать в облаках — таковзакон для тебя. Солнце непрерывно движется по своему пути; моря и землиимеют свои границы; вода текуча и жидка; сплошная стена непроницаема длятвердого тела; человек не может не сгореть в пламени; он не может физическиодновременно находиться на небе, на земле и в тысяче других мест. Все этиправила бог установил для тебя; они связывают только тебя. Он показалхристианам, что может нарушать все эти законы, когда ему заблагорассудится.Действительно, для чего ему, раз он всемогущ, ограничивать свои силыопределенными пределами? В угоду кому будет он отказываться от своихпреимуществ? Твой разум с полным основанием и величайшей вероятностьюдоказывает тебе, что существует множество миров:

Terramque, et solem, lunam, mare, cetera quae sunt,

Non esse unica, sed numero magis innumerali. [1561]

В это верили, побуждаемые доводами разума, самые выдающиеся умы прошлыхвеков и даже некоторые наши современники; тем более что в нашем мирозданиинет ни одного предмета, который существовал бы в единственном числе:

cum in summa res nulla sit una,

Unica quae gignatur, et unica solaque crescat, [1562]

и все вещи существуют во множественном числе; поэтому представляетсяневероятным, чтобы бог сотворил только один этот мир, не создав подобныхему, и чтобы вся материя была полностью истрачена на это единственноетворение:

Quare etiam atque etiam talis fateare necesse est

Esse alios alibi congressus material,

Qualis hic est avido complexu quem tenet aether, [1563]

в особенности, если существо это одушевленное, как можно предполагатьпо его движениям и как уверяет Платон [1564]; некоторые наши ученые [1565]подтверждают это мнение, другие же не осмеливаются опровергать его. А можетбыть, правильно то старинное воззрение, согласно которому небо, звезды идругие части вселенной представляют собой создания, состоящие из тела идуши, которые смертны по своему составу, но бессмертны по решению создателя.В случае же если существует множество миров, как полагали Демокрит, Эпикур ипочти все философы, то откуда мы знаем, что принципы и законы нашего мираприложимы также и к другим мирам? Эти миры, может быть, имеют другой вид идругое устройство [1566]? Эпикур представлял их себе то сходными между собой,то несходными [1567]. Ведь даже в нашем мире мы наблюдаем бесконечноеразнообразие и различия в зависимости от отдаленности той или иной страны.Так, например, в том Новом Свете, который открыт был нашими отцами, неизвестны ни хлеб, ни вино, ни одно из наших животных; все там иное. А вскольких странах света в прежние времена не имели представления ни о Вакхе,ни о Церере [1568]? Если верить Плинию и Геродоту [1569], то в некоторыхстранах есть люди, очень мало на нас похожие.

Существуют смешанные породы людей, представляющие собой нечто среднеемежду человеческой природой и животной. Есть страны, где люди рождаются безголовы, а глаза и рот помещаются у них на груди; где все люди — двуполыесущества; где люди ходят на четвереньках; где у людей только один глаз волбу, а голова более похожа голову собаки, чем человека; где люди наполовину — в нижней части тела — рыбы и живут в воде; где женщины рожают в пятилетнемвозрасте и живут только до восьми лет; где у людей лоб так тверд и кожа нанем так толста, что железо не в состоянии пробить их и сгибается; где умужчин не растет борода; есть народы, которые не знают употребления огня; идругие, у которых сперма черного цвета.

Существуют люди, которые с легкостью превращаются в волков или в кобыл,а затем снова становятся людьми. И если верно утверждение Плутарха [1570],что в некоторых частях Индии имеются люди без рта, питающиеся лишь запахами,то многие наши описания неправильны; такие люди отнюдь не смешнее, чем мы,их разум, может быть, нисколько не уступает нашему, и они в такой же мере,как мы, способны к общественной жизни, и тогда может оказаться, что нашевнутреннее устройство и законы не применимы к большинству людей.

Далее, сколько мы знаем вещей, противоречащих тем прекрасным правилам,которые мы установили для природы и предписали ей! А мы еще хотим связатьими самого бога! Сколько явлений мы называем сверхъестественными ипротиворечащими природе! Каждый человек и каждый народ называет так вещи,недоступные его пониманию. А сколько мы наблюдаем таинственных свойств иквинтэссенций [1571]? Ибо для нас «поступать согласно природе» значит«поступать согласно нашему разуму», насколько он в состоянии следовать заней и насколько мы в состоянии распознать этот путь; все, что выходит запределы разума, чудовищно и хаотично. Но с этой точки зрения наиболеепроницательным и изощренным людям все должно представляться чудовищным, ибочеловеческий разум убедил их, что нет никаких серьезных оснований утверждатьдаже то, что снег бел (Анаксагор заявлял, что он черен) [1572]. Все неясно:существует ли что-нибудь или ничего не существует? Знаем ли мы что-либо илиничего не знаем? (Метродор Хиосский отрицал за человеком возможностьответить на этот вопрос) [1573]. Живем ли мы или нет? Ибо Еврипид сомневался,«является ли наша жизнь жизнью или же жизнь есть то, что мы называемсмертью»:

Τις δ οιδεν ειζην τουθ οκέκληταιθανειν,

Το ζην δεθνέσκεινέστι. [1574]

Еврипид сомневался не без основания; действительно, почему называтьжизнью тот миг, который является только просветом в бесконечном течениивечной ночи и очень кратким перерывом в нашем постоянном и естественномсостоянии, ибо смерть занимает все будущее и все прошлое этого момента, даеще и немалую часть его самого? Другие уверяют, что нет никакого движения ичто ничто не движется, как утверждают последователи Мелисса [1575](ибо,если существует только единое, то оно не может ни обладать сферическим движением, ни передвигаться с места на место, как это доказывает Платон [1576]), и что в природе нет ни рождения, ни истлевания.

Протагор утверждал, что в природе нет ничего, кроме сомнения, и что обовсех вещах можно спорить с одинаковым основанием и даже о том, можно лиспорить с одинаковым основанием обо всех вещах; Навсифан [1577]заявлял, чтоиз тех вещей, которые нам кажутся, ни одна не существует с большейвероятностью, чем другая, и что нет ничего достоверного, кроменедостоверности; Парменид утверждал, что ничто из того, что нам кажется, несуществует вообще и что существует только единое [1578]; Зенон утверждал, чтодаже единое не существует и что не существует ничего.

Если бы существовало нечто, то оно находилось бы либо в другом, либо всамом себе; если бы оно находилось в другом, в таком случае их было бы два,а если бы оно находилось в самом себе, то и в этом случае их было бы два:содержащий и содержимое. Природа вещей, согласно этим учениям, есть не чтоиное, как ложная или пустая тень [1579].

Мне всегда казались безрассудными и непочтительными в устах христианинавыражения вроде следующих: бог не может умереть, бог не может себепротиворечить, бог не может делать того или этого. Я нахожу неправильнымподчинять божественное всемогущество законам нашей речи. То предположение,которое мы вкладываем в эти слова, следовало бы выражать более почтительно иболее благочестиво.

Наша речь, как и все другое, имеет свои слабости и свои недостатки.Поводами к большинству смут на свете являлись споры грамматическогохарактера. Наши судебные процессы возникают только из споров об истолкованиизаконов; большинство войн происходит из-за неумения ясно формулироватьмирные договоры и соглашения государей. А сколько препирательств — и притомкаких ожесточенных — было вызвано сомнением в истолковании слога «hoc» [1580]. Возьмем формулу, которая со стороны логической представляется намсовершенно ясной. Если вы говорите «стоит хорошая погода» и если при этом выговорите правду, значит погода действительно хорошая. Разве это недостоверное утверждение? И тем не менее оно способно нас обмануть, как этовидно из следующего примера. Если вы говорите «я лгу» и то, что вы при этомутверждаете, есть правда, значит вы лжете [1581]. Логическое построение,основательность и сила этого умозаключения совершенно не схожи спредыдущими, и тем не менее мы запутались. Я убеждаюсь, чтофилософы-пирронисты не в состоянии выразить свою основную мысль никакимисредствами речи; им понадобился бы какой-то новый язык! Наш язык сплошьсостоит из совершенно неприемлемых для них утвердительных предложений,вследствие чего, когда они говорят «я сомневаюсь», их сейчас же ловят наслове и заставляют признать, что они по крайней мере уверены и знают, чтосомневаются [1582]. Это побудило их искать спасения в следующем медицинскомсравнении, без которого их способ мышления был бы необъясним: когда онипроизносят «я не знаю» или «я сомневаюсь», то они говорят, что этоутверждение само себя уничтожает, подобно тому как ревень, выводя изорганизма дурные соки, выводит вместе с ним и самого себя [1583].

Этот образ мыслей более правильно передается вопросительной формой:«Что знаю я?», как гласит девиз, начертанный у меня на коромысле весов [1584].

Посмотрите, как злоупотребляют этой насквозь неблагочестивой манеройвыражаться! Если в происходящих у нас теперь религиозных спорах вы станететеснить своих противников, то они прямо скажут вам, что не во власти богасделать так, чтобы его тело находилось одновременно и в раю, и на земле, и внескольких разных местах [1585]. А как ловко пользуется этим аргументом нашдревний насмешник [1586]! «Для человека, — говорит он, — немалое утешениевидеть, что бог не все может: так, он не может покончить с собой, когда емузахочется, что является наибольшим благом в нашем положении; не можетсделать смертных бессмертными; не может воскресить мертвого; не можетсделать жившего нежившим, а того, кому воздавались почести, не получавшимих, — так как он не имеет никакой иной власти над прошлым, кроме забвения».Наконец, — чтобы довершить это сравнение человека с богом забавным примером — он добавляет, что бог не может сделать, чтобы дважды десять не былодвадцатью. Вот что он говорит! Но всем этим не должен был бы осквернять своиуста христианин. А между тем люди, наоборот, пользуются этой безумнойдерзостью языка, с тем чтобы низвести бога до своего уровня:

cras vel atra

Nube polum pater occupato,

Vel sole puro; non tamen irritum

Quodcumque retro est, efficiet, neque

Diffinget infectumque reddet

Quod fugiens semel hora vexit. [1587]

Когда мы говорим, что для бога бесчисленный ряд веков, как прошлых, таки будущих, только одно мгновение, что его благость, мудрость, могущество —то же самое, что и его сущность, то мы произносим слова, которых наш ум непонимает. И тем не менее наше самомнение побуждает нас мерить божество своимаршином. Отсюда проистекают все обманы и заблуждения, которыми охваченылюди, желающие свести к своим размерам и взвесить на своих весах существо,столь их превосходящее. Mirum quo procedat improbitas cordis humani, parvuloaliquo invitata successu [1588].

Стоики сурово упрекали Эпикура за то, что он только бога считал истинноблагим и блаженным существом, а мудреца всего лишь тенью и подобием его [1589]. Как кощунственно связали они бога с судьбой (я бы хотел, чтобы ниодин христианин не последовал за ними в этом!) — а Фалес, Платон и Пифагорподчинили его необходимости! Это нескромное желание узреть бога нашимиглазами побудило одного из наших великих христиан [1590]приписать божествутелесную форму. По этой же причине мы постоянно приписываем божьей волеважные события, имеющие для нас особое значение; поскольку эти события многозначат для нас, нам кажется, что они важны и для него и что он относится кним серьезнее и внимательнее, чем к событиям, для нас мало значащим илиобычным. Magna dii curant, parva negligunt [1591]. Послушайте, какой пример Цицеронприводит, — это разъяснит вам ход его мыслей: Nec in regnis quidem regesomnia minima curant [1592].

Как будто для бога имеет большее значение сокрушить империю, чемшелохнуть листок на дереве! Как будто его промысел осуществляется иначе,когда дело идет об исходе сражения, чем когда дело идет о прыжке блохи! Егорука управляет всем с одинаковой твердостью и постоянством. Наши интересы неимеют при этом никакого значения; наши побуждения и наши оценки его нетрогают.

Deus ita artifex magnus in magnis, ut minor non sit in parvis [1593]. Нашевысокомерие всегда склоняет нас кощунственно сравнивать себя с богом. Таккак дела обременяют людей, то Стратон освободил богов от всякихобязанностей, как освобождены были от них и священнослужители [1594]. Онзаставляет природу творить и сохранять все вещи и из их масс и движенийсоздает все части мира, освобождая человека от страха перед божьим судом.Quod beatum aeternumque sit, id nec habere negotii quicquam, nec exhibereAlteri [1595]. Природе угодно, чтобы сходные вещиимели и сходные отношения; поэтому бесконечное число смертных заставляетзаключать о таком же числе бессмертных; бесконечное число вещей, несущихсмерть и разрушение, заставляет предполагать такое же число целебных иполезных вещей. Подобно тому как души богов, не имея дара речи, глаз, ушей,чувствуют все одинаково и знают о наших мыслях, так и души людей, когда онисвободны или оторваны от тела сном или состоянием экстаза, прорицают,предсказывают и предвидят такие вещи, которых они не могли бы увидеть,будучи соединены с телом [1596].

Люди, говорит апостол Павел, «называя себя мудрыми, обезумели, иславу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку…» [1597]

Присмотритесь, каким шарлатанством было обставлено обожествление удревних [1598]. После пышной и торжественной церемонии похорон, когда пламякасалось уже верхушки сооружения и охватывало ложе умершего, они выпускалиорла, полет которого ввысь означал, что душа покойника отправилась в рай. Унас имеются тысячи медалей — в том числе и выбитая в память благонравнойсупруги Фаустины [1599], — на которых изображен орел, возносящий к небу этиобожествленные души.

Жалкое зрелище! Мы сами себя обманываем нашими собственнымиизмышлениями и притворством:

Quod finxere, timent, [1600]

словно дети, вымазавшие сажей лицо одного из своей ватаги и потом самипугающиеся его. Quasi quicquam infelicius sit homine cui sua figmentadominantur [1601]. Почитать того, кто создал нас,далеко не одно и то же, что почитать того, кого создали мы сами. Августубыло воздвигнуто более храмов, чем Юпитеру; ему поклонялись с таким жервением и верили в совершаемые им чудеса. Жители Тасоса, желая отблагодаритьАгесилая за оказанные им благодеяния, пришли однажды объявить, что онипричислили его к сонму богов. «Разве во власти народа, — сказал он им, —делать богом кого вам заблагорассудится? В таком случае сделайте это дляпримера с одним из вас; а потом, когда я увижу что с ним приключится, явоздам вам великую благодарность за ваше предложение» [1602].

Человек крайне неразумен; он не в состоянии создать клеща, а между темдесятками создает богов.

Послушайте, как восхваляет наши способности Трисмегист [1603]: из всехудивительных вещей самая поразительная та, что человек сумел изобрестибожественную природу и создать ее. Послушайте рассуждения философов:

Nosse cui divos et caeli numina soli,

Aut soli nescire, datum. [1604]

«Если бог есть, то он живое существо; если он живое существо, тообладает чувствами; если он обладает чувствами, то подвержен тлению. Если онне имеет тела, то не имеет и души, а следовательно, неспособен действовать;если же он имеет тело, то он тленен» [1605]. Разве это не убедительноеумозаключение? Мы неспособны создать мир; следовательно, существует болеесовершенная природа, которая создала его. Было бы глупым высокомерием снашей стороны считать себя самыми совершенными существами во вселенной;следовательно, имеется некое существо, более совершенное, чем мы: это бог.Когда вы видите богатое и роскошное здание, то даже не зная, кто хозяин его,вы все же не скажете, что оно предназначено для вас. Не должны ли мы в такомслучае думать, что это божественное сооружение, этот созерцаемый наминебесный дворец является жилищем существа более возвышенного, чем мы? Развевсе находящееся вверху не является всегда и более достойным? А ведь мыпомещены внизу. Ничто, лишенное души и разума, не может породить что-либоодушевленное и обладающее разумом. Мир порождает нас; следовательно, онимеет душу и разум. Любая наша часть меньше, чем мы, мы — часть мира;следовательно, наделен мудростью и разумом в большей степени, чем мы.Прекрасная вещь — быть великим правителем, следовательно, управление миромпринадлежит некоей блаженной природе. Светила не причиняют нам вреда;следовательно, они полны благости. Мы нуждаемся в пище; следовательно, богитоже в ней нуждаются и питаются парами, поднимающимися ввысь. Мирские благане являются благами для бога; следовательно, они не являются благами и длянас. Наносить оскорбление и быть оскорбленным в одинаковой мересвидетельствует о слабости; следовательно, безумие — бояться бога. Бог благпо своей природе; человек же благ в меру своих стараний, а это выше.Божественная мудрость отличается от человеческой лишь тем, что она вечна; нодлительность ничего не прибавляет к мудрости, следовательно, мы сотоварищи.Мы обладаем жизнью, разумом и свободой, почитаем благость, милосердие исправедливость, следовательно, эти качества присущи богу. Словом, когдачеловек приписывает божеству какие-либо свойства или отказывает ему в них,он делает это по собственной мерке. Хорош пример! Хорош образец! Сколько бымы ни усиливали, ни возвеличивали, ни раздували человеческие качества, этобесполезно; жалкий человек может пыжиться сколько ему угодно:

Non, si te ruperis, inquit. [1606]

Profecto non Deum, quem cogitare non possunt, sed semet ipsos pro illocogitantes, non illum sed se ipsos, non illi sed sibi comparant [1607].

Даже в естественных случаях следствия лишь отчасти раскрывают причину; — что же сказать о данной причине, когда речь идет о божестве? Она вышеестественного порядка вещей; она слишком возвышенна, слишком далека от нас ислишком могущественна, чтобы наши заключения могли связывать и сковывать ее.К пониманию божества можно прийти не через нас, это слишком низменный путь.Находясь на Монсенисе [1608], мы не ближе к небу, чем находясь на днеморском. Можете убедиться в этом с помощью астролябии. Люди низводят бога дотого, что приписывают ему — как это делалось не раз — даже плотскоесоединение с женщинами: Паулина, жена Сатурнина, матрона, славившаяся в Римесвоей добродетелью, полагая, что сочетается с богом Сераписом, очутилась вобъятиях одного из ее поклонников, что было подстроено жрецами этого храма [1609]. Варрон, самый проницательный и самый ученый из латинских авторов, всвоих книгах о божествах сообщает [1610], что служка храма Геркулеса играл вкости попеременно обеими руками — одной рукой за самого себя, а другой — заГеркулеса, с условием, что если выиграет он сам, то на доходы приготовитсебе ужин и приведет любовницу, если же проиграет, то предложит за свой счети то и другое Геркулесу. Он проиграл и расплатился своим ужином и молодойдевушкой. Ее звали Лаурентиной; ночью она увидела во сне, будто очутилась вобъятиях Геркулеса, который, между прочим, сказал ей, что первый же человек,которого она на следующий день встретит, щедро с нею расплатится за него. Имоказался богатый юноша Тарунций, который взял ее к себе и впоследствиисделал своей наследницей. Она же в свою очередь, желая сделать угодное этомубогу, завещала свое наследство римскому народу и за это ее удостоилибожеских почестей.

Считалось, что Платон был божественного происхождения как по отцовской,так и по материнской линии, причем предком его в обоих случаях был Нептун,но мало того: в Афинах считалась достоверной следующая версия егопроисхождения. Аристон не знал, как овладеть прекрасной Периктионой; во снебог Аполлон возвестил ему, чтобы он не прикасался к ней, пока она неразрешится от бремени: это и были отец и мать Платона [1611].

Сколько существует подобных побасенок о том, как боги наставляли рогабедным смертным, и о мужьях, несправедливо оклеветанных ради детей [1612]?

У магометан народ верит, что есть много таких Мерлинов [1613], т. е.детей, не имеющих отцов, зачатых духовно и рожденных божественным образом изчрева девственниц; они носят имя, означающее это понятие на их языке [1614].

Следует помнить, что для всякого существа нет ничего прекраснее и лучшеего самого (лев, орел и дельфин выше его ценят себе подобных) [1615]и всякийсравнивает качества всех других существ со своими собственными. Эти качестваможем усиливать или ослаблять, но мы не можем сделать ничего большего, ибодальше этого сопоставления и; этого принципа наше воображение не способнопойти; оно не состоянии вообразить ничего иного, оно не может выйти за этипределы и переступить их! Так возникли следующие древние умозаключения:«Самый прекрасный из всех обликов — это человеческий; следовательно, богуприсущ этот облик. Никто не может быть блаженным без добродетели; не можетбыть добродетели без разума, а разум нигде, кроме человеческого тела,находиться не может; следовательно, бог имеет человеческий облик» [1616].