О парфянском вооружении 12 page

Но после этой поправки их противники высказали следующую мысль, котораяставит эпикурейцев в весьма затруднительное положение [1681]. Если атомымогли составить такое множество различных фигур, то почему они никогда нерасположились так, чтобы образовать дом или башмак? Почему точно так женельзя себе представить, что достаточно высыпать бесчисленное множество буквгреческого алфавита, чтобы получить текст Илиады? То, что имеет разум,говорит Зенон, лучше, чем то, что не имеет его; но нет ничего лучше мира,следовательно, он наделен разумом. Путем такого же рассуждения Котта делаетмир математиком; затем, опираясь на другой аргумент того же Зенона,гласящий: «целое больше части; мы способны к мудрости и являемся частьюмира, следовательно, мир мудр», делает мир музыкантом и органистом.

Можно было бы привести бесчисленное множество подобного рода доводов —не только ложных, но и нелепых, совершенно несостоятельных и говорящих нестолько о невежестве, сколько о вздорности тех философов, которые выдвигалиэти доводы в спорах между собой и представляемыми ими школами. Можно было бысделать поразительный подбор таких несуразностей, именующих себячеловеческой мудростью.

Я охотно собираю подобные образцы, изучать которые в некоторыхотношениях не менее полезно, чем рассматривать высказывания здравые иумеренные. По ним можно судить, что мы должны думать о человеке, егочувствах и его разуме, если у таких выдающихся людей, поднявших дарованиячеловека на огромную высоту, встречаются столь грубые ошибки. Что касаетсяменя, то я склонен думать, что они занимались наукой между прочим ипользовались ею, как игрушкой, годной для всех; они забавлялись разумом каклегким развлекательным инструментом, придумывая всякого рода малозначащиеили совсем пустые измышления и фантазии. Тот самый Платон, который далчеловеку определение, годящееся для каплуна, в другом месте [1682]устамиСократа говорит, что он поистине не знает, что такое человек и что человек —одна из наиболее труднопознаваемых вещей в мире. Обнаруживая такоенепостоянство и шаткость своих взглядов, они как бы за руку, невольноприводят нас к выводу об отсутствии у них всяких прочных выводов. Онистараются не высказывать своих взглядов открыто и ясно; они прикрывают их тобаснословными вымыслами поэзии, то какой-нибудь другой маской, ибо нашаслабость проявляется в том, что сырое мясо не всегда годится для нашегожелудка; его надо сначала прокоптить, просолить или как-то еще иначеприготовить. Именно так поступают и они. По большей части они затемняют иискажают свои подлинные взгляды и суждения, стремясь сделать их пригоднымидля общего пользования. Чтобы не пугать детей, они не хотят открыто признатьслабости и безумия нашего разума; но они достаточно раскрывают нам это,показывая непостоянство и противоречивость науки.

Находясь в Италии, я дал одному человеку, плохо изъяснявшемусяпо-итальянски, следующий совет: раз он хочет только, чтобы его понимали, ане стремится хорошо говорить на этом языке, пусть употребляет первыепопавшиеся слова — латинские, французские, испанские или гасконские, —прибавляя к ним итальянские окончания; в таком случае его речь непременносовпадет с каким-нибудь наречием страны: тосканским, римским, венецианским,пьемонтским или неаполитанским, или с какой-нибудь из их разновидностей. Тоже самое я мог сказать и о философии: она выступает в столь разнообразныхобличиях и содержит столько разных положений, что в ней можно найти любыедомыслы и бредни. Человеческое воображение не в состоянии придумать ничегохорошего или плохого, чего в ней уже не было бы кем-нибудь сказано. Nihiltam absurde dici potest quod non dicatur ab aliquo philosophorum [1683]. Я с тем большей готовностью выпускаю в свет плоды моих причуд,что, хотя они являются моим порождением и ни с кого не списаны, я все жеубежден, что нечто подобное найдется у какого-нибудь древнего автора, итогда наверное кто-нибудь скажет: «Вот откуда он почерпнул их!»

Мои правила жизни естественны, и для выработки их я никогда не прибегалк учению какой-либо школы. Но, так как они были очень просты, то, когда уменя явилось желание изложить их, я, стремясь выпустить их в свет внесколько более приличном виде, вменил себе в обязанность подкрепить ихрассуждениями и примерами и сам был крайне удивлен, когда оказалось, что онислучайно совпали со столькими философскими примерами и рассуждениями. Каковбыл строй моей жизни, я узнал только после того, как она была прожита иблизка к завершению; вот новая фигура непредвиденного и случайного философа!Но вернемся к вопросу о нашей душе. Когда Платон помещал [1684]разум вмозгу, гнев в сердце, а вожделение в печени, он, по-видимому, скорее хотелдать истолкование наших душевных движений, нежели разгораживать и разделятьдушу, подобно телу, на множество частей. Наиболее правдоподобным изфилософских взглядов является тот, согласно которому существует только однадуша, которая с помощью различных частей тела рассуждает, вспоминает,понимает, судит, желает и совершает все другие свои действия, подобно тому,как кормчий управляет кораблем, применяя на деле весь свой опыт, — тонатягивая или отпуская какой-нибудь канат, то ставя парус, то налегая навесло, причем все эти различные действия исходят только от него одного. Мнепредставляется также наиболее правдоподобным, что душа помещается в мозгу;это явствует из того, что ранения и несчастные случаи, поражающие мозг,тотчас же отражаются на душевных способностях; нет ничего невероятного втом, что из мозга душа проникает во все остальные части тела:

medium non deserit unquam

Caeli Phoebus iter; radiis tamen omnia lustrat, [1685]

подобно солнцу, которое излучает свой свет и тепло, наполняя имвселенную:

Cetera pars aminae per totum dessita corpus

Paret, et ad numen mentis nomenque movetur. [1686]

Некоторые утверждали, что первоначально существовала общая душа,подобная огромному телу, от которой отделились затем все отдельные души и вкоторую они возвращаются, постоянно смешиваясь с этой всеобщей материей:

Deum namque ire per omnes

Terrasque tractusque maris caelumque profundum:

Hinc pecudes, armenta, viros, genus omne ferarum,

Quemque sibi tenues nascentem arcessere vitas;

Scilicet huc reddi deinde ac resoluta referri

Omnia: nec morti esse locum. [1687]

Одни полагали, что души вновь возвращаются в эту общую душу ивоссоединяются с ней; другие утверждали, будто души были созданы избожественной субстанции; третьи — что они созданы ангелами из огня ивоздуха. Одни уверяли, что души существуют от века, другие — что только стого момента, как они воплотились в тело; третьи полагали, что душиспускаются с луны и возвращаются туда же. Большинство древних считало, чтодуши переходят от отца к сыну и что это совершается так же естественно, каки всякие другие явления в природе; они доказывали это сходством детей сотцами:

Instillata patris virtus tibi: [1688]

Fortes creantur fortibus et bonis [1689]

ссылаясь на то, что дети перенимают от отцов не только телесноесходство, но и одинаковый нрав и одинаковые душевные склонности:

Denique cur acris violentia triste leonum

Seminium sequitur; dolus vulpibus, et fuga cervis

A patribus datur, et patrius pavor incitat artus;

Si non certa, sua quia semina semina seminioque

Vis animi pariter crescit cum corpore quoque? [1690]

Они указывали, что на этом покоится божественное правосудие, карающеедетей за грехи отцов [1691], ибо отцовские пороки как-то заражают души детейи накладывают на них свой отпечаток, вследствие чего испорченность волиотцов отражается на детях. Некоторые утверждали, что если бы души возникалине естественным путем, а как-то иначе и, находясь вне тела, были бы чем-тоиным, то, обладая естественными способностями: мыслить, рассуждать ивспоминать, они должны были бы сохранить воспоминание о своем первоначальномсуществовании:

si in corpus nascentibus insinuatur,

Cur superante actam aetatem meminisse nequimus,

Nec vestigia gestarum rerum ulla tenemus? [1692]

Ведь для того чтобы оценить способности наших душ столь высоко, как намхотелось бы, следует предположить, что, пребывая в своем естественномсостоянии простоты и невинности, они были всеведущими. И такими они должныбыли быть, пока пребывали свободными от телесного плена, до того, как вошлив тело; и мы надеемся, что они опять станут такими после того, как покинутего. Но и находясь в теле, они должны были бы сохранять воспоминание об этомзнании, как утверждал Платон, согласно которому то, чему мы научаемся, естьлишь воспоминание о том, что мы уже знали раньше. Однако всякий может посвоему опыту доказать ложность этого положения; во-первых, потому, что мывспоминаем только то, чему нас научили; и если бы сущность души сводиласьтолько к памяти, то мы по крайней мере должны были бы узнать кое-что сверхтого, чему нас научили; а во-вторых, то, что душа знала, пребывая в своейчистоте, было совершенным знанием, ибо благодаря своему божественномупониманию душа познавала вещи такими, каковы они в действительности, междутем как, обучая ее здесь, ей прививают ложь и порок! Поэтому она не можетвоспользоваться своей способностью воспоминания, ибо эти образы ипредставления никогда не находились в ней раньше. Утверждать, что пребываниев теле до такой степени подавляет первоначальные способности души, что всеони глохнут, прежде всего противоречит тому другому убеждению, а именно, чтосилы души столь велики и ее действия, которые люди испытывают в этой жизни,столь удивительны, что отсюда можно сделать вывод о ее божественномпроисхождении и существовании от века, а также о предстоящем ей бессмертии:

Nam si tanto opere est animi mutata potestas

Omnis ut actarum ut exciderit retinentia rerum,

Non, ut opinor, ea ab letho iam longior errat. [1693]

Кроме того, силы и действия души следует рассматривать здесь, у нас наземле, а не в другом месте, ибо все прочие ее совершенства тщетны ибесполезны: ее бессмертие должно признаваться на основании того, чем онаявляется в настоящем, и на основании того, что она значит в жизни человека.Было бы несправедливо отнять у души ее силы и способности, обезоружить еетем, чтобы на основании того срока, когда она будет находиться в плену,будет заточена в теле, будет слаба и больна, будет вынуждена терпеть насилиеи принуждение, — чтобы на основании ее действий за этот срок вынестиприговор, обрекающий ее на вечные муки; было бы несправедливо принять врасчет этот краткий срок, который — длится ли он несколько часов или, самоебольшое, сотню лет — есть лишь один миг по сравнению с бесконечностью, и наосновании того, что сделано в этот промежуток времени, вынести душеокончательное решение ее участи. Было бы большой несправедливостью получитьвечное воздаяние за столь краткую жизнь.

Платон, желая устранить это несоответствие, считал [1694], чтопосмертное воздаяние должно ограничиваться сроком в сто лет, ибо таковпримерно срок человеческой жизни, и многие христианские авторы такжеограничивали воздаяние определенным временем.

Вместе с Эпикуром и Демокритом, чьи взгляды на природу души былинаиболее приняты, философы считали, что жизнь души разделяет общую судьбувещей, в том числе и жизни человека; они считали, что душа рождается так же,как и тело; что ее силы прибывают одновременно с телесными; что в детствеона слаба, а затем наступает период ее зрелости и силы, сменяющийся периодомупадка и старостью, и под конец душа впадает в дряхлость:

gigni pariter cum corpore, et una

Crescere sentimus, pariterque senescere mentem. [1695]

Они считали, что душа способна испытывать различные страсти ипереживать разные мучительные волнения, повергающие ее в усталость илипричиняющие ей страдания; она способна испытывать превращения и изменения,чувствовать радость, впадать в дремоту и в апатию; она подвержена болезням иможет быть поранена, подобно желудку или ноге:

mentem sanari, corpus ut aegrum

Cernimus, et flecti medicina posse videmus. [1696]

Душа бывает возбуждена и омрачена под влиянием вина, теряет равновесиепод влиянием лихорадки, засыпает под влиянием одних лекарств и пробуждаетсяпод влиянием других:

corpoream naturam animi esse necesse est

Corporeis quoniam telis ictuque laborat. [1697]

Достаточно укуса бешеной собаки, чтобы потрясти душу до основания ипривести все ее способности в расстройство; от действия этих случайностей еене может избавить никакая сила разума, никакие способности, никакаядобродетель, никакая философская решимость или напряжение всех сил. Слюнапаршивой дворняжки, забрызгав руку Сократа, может погубить всю его мудрость,все его великие и глубокомысленные идеи, уничтожить их дотла, не оставив иследа от всего его былого знания:

vis animai

Conturbatur....... et divisa seorsum

Disiectatur, eodem illo distracta veneno. [1698]

Его душа столь же бессильна перед этим ядом, как душа четырехлетнегоребенка; этот яд способен превратить всю воплотившуюся в человека философиюв бешеную и безумную; он действует так, что Катон, который смело бросалвызов судьбе и самой смерти, после того как он заразился от бешеной собаки изаболел тем, что врачи называют водобоязнью, не мог смотреть без страха иужаса на зеркало или на воду:

vis morbi distracta per artus

Turbat agens animam, spumantes aequore salso

Ventorum validis fervescunt viribus undae. [1699]

Правда, раз уж мы завели об этом речь, надо признать, что философияхорошо научила человека переносить всякого рода несчастия, вооружив его либотерпением, либо если уж очень трудно вытерпеть, то самым верным средством:полнейшим бесчувствием. Однако все эти способы годятся лишь для душиздоровой, которая владеет своими силами, способна рассуждать и решать, ноони совершенно бессильны, когда душа — даже если это душа философа — впадаетв безумие, когда она потрясена, надломлена. Так бывает во многих случаях,когда душа испытывает слишком бурное волнение, вызванное какой-нибудьсильной страстью, либо ранением какой-нибудь части тела, либо вздутиемжелудка, приводящим к помрачению сознания и головокружению:

mordis in corporis, avius errat

Saepe animus: dementit enim, deliraque fatur;

Interdumque gravi lethargo fertur in altum

Aeternumque soporem, oculis nutuque cadenti. [1700]

Философы, как мне кажется, никогда не касались этой темы, а равнымобразом и другой, имеющей не менее важное значение. Чтобы утешить нас передлицом неминуемой смерти, у них всегда на устах следующая дилемма: душа либосмертна, либо бессмертна. Если она смертна, то избавлена от наказаний; еслиона бессмертна, то будет все более и более совершенствоваться. Они никогдане ставят себе вопроса: «А что, если она будет все время ухудшаться?», ипредоставляют поэтам расписывать загробные кары. Но они слишком облегчаютсебе этим дело. Я постоянно замечаю в их рассуждениях два слабых пункта.Сначала скажу о первом.

Такая душа теряет влечение к высшему благу стоиков, столь, казалось бы,постоянное и незыблемое. В этом случае нашей хваленой мудрости приходитсясдаться и сложить оружие. Впрочем, философы, увлекаемые суетным человеческимразумом, считали, что нельзя представить себе смешения и сосуществованиядвух столь разных вещей, как смертное тело и бессмертная душа:

Quippe etenim mortale aeterno iungere, et una

Consentire putare, et fungi mutua posse

Desipere est. Quid enim diversius esse putandum est,

Aut magis inter se disiunctum discrepitansque

Quam mortale quod est, immortali atque perenni

Iunctum, in concilio saevas tolerare procellas? [1701]

Поэтому они считали, что душа умирает подобно телу:

simul aevo fessa fatiscit, [1702]

что достаточно убедительно доказывается сном, который, согласно Зенону,является прообразом смерти, ибо Зенон полагал, что сон представляет собойизнеможение и угасание души, равно как и тела. Contrahi animum et quasi labiputat atque concidere [1703]. А то, что некоторые люди до конца своихдней сохраняют силу и бодрость души, философы связывали с теми или инымиболезнями, которыми страдают люди. Так, мы замечаем, что у некоторых людейдо конца жизни сохраняется без изменений одно чувство, у других — другое, уодного — слух, у другого — обоняние; но мы никогда не видим такогоодновременного ослабления всех чувств, чтобы у человека не оставалоськаких-нибудь здоровых и не затронутых болезнью органов:

Non alio pacto quam si, pes cum dolet aegri,

In nullo caput interea sit forte dolore. [1704]

Как говорит Аристотель [1705], наш разум так же не способен созерцатьистину, как глаз совы не выносит сияния солнца. Наличие столь грубыхзаблуждений при таком ярком свете лучше убеждает нас в этом.

Противоположное мнение о бессмертии души, которое, по словам Цицерона,было впервые введено, по крайней мере по книжным свидетельствам, ФерекидомСиросским в царствование Тулла [1706](другие приписывают его Фалесу, а иныееще кому-то), является той проблемой, о которой обычно высказываются снаибольшей осторожностью и сомнениями. Даже самые закоренелые догматикивынуждены, рассматривая ее, укрываться под сенью Академии, Никому неизвестно, как же, в сущности, решил этот вопрос Аристотель, а равным образоми все древние авторы, рассуждавшие о бессмертии души с оговорками иколебаниями: rem gratissimam promittentium magis quam probantium [1707]. Аристотельукрылся за туманом слов и темных, непонятных намеков, предоставив своимпоследователям спорить как относительно его мнения на этот счет, так и поповоду самого бессмертия души. Они считали бессмертие души правдоподобным подвум соображениям: во-первых, потому, что без бессмертия души утратила бывсякую опору та суетная надежда на славу, которая имеет такую огромнуювласть над людьми; во-вторых, потому, что это, как утверждает Платон [1708],чрезвычайно полезное воззрение, ибо пороки, которые остаются скрытыми отнесовершенного человеческого правосудия, могут получить возмездие отбожественного правосудия, которое преследует виновных даже после их смерти.

Человек необычайно озабочен тем, чтобы продлить свое существование; онпредусмотрел все в этом отношении: для сохранения тела должны служитьгробницы, для увековечения имени — слава.

Заботясь о своей участи, он все свои помыслы направляет к тому, чтобывоссоздать себя, и старается подбодрить себя своими выдумками. Душа, небудучи в состоянии из-за своего смятения и своей слабости опереться на себя,ищет утешений, надежд и поддержки во внешних обстоятельствах. Какими былегковесными и фантастическими ни были эти придуманные ею подспорья, онаопирается на них увереннее и охотнее, чем на себя.

Но поразительно, что даже люди, наиболее убежденные в бессмертии души,которое кажется им столь справедливым и ясным, оказывались все же не в силахдоказать его своими человеческими доводами: Somnia sunt non docentis, sedoptantis [1709],как выразился один древний автор. Человек может убедиться на основании этогосвидетельства, что той истиной, которую он сам открывает, он обязан толькослучаю; ибо, если даже она дается ему в руки, ему нечем схватить и удержатьее, и его разум не в состоянии воспользоваться ею. Все созданное нашимсобственным умом и способностями, как истинное, так и ложное, недостоверно испорно. Чтобы наказать нашу гордыню и показать нам наши ничтожество ислабость, бог произвел при постройке древней вавилонской башнистолпотворение и смешение языков. Все, что мы делаем без его помощи, все чтомы видим без светоча его благодати, суетно и безумно; даже когда счастливыйслучай помогает нам овладеть истиной, которая едина и постоянна, мы, посвоей слабости, искажаем и портим ее. Какой бы путь человек ни избрал сам,бог всегда приводит его к тому самому смятению, незабываемым примеромкоторого является справедливое наказание, которому он подверг дерзостьНимврода [1710], расстроив все его попытки соорудить башню. Perdam sapientiamsapientium, et prudentiam prudentium reprobabo [1711].

Чем пестрота языков и наречий, погубившая это предприятие, отличаетсяот нескончаемых споров и разногласий, которые сопровождают и запутываютсооружение суетного здания человеческой науки? И хорошо, что запутывают его,ибо кто мог бы нас сдержать, если бы мы обладали хоть каплей познания? Мнеочень по душе следующее изречение святого Августина: Ipsa utilitatisoccultatio aut humilitatis exercitatio est, aut elationis attritio [1712]. Нет пределов высокомерию и заносчивости, до которых доводятнас наше ослепление и наша глупость.

Но возвращаюсь к моему рассуждению. Было бы безусловно правильно, еслибы мы всего ожидали только от бога, от его благодати и истинности стольвозвышенной веры, ибо только его щедрость дает нам бессмертие, котороесостоит в обладании вечным блаженством.

Признаем чистосердечно, что бессмертие обещают нам только бог ирелигия; ни природа, ни наш разум не говорят нам об этом. И тот, кто захочетиспытать внутренние и внешние способности человека без этой божественнойпомощи, кто посмотрит на человека без лести, не найдет в нем ни одногокачества, ни одного свойства, которые не отдавали бы тленом и смертью. Чембольше мы принимаем от бога, чем больше мы ему обязаны и чем больше воздаемему, тем больше мы выказываем себя христианами.

Не лучше ли было бы в вопросе о бессмертии души опираться на бога, чем,подобно стоическому философу, опираться на случайное согласие человеческихмнений? Cum de animarum aeternitate disserimus, non leve momentum apud noshabet consensus hominum aut timentium inferos, aut colentium. Utor hacpublica persuasione [1713].

Слабость человеческих доводов в этом вопросе особенно ясно видна из техфантастических подробностей, которые они добавили в подкрепление своегомнения, желая установить, какова природа этого нашего бессмертия. Оставим встороне стоиков — usuram nobis largiuntur tanquam cornicibus: diu mansurosaiunt animos; semper negant [1714], — утверждающих,что и после смерти человека душа его продолжает жить, но лишь определенноевремя. Наиболее распространенным и общепринятым мнением, существующим вомногих местах до наших дней, является то, создателем которого считалсяПифагор, — не потому, что оно было впервые им высказано, а потому, что оноприобрело вес и популярность, получив его авторитетное одобрение; оносводится к тому, что души, покинув нас, переселяются из одного тела вдругое, из льва в лошадь, из лошади в царя, непрерывно кочуя таким образомиз одного обиталища в другое.

О самом себе Пифагор говорил [1715], будто он помнит, что раньше былЭталидом, потом Эвфорбом, потом Гермотимом и, наконец, от Пирра перешел вПифагора, сохраняя таким образом память о себе на протяжении двухсот шестилет. Некоторые добавляли, что иногда души возносятся на небо, а затем сноваспускаются на землю:

О pater, anne aliquas ad caelum hinc ire putandum est

Sublimes animas iterumque ad tarda reverti Corpora?

Quae lucis miseris tam dira cupido? [1716]

Согласно Оригену [1717], души непрерывно переходят из лучшего состоянияв худшее. Варрон высказал мнение [1718], что души по истечении четырехсотсорока лет возвращаются в то же тело, с которым первоначально былисоединены. Хрисипп считал, что это возвращение совершается по истечениикакого-то неопределенного времени. Платон говорит [1719], что он заимствовалу Пиндара и у древних поэтов представление о бесконечных превращениях,предстоящих душе, поскольку наказания и награды, получаемые ею в другоммире, только временные, как и сама жизнь ее на земле была временной. ОтсюдаПлатон делает вывод, что душа обладает превосходным знанием того, чтосовершается на небе, в аду и на земле, где она множество раз переселялась изодного тела в другое; на этом и основано его учение о воспоминаниях.

Вот как в другом месте он развивает свое учение [1720]. Кто жилдобродетельно, соединяется с предназначенной ему звездой, а кто жил во зле,превращается в женщину; но если он и после этого не исправляется, то затемон превращается в такое животное, характер которого наиболее соответствуетего порочным наклонностям. Конец его карам наступает лишь тогда, когда онвозвращается в свое первоначальное состояние, избавившись, благодаря разуму,от своих грубых и низменных земных свойств.

Но я не могу умолчать о возражении, выдвигаемом эпикурейцами противучения о переселении душ из одного тела в другое. Оно очень забавно. Ониспрашивают: каков будет порядок перехода душ, если число умирающих окажетсябольше, чем число новорожденных? Ведь души, покинувшие свои обиталища,начнут скопляться и теснить друг друга, ибо каждая захочет первой войти вновую оболочку. Эпикурейцы спрашивают далее: как будут души проводить товремя, пока им придется ждать, чтобы для них приготовлено было новоеобиталище? Или наоборот, если число рождающихся превысит число умерших, то,по их словам, тела окажутся в тяжелом положении, ибо они должны будут ждать,пока в них вселятся души, и может случиться, что некоторые из них умрут ещедо того, как могли бы начать жить:

Denique connubia ad Veneris partusque ferarum

Esse animas praesto deridiculum esse videtur,

Et spectare immortalis mortalia membra

Innumero numero, certareque praeproperanter

Inter se, quae prima potissimaque insinuetur [1721]

Иные полагали, что души задерживаются в телах умерших и вселяются потомв змей, червей и других животных, зарождающихся, как говорят, в нашемразлагающемся теле или даже возникающих из нашего пепла. Некоторые различаютв душе смертную и бессмертную части. Другие считают, что она телесна и темне менее бессмертна. Иные думают, что она бессмертна, но не обладает низнанием, ни пониманием. Есть и такие писатели, которые полагают, что душиосужденных превращаются в бесов (это мнение разделяют и некоторые изновейших писателей [1722]), — вроде того, как Плутарх считает, что душиправедников превращаются в богов. Этот последний автор лишь об оченьнемногих вещах говорит столь решительным тоном, как об этой, и во всехдругих случаях придерживается иной манеры выражаться — двусмысленной итаящей в себе сомнение. Следует считать, говорит он [1723], и твердо верить,что души людей добродетельных, согласно природе и божественному правосудию,переходят в святых людей, затем из святых в полубогов, а из полубогов, послетого как они подвергнутся, путем очистительных жертв, полному очищению,освободятся от всякой подверженности страданию и смерти, они делаются — непо какому-нибудь судебному постановлению, а в действительности и на самыхправдоподобных основаниях — полными и совершенными богами и получатпреблаженный и преславный удел. Но Плутарх, который, как правило, являетсяодним из наиболее сдержанных и умеренных авторов, становится, когда делокасается этого вопроса, необычайно решительным и неистощимым в сообщенииразличных чудес на эту тему. Тому, кто захотел бы удостовериться в этом, ямогу указать на его рассуждения о луне или о демоне Сократа. На этихпримерах легче всего убедиться в том, что тайны философии имеют много общегос фантастическими вымыслами поэзии. Человеческий разум, желающий до всегодоискаться и все решительно проверить, под конец теряется и вынужденсдаться, подобно тому как и вообще человек, утомленный и измученный долгимжизненным путем, снова впадает в детство. Таковы достоверные и прочныевыводы, которые можно извлечь из рассмотрения человеческой науки по вопросуо нашей душе!

Не меньше неразумия в том, чему она учит нас о нашем теле. Выберем одинили два примера, иначе мы рискуем потеряться в бурном и безбрежном моремедицинских заблуждений. Установим, согласны ли медики по крайней мере втом, каково то вещество, из которого происходят люди, ибо что касаетсяпервого появления человека на земле, то нет ничего удивительного, чточеловеческий ум теряется перед таким возвышенным и исконным вопросом. ФизикАрхелай, учеником и любимцем которого был Сократ, утверждал, согласноАристоксену, что люди и животные созданы из млечного сока, выступившего изземли под действием тепла [1724]. Пифагор утверждал, что наше семя есть пенаиз лучшей части нашей крови; Платон — что оно представляет собойспинномозговую жидкость, в подтверждение чего он ссылался на то, что именнов спине мы прежде всего ощущаем усталость после полового акта; Алкмеонполагал, что семя является частью мозгового вещества, и в доказательствоссылался на то, что у тех, кто злоупотребляет этим делом, помрачаетсязрение; Демокрит считал семя веществом, выделяемым всем телом; Эпикурполагал, что оно выделяется и душой, и телом; Аристотель считал еговыделением из вещества, питающего кровь, которая распространяется по всемнашим членам; другие считали его кровью, изменившейся под действием теплаполовых органов; они доказывали это тем, что при крайних усилиях выделяютсякапли чистой крови; последнее мнение представляется несколько болеевероятным, если можно вообще говорить о вероятности при такой путанице. Асколько существует противоположных мнений по вопросу об оплодотворении этимсеменем! Аристотель и Демокрит полагали, что у женщин нет семенной жидкостии что под влиянием тепла, вызываемого наслаждением и движениями, у нихвыступает испарина, не играющая никакой роли при оплодотворении. Гален и егопоследователи, напротив, полагали, что не может быть зачатия, если непроисходит встречи мужского и женского семени. А сколько споров ведутмедики, философы, юристы и теологи между собой и вперемешку с женщинами повопросу о сроках беременности женщин! Я же, основываясь на примере из моейжизни, поддерживаю тех, кто считает, что беременность может продолжатьсяодиннадцать месяцев. Мир полон подобного рода примерами; и нет такой глупойбабенки, которая не готова была бы высказать свое твердое мнение по поводувсех этих споров, а между тем мы никак не можем прийти к единомыслию.