О парфянском вооружении 11 page

Ita est informatum anticipatum mentibus nostris ut homini, cum de deo cogitet, forma occurrat humana. [1617]

Ксенофан [1618], шутя, заявлял, что если животные создают себе богов (аэто вполне правдоподобно!), то они, несомненно, создают их по своему подобиюи так же превозносят их, как и мы. Действительно, почему, например, гусенокне мог бы утверждать о себе следующее [1619]: «Внимание вселенной устремленона меня; земля служит мне, чтобы я мог ходить по ней; солнце — чтобы мнесветить; звезды — чтобы оказывать на меня свое влияние; ветры приносят мнеодни блага, воды — другие; небосвод ни на кого не взирает с большейблагосклонностью, чем на меня; я любимец природы. Разве человек не ухаживаетза мной, не дает мне убежище и не служит мне? Для меня сеет и мелет онзерно. Если он съедает меня, то ведь то же самое делает он и со своимисотоварищами — людьми, а я поедаю червей, которые точат и пожирают его».Сходным образом мог бы рассуждать о себе журавль и даже более красноречиво,ибо он свободно летает в этой прекрасной небесной выси и владеет ею: tamblanda conciliatrix et tam sui est lena ipsa natura [1620].

Рассуждая подобным же образом, мы утверждаем, что все предназначено длянас: для нас существует вселенная, для нас — свет, для нас гремит гром, кактворец, так и все твари существуют для нас. Мы — цель всего, мы — центр, ккоторому тяготеет все сущее. Посмотрите летопись небесных дел, отмеченныхфилософами на протяжении более двух тысячелетий; боги действовали иговорили, имея в виду только человека; у них не было никаких других забот изанятий. То они воевали против людей:

domitosque Herculea manu

Telluris iuvenes, unde periculum

Fulgens contremuit domus

Saturni veteris, [1621]

то участвовали в наших смутах, воздавая нам за то, что мы много разбывали участниками в их распрях:

Neptunus muros magnoque emota tridenti

Fundamenta quatit, totamque a sedibus urbem

Eruit. Hic Iuno Scaeas saevissima portas

Prima tenet. [1622]

Желая обеспечить поклонение одним лишь богам своих отцов, все кавнии,вооружившись до зубов, бегут по своей земле, ударяя мечами по воздуху, чтобыпоразить и изгнать из своих пределов чужеземных богов [1623]. Боги наделяютсятеми способностями, которые нужны человеку: один исцеляет лошадей, другой —людей; один лечит чуму, другой — паршу, третий — кашель; один лечит такой-товид чесотки, другой — такой-то (adeo minimis etiam rebus prava religioinserit deos [1624]). Один бог содействует произрастанию винограда, другой — чеснока;один покровительствует разврату, другой — торговле; у ремесленников всякогорода — свой особенный бог; каждый бог имеет свою область: один чтится навостоке, другой — на западе:

hic illius arma

Hic currus fuit. [1625]

О sancte Apollo, qui umbilicum certum terrarum obtines! [1626]

Pallada Cecropidae, Minoia Creta Dianam,

Vulcanum tellus Hipsipylea colit,

Iunonem Sparte, Pelopeiadesque Mycenae,

Pinigerum Fauni Moenalis ora caput;

Mars Latio venerandus erat. [1627]

Некоторые боги имеют в своем распоряжении всего лишь какую-нибудьдеревню или владеют всего-навсего одним семейством; некоторые боги живут водиночестве, другие — в добровольном или вынужденном союзе друг с другом.

Iunctaque sunt magno templa nepotis avo. [1628]

Есть среди богов и столь захудалые (ибо число их было очень велико,достигая тридцати шести тысяч [1629]), что для произрастания одного колосапшеницы требовалось не менее пяти или шести богов, и все они имели разныеимена. У каждой двери было три божества: один у порога, другой у петель,третий у косяка; четыре божества были при колыбели ребенка: один ведал егопеленками, другой — его питьем, третий — пищей, четвертый — сосанием. Былибожества известные, неизвестные и сомнительные, а иные не допускались даже врай:

Quos quoniam caeli nondum dignamur honore,

Quas dedimus certe terras habitare sinamus. [1630]

Были божества, введенные поэтами, физиками, гражданскими властями;некоторые божества, обладая наполовину божественной, наполовину человеческойприродой, являлись посредниками между нами и богом, нашими заступникамиперед ним. Им поклонялись с меньшим почтением, как божествам второго ранга;иные божества имели бесчисленное количество званий и обязанностей; иныепочитались добрыми, иные — злыми. Были божества старые и дряхлые, были исмертные. Хрисипп полагал, что при последнем мировом пожаре все богипогибнут, кроме Юпитера [1631]. Человек придумывает тысячу забавных связеймежду собой и богом: не бывает ли он иной раз его земляком?

Iovis incunabula Creten. [1632]

Вот как объясняли это дело великий понтифик Сцевола и великий теологтех времен Варрон: народ не должен знать многого из того, что есть истина, идолжен верить во многое такое, что есть ложь [1633]: cum veritatem qualiberetur, inquirat; credatur ei expedire, quod fallitur. [1634]

Человеческий глаз может воспринимать вещи лишь в меру его способностей.Вспомним, какой прыжок совершил несчастный Фаэтон [1635], когда захотелсмертной рукой управлять конями своего отца. Наш разум рушится в такую жебездну и терпит крушение из-за своего безрассудства. Если вы спроситефилософов, из какого вещества состоят небо и солнце, то разве они не скажутвам, что из железа или (вместе с Анаксагором) из камня [1636], или изкакого-нибудь другого знакомого нам вещества? Если спросить у Зенона [1637],что такое природа, он ответит, что она — изумительный огонь, способныйпорождать и действующий согласно твердым законам. Архимед [1638], величайшийзнаток той науки, которая приписывала себе наибольшую истинность идостоверность по сравнению с другими, утверждает: «Солнце — это бог,состоящий из раскаленного железа». Неплохая выдумка, к которой приводитуверенность в красоте и неизбежной принудительности геометрическихдоказательств! Однако они не так уж неизбежны и полезны; недаром Сократсчитал [1639], что достаточно знать из геометрии лишь столько, чтобы уметьправильно измерить участок земли, который отдают или получают; апревосходный и знаменитый в этой области ученый Полиэн стал пренебрежительноотноситься к геометрическим доказательствам, считая их ложными ипризрачными, после того как он вкусил сладких плодов из безмятежных садовЭпикура.

Как рассказывает Ксенофонт [1640], Сократ утверждал по поводувышеприведенного суждения Анаксагора о солнце и небе (последний в древностиценился выше всех философов своим знанием небесных и божественных явлений),что он помутился рассудком, как это случается со всеми теми, кто слишкомглубоко вдается в исследование недоступных им вещей. Анаксагор, заявляя, чтосолнце есть раскаленный камень, не сообразил того, что камень в огне несветит и — что еще хуже — разрушается в пламени; далее, он считал, чтосолнце и огонь одно и то же, а между тем те, кто смотрит на огонь, нечернеют, и люди могут пристально смотреть на огонь, но не могут смотреть насолнце; не учел он и того, что растения и травы не могут расти без солнечныхлучей, но погибают от огня. Вместе с Сократом я держусь того мнения, чтосамое мудрое суждение о небе — это отсутствие всякого суждения о нем.

Платон заявляет в «Тимее» по поводу природы демонов следующее [1641]:это дело превосходит наше понимание. Тут надо верить тем древним, которыесами, по их словам, произошли от богов. Неразумно не верить детям богов,хотя бы их рассказы и не опирались на убедительные и правдоподобныедоказательства, ибо они повествуют нам о своих домашних и семейных делах.

Посмотрим, имеем ли мы более ясное представление о человеческих делах иделах, касающихся природы.

Разве не смешно приписывать вещам, которых наша наука, по нашемусобственному признанию, не в состоянии постигнуть, другое тело и наделять ихложной, вымышленной нами формой. Так, поскольку наш ум не может представитьсебе движение небесных светил и их естественное поведение, мы наделяем ихнашими материальными, грубыми и физическими двигателями:

temo aureus, aurea summae

Curvatura rotae, radiorum argenteus ordo. [1642]

Похоже на то, как если бы у нас были возчики, плотники и маляры,которых мы отправили на небо, чтобы они там соорудили машины с различнымидвижениями и наладили кругообращение небесных тел, отливающих разнымицветами и вращающихся вокруг веретена необходимости, о коем писал Платон [1643].

Mundus domus est maxima rerum,

Quam quinque altitonae fragmine zonae

Cingunt, per quam limbus pictus bis sex signis

Stellimicantibus, altus in obliquo aethere, lunae

Bigas acceptat. [1644]

Все это — грезы и безумные фантазии. Если бы в один прекрасный деньприрода захотела раскрыть нам свои тайны и мы увидели бы воочию, каковы тесредства, которыми она пользуется для своих движений, то, боже правый, какиеошибки, какие заблуждения мы обнаружили бы в нашей жалкой науке! Берусьутверждать, что ни в одном из своих заявлений она не оказалась бы права.Поистине, единственное, что я сколько-нибудь знаю, — это то, что я полнейшийневежда во всем.

Разве не Платону принадлежит божественное изречение, что природа естьне что иное, как загадочная поэзия [1645]! Она подобна прикрытой изатуманенной картине, просвечивающей бесконечным множеством обманчивыхкрасок, над которой мы изощряемся в догадках.

Latent ista omnia crassis occultata et circumfusa tenebris, ut nullaacies humani ingenii tanta sit, quae penetrare in caelum, terram intrarepossit [1646].

Поистине, философия есть не что иное, как софистическая поэзия. Развевсе авторитеты древних авторов не были поэтами? Да и сами древние философыбыли лишь поэтами, излагавшими философию поэтически. Платон — всегда лишьрасплывчатый поэт. Тимон, насмехаясь над ним, называет его великимкудесником [1647].

Подобно тому как женщины, потеряв зубы, вставляют себе зубы из слоновойкости и вместо естественного цвета лица придают себе с помощью красокискусственный, делают себе накладные груди и бедра из сукна, войлока иливаты и на глазах у всех создают себе поддельную и мнимую красоту, не пытаясьникого ввести в заблуждение, — совершенно так же поступает наука (включаядаже правоведение, ибо оно пользуется юридическими функциями, на которыхзиждется истинность его правосудия); она выдает нам за истины и вероятныегипотезы вещи, которые она сама признает вымышленными. Действительно, всеэти концентрические и эксцентрические эпициклы, которыми астрономияпользуется для объяснения движения светил, она выдает нам за лучшее, что онамогла по этому поводу придумать; и точно так же философы рисуют нам не то,что есть, и не то, что они думают, а то, что они измышляют как наиболееправдоподобное и привлекательное. Так, Платон, объясняя строение тела учеловека и у животных, говорит [1648]: «Мы бы утверждали истинность того, чтомы сейчас изложили, если бы получили на этот счет подтверждение оракула;поэтому мы заявляем, что это лишь наиболее правдоподобное из того, что мымогли сказать».

Философы не только наделяют небо своими канатами, колесами идвигателями. Послушаем, что они говорят о нас самих и о строении нашеготела. У планет и небесных тел не больше всяких отклонений, сближений,противостояний, скачков и затмений, чем они приписывали жалкому крохотномучеловеческому телу. Они действительно с полным основанием могли назватьчеловеческое тело микрокосмом, поскольку употребили для создания его столькоразличных частей и форм. На сколько частей разделили они нашу душу, чтобыобъяснить движения человека, различные функции и способности, которые мыощущаем в себе, в скольких местах они поместили ее! А помимо естественных иощутимых нами движений, на сколько разрядов и этажей разделили онинесчастного человека! Сколько обязанностей и занятий придумали для него! Онипревращают его в якобы общественное достояние: это предмет, которым онивладеют и распоряжаются; им предоставляется полная свобода расчленять его,соединять и вновь составлять по своему усмотрению; и тем не менее они всееще не разобрались в нем. Они не в состоянии постигнуть его не только наделе, но даже и своей фантазией; какой-то штрих, какая-то черта всегдаускользает от них, как ни грандиозно придуманное ими сооружение,составленное из тысячи фиктивных и вымышленных частей. Но это не основание ктому, чтобы извинять их; в самом деле, если живописцы рисуют небо, землю,моря, горы и отдаленные острова, то мы готовы удовлетвориться, чтобы ониизображали нам лишь нечто слегка им подобное; поскольку это вещи намнеизвестные, мы довольствуемся неясными и обманчивыми очертаниями; но когдаони берутся рисовать нам с натуры какой-нибудь близкий и знакомый нампредмет, мы требуем от них точного и правильного изображения линий и красок,и презираем их, если они не в состоянии этого сделать [1649].

Я одобряю ту остроумную служанку-милетянку, которая, видя, что еехозяин философ Фалес постоянно занят созерцанием небесного свода и взор еговсегда устремлен ввысь, подбросила там, где он должен был проходить,какой-то предмет, чтобы он споткнулся [1650]; она хотела дать ему понять, чтоон успеет насладиться заоблачными высями после того, как обратит внимание нато, что лежит у его ног. Она таким образом правильно посоветовала емусмотреть больше на себя, чем на небо, ибо, как говорит Демокрит устамиЦицерона,

Quod est ante pedes, nemo spectat; caeli scrutantur plagas. [1651]

Но мы устроены так, что даже познание того, что лежит у нас в руках, неменее удалено от нас и не менее для нас недосягаемо, чем познание небесныхсветил. Как говорит Сократ у Платона [1652], всякого, кто занимаетсяфилософствованием, можно упрекнуть в том же, в чем эта женщина упрекнулаФалеса, а именно — что он не замечает того, что у него под носом. Такойфилософ действительно не знает ни того, что представляет собой его сосед, нитого, что он сам собой представляет; он не знает даже, являются ли они обалюдьми или животными.

Не приходилось ли тем людям, которые находят доводы РаймундаСабундского слишком слабыми [1653], для которых нет ничего неизвестного,которые воображают, будто управляют миром и все понимают:

Quae mare compescant causae; quid temperet annum;

Stellae sponte sua iussaeve vagentur et errent;

Quid premat obscurum Lunae, qui proferat orbem;

Quid velit et possit rerum concordia discors, [1654]

сталкиваться в своих книгах с трудностями, встающими перед всяким, ктохочет познать свое собственное существо? Мы ясно видим, что палец двигаетсяи что нога двигается; что некоторые наши органы двигаются сами собой, безнашего ведома, другие же, наоборот, приводятся в движение по нашемуповелению; что одно представление заставляет нас краснеть, другое —бледнеть; что одно впечатление действует только на селезенку, другое — намозг; что одно заставляет нас смеяться, другое — плакать, а бывает и такое,которое поражает все наши чувства и останавливает движение всех нашихчленов; что одно представление приводит в движение наш желудок, а другое —орган, находящийся пониже. Но для человека всегда оставалось неизвестным,каким образом умственное впечатление вызывает такие изменения в телесном иматериальном предмете, какова природа этой связи и сочетания этихудивительных сил.

Omnia incerta ratione et in naturae maiestate abdita [1655], — говорит Плиний. А блаженный Августин заявляет: Modus quo corporibusadhaerent spiritus, omnino mirum est, nec comprehendi ab homine potest: ethoc ipse homo est [1656].

И тем не менее эта связь никем не ставится под сомнение, ибо суждениялюдей покоятся на авторитете древних; их принимают на веру, как если бы этобыли религия или закон. То, что общепризнано, воспринимается как некийусловный язык, непонятный непосвященным: такую истину принимают вместе совсей цепью ее доводов и доказательств, как нечто прочное и нерушимое, неподлежащее дальнейшему обсуждению. Всякий старается, наоборот, укрепить иприукрасить эту принятую истину в меру сил своего разума, являющегося гибкими подвижным орудием, прилаживающимся к любой вещи. Так мир переполняетсянелепостью и ложью. Во многих вещах не сомневаются потому, что общепринятыхмнений никогда не проверяют; никогда не добираются до основания, гдекоренится ошибка или слабое место; спорят не о корешках, а о вершках;задаются не вопросом, правильно ли что-нибудь, а лишь вопросом, понималосьли это таким или иным образом. Спрашивают не о том, сказал ли Гален [1657]нечто ценное, а сказал ли он так или иначе. Вполне естественно поэтому, чтоэто подавление свободы наших суждений, эта установившаяся по отношению кнашим взглядам тирания широко распространилась, захватив наши философскиешколы и науку. Аристотель — это бог схоластической науки [1658]; оспариватьего законы — такое же кощунство, как нарушать законы Ликурга в Спарте. Егоучение является у нас незыблемым законом, а между тем оно, быть может, стольже ошибочно, как и всякое другое. Я не вижу оснований, почему бы мне непринять с такой же готовностью идеи Платона [1659], атомы Эпикура, полное ипустое Левкиппа и Демокрита, воду Фалеса, бесконечную природу Анаксимандра,воздух Диогена, числа и симметрию Пифагора, бесконечное Парменида, единоеМусея, воду и огонь Аполлодора, сходные частицы Анаксагора, раздор и любовьЭмпедокла, огонь Гераклита или любое другое воззрение из бесконечного хаосавзглядов и суждений, порождаемых нашим хваленым человеческим разумом, егопроницательностью и уверенностью во всем, во что он вмешивается. Я не вижу,почему я должен принимать учение Аристотеля об основах природных вещей; этипринципы, по мысли Аристотеля, сводятся к материи, форме и «лишенности»формы [1660]. Может ли быть что-нибудь более нелепое, чем считать самоотсутствие формы, «лишенность» ее, причиной происхождения вещей? Ведь«лишенность» есть нечто отрицательное; по какой же прихоти ее можно считатьпричиной и началом вещей, которые существуют? Но решиться оспаривать этоможно только ради упражнения в логике, ибо об этом спорят не для того, чтобычто-нибудь поставить под сомнение, а лишь для того, чтобы защитить главушколы от возражений противников: его авторитет — это та цель, которая вышевсяких сомнений.

Из общепризнанных положений нетрудно построить все, что угодно, так какостальная часть сооружения строится легко, без препятствий, по тому жезакону, что и основание. Действуя таким путем, мы находим, что нашисоображения твердо обоснованы, и рассуждаем уверенно; ибо наши учителянастолько завоевывают наперед наше доверие, что могут потом выводить все,что им угодно, по примеру геометров, исходящих из принятых ими постулатов.То, что мы согласны с нашими учителями и одобряем их, дает им возможностьсклонять нас то вправо, то влево и заставляет нас плясать под их дудку. Тот,чьим гипотезам верят, становится нашим учителем и богом: он строит стольобширный и на вид ясный план своих сооружений, что по ним он может, еслизахочет, легко поднять нас до облаков.

Применяя такой подход к науке, мы приняли за чистую монету изречениеПифагора, что всякий знаток должен пользоваться доверием в своей науке.Диалектик обращается к знатоку грамматики по вопросу о значении слов; знатокриторики заимствует у диалектика его аргументы; поэт заимствует у музыкантаего ритмы, геометр — у знатока арифметики его пропорции; метафизик жепринимает за основу гипотезы физики. Всякая наука имеет свои признанныепринципы, которыми человеческое суждение связано со всех сторон. Если вызахотите разрушить этот барьер — главную причину заблуждений, вы тотчас жеуслышите исходящее из их уст поучение, что не следует спорить с теми, ктоотрицает принципы.

Но у людей не может быть принципов, если божество не открыло им их. Авсе остальное — начало, середина и конец — не что иное, как бесплоднаяфантазия. Те, кто спорит против предвзятых положений, явно исходят из такихже предвзятых положений, которые можно оспаривать. Ибо всякое положение,высказываемое человеком, имеет такую же опору в авторитете, как и любоедругое, если только разум не сделает между ними различия. Поэтому необходимовсе их взвешивать и в первую очередь наиболее распространенные и властвующиенад нашими умами. Уверенность в несомненности есть вернейший показательнеразумия и крайней недостоверности; и нет людей более легкомысленных именее философских, чем филодоксы [1661]Платона. Надо исследовать все: горячли огонь, бел ли снег, можем ли мы признать что-либо твердым или мягким. Чтоже касается вздорных ответов, какие давались в древности, — вроде, например,того, что ставившему под сомнение тепло предлагали броситься в огонь, а неверившему, что снег холоден, советовали положить его себе на грудь, — то онисовершенно недостойны истинных философов. Если бы нас оставили в нашеместественном состоянии, при котором мы воспринимали бы вещи так, как онипредставляются нашим чувствам, и если бы нам предоставили возможностьследовать нашим простым потребностям, определяемым условиями нашегопроисхождения, то эти умники имели бы основание рассуждать таким образом; ноу них мы научились считать себя судьями мира; от них мы воспринялипредставление, что человеческий разум является главным смотрителем всего,что находится вне и внутри небесного свода, что он способен все охватить,все может, что с помощью его все познается и постигается. Такой ответгодился бы для каннибалов, которые наслаждаются долгой, спокойной и мирнойжизнью, не зная правил Аристотеля и даже самого названия физики. В этомслучае такой ответ был бы лучше и убедительнее всех почерпнутых ими изразума или придуманных ими. Такой ответ могли бы дать вместе с нами всеживотные и все те, кто живет еще под властью простого и безыскусственногоестественного закона; но философы отказались от этого. Мне не нужно, чтобыони говорили мне: «Это истинно потому, что вы так видите и чувствуете»; мненужно, чтобы они мне сказали, чувствую ли я действительно то, что мнекажется; и если я действительно это чувствую, пусть они объяснят мненазвание, происхождение, все свойства и следствия тепла и холода, всекачества действующего начала и начала, на которое воздействуют. В противномслучае пусть они откажутся от своего звания философов, требующего приниматьи одобрять только то, что доказано разумом; это их пробный камень при всехиспытаниях; но он, разумеется, приводит к ошибкам и заблуждениям, ибо онслаб и недостаточен.

Чем мы можем лучше всего испытать разум как не посредством его жесамого? Но если не следует верить его показаниям о самом себе, то как можноверить его суждениям о посторонних ему вещах? Если разум что-либо знает, топо крайней мере он знает, какова его собственная сущность и где егоместонахождение. Он находится в душе и составляет часть ее или ее действие;ибо подлинный и главный разум, название которого мы неправильно присваивалинашему, находится в лоне бога: там его обиталище и убежище; оттуда онвыходит, когда богу угодно дать нам узреть какой-нибудь луч его, подобноПалладе, вышедшей из головы своего отца, чтобы приобщиться к миру [1662].

Посмотрим же, чему человеческий разум учит нас о самом себе и о душе:не о душе вообще, которою почти вся философия наделяет небесные тела иважнейшие элементы, и не о той душе, которую Фалес, ссылаясь на действиемагнита, приписывал даже неодушевленным предметам; но о той душе, котораянаходится в нас и которую мы поэтому должны лучше всего знать:

Ignoratur enim quae sit natura animai,

Nata sit, an contra nascentibus insinuetur,

Et simul intereat nobiscum morte dirempta,

An tenebras Orci visat, vastasque lacunas,

An pecudes alias divinitus insinuet se. [1663]

Опираясь на соображения разума, Кратет и Дикеарх [1664]учили, что душивообще не существует и что тело приводится в движение естественнымдвижением, Платон — что душа есть самодвижущаяся субстанция, Фалес — что онапредставляет собой естество, лишенное покоя, Асклепиад — что она естьупражнение чувств, Гесиод и Анаксимандр — что она есть вещество, состоящееиз земли и воды, Парменид — что она состоит из земли и огня, Эмпедокл — чтоона из крови:

Sanguineam vomit ille animam, [1665]

Посидоний, Клеант и Гален — что душа представляет собой тепло илитеплородное тело:

Igneus est ollis vigor, et caelestis origo, [1666]

Гиппократа человеческий разум учил тому, что душа — это дух, разлитый втеле; Варрона — что она воздух, вдыхаемый ртом, согревающийся в легких,превращающийся в сердце в жидкость и распространяющийся по всему телу;Зенона — что она есть сущность четырех стихий; Гераклита Понтийского — чтоона есть свет; Ксенократа и египтян — что она переменное число; халдеян —что она есть сила, лишенная определенной формы:

habitum quendam vitalem corporis esse,

Harmoniam Graeci quam dicunt. [1667]

Не забудем и Аристотеля, согласно которому душа есть то, чтоестественно заставляет тело двигаться и что он называет энтелехией [1668]; ноэто название ничего не объясняет, ибо оно ничего не говорит ни о сущности,ни о происхождении, ни о природе души, а лишь о ее действии. Лактанций,Сенека и большинство догматиков признавали, что душа есть нечто для нихнепонятное. Изложив все эти взгляды, Цицерон заявляет: Harum sententiarumquae vera sit, deus aliquis viderit. [1669]«Я знаю по себе, — говорит святой Бернард [1670], — насколько бог непостижим, ибо я не в состоянии понять даже, чтопредставляют собой части моего собственного существа». Гераклит, полагавший,что все полно душ и демонов, утверждал [1671], однако, что, как бы далеко мыни подвинулись в познании души, мы все же никогда не узнаем ее до конца —так глубока ее сущность.

Не меньше разногласий и споров существует по вопросу о местопребываниидуши. Гиппократ и Герофил [1672]помещают ее в желудочке мозга, Демокрит иАристотель — во всем теле:

Ut bona saepe valetudo cum dicitur esse

Corporis, et non est tamen haec pars ulla valentis, [1673]

Эпикур помещает ее в желудке:

Hic exultat enim pavor ас metus, haec loca circum

Laetitiae mulcent. [1674]

Стоики помещают душу в сердце и вокруг него [1675], Эрасистрат [1676] — вчерепной оболочке, Эмпедокл — в крови, так же как и Моисей, запретившийпоэтому употреблять в пищу кровь животных, с которою соединена их душа;Гален полагал, что всякая часть тела имеет свою душу; Стратон помещал еемежду бровями! Qua facie quidem sit animus aut ubi habitet, ne quaerendumquidem est [1677], — говорит Цицерон. Я охотно привожу его собственныеслова, не желая искажать его манеру выражаться, тем более что мало смыслаприсваивать себе его мысли: они встречаются нередко, довольно тонки инебезызвестны. Не следует также забывать причину, по которой Хрисипп идругие его последователи помещают душу в области сердца. Это потому, говоритон, что, когда мы хотим сказать нечто утвердительное, мы кладем руку насердце, а когда мы хотим произнести εγω, что по-гречески означает «я», нашанижняя челюсть опускается к сердцу. Нельзя не отметить нелепость этогорассуждения, хотя оно и принадлежит столь выдающемуся философу: ибо, помимотого, что приведенные доводы чрезвычайно легковесны, второй из них мог быдоказывать только, что у греков, а не у других народов, душа находится вэтом месте. Даже самая неутомимая человеческая мысль впадает иногда вдремоту!

Что сказать обо всем этом? Мы видим, что даже стоики, этиродоначальники человеческой мудрости, считают, что душа, подавленнаяразрушением тела, долгое время томится и всячески старается вырваться изнего, как мышь, попавшая в мышеловку [1678].

Некоторые полагают, что мир был сотворен для того, чтобы в виденаказания наделить телами падших ангелов, лишившихся по своей вине тойчистоты, в которой они были созданы, ибо первоначальные существа былибестелесными; и в зависимости от того, насколько они отдалились от своейдуховности, они обретают более легкие или более грузные тела. Отсюдапроистекает разнообразие созданной материи. Но тот ангел, который в виденаказания облечен был в тело солнца, должен был претерпеть чрезвычайноредкое и сильное изменение. Подобно тому, как это имеет место, по словамПлутарха (в предисловии к его жизнеописаниям [1679]), на картах мира, гдекрайние границы известных нам земель окружены болотами, густыми лесами ипустынными и необитаемыми пространствами, — области, находящиеся у пределовнашего исследования, покрыты глубоким мраком. Вот почему самые грубые ивздорные выдумки возникают большей частью у тех, кто занимается самымивозвышенными и трудными вопросами; любознательность и высокомерие заставляютих погружаться в глубокие бездны. Но и у истоков науки, и у конечныхпределов ее мы одинаково встречаем глупость: вспомните, как устремляетсяввысь мысль Платона в его поэтических мечтаниях; послушайте, как он говоритна языке богов. Однако о чем он думал, определяя человека как двуногоебесперое животное [1680]! Ведь этим он доставил великолепный случай желающимпосмеяться над ним: ощипав живого каплуна, они потом называли его «человекомПлатона».

А что сказать об эпикурейцах? Сначала они наивно воображали, что мирсоздан из атомов, которые они считали телами, обладающими известным весом иестественным тяготением книзу. Но потом их противники указали им на то, чтораз, согласно их описанию, атомы падают вниз прямо и перпендикулярно,образуя при этом параллельные линии, они не могут соединяться и связыватьсядруг с другом. Чтобы исправить свою ошибку, им пришлось прибавить ещебоковое, случайное движение и наделить, кроме того, свои атомы кривыми иизогнутыми концами, чтобы они могли соединяться и цепляться друг за друга!