Глава 2. Со следователем мне повезло

Павел

Со следователем мне повезло. В том смысле, что она, конечно, тетка цепкая и занудная, как и положено следователю, но после двух дней изматывающих допросов поняла все‑таки, что я к убийству не причастен и могу выступать только как свидетель, зато свидетель полноценный, наблюдавший жизнь семьи Руденко на протяжении двух лет практически ежедневно (выходные мне не полагались, и свободные дни выпадали только тогда, когда хозяин милостиво решал, что можно на один день сделать перерыв).

Поняв, что артиллерийским наскоком, то есть по горячим следам, преступление не раскрыть, она резко притормозила и принялась не спеша, с чувством и со вкусом разбираться в хитросплетениях внутрисемейной ситуации. Очень способствовало делу и то обстоятельство, что никто из Руденко не обивал пороги с требованиями как можно быстрее найти преступника и с обвинениями милиции и прокуратуры в бездействии. Ну, оно и понятно, если бы убийцей был человек посторонний – тогда другое дело, а так‑то все понимали, что отравитель – кто‑то из них. И что с этим делать? Как себя вести? Требовать скорейшего выявления и наказания убийцы, который наверняка (других вариантов нет) окажется твоим родным, близким и любимым? Или уговаривать следователя не надрываться и спустить все на тормозах, тем самым навлекая на себя особо серьезные подозрения? Могу себе представить, как мучится каждый из них. Нет, не так: почти каждый. Потому что кто‑то один – убийца – совсем даже не мучится нравственным выбором. Он мучится страхом разоблачения. Но все равно ведь мучится…

Следователь Галина Сергеевна Парфенюк по возрасту годилась мне в матери. Я предполагал, что на самом деле она, конечно, несколько моложе, но выглядела на все пятьдесят пять, и когда усвоила, что я никак не могу быть подозреваемым, то и вести себя со мной начала как мамка: поила чаем с домашними бутербродами и пирожками собственного сочинения, заботливо спрашивала, почему у меня усталые глаза, и, открывая форточку, беспокоилась, как бы меня не продуло. А форточку, а то и окно целиком она открывала беспрестанно, объяснив мне, что у нее дыхательная недостаточность и ей все время не хватает воздуха.

– Итак, Пашенька, мы остановились на том, что в первый момент семья Руденко показалась тебе большой и дружной. Сколько времени длился этот первый момент? День, два?

– Примерно неделю.

– А потом что произошло? Ты начал сомневаться в том, что она такая уж дружная?

– Понимаете, Галина Сергеевна, все не так гладко, как вы говорите. Например, я в первый же день понял, что Юля не любит Дану, но мне это показалось… ну, как бы нормальным. Одна – красивая и бедная, другая – некрасивая и богатая, прямо как в романе. Нелюбовь одной девочки к другой выглядит совершенно естественно, особенно если учесть молодость и глупость. Ревность, зависть и так далее. И для меня эта нелюбовь не была свидетельством того, что в семье не все в порядке. А вот спустя примерно неделю или, может, дней десять…

* * *

Мой первый рабочий день пришелся на воскресенье. Можете себе представить мой восторг: в воскресенье к семи утра переться на работу. Да я сроду по выходным дням так рано из дому не выходил! Хотя если не кривить душой, то за последние месяцы у меня все дни были выходными. Я отвык так рано вставать. Зато получил удовольствие от езды по пустым дорогам. Нормальные люди еще спят, а я, как дурак… Да ладно, за такие‑то деньги!

Дверь мне открыл сам хозяин, Михаил Олегович, и, судя по его виду, встал он уже давно. Не спится, няня? Или он по жизни «жаворонок»?

– Молодец, – хмуро поприветствовал он меня, – без опозданий явился. Завтракал?

Я решил не ломаться и сказал правду:

– Нет, не успел. Отвык так рано вставать, а опаздывать не хотелось.

– Это правильно, – он одобрительно кивнул. – Дана уже встала, у нее только что будильник прозвенел, я слышал, а мы с тобой кофе выпьем, пока она умывается. Это только на первый раз, я велю ей, чтобы будильник на без четверти семь ставила и к твоему приходу была готова.

Я проследовал за ним в уже знакомую столовую, где по всем правилам дорогих отелей был сервирован вполне европейский завтрак и даже стояли три прозрачных кувшина со свежевыжатыми соками, судя по цвету, апельсиновым, морковным и свекольным. Но соки эти были единственным диетическим продуктом на столе, все прочее оказалось, как и предупреждал меня накануне Артем, жирненьким и сытненьким. Хорошо, что у меня нет проблем с весом, я позволил себе намазать мягкий пышный белый хлебушек высококалорийным паштетом, который мне еще вчера так понравился.

– Все, что ты наметил, я купил, – начал Михаил Олегович, – установили по твоему плану. Комнату твою оборудовали, сейчас пойдешь переодеваться – посмотришь. Если что еще надо – скажи мне, не стесняйся. Вот тебе талмуд, – он со смачным стуком, от которого я вздрогнул, положил на стол передо мной толстую книгу в дорогом кожаном переплете, вроде ежедневника, – будешь составлять план на каждый день и записывать результаты. Что сделано, что не сделано и почему. Буду проверять.

Ё‑моё, а я‑то был уверен, что насчет учета и контроля он просто так брякнул. Ну да ладно. Я покорно взял «талмуд» и сунул в объемистую сумку, в которой принес спортивную форму и кое‑какие вещи, диски и кассеты.

– Теперь насчет готовки для Даны, – продолжал Руденко. – То, что ты мне вчера говорил, я передал Нине, нашей домработнице. Как отзанимаешься с Даной – Нина к тебе подойдет, и ты ей все подробно расскажешь. По воскресеньям занятий с Артемом нет, так что сейчас вы позанимаетесь до девяти часов, а вечерние занятия можно провести пораньше. Считай, что по воскресеньям у тебя рабочий день заканчивается раньше.

– Значит, у Артема по воскресеньям выходной? – наивно уточнил я.

– Да. А у тебя – нет, – отрезал хозяин. – По воскресеньям Дана занимается самоподготовкой по гуманитарным предметам, так что у нее тоже выходных нет. Если тебе так спокойней.

Да уж, конечно. Покой нам только снится. Чувствую, нахлебаюсь я в этом доме…

Из коридора послышались легкие быстрые шаги, и в столовую впорхнула Юля в чем‑то кружевном и полупрозрачном.

– Ой! – Она ловко сделала вид, что не ожидала увидеть постороннего мужчину, то есть меня. – Извините, что я в таком виде, я думала, что никого нет… Дядя Миша, я сок выпить…

Руденко молча кивнул и всем своим, надо признать, весьма выразительным лицом дал понять, чтобы племянница быстренько пила свой сок и выматывалась. Я с деловым видом накладывал на очередной кусок хлеба ломтики нежно‑розовой ветчины и на девушку не смотрел. Причем никаких усилий для того, чтобы не смотреть, не прикладывал. Спасибо Артему, предупредил заранее, а то я вполне мог бы и повестись, развесив глаза на юные прелести.

Как вы думаете, сколько времени нужно, чтобы выпить стакан сока объемом в двести пятьдесят миллилитров? Лично я делаю это залпом, особенно по утрам, после сна. Я успел сжевать бутерброд и допить кофе, сверху бросил в желудок кусочек мягкого сыра, а Юля все стояла и цедила из стакана апельсиновый сок. Хозяин взглянул на часы и поднялся.

– Хватит рассиживаться, надо делать дело. Пошли.

Юля стояла так, что пройти мимо нее, не коснувшись, было просто невозможно. Но я все‑таки спортсмен, хоть и хромой в данный момент. Мне удалось выскользнуть.

– Как рано у вас встают по воскресеньям, – невинно заметил я, двигаясь вслед за Михаилом Олеговичем по длинному коридору.

– Только я, – ответил он, не оборачиваясь. – Теперь вот и Дана будет рано вставать. Остальные дрыхнут.

– А как же ваша племянница?

– Не знаю, что на нее нашло. Обычно тоже спит до полудня. Думаю, это она перед тобой голой задницей решила повертеть.

Он внезапно остановился, обернулся и в упор посмотрел на меня.

– Не вздумай, – тихо и очень четко произнес он.

– Ни за что, – так же четко пообещал я.

И был вполне искренен. Что я, враг самому себе? А ты, дядя Миша, не так прост, как кажется. Все знаешь, все понимаешь, все сечешь. Надо с тобой быть поаккуратней. Интересно, из каких соображений ты мне запрещаешь отвечать на заигрывания твоей племянницы и крутить с ней роман? Считаешь, что ей еще рано думать «о мальчиках»? Как же ты Артема‑то проглядел? Или не проглядел? Про Артема знаешь и не хочешь, чтобы в твоем доме разыгрывались африканские страсти ревности и соперничества? А может, ты все‑таки не настолько толстокожий и понимаешь, как на это отреагирует твоя дочь?

Моя комната меня порадовала. Помимо того, что я указал в списке, я увидел много другого, приятного и полезного. Например, шторы, о которых я, как и большинство мужиков, конечно же, не подумал, два кресла, небольшой рабочий столик с компьютером. Отдельно на стуле лежали одеяло, подушка, два комплекта новенького, в упаковках, постельного белья и несколько махровых полотенец, тоже новых, с еще не срезанными этикетками. То есть складывается такое впечатление, что ко мне тут отнеслись с полным уважением. Приятно.

– Вы мне даже компьютер поставили, – я не смог скрыть изумления.

– Ты же мужик, – Руденко пожал плечами. – Небось увлекаешься стрелялками всякими.

Вот тут он попал в точку. Играть в «Первую мировую» я мог ночи напролет и имел очень неплохой рейтинг: был двадцать шестым среди трех тысяч участников. До аварии играл регулярно, вызывая раздраженное недоумение у своей дамы сердца, а после аварии в той квартире компьютера уже не оказалось, он переехал вместе с хозяйкой в загородный коттедж к счастливому жениху, так что после выхода из больницы я оказался напрочь лишен любимого развлечения.

– Ну как? Еще что‑нибудь нужно? – спросил он.

– Спасибо большое. Кажется, все есть. Даже больше, чем я просил.

– Ладно, пошли, покажу тебе гостевую ванную, можешь пользоваться. Потом переоденешься и пойдешь в «тренажерку», Дана тебя уже ждет.

Интересно, откуда он знает? Он же не проверял, где сейчас его дочь.

Ровно через три минуты я, одетый в спортивный костюм, открыл дверь вчера еще совершенно пустой «тренажерки». Сегодня в ней было все необходимое строго по списку, даже доска и листы ватмана. Дана оплывшей кучей сидела на стуле, опустив голову. Накануне я видел ее одетой в просторный балахон, сегодня же на ней были лосины и майка, и я смог объективно оценить поле предстоящей деятельности. Поле это показалось мне поистине необъятным.

– Доброе утро, – поздоровался я с улыбкой.

Она молча кивнула. То есть за ночь разговорчивей моя подопечная явно не стала.

– Ты готова?

Снова молчаливый кивок. Я постарался вспомнить все, чему меня учили отец и все мои тренеры. Я‑то сам не великий педагог, в психологии не силен, так что придется опираться на чужой опыт. Мой первый тренер, бывший сиделец‑каратист, часто повторял: «Никогда не заставляй человека делать то, чего он боится. Сначала постарайся сделать так, чтобы он перестал бояться. Нельзя ломать спортсмена «через страх», нужно обучать его «без страха».

Я взял ватман и стал присобачивать его к доске. Дана молча смотрела, потом встала и принялась помогать. Укрепив лист, я достал длинную линейку и пластиковый футляр с фломастерами.

– Держи линейку вот так, – я показал, как именно, – а я буду чертить оси.

Мне показалось, что Дана немного расслабилась. Ну, понятно, девочка со страхом ждала, что я с первой же секунды заставлю ее выполнять какие‑нибудь упражнения, с которыми она, само собой, не справится, и далее последуют комментарии на тему ее ловкости и выносливости. Не тут‑то было, Богдана Михайловна, меня голыми руками не возьмешь. До упражнений нам с тобой еще пахать и пахать. Сегодня мы будем делать только то, что ты давно умеешь или не умеешь, но без затруднений справишься.

За первым листом последовал второй, на котором мы так же, совместными усилиями, начертили несколько осей координат. И вот что странно: она добросовестно помогала мне, но не задала ни одного вопроса. А еще мне будут рассказывать про так называемое девичье любопытство! Неужели ей совсем не интересно, зачем все это? Или привычка молчать сильнее желания спросить? Ладно, я не гордый, сам объясню.

– Смотри, Дана, вот на этом листе мы будем отмечать давление и частоту пульса до нагрузки и после нее. А вот на этом – сами нагрузки. Для того чтобы получить результат, к которому ты стремишься, – я умышленно не произносил никаких слов ни про вес, ни про похудение, – нужны существенные нагрузки, но твое сердце их сразу не выдержит, и его надо готовить к этим нагрузкам, тренировать. То есть в первую очередь мы будем заниматься твоим сердцем и дыханием. Понятна идея?

Она кивнула.

– Твой пульс при нагрузках не должен превышать ста двадцати ударов в минуту, – продолжал я теоретическую часть. Вообще‑то по‑хорошему можно было бы и до ста сорока доводить, но, учитывая вес Даны, я боялся рисковать. – Поэтому в первое время мы будем давать только такие нагрузки, при которых твой пульс не будет зашкаливать за указанную отметку. И вот на этом листе станем отмечать, сколько и чего ты успеваешь сделать, пока пульс не больше ста двадцати.

Первое наше занятие превратилось в лекцию, и Дана заметно успокоилась. Слушать преподавателя и запоминать – занятие для нее привычное, она всегда была хорошей ученицей. Сперва я с умным видом вещал про аэробные и анаэробные нагрузки, потом, пересказывая полученную от моей подруги Светланы информацию, плавно перешел к проблеме обмена веществ в организме и правильному питанию.

– С сегодняшнего дня ты заведешь тетрадку, в которую будешь записывать все, что съела и выпила в течение дня. По часам и минутам. До крошки и до капли. Даже если ты просто выпила стакан воды или сока, записывай: сколько, чего и в какое точно время.

У нее в глазах бился немой вопрос, и я никак не мог понять, о чем ей так хочется спросить. Вроде бы я все объяснил. Неужели остались какие‑то неясности?

– Вопросы есть? – дежурно спросил я, закончив лекцию.

Дана разомкнула плотно сжатые губы.

– А вес?

– Что – вес?

– На каком графике мы будем отмечать вес?

Так вот что тебя беспокоит, деточка! Ну, об этом я вчера весь вечер думал, так что ты меня врасплох не застанешь. Не на того нарвались, дорогие мои. Насчет девушки Юли я уже все понял.

– Вес мы на графиках отмечать не будем вообще, – спокойно заявил я. – Твой вес – это наше с тобой интимное дело, и никто в него посвящаться не должен. Параметры веса и объемов я буду ежедневно заносить в свой блокнот, если хочешь – можешь записывать их в свою тетрадку, и знать цифры будем только мы с тобой и твои родители, если им это интересно. Никто посторонний, зайдя в эту комнату и увидев наши графики, ничего знать не будет. Он даже в пульсе и давлении не разберется, потому что мы оси подписывать не станем, мы с тобой просто запомним, где у нас что, а всем остальным это знать не обязательно. Медицинская тайна врача и пациента. Ты как хочешь, а я с твоими родственниками ничего обсуждать не намерен. Если твои папа или мама спросят – им скажу, это обязательно, а больше никому ни слова. Согласна?

На ее лице отразилось такое облегчение, что я мысленно себя похвалил. Хоть я и не специалист в области психологии, но, видимо, и не совсем дурак.

– Уже без десяти девять, – сказала Дана. – А мы еще не начинали заниматься.

Ну вот, слава тебе господи! Что и требовалось доказать. Длинная фраза, к тому же явно выраженное желание начать уже наконец что‑то делать. Страх прошел, появилась готовность работать. Ура, товарищи!

– Заниматься будем после обеда, а сейчас давай‑ка произведем первые замеры и все запишем. И не забудь про тетрадку, начинай сегодня же. Чем быстрее мы с тобой нащупаем корень проблемы, тем быстрее с ней справимся. Да, и еще одно: ваша домработница Нина будет готовить тебе отдельно, я ее проинструктирую. Не уверен, что тебе понравится, вряд ли эта еда окажется очень вкусной, но ты уж, пожалуйста, не нарушай, иначе толку не будет. Ты сейчас пойдешь завтракать?

– Да.

– Дана, я уже видел, чем у вас кормят на завтрак. Ты не возражаешь, если я посижу рядом с тобой в столовой и дам тебе несколько советов?

– Конечно.

– Ну, вставай на весы.

Она слегка побледнела. Тут до меня стало доходить: она вообще не знает, сколько весит, и безумно боится той цифры, которую сейчас увидит на дисплее.

– Ты когда взвешивалась в последний раз? – спросил я как можно равнодушней, словно это и не имело ни малейшего значения.

– Не помню, – ответила она, чуть помедлив.

Врет, подумал я, помнит. Прекрасно помнит, что это было, наверное, года два назад, а то и все три. Она начала полнеть и сама не заметила, а когда все стало катастрофично, уже не взвешивалась из страха увидеть ужасные цифры.

– А у вас дома весы есть? Или только вот эти, которые вчера купили?

– Только эти.

Ну точно, так и есть. Елки‑палки, как бы она у меня тут в обморок не грохнулась, увидев свой точный вес. Не предлагать же ей выпить валокординчику перед тем, как встать на весы. Ладно, как меня учил когда‑то отец: лучшее лекарство – правильная реакция окружающих. То есть моя. Ну, Фролов, вперед и с песнями.

– Какой у тебя рост?

– Метр пятьдесят пять.

Дана стояла как вкопанная. Не тащить же мне ее за руку к весам! Я поднял измерительный прибор и поднес к самым ее ногам, нажал кнопку, ввел возраст и рост.

– Вставай, только носочки сними, на эти весы надо вставать босиком.

Она послушно сняла носки, встала на платформу и закрыла глаза. Лицо у нее было, наверное, такое, какое бывает перед расстрелом. Девяносто пять килограммов четыреста граммов. Круто для пятнадцати‑то лет и для такого невеликого росточка.

– Ну что ж, все очень прилично, – весело произнес я. – Сейчас запишем.

Я быстро занес в «талмуд» вес, проценты жира и воды и прочие показатели, которые, если честно, вызывали у меня священный ужас, но показывать свои эмоции было нельзя. В конце концов, страшно только сегодня, а завтра, когда вес станет чуть‑чуть меньше, ужас уступит место удовлетворению. Я уже говорил, что первые сдвиги обеспечить легче легкого, главное – правильно к ним относиться. Они должны дать человеку ощущение небезнадежности и тем самым выполнить позитивную роль стимула к дальнейшим усилиям.

Дана сошла с платформы, так и не открыв глаза. Смелая девочка, смотрит врагу прямо в лицо.

Дисплей погас.

– Ты не будешь записывать? – спросил я, закрывая свой «талмуд».

– Нет.

– Тебе не интересно, сколько ты весишь?

– Нет.

Все ясно. Я был прав. Комплекс оказался куда глубже, чем я думал.

Завтракала Дана в пустой столовой, девять утра для семьи Руденко в воскресенье – слишком раннее время. Странно, что Юля не прискакала составить нам компанию. Из всего, что находилось на огромном овальном столе, скомпоновать правильный завтрак для девочки с лишним весом оказалось не так‑то просто. Пришлось отодвинуть подальше корзинку с аппетитным мягким хлебом и блюдо с плюшками и пирожками и рекомендовать Дане ограничиться яйцом всмятку, ломтиком сыра и чаем без сахара.

– Так будет всегда? – спросила она очень серьезно, и по ее тону я не понял, она просто уточняла или выражала неудовольствие.

– Нет, завтраки будут каждый день разные, но в любом случае без белого хлеба, булочек и пирожков.

– А паштет?

– Нельзя, он очень жирный и калорийный.

– А если без хлеба?

– Все равно нельзя.

– А черный хлеб можно?

– Ради бога. Но только с овощами. Никаких бутербродов с колбасой или ветчиной. Положи на хлеб ломтик огурчика, сверху ломтик помидорчика, сверху зелень и ешь на здоровье сколько хочешь.

– А просто колбасу можно?

– Нежелательно. Лучше ветчину или буженину. И тоже с огурчиком или помидором и зеленью. Я же тебе объяснял про обмен, про расщепление жиров, про клеточные процессы. Забыла?

– Нет. А можно кофе вместо чая?

– Конечно, пожалуйста. Только без сахара. Если тебе горько, можешь добавить немного обезжиренного молока. Ты любишь кофе?

– У меня давление низкое, я без кофе все время спать хочу.

Низкое давление – это хорошо, это очень даже преотлично! В смысле нагрузок и пульса. Но спать ты, дорогая моя, хочешь оттого, что твое сердце не справляется с той тяжестью, которую вынуждены таскать твои бедные ноги, и быстро устает, а вовсе не потому, что у тебя низкое давление.

– Давай я за тобой поухаживаю, – великодушно предложил я и налил Дане кофе из красивого кофейника‑термоса. – Скажи‑ка мне, ты как предпочитаешь: есть вкусно, но очень мало или не очень вкусно, зато много?

После некоторого молчания она ответила:

– Мне все равно. Я не знаю.

Это как раз можно понять. Откуда она может знать, если никогда не пробовала есть мало или невкусную еду? Только вкусно и много.

– Ладно, попробуем оба варианта, и ты сама выберешь. Начнем с невкусного, зато в неограниченных количествах, а если тебе станет совсем невмоготу, перейдем к вкусному, но по чуть‑чуть. Идет?

Она пожала плечами.

– Как скажете.

Кофе без сахара Дана пила с отвращением, которое даже не пыталась скрыть, но вслух не произнесла ни слова. Я попросил ее за обедом постараться соблюдать те правила питания, которые я пытался вдолбить ей утром.

– Даже если я буду обедать вместе с вами, я не стану в присутствии всех делать тебе замечания и руководить. Но я очень хочу надеяться, что ты этим не воспользуешься.

– Вы же сказали, что Нина будет готовить мне отдельно.

– Да, но с завтрашнего дня. Сегодня она уже не успеет приготовить для тебя обед и ужин. И не забывай пить воду, в течение дня тебе нужно выпить не меньше полутора литров, лучше даже два.

Дана молча кивнула и ушла к себе «заниматься самоподготовкой по гуманитарным предметам», а я остался ждать домработницу Нину, которой было велено выслушать мои указания и сделать все в соответствии с ними. В общем, на тот момент я полагал, что сделал все, чтобы понравиться Дане и, главным образом, ее родителям, потому как работа моя зависит, конечно, и от девочки тоже, но все‑таки в основном от ее папани. Я был сумасшедше вежлив и старался выглядеть компетентным, хотя мало кто догадывается, каких усилий мне это стоило. Я рос хоть и в учительской семье, но жил жизнью нормального дворового парня, занимающегося исключительно мужским видом спорта, и был, как и все мои приятели, драчуном, мелким хулиганом и любителем матерных анекдотов. Конечно, мама с папой пытались привить мне правила хорошего тона и интеллигентную речь, но безуспешно, в том смысле, что я все это выучил и при необходимости мог придурнуться «приличным мальчиком», но образом жизни и поведения вся эта наука так и не стала.

Домработница Нина показалась мне точной копией Даны, только постарше и устройненной раз в десять: неразговорчивая, неулыбчивая, она молча слушала мои, с позволенья сказать, указания и записывала в толстую тетрадку, не задавая ни единого вопроса. В той среде, в которой я вращался до аварии, домработницы как‑то не водились, и все мои представления об этой категории домашнего персонала основывались на просмотренных фильмах, где уютные пожилые тетечки в непременных фартуках старались посытнее накормить своих питомцев, ухаживали за ними, будто за собственными детьми, были в курсе всех семейных, а то и служебных дел, давали полезные советы и вечно ворчали на нерадивых хозяев, если те, к примеру, плохо кушали или не могли найти галстук от парадного костюма. Но не такова, судя по всему, была наша Ниночка. То ли она не страдала излишним любопытством и любовью к семье, в которой работала, то ли господа Руденко так дело поставили, что никто и пикнуть не смел. Я больше склонялся ко второму объяснению, потому что полагал любопытство таким же естественным женским свойством, как стремление к красоте. Как не бывает женщин, которые не хотят быть красивыми, так и не бывает женщин нелюбопытных.

Образовавшийся перерыв я провел в «своей» комнате за компьютером, просмотрел почту и написал наконец письма всем, кому задолжал. После того как меня лишили компа, я периодически наведывался в интернет‑кафе, но в целях экономии времени отвечал только в самых неотложных случаях, а ведь за время пребывания в больнице сами понимаете сколько всего скопилось в моем почтовом ящике. Хорошо, что я заранее не знал о беспредельной доброте моих новых хозяев, иначе уже сегодня притащил бы сюда диски с моими игрушками и предался бы любимому занятию, а так от скуки, глядишь, и с почтой разобрался. При наличии возможности пострелять у меня бы точно не хватило силы воли отвечать на письма.

Обед прошел спокойно и быстро, за столом нас было всего трое: Дана, Юля и я. Все взрослые члены семьи куда‑то подевались. Может, они обедают позже?

– Лена повела Костика в цирк, – пояснила Юля, – а все остальные поехали на кладбище к дедушке и Ване.

Да‑да‑да, что‑то такое вчера говорилось… А я и в голову не взял. К дедушке, значит. Ну, одна дедушкина внучка из дому не выходит, это понятно, а другая‑то почему дома осталась? Не уважает, что ли?

– А ты почему не поехала? – спросил я.

– Дядя Миша сказал, чтобы я осталась Дану караулить. – Юля недобро усмехнулась, искоса посмотрела на меня и добавила: – И тебя тоже. Новый человек в доме, мало ли что.

Мне стало противно. Неужели я похож на вора или насильника? И потом, Нина‑то здесь.

Дана вела себя более чем прилично, ни разу не сделав даже попытки положить себе в тарелку что‑нибудь слишком жирное или калорийное. Однако от Юлиного внимания это не укрылось, и все полчаса, которые мы провели за столом, она не переставала отпускать ехидные реплики в адрес севшей на строгую диету сестры. Я не вмешивался: слишком мало времени я провел пока в этой семье, чтобы сметь делать замечания, но, глядя на уткнувшуюся в тарелку Дану и видя, как дрожат нож и вилка в ее руках, я начал искренне жалеть девочку. Ей, бедолаге, и без того тяжело жить, ощущая себя уродом, зачем же масло в огонь подливать и открыто издеваться?

В конце концов я не выдержал.

– Куда ты пьешь столько воды? Ты уже целую бутылку выхлебала. Ты же лопнешь, деточка, – не унималась Юля, цитируя текст известной рекламы.

– А ты налей и отойди, – вмешался я, пользуясь словами из того же самого рекламного ролика.

Последнее слово – «отойди» – я подчеркнул интонационно. Конечно, это было грубо, но Юля поняла, метнула в мою сторону негодующий взгляд и замолчала.

К вечернему занятию с Даной я приступил, имея в голове некоторый план. Мой собственный опыт занятий спортом подсказывал, что на первом этапе самое опасное – ощущение, что у тебя ничего не получается. Тогда опускаются руки и пропадает запал, и человек быстро бросает заниматься. Не любой человек, конечно, есть такие целеустремленные личности, которых трудности только подстегивают, но их меньшинство, и Дана к ним явно не относится, в противном случае она не сдалась бы так быстро на милость победителя и не осела бы дома.

Измерив давление и пульс, я записал показатели в «талмуд».

– Мы с тобой начнем заниматься тай‑чи, – бодро заявил я. – Становись. Сначала поучимся правильно дышать.

На самом деле то, что я придумал, было эклектичной смесью гимнастики ушу, тай‑чи и йоги, причем я выбирал самые легкие для исполнения упражнения. У Даны сегодня обязательно должно все получаться.

Через очень короткое время я заметил, что майка ее намокла от пота. Отлично! То, что надо.

– Устала?

Она отрицательно помотала головой.

– Сделаем перерыв? – предложил я.

Дана молча кивнула и вышла из комнаты. Я ошалело смотрел на закрывшуюся дверь и не понимал, что это означает. И только когда она вернулась буквально через пару минут, до меня дошло: она бегала в туалет. Ну конечно, вода, которую я велел ей пить. Господи, вот дурашка, терпела, вместо того чтобы сказать. Хотя что это я? Забыл себя в пятнадцать лет? Да я и в двадцать пять стеснялся сказать симпатичной девушке, что мне нужно отойти в туалет, все придумывал какие‑нибудь приличные предлоги вроде того, что «мне нужно позвонить, а здесь шумно», или терпел до помрачения в глазах. Ладно, не будем испытывать почем зря девичью застенчивость, надо просто объявлять перерыв каждые полчаса и делать вид, что так и надо.

Интересно, о чем думал папаня Михаил Олегович, когда выделял для занятий физподготовкой по два часа утром и вечером? Он что, всерьез полагал, что его дочь выдержит четыре часа нагрузок в течение суток и каждый день? Бред полный. Ну, полчаса мы подышали, еще полчаса поделали упражнения, я снова измерил Дане давление и пульс и понял, что больше заниматься нельзя. На что убить еще целый час? Есть, правда, массаж, его можно растянуть минут на сорок. Снова лекцию ей читать? Вроде я уже все необходимое рассказал…

Выход мне подсказала сама Дана. Глядя, как я накрываю полотенцами массажный стол, она сказала:

– Я вся мокрая от пота. Мне нужно принять душ.

– Конечно, – обрадовался я. – Иди, я подожду.

Ну вот, минут десять уйдет на душ сейчас, потом еще столько же на душ после массажа, чтобы смыть масло, потом мы будем отмечать на графиках результаты и показатели. Глядишь, и рассосется как‑нибудь.

Дана вернулась из душа и в очередной раз повергла меня в изумление, заперев дверь изнутри. Я решил, что она, следуя своей странной привычке запираться, сделала это чисто автоматически, подошел к двери и, ничего не говоря, повернул ключ, отпирая ее. Дескать, просто молча исправил случайную ошибку. Однако девочка, тоже молча, вернулась к двери и снова ее закрыла. Это что еще такое?

– Почему ты запираешься? – спросил я удивленно.

– Не хочу, чтобы меня видели раздетой, – твердо ответила Дана, не глядя на меня. – Вдруг кто‑нибудь войдет?

– Дана, ты взрослая девушка и должна понимать: это неприлично, когда мужчина и девушка запираются в комнате. Это может вызвать нежелательные мысли у твоих родных. Что они подумают, если обнаружат, что дверь заперта? Да меня выгонят через пять секунд! Тебе это в голову не приходило?

– А если кто‑нибудь войдет? – упрямо повторила она.

– Как войдет, так и выйдет, – строго произнес я. – Никто не увидит тебя раздетой, кроме меня. Я тебе обещаю. Я сегодня же попрошу твоего отца купить и поставить сюда ширму, и все проблемы будут решены.

Дана тяжело вздохнула и принялась стягивать майку и лосины. Вот интересно устроены женщины, да? Передо мной она спокойненько готова раздеваться до трусов, то есть не стесняется ни капельки, но не дай бог ее увидит раздетой кто‑нибудь из близких родственников. Ну вы можете мне объяснить эти причуды девичьего сознания? По моим представлениям, все должно быть наоборот, и я с полным пониманием отнесся бы к тому, что девушка стесняется незнакомого молодого мужчину, к тому же, как утверждают некоторые, довольно симпатичного. Но нет, молодой мужчина всего лишь представитель домашнего персонала, то есть вещь, предназначенная для полезного употребления, вроде пылесоса или кофемолки, а члены семьи – люди. Человеки то есть. Я обиделся.