Ибор-Сити

— Ну что еще, Лучча? — Не отрываясь от бумаг на столе, Морелли помассировал виски, чтобы унять ноющую боль. Сейчас не до помощника.

— Вот, пришло для вас. — Франкобальди замялся. — Факс от парижской сюрте. Может, взглянете?

Инспектор читал бумаги.

— Хорошо, хорошо, оставь.

— Если в рапорте чего-то не хватает… я в соседней комнате. Пока вас не было, мы сильно продвинулись.

— Вот как? Продвинулись?

Паршивое самочувствие отчасти объяснялось тем, что Морелли не выспался; поздней ночью вернувшись из Лондона, он имел яростную стычку с Марией, которая орала, что от его одежды пахнет духами, и выдворила его на кушетку в гостиной.

— Полагаю, да, коммендаторе. Мы взяли малыша Арканджели. Переговорили с оператором мобильной связи, опросили соседей англичанина. Камеры наблюдения на вокзале зафиксировали Джимми Макчадо, когда он проводил девушку и ушел с парусиновым портфелем, обнаруженным в доме.

— О господи… — Морелли закрыл руками лицо.

— Фирменная упаковка в точности соответствует платью, найденному в поезде, — не смолкал Лучча. — Первоначально платье купила Сам Меткаф, а тем вечером Макчадо обменял его на меньший размер…

— Да плюнь ты на это! Его грохнули не ради педрильного платья или мобильника.

Юный детектив пожал плечами:

— Гомосексуальная подоплека вполне вероятна. Еще вы говорили, что возможный мотив — каннибализм.

Морелли застонал. Утром он встречался с американским консулом — зоной, свободной от юмора, — по имени Эйвис Чане, которая желала знать, что делает квестура для розыска убийц Сам Меткаф и Джимми Макчадо. Инспектор объяснил: делу придано первостепенное значение, но сейчас начальная стадия расследования, и пока еще нет заключений аналитиков убойного отдела, австрийской полиции и так далее. Доктор Чане ясно дала понять, что все это ее не впечатлило.

День пошел наперекосяк, голова раскалывалась.

Недавно позвонил комиссар Пизани и сообщил о взбучке, которую он получил от своих начальников в министерстве внутренних дел. «Наверху озабочены, — сказал комиссар. — Открытие сезона охоты на американцев не способствует туризму, любезный». Значит, об англичанке Софи Листер уже забыли.

Подмывало сказать, что во Флоренции и так полчища туристов, невредно бы их маленько разбавить. Но Морелли смолчал. Комиссар спросил, не считает ли он, что это дело рук серийного убийцы. Вслух никто не говорил, но призрак доморощенного «флорентийского монстра», который в семидесятых и восьмидесятых терроризировал город, до сих пор витал в памяти полицейских, а равно политиков. Прибыльным аттракционом мог бы стать вымышленный Ганнибал Лектер,[65]но никак не всамделишный убийца, вызывающий подлинный страх, сродни ядовитому туману над атоллом Арно. Морелли ответил, что в рамках этого дела больше убийств не предвидит — по крайней мере во Флоренции.

— Думаю, версию педрильского людоедства можно отбросить, Лучча. Что еще?

— Наш педик-воришка Джанни Арканджели мог видеть убийцу, когда в субботу вечером следил за домом. По его словам, во дворе Джимми Макчадо с кем-то разговаривал, но описать того человека он не может, поскольку наблюдал издали, чтобы его не заметили. Английского Джанни не знает, но утверждает, что оба говорили по-американски.

— Все это есть в рапорте, — вздохнул Морелли. — Расскажи, чего я не знаю.

— Думаете, убийца рассчитывал найти в портфеле ноутбук Сам Меткаф?

Морелли кивнул:

— Безусловно.

— А когда его там не оказалось?

— Он решил все равно заморозить Макчадо.

— Опять шутите? — Лучча хитро ухмыльнулся. — Почему же он взял платье, а потом оставил его в поезде?

— Далось тебе это блядское платье! — рассмеялся Морелли.

Сначала он не понимал, с какого ляду изнеженный юный ассистент, обладатель длинных волос, модных очков и изящных манер (Лучча был из семьи старых флорентийских аристократов) возжелал стать полицейским. Но Франкобальди оказался умнее и приятнее в общении большинства коллег. Если временами Морелли был с ним жестковат, то лишь для его же блага.

— Вы сами говорили, что убийца всегда оставляет какие-то следы и что-то уносит с места преступления… Извольте, инспектор. — Лучча подтолкнул факс от парижской полиции.

— Будь любезен, скажи Терезе, чтоб принесла кофе. — Морелли пробежал взглядом бумагу. — Почему сразу не доложили?

— Понятия не имею. — Лучча пожал плечами и вышел.

Факс инспектора Тушанжа касался давешней парижской поездки Эда Листера. Взгляд споткнулся на сообщении, что в среду объект около часа провел в Высшей национальной консерватории, выясняя пригодность своей крестницы к обучению на фортепьянном отделении. Казалось странным, что Листер опустил это посещение из перечня своих визитов в день убийств.

Забыл или пропустил намеренно? На встрече в лондонском офисе он словно бы удивился, услышав, что следов сексуального насилия не обнаружено.

В глазах его что-то промелькнуло.

Секунду подумав, Морелли снял трубку и по номеру, означенному в факсе, позвонил профессору Луке Норбе, который отвечал за прием студентов.

Джелли покосилась на миссис Като, сидевшую рядом на золотистом плетеном стуле, и уловила «тот взгляд». Она сама понимала, что играет отвратительно: пропускает ноты, сбивается с темпа, топчет левую педаль и без всякой экспрессии колошматит по клавишам. Вместо плавности одна хрень.

Окончательно запоров третью часть, она остановилось; о стены подвальной студии билось эхо последних звуков. Да что ж с ней такое?

— Знаю, знаю, знаю… — понурилась Джелли.

Миссис Като — маленькая, усохшая, но все еще эффектная старая дама в длинном атласном платье, серебристые волосы уложены на макушке в подобие раковины — не произнесла ни слова. В этом не было нужды — хватало и взгляда.

Вы способны на большее, дорогая, говорил он.

Хотелось расплакаться. Просто мало занималась, вот и все.

Джелли уже раскаялась, что взялась за пьесу, которую во вторник предстояло исполнить в Центре искусств. Ноктюрн Шопена технически для нее был чересчур сложен. Но Джелли намеренно замахнулась на серьезную вещь, ибо в случае успеха они с учительницей выглядели бы молодцами.

Главным было понравиться миссис Като. Старуха давно твердила, что девушке предначертано блестящее музыкальное будущее, и уговаривала идти на прослушивание к Джуллиарду или в Бруклинскую академию. Но Джелли не вполне доверяла ее пылким восхвалениям и боялась, что в случае провала уже никогда не обретет былую уверенность в себе. Порой она сомневалась, хочет ли посвятить свою жизнь делу, которое требует тебя целиком, почти не оставляя места для чего-нибудь другого.

Музыка, любила повторять учительница, должна заполнять все мысли, чувства и поступки. Через упорные занятия вы обретете столь необходимые порядок и гармонию в мастерстве и жизни. Музыка придаст вам сил, и вы одолеете любую трудность, любое испытание. Но она требует всей вашей жизни либо ничего.

Джелли находила в музыке скорее убежище. Стоило сесть к инструменту, как дневные неприятности мгновенно забывались. Мелодии обволакивали, в их коконе она чувствовала себя надежно укрытой от всякого зла.

Еще был Париж, казавшийся неосуществимой мечтой.

— Сыграйте еще раз, милая, — мягко сказала миссис Като. — Но теперь представьте, что беседуете с тем, кто вам дорог, только не словами, а музыкой. — Она чуть взмахнула унизанной кольцами рукой. — Сыграйте так, будто страстно желаете соединиться с этим человеком. Пусть через музыку он услышит ваше сердце и ощутит свет вашей души.

Что за хренотень?

Славно, что клевая училка не злится, но сейчас вовсе не хотелось слушать ее советы «включить эмоции, играть сочнее и вкладывать в исполнение душу».

— Ведь у вас кто-то есть, юная леди?

Джелли рассмеялась и помотала головой.

— С чего вы взяли?

Ведь не о нем же речь, правда? Эд не считается. После того разговора она удалила его из списка друзей, выкинув из архива их беседы, его фотографию и все напоминания об их виртуальном знакомстве. Пару дней он еще не давал покоя, но теперь уже исчезал из ее мыслей.

— Я ни с кем не встречаюсь, — честно сказала Джелли.

Старуха лишь стрельнула серыми ведьминскими глазами. Кроме уроков музыки, миссис Като давала соседям с Черч-стрит тайные спиритические сеансы, по вторникам занималась хиромантией, а по пятницам (только по предварительной договоренности) гадала на картах Таро.

Иногда ее настройки сбивались.

Блин, который час?.. В восемь пятнадцать встреча с Тачел и компанией. Уже перевалило за семь.

Джелли глубоко вздохнула:

— Простите, миссис Като, мне вправду надо бежать.

Домой не хотелось. Морелли уже позвонил супруге, чтоб не ждала, — дескать, зашивается с бумажной работой. Он знал, что вновь предстоит спать на кушетке. После прошлой ночи спину и сейчас ломило. Но инспектор задержался на службе совсем по иной причине.

Уставившись на телефон, он думал, стоит ли звонить кудеснице Гретхен, чешке-физиотерапевту. Перед ним лежала салфетка из отеля «Сорренто», где внутри отпечатка губ в нежно-розовой помаде был накорябан ее мариенбадский номер.

Весь день Морелли то и дело вспоминал о своей блондинке. Посреди беседы с американским консулом он впал в сладострастные грезы, вспомнив ее пылкость, деликатность и полоску светло-золотистых волос внизу ее упругого живота… тропу к сокровищнищ. Инспектор вздохнул. Пусть Гретхен — всего лишь разовая гастроль, но она славная, что меняет дело.

Когда-то и Мария была славной. Что же случилось?

Морелли оглядел свой крохотный кабинет; Франкобальди уверял, что прежде, когда в здании размещалась психиатрическая клиника, это была палата для буйных. Взгляд инспектора виновато задержался на созвездии семейных фотографий.

Поборов искушение, Морелли запихнул салфетку в карман пиджака. Он включил компьютер, в строке поиска «Гугла» напечатал «рэгтайм» и стукнул по клавише ввода. Выбрав один из сайтов, где перечислялись композиции Скотта Джоплина, он пробежал по списку сочинений и нашел «Фиговый листок» — пьесу из репертуара крестницы Эда Листера, впечатлившую профессора Норбе.

Выделив аудиоопцию, инспектор откинулся в кресле и, сцепив руки на затылке, прислушался к наполнившим комнату фортепьянным синкопам, которые ассоциировались с гангстерскими фильмами о временах «сухого закона».

Листер выдал себя с головой, не пожелав назвать имя своей одаренной американской протеже. Крестница, твою мать! Конечно, парень гуляет налево, ну и что такого, если он завел любовницу или содержанку? Он может позволить себе этакую роскошь даже с дорогостоящим музыкальным талантом. Норбе признался, что «мсье Листер» сделал щедрое пожертвование консерваторскому стипендиальному фонду.

Внезапно навалилась усталость, и Морелли почувствовал, что готов ехать домой. Он зевнул, потянулся и слегка помахал руками в такт музыке. Рэг поднял настроение. Конечно, все требуют результатов, но он уже сказал своему боссу Пизани, что самое перспективное место преступления расположено вне их юрисдикции. Морелли возлагал надежды на результаты поездной экспертизы — они могут дать след, а то и победу.

В Линце он опросил престарелую швейцарскую пару, чье купе соседствовало с купе Сам и Линды. Бабка утверждала, что за перегородкой слышались звуки «амурного» характера, а на подъезде к станции заиграло пианино — что-то классическое, пожалуй, из Моцарта.

Вот еще, буркнул муж, играли Брамса.

Возможно, он тянул пустышку, но в деле, где с уликами негусто, каждая мелочь шла в счет, и Морелли гадал, не даст ли музыка хоть маленькую зацепку. Он снял трубку и набрал Мариенбад.

Гретхен ответила.

— Я тебя разбудил? — спросил Морелли.

— Андреа? Нет, я не спала. — Нежная хрипотца голоса уличала ее во лжи.

— Я бы очень хотел увидеться снова.

Она засмеялась:

— Я ждала твоего звонка.

После разговора инспектор вновь проиграл «Фиговый листок», сделав звук погромче. От неудержимой радости мелодии и мыслей о Гретхен потянуло танцевать. Морелли рассмеялся, закрыл глаза и сделал несколько па, обнимая воображаемую партнершу.

Прижимая телефон к уху, Джелли влетела в свою квартирку.

— Что значит «припоздаю»? — наседала Тачел. — Минут на пятнадцать — двадцать? Или на час?

— Чего ты бесишься? Я-то при чем, если… Ладно, проехали.

Джелли захлопнула дверь, скинула туфли и тотчас принялась раздеваться, оставляя на блестящем полу дорожку из одежды.

Сев на край ванны, она осмотрела ногти на ногах и рассмеялась в ответ на возмущенные вопли подруги:

— Уймись, я выйду в половине девятого.

Джелли пустила воду, чтобы нагрелась, почистила зубы и встала под душ, раздумывая, в чем же, мать его, идти; поток мыслей перемежался напоминаниями покормить кошек и прибрать в комнате, на случай… Какой еще случай!

Перед встречей с Фрэнком Ставросом после столь долгого перерыва она нервничала — черт его знает, как все обернется, и вообще, оно ей надо? Подставив лицо под колючие струи, она старалась вспомнить, как Фрэнк выглядит голым… Весь такой волосатый… Нет, ни хрена не получалось.

Свидание вчетвером, двое на двое. Так безопасней. За ней заедут на машине Бернардо, и они отправятся на Кони-Айленд ужинать в превосходном итальянском ресторане. У Гаргано на Серф-авеню подают бесподобную лапшу с моллюсками. Это что-то, обещала Тачел.

Джелли знала, что именно подруга удумала свести ее с Фрэнком. Тому все же хватило такта во вторник позвонить, чтобы известить о своем возвращении и желании встретиться. Они уже наскоро повидались, так что неловкой тягомотины на весь вечер не ожидалось. Все уже в прошлом.

Их двухлетний роман почил, когда Фрэнк перебрался в Лос-Анджелес. Он просил переехать с ним, но когда Джелли прибыла на пробный уик-энд, то застала его с женщиной. Самовлюбленный звукорежиссер со студии «Уорнер», Фрэнк клялся, что все это от одиночества, мол, другие девушки для него ничего не значат и по-настоящему он любит только ее… Говнюк! Пережив рану, от которой в основном пострадала гордость, Джелли почувствовала облегчение. За год после разрыва у нее было несколько свиданий, но ни с кем не захотелось встретиться снова, не говоря уже о том, чтобы переспать. Никто ее не растревожил, и она поняла, что предпочитает быть одна. Джелли наслаждалась своей новой свободой, и до сих пор дружба с Эдом ей не мешала. Да и с чего бы ей мешать? Джелли никому о нем не рассказывала, кроме Тачел, но и с ней умышленно не вдавалась в детали. Лишь когда у Эда поехала крыша и он стал признаваться в любви и прочее, она решила, что старая подруга должна знать все.

Отклик Тачел был неожиданным. Она даже не улыбнулась. Выслушав историю о не первой молодости английском богатее, у которого маньяк убил дочь, она сразу охарактеризовала ситуацию как паршивую.

— Даже если он не врет, в чем я сомневаюсь, ты же ничего о нем не знаешь. Может, он и есть охотник… Тебе это надо, подруга?

— Он просто хотел с кем-нибудь поговорить, вообще-то он… безвредный, — оборонялась Джелли.

Тачел закатила свои глазищи и вздохнула:

— Я тебя умоляю!

Впрочем, Джелли вняла предостережениям и вычеркнула Эда Листера из своей жизни. С их первой встречи, с первой отмашки друг другу в столпотворении чата она знала, что добром это не кончится. Давно надо было сматывать.

Когда затренькал домофон, Джелли была готова. Она облачилась в свои любимые темно-синие джинсы с заниженной талией, черный топик, на котором самолет белыми буквами вычерчивал надпись «Мексиканские воздушные силы на высоте», и шлепанцы от «Олд нейви».[66]Волосы собраны в конский хвост, никакой раскраски, лишь чуть-чуть блеска для губ. Не дай бог ее бывший вообразит, что она расстаралась для него. Джелли бросила взгляд в большое зеркало на двери. Видок… ладно, сгодится.

Последний раз затянувшись, она погасила сигарету. Фрэнк, конечно, спросит, не бросила ли она курить. А какое его собачье дело?

По телефону Тачел напомнила о смысле их миссии: Джелли должна выкинуть из башки «Колина Фёрта»[67]и перепихнуться. Одна жаркая ночка с былым греческим любовником, и она почувствует себя другим человеком, уверяла подруга.

Джелли сомневалась в необходимости столь крайнего средства, но, сбегая по лестнице, вопреки всем опасениям ощутила легкий укол возбуждения.

За тысячу миль к югу, в загородном гольф-клубе на Кипарисовом озере Кэмпбелл Армур, торжествовавший победу, прихлопнул москита, который пировал на его лодыжке.

Он всухую уделал давнего соперника Тача Кендала.

Обернув полотенцем взмокшую шею — температура переваливала за семьдесят[68]— и устроив на голых коленях ноутбук, Кэмпбелл просматривал наиболее яркие фрагменты матча, снятого одним зрителем на видеокамеру.

Он улыбался, видя свой немыслимый отбой, которым в седьмом гейме начального сета сорвал подачу противника. Прокрутив пленку до матч-пойнта, Кэмпбелл полюбовался своим мощным ударом слева — он отправил мяч в правый задний угол площадки, после чего бедняга ТК лишь сокрушенно покачал головой. Убийственный удар.

— Вот уж игра так игра, чувак, — сказал Кэмпбелл, когда они с партнером уходили с корта. — Ты даже не представляешь, как мне это было нужно.

Скоро эйфория иссякла. Возбуждение, помогшее отвлечься от огорчительного дня, улеглось; Кэмпбелл уныло смотрел на тучи мошкары, вившейся возле мощных кортовых ламп, затем взгляд его уплыл в душную темень.

В деле Эда Листера никаких подвижек.

Два последних дня Кэмпбелл безуспешно разыскивал сайт. Попытки определить местонахождение domoydotemnoty.net.kg увенчались невнятным провайдером в Киргизстане, что обрубало надежду отыскать сетевой адрес. Проверка сайта через «Кто есть кто» дала иные и скорее всего ложные сведения, по которым отследить контакт было нереально. Пропетляв по следу подложных идентификаторов, фиктивных адресов, украденных сим-карт и кредиток, Армур зашел в тупик. Страж растаял как дым.

Для воодушевления Кэмпбелл еще раз посмотрел свой исторический удар слева, а затем вывел на экран виртуальный особняк. Его уже злило, что до сих пор он не сумел перешагнуть порог дома.

Закрытую дверь он всегда воспринимал как личное оскорбление.

Из Лондона пришел отчет о проверке Эдова ноутбука. Что удивительно, компьютер получил справку об отменном здоровье. Жесткий диск просканировали на вирусы, черви и прочую заразу, уделяя особое внимание «троянам». Проверили загрузочный сектор на предмет взлома, но он был чистым. Похоже, работу сделали на совесть.

Почему же тогда исчезли фотографии, которые Листер скопировал в свой компьютер? Может, только хотел скопировать?

Интересный клиент. Почему-то казалось, что он не все рассказал. Возможно, отчасти проблему создавало его вполне объяснимое недоверие. Эд Листер человек состоятельный.

Премия в миллион долларов была не единственной причиной, по которой Кэмпбелл взялся за работу, но она повлияла на его решение, ибо стала спасательным тросом. Армур не видел иного способа выбраться из глубокой ямы, куда сам себя загнал.

Он задолжал деньги, причем на сей раз людям, которые шутить не любили. Ему дали неделю, чтобы собрать всю сумму с процентами, иначе долг взыщет Пердун. Улыбчивый старикашка в очках и ковбойских ботинках из кожи ящерицы наводил ужас на все побережье Мексиканского залива.

Неудача угнетала, но при мысли о том, как много поставлено на карту, сыщицкий дух воспрянул.

Он должен найти Стража. Неделя пролетит быстро.

Особняк казался безлюдным. Последний раз Кэмпбелл наведывался к нему пару часов назад; единственное изменение — наступившие сумерки, которые подтверждали версию о совпадении виртуальных дня и ночи с временными циклами восточной зоны. Возможно, это случайность, но и другие признаки указывали на то, что Страж действует откуда-то с Восточного побережья Соединенных Штатов. В масштабе земного шара — какое-никакое начало, утешал себя Кэмпбелл.

Он набрал пароль.

В домике за тиковым причалом, где отрывались теннисные приятели, грянул взрыв хриплого хохота — мужики хлестали пиво и гоготали, точно деревенщина. Посредством автомата с содовой Кэмпбелл отправил себя в персональную сибирскую ссылку. Скабрезные байки и шутки (почти всегда сексуального и расистского характера) он считал не то чтобы оскорбительными, а просто ниже своего уровня и старался не слушать похотливую дискуссию о том, кто из сестер Уильямс доминирует в постели.

— Эй, Кэмпбелл! — заорал один теннисист. — Хочешь анекдот про двух лягушек-лесбиянок?

— Что-что? — Армур поднял голову, будто не расслышав.

Явно готовился розыгрыш. Но остальная компания не хотела дожидаться кульминационный остроты, которую слышала тысячу раз. Мужики застонали и хором выкрикнули:

— На вкус она и впрямь точно курица!

Кэмпбелл кивнул и на очередной взрыв смеха ответил рассеянной улыбкой. Господи, ему-то какое дело? В шутливой капитуляции он поднял руки и вновь занялся ноутбуком. Все обычные входы — двери, окна, гараж, кошачий лаз — уже опробованы. Ничего. Пароль не работал; наверное, Страж его сменил.

На вкус она и впрямь точно курица… Что смешного-то? Кэмпбелл не считал себя ханжой, но мерзкое и унизительное сравнение ко всему еще и неверно; ему ДОВОДИЛОСЬ пробовать лягушачьи лапки… Вдруг неизвестно откуда, но видимо, из этого малоприятного источника, возникла идея. Грубая плоская шутка что-то напомнила.

Слова Стража.

Кэмпбелл открыл текст убийственного шоу и быстро прокрутил диалог между «с» и «к».

Вот, сейчас он начнет ее душить.

с: хочу видеть твое лицо, повернись ко мне с: не смей отворачиваться… смотри на меня, сука к: что ты делаешь… не надо… мне больно!

с: мяхкая белая шея, ммммм, ох ты, буто лебединая… она и впрямь пре лесть… чу ешь ее страах? на, отведай его…

с: сжимаю твое горло… смотр в глаза к: прошу, хватит… я не могу дышать с: небесные врата… отворены… отведай… слов в железной шелухе к: НЕТ, ПОЖАЛУЙСТА… БОЖЕ! ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ… НЕ НАДО

В памяти застряла необычная фраза — «слова в железной шелухе». Что она передает: возбуждение и мускусный металлический привкус, исходящий от… Что подразумевается: кунилингус или зловоние ужаса? Или то и другое?

Возможно, здесь просто ошибка — пропущены два-три слова, и без того уже исковерканный текст превращается в бессмыслицу. Но страх жертвы вполне осязаем.

Однако убийца ее не домогался. Возможно, эта фантазия отражает его желания, и тогда секс — частичный мотив; или же все затеяно для услаждения публики, падкой на этакие штучки.

В любом случае парень сдвинутый. В тексте есть и другие примеры яркой, но непонятной образности, позволяющей предположить, что у Стража барахлят органы чувств.

Мысль о необычной патологии подбросила жена.

Когда он вернулся домой, Кира еще не спала. Под дверью спальни виднелся свет, слышался тихий перестук клавиш.

Кэмпбелл осторожно поставил в прихожей спортивную сумку, повесил в шкаф ракетки и прошел на кухню, где достал из холодильника ледяную банку «Маунтин дью». Утолив жажду, он протяжно вздохнул. Жить в сейфе было еще непривычно.

Год назад они переехали в «Дикие пальмы» — престижную закрытую общину в историческом районе Ибор-Сити, старом Латинском квартале Тампы. Армуры купили особняк с гаражом на две машины и крохотным задним двором, где могла играть Эми. Кэмпбеллу больше нравился обветшалый район на другом берегу реки, где в старом вычурном доме 30-х годов они снимали захламленную квартиру, до того как Кира начала работать в клинике. Но это был их первый собственный дом, купленный с помощью жениных родичей из Сан-Франциско, которые дали ссуду под небольшой процент. Жаловаться грех, особенно теперь, когда неизвестно, сколько им еще здесь жить.

Кэмпбелл босиком прошлепал наверх. Подложив под спину подушки, Кира печатала статью о чем-то таком молекулярном, которую завтра надо было сдать.

— Привет, милая, — кротко сказал Кэмпбелл.

Кира бросила взгляд и молча помахала.

Приняв душ, он заглянул в детскую: Эми крепко спала в обнимку с медвежонком, почти не уступавшим ей размером. Этот образ доверчивой чистоты усугубил ощущение вины в том, что по собственной глупости он подставил близких, рискуя их безопасностью, а то и всем будущим. Кэмпбелл проиграл кучу денег — все сбережения и даже больше.

Сказать Кире не хватало духу.

Кэмпбелл осторожно высвободил плюшевого зверя, поцеловал дочь в лобик и пошел в спальню.

Кира работала, крыло черных волос загораживало ее глаза.

Кэмпбелл трепетал перед собранностью и беспредельной трудоспособностью жены, которая готовилась получить степень по биохимии и психологии в университете Сан-Франциско, да еще четыре дня в неделю работала в нейрофизиологической лаборатории Тампы. Он счел за лучшее не мешать ей, особенно после того, как сам весь вечер гонял в теннис. Порой казалось, что Кира уж слишком себя загоняет.

Кэмпбелл ценил ее помощь как психолога и привык считать себя и ее одной командой. Когда жена выключила свет, он завел разговор о необычной сексуальной образности в словах Стража, чей портрет она помогла составить. Хотелось знать ее мнение.

Он безнадежно пытался облагородить не поддающуюся смягчению тему. Кира молча слушала. Кэмпбелл закончил и, услышав в тишине размеренное дыхание жены, подумал, что она уснула.

— Знаешь, что это напоминает? — наконец сказала Кира. — Ауру.

— В смысле невидимое сияние?

— Нет, я говорю о предвестнике эпилептического припадка. Иногда он затрагивает и путает все чувства — зрение, слух, обоняние, вкус и осязание. Бывают также эмоциональные отклонения.

— Что ты хочешь сказать? Этот парень — эпилептик?

— Не исключено. Другой вариант — синестезия. Знаешь, что некоторые люди слышат цвет и видят звук, особенно художники и музыканты? Вероятно, из-за гена-мутанта в мозгу синестета возникает соощущение, когда чувственное восприятие одного органа активизирует работу другого. Точно вспышки света, возникают причудливые ассоциации: вкус сока смешивается со зрительным образом вагины, а набухание клитора порождает звук трепещущих крыльев…

— Если хочешь, я сообщу об этом сайт-менеджеру.

С природой не совладаешь — к своему ужасу, Кэмпбелл почувствовал, что возбуждается. А все Кира со своим «набуханием»!

Он кашлянул и сказал:

— Как-то неловко, да, милая?

— Почему? — в темноте засмеялась Кира. — Потому что я женщина?

— Потому что это расследование убийства.

Строгий тон Кэмпбелла был обусловлен лишь подозрением, что его серьезная жена тоже возбудилась.

Назавтра, в пятницу, в начале седьмого Кэмпбелл уже был за рабочим столом и по видеосвязи с лондонским офисом Эда Листера доложил, что пока не вышло отследить сайт domoydotemnoty, но зато удалось составить психологический портрет Стража.

Доклад явно не впечатлил.

— У меня много работы, мистер Армур. — Листер заговорил отрывистым деловым тоном, какого прежде сыщик от него не слышал. — Я полагал, что мы продвинулись дальше составления портретов. Что там с электронным следом? Кажется, это ваша специальность. За что я вам и плачу.

Он стоял возле окна, спиной к монитору. Кэмпбелл чувствовал, что робеет перед этим сухопарым клиентом, который в темном костюме и полосатой рубашке с галстуком выглядел значительно и даже элегантно.

— Я работаю. — Он прихлебнул кофе. — После событий в поезде сайт не обновляли; возможно, этот след окончательно потерян. Вы просили держать вас в курсе. Вот пока такие дела, старина.

— Хорошо, хорошо, — Эд раздраженно отмахнулся. — Пожалуйста, не называйте меня так.

Кэмпбелл пожал плечами.

— То немногое, что есть по Стражу, вроде бы соответствует портрету охотника. Нелюдим, скорее всего холостяк, самооценка занижена, сексуальные связи немногочисленны, если были вообще. Он жаждет близости, но в то же время ее боится. Возможным фактором в выборе вашей дочери…

— Знаете, не хочу показаться грубым, но все это я уже слышал, — перебил Эд, чуть повернувшись к экрану.

— Послушайте и тогда поймете, к чему я клоню. — Кэмпбелл выдержал взгляд Листера. — В его истоках эмоциональная пустота, граничащая с жестокостью; в детстве он одинок и слабо ощущает собственную неповторимость. Он не сумасшедший, но, скажем так, предрасположен к психозу. Охотник по определению не может быть рациональным. Он выдумывает себе «подлинную» любовь, которая меняет его одинокую жизнь, и отказывается поверить, что неинтересен своей жертве… Это ключевой момент. Он верит, что они с жертвой предназначены друг другу. Вера в предначертание судьбы заглушает боязнь любых последствий. Поначалу он даже не понимает, что внушает страх. Не сознает, что его поступки причиняют боль, не видит в них ничего дурного. Для него это «истинная любовь», но объект его любви просто этого еще не понял. Он верит, что в итоге завоюет любимую, если проявит настойчивость.

Листер отошел от окна и сел в кресло. Кэмпбелл понял, что завладел его вниманием.

— Он уже с трудом отличает реальность от вымысла и взрывается от малейшего противодействия жертвы его попыткам увлечь ее в бредовую близость. Недостижимое в реальности он восполняет в фантазиях и потому-то не может выпустить жертву — составную часть его воображаемого мира. Он не понимает слова «нет». Да и как понять, если он верит, что их соединили небеса? Наконец он осознает, что ничего не выйдет, и решает: не мне, так никому.

— Он убивает, — сказал Листер, не отводя взгляда.

— Желаемое — полный контроль над жертвой — достигнуто.

— А как же Сам Меткаф и остальные?

— Если маньяк «помешан на любви», опасность грозит не только цели, но и ее окружению, которое он воспринимает помехой или угрозой собственной безопасности.

— По-вашему, Софи стала его первой жертвой?

— Обычно серийные убийцы — неуравновешенные типы, они выбирают жертву наугад. Думаю, здесь иной случай. Страж очень умен и во многом не соответствует портрету маньяка. Он другой. Мне кажется, он хочет чего-то еще… Возможно, от вас.

Эд нахмурился:

— Денег?

— Если б речь шла о деньгах, он бы давно с вами связался. Он тщательно замел следы, но оставил кое-какие намеки и подсказки, что свойственно психопату, который хочет подразнить преследователей и показать, насколько он умнее. Все убийцы в какой-то степени желают, чтобы их поймали, но в случае Стража… Не знаю.

— Так чего он хочет?

— Вам не приходило в голову, что вы единственный зритель на том показе?

Листер покачал головой:

— Я полагал, есть и другие.

— Увидев себя в кресле перед телевизором, вы не уловили намек, что вас выделяют? Что все, вплоть до кадра с телом на полу купе, предназначено лишь для ваших глаз?

— Тогда — нет. — Листер посмотрел на часы. — Но с тех пор об этом думаю.

Кэмпбелл усмехнулся:

— Он все спланировал. Второе письмо Сам Меткаф, где вам сообщали логин и пароль, было подложным. Наверняка его отправил Страж. Это не доказывает, что «представление» устроили только ради вас, но он хотел, чтобы вы присутствовали.

— Хорошо, но зачем? — Эд подался перед. — Почему я?

— Он вас вовлекает. Таков склад его ума. Ему нужен ваш отклик. Наверное, вы уже думали о том, что убийца вашей дочери на самом деле метил в вас.

— Это первое, о чем меня спросил Морелли. Я не знаю ни одной причины, по которой кто-нибудь желал бы навредить мне или моей семье.

— Возможно, вы что-то упустили. Отмотайте свою жизнь лет на десять — пятнадцать назад и вспомните всех, кто мог затаить на вас злобу. Может, была какая-нибудь сделка — купили клочок земли под застройку и, сами того не ведая, разрушили чью-то жизнь… что-то в этом роде. Может, кого-то унизили.

— Я никого не унижаю, мистер Армур. — Листер встал и взял пульт. — Когда ждать очередного доклада?

— Дайте мне пару дней. Только помните: Страж мог прикинуться маньяком и надеть личину охотника, чтобы скрыть свои истинные мотивы. Как бы то ни было, его миссия не окончена.

— Буду иметь в виду.

Экран погас. Кэмпбелл задумался, стараясь понять, что же не так в его клиенте. Несомненно, Листер искренен, но какой-то скользкий… Впечатление, будто он чего-то недоговаривает. Если так, это затруднит работу.

Кэмпбелл прислушался к звукам в доме: Кира принимает душ, Эми распевает в детской.

Хватит уже оттягивать с признанием.

Выпростав руку, Джелли нащупала на тумбочке радиобудильник и приоткрыла глаз. Еще пять минут. Она застонала, с головой укрылась одеялом и прислушалась к шуму машин, волнами долетавшему с Лексингтон-авеню. Из вчерашней встречи получилась одна сплошная гадость.

А чего она ожидала? Что каким-то чудом Фрэнк Ставрос за год изменится? И полквартала не проехали, как он стал ее лапать, а потом весь вечер вел себя мерзко и вызывающе, чем лишний раз напомнил причину их разрыва.

Она почувствовала небывалое облегчение, когда вернулась домой и захлопнула дверь. Ее ждало письмо от Эда: необходимо срочно связаться, произошло что-то важное.

Явная уловка. Проигнорировав письмо, она отправилась спать.

Сработал будильник — голос Мисси Эллиот[69]будто озарил комнату солнечным светом. На площадке хлопнула соседская дверь. Ласло бренчал ключами и разговаривал сам с собой.

— Думаешь, я не знаю, что за мной следят? Я видел их на углу возле кубинской миссии, они смотрели на мое окно, — бормотал он.

Затем протопал к лестнице и ответил себе писклявым голосом:

— Зачем кому-то шпионить за этаким ошметком сала?

— Это слежка. Думаешь, я не понимаю… — Конец фразы пропал;

Лишь на слух Ласло казался чокнутым. При встречах на лестнице или на улице он всегда был вежлив и выглядел вполне нормальным. Джелли зевнула, сделала музыку погромче и направилась в ванную.

За десять минут приняв душ и одевшись, она села к столу в простенке меж окнами; одна из кошек, Мистигри, вскочила к ней на колени. Завтрак (половинка поджаренного рогалика и стакан апельсинового сока) остался нетронутым; закурив «Мальборо», Джелли вывела на экран письмо Эда. Надо быть твердой, но хуже не будет, если укрепить позиции сообщением о неизменности своего решения.

И РЕЧИ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ, напечатала она и, помедлив, отправила.

О черт!.. Джелли яростно затянулась. Откуда ты взялся? Караулил, что ли?

Она не рассчитывала на мгновенный ответ.

приблуда: ты должна кое-что узнать

Эд откликнулся через инстант-мессенджер, чтоб он пропал. Словно зачарованная его словами, Джелли секунду размышляла.

пр: я бы не стал надоедать, но это важно озорница: погоди… в дверь звонят

Она загасила начатую сигарету, запустила пальцы в волосы, потом сплела их на шее и, выставив локти, точно крылья, покачалась на стуле. Что еще стряслось?

оз: я тут пр: ты на работе?

оз: выхожу… опаздываю пр: ладно, сразу к делу, вот что: в поезде убили девушку, которую моя дочь знала по Флоренции оз: господи боже мой…

пр: наверное, за ней охотился убийца софи. понимаю, новость ужасная, однако теперь его легче выследить, вроде полиция думает так же. джелли, я абсолютно уверен, что ты в безопасности… даже сомневался, стоит ли говорить

Не сочиняет же он, в самом-то деле?

оз: ты меня ошарашил… даже не знаю, что сказать, сочувствую, тебе тяжело, наверное… мне пора пр: если понадобится переговорить оз: не знаю… я всерьез сказала о передышке пр: я не пытаюсь тебя запугать, но теперь лучше оставаться на связи оз: я подумаю, ладно?.. бегу

Он так явно искал предлог для общения, что Джелли на мгновенье забыла о серьезной новости и улыбнулась.

Лишь позже, когда поезд метро выскочил на дневной свет эстакады над Проспект-парком, она припомнила сообщение в «Новостях»… Но там, кажется, говорили о двух девушках, убитых в европейском поезде?

Что значит — она в безопасности? А что, может быть иначе? Уж не хочет ли он ее испугать?

Что ж, чуть не одурачили, мистер.

Увидев посреди Литл-Медоуз-лейн Питера Джауэтта, нашего садовника и рабочего, я сразу понял: что-то случилось. Не дав машине заехать в ворота Гринсайда, он шагнул вперед и замахал рукой.

— Секунду, — сказал я в телефон и велел шоферу остановиться. На линии была Флоренция. — Андреа, вынужден прервать нашу беседу — похоже, тут что-то произошло. Я вам перезвоню.

Морелли раздраженно запыхтел:

— Синьор Листер, уже два дня я пытаюсь с вами поговорить.

— Извините, сейчас не могу, — отрезал я, хотя сам оставил сообщение, чтобы он звонил в субботу между десятью и двенадцатью (я знал, что буду в машине один).

— Всего пара вопросов. Вы говорили, ваша крестница…

— Она здесь абсолютно ни при чем, я уже сказал.

— Возможно, синьор, но она имеет отношение к вашим перемещениям в Париже. Кажется, она музыкантша. Играет на пианино.

— Да… Я полагал, мы закрыли тему.

Очевидно, Морелли поговорил с Лукой Норбе и, как всякий итальянец, решил, что у меня любовная интрижка. Я чуть было не сказал, что он опять впустую тратит свое и мое время.

— Как зовут вашу крестницу, синьор Листер?

— Андреа, мне действительно пора. — Я дал отбой. Размышляя о возможных негативных последствиях итальянской настырности, я опустил стекло, и Питер Джауэтт выпалил новость: Джуру насмерть сбила машина, которая даже не остановилась.

Я не сразу понял, что он сказал.

Затем Питер относительно связно изложил подробности. Видимо, все произошло около десяти утра. Сын Питера Эндрю, на полставки работавший у нас помощником конюха, нашел Джуру в канаве. Никто ничего не видел, никто не слышал скрипа тормозов и удара. Шел сильный дождь, старая черная лабрадорша куда-то запропастилась, рассказывал Питер. От его рук и клеенчатой куртки еще пахло мокрой шерстью.

— Как же она очутилась в канаве? — только и спросил я.

— Почему никто мне не позвонил?

Лора чуть слышно промямлила, что не хотела сообщать новость по телефону; она знала, что на выходные я приеду, и сочла за лучшее подождать. Джордж молчал.

Он всегда был ближе к матери. Не знаю, есть ли у нас что-нибудь общее, кроме большого внешнего сходства: оба высокие, длиннорукие, угловатые, у нас серо-голубые глаза и темные волосы. Но общаться нам трудно.

Больше я от них ничего не добился. Жена и сын онемели, не приглашая меня разделить их горе. Я чувствовал себя посторонним. Мне даже казалось, что они считают мое присутствие неуместным.

Позже я отправился копать могилу, взяв на помощь Джорджа. Место выбрали в холмах за домом, где любила гулять с собакой Софи. Она души не чаяла в Джуре. Джордж вез псину в тележке, прицепленной к его новому квадроциклу, я с киркой и лопатой шел следом. Копать надо было глубоко, чтоб не добрались лисицы.

Джура была завернута в брезент, но я хотел взглянуть на нее, прежде чем опускать в могилу. Джорджу велел отвернуться. Раны оказались не такие страшные, как я боялся. На груди был содран лоскут шкуры, от чего в мокрой черной шерсти зияла темно-красная ранка, оторван рудиментарный палец на лапе и слегка ободрана морда — из-под разорванной губы выглядывал клык в запекшейся крови; Джура будто улыбалась. Никаких других ран я не нашел. Очевидно, смертельные повреждения были внутренними.

Сняв ошейник, я заметил, что нет бирки с кличкой, но не придал этому значения — Джура могла потерять ее когда угодно. Углы брезента я связал наподобие тюка.

Копали мы с добрых полчаса, к концу работы оба взмокли и перемазались. Невысокий холмик обложили камнями, чтобы отметить место, и я заговорил о надгробии и возможной эпитафии. Я предложил пирамиду из камней и простую надпись.

— Было бы хорошо, если б это стало памятником им обеим, правда?

Я никак не ожидал, что сын взбеленится.

— Нет… ей было бы противно! — заорал он. — Это вовсе не по ней… Она терпеть не могла всякие сопли… из-за того, что ее треклятая собака… Иногда кажется, ты… не понимал ее… совсем…

Он сбился, хрипло простонал и, содрогнувшись всем тощим телом, разрыдался. Понурившись, сьш дергался от плача. Сердце мое разрывалось, но я решил, что ему полезно дать волю чувствам. Джордж никогда не говорил о сестре после ее гибели.

Во всяком случае, со мной. Я подошел к нему и неуклюже попытался обнять за плечи. Лица его я не видел, но его худое жесткое тело мгновенно напряглось, словно было настроено на решительный отпор любому проявлению нежности. Он не позволил себя обнять. Со своим отцом я держался так же. Мы тоже не выказывали своих чувств.

— Ничего, Джордж, — сказал я. — Если захочешь поговорить о ней… или о чем-нибудь спросить… я всегда рядом.

Сын отвернулся. Кажется, он прошептал: «Тебя нет». Возможно, я ослышался.

Собаку подарил мой отец, когда Софи исполнилось девять лет. Не забыть ее искренний ребячий восторг. И сейчас помню ее распахнутые глаза и ликующий смех, когда дед, точно волшебник, достал из оттопыренного кармана пальто толстенького щенка.

Если подумать, все сходится.

Мой отец был каменотесом, «благородным каменщиком» (хотя он не любил этого выражения), который вел семейный бизнес на маленьком дворе деревенского дома близ Тисбери, где я вырос. Дотошный мастер, специалист в реставрации и сохранении старых зданий, Чарли Листер не одобрял того, чем я зарабатываю на жизнь, — на его взгляд, сделки с недвижимостью были не настоящей работой. Его не впечатляли мой материальный успех и женитьба на представительнице рода Каллоуэй (из-за чего недоуменно вскинутая бровь чаще наблюдалась в моей, нежели ее семье), но внучкой он гордился неимоверно. По счастью, отец умер на год раньше Софи. В больнице, где ничем не могли сдержать или хоть немного умерить финишный галоп рака поджелудочный железы, его последние слова были о ней. Он всегда верил в ее талант и будущее художника. Отец видел в ней того, кто не даст угаснуть пламени ремесленничества Листеров.

Реальность же в том, что всего через два года наше ощущение себя как семьи съежилось и раскрошилось вместе с пониманием, куда мы идем.

Видимо, Джордж смутно это осознавал, что и спровоцировало его вспышку. Со смертью Джуры оборвалась живая ниточка к Софи. Наверное, сын чувствовал, что он — последнее звено.

Говорят, мы плачем от беззащитности.

Потом я ушел прогуляться, выбрав хорошо знакомый путь, который через границу Уилтшира и Дорсета ведет на Кранборн-Чейс. Славно шагать по загородным просторам с крутобокими лощинами и нежцыми выпуклостями холмов, что к побережью постепенно сглаживаются. С Уин-Грин-Хилл видно аж за четыре графства, там всегда приходит пьянящее чувство, будто стоишь на вершине мира. Только не сегодня. Дождь закончился, но было слякотно и пасмурно. Понурившись, я шагал, не замечая пейзажа; в наушниках звучали «Вариации» Элгара,[70]я старался ни о чем не думать. Просто хотел себя измотать.

В начале седьмого я вернулся в Гринсайд, но сначала зашел в проулок, где случилась беда. Я чувствовал себя обязанным перед Софи постоять там и представить, как Джура нашла свой конец. Еще мне хотелось убедиться, что это вправду был несчастный случай. Раны собаки выглядели как-то странно.

Согнувшись, я осмотрел дорогу. Я понимал, что кровь, шерсть и прочее смыло дождем, однако рассчитывал найти осколок разбитой фары или чешуйку краски с крыла сбежавшей машины-убийцы. Ничего не было — ни бирки с кличкой, ни каких-либо следов наезда вообще. И лишь в канаве я обнаружил нечто похожее на обрывок черного мусорного мешка, зацепившегося за пенек боярышника. Я сдернул его и на изнанке черного пластика увидел кровь.

Смутное подозрение мгновенно превратилось в непоколебимую уверенность: собаку убили в другом месте, а затем привезли и бросили в канаву.

Кто бы он ни был, он сделал это умышленно.

Изысканный ужин Лора накрыла в кухне, где мы обычно ели без гостей. Загружать себя делом и с бравым видом соблюдать маленькие семейные ритуалы — в этом был ее способ выжить. Я видел, что она очень переживает из-за Джуры. Есть никому не хотелось. Аппетита не было даже после долгой прогулки, и я лишь заглушал спиртным тянущую боль в желудке. Ужин прошел в угрюмом молчании; все трое с облегчением вздохнули, когда пытка закончилась и мы смогли разбрестись.

О том, что случилось, не говорили. Мне казалось, Лора хочет убедить себя, будто я виновен в смерти собаки; уверен, в глубине души она считала, что я в ответе и за гибель Софи. Своих мыслей она не выдавала и ни разу не сказала: «Во всем виноват ты». Но когда бы наши глаза ни встретились, я читал в них укор.

Я решил не рассказывать о найденном в канаве доказательстве, что Джуру убили преднамеренно. Зачем усиливать страдание, зачем лишний раз тревожить Лору? Ведь я мог ошибиться, и случайный инцидент с собакой никак не был связан с моим вчерашним ощущением слежки, которое в результате я приписал собственной паранойе и чрезмерному возлиянию.

Как назло, несчастье произошло именно в тот момент, когда лед в наших отношениях с Лорой стал подтаивать. Это звучит излишне обнадеживающе. Наш слишком тяжелый груз не допускал ничего, кроме короткого привала. Слабым утешением было то, что Лора меня не проверяла, — накануне я в этом убедился, когда она оказалась дома, а не в деревне (а то уж я гадал, не она ли приставила ко мне «хвост»).

Удивительно, что человек, которого ты знаешь как никто другой, вновь может стать полнейшей загадкой. Теперь наше общение напоминало беседу двух незнакомцев, а не супругов.

Мы допоздна смотрели по телевизору старый фильм Роберта Олтмена[71]«Короткие истории», который первый раз вместе видели в Нью-Йорке. В некоторых сценах трудно было не заметить параллелей с нашим медленно растворяющимся браком, но никто из нас ничего не сказал.

Позже в постели, где мы тоже стали чужаками, Лорина пылкость застала меня врасплох; жена казалась отчаянно безудержной, едва ли не распутной. Это было так непохоже на нее, что казалось, кто-то иной занял ее место, пока настоящая Лора в отлучке. В ответ я трудился над ней с усердием неверного мужа. Посреди этой потной безосновательной взбучки у меня вновь возникло ощущение, что со стороны за нами кто-то наблюдает.

Сейчас та ночь кажется бесконечно далекой.

Со стаканом виски я поднялся в библиотеку, где посмотрел десятичасовые новости, а потом вышел в Сеть и проверил почту. Кэмпбелл Армур прислал письмо с шестистраничным приложением, озаглавленным «Синестезия». Я ответил рассказом о том, что случилось с Джурой: описал раны и предположил, что собаку убили умышленно, а затем подкинули, чтобы инсценировать наезд.

После нашей последней беседы я тщательно обдумал версию, что я — чья-то мишень. Несомненно, жестокую и бессмысленную казнь старого Лабрадора Кэмпбелл сочтет эпизодом все той же кампании. Однако ничье имя не приходило мне в голову.

В комнате было душно. Я подошел к эркеру, выходившему в сад, и приоткрыл раму. За окном стояла непроглядная тьма. Закурив «голуаз», я рассматривал свое искаженное отражение в старом стекле. Материалы по синестезии я решил прочесть позже. Это была просто отговорка, чтобы не выключать компьютер, — маловероятно, но вдруг Джелли захочет связаться.

Я думал о ней беспрестанно. Ничего не мог с собой поделать.

Хоть мы условились на время разойтись и дать друг другу, как она выразилась, передышку, я настоял, чтобы ради ее же безопасности связь оставалась открытой. Желание поговорить с ней, «услышать» ее «голос» было просто неодолимым. Я хотел загасить сигарету, но столбик пепла упал на блестящий пол, прежде чем отыскалась пепельница, и я вдруг понял, что непременно должен поговорить с Джелли.

Я сел к столу и уже собрался щелкнуть по ее имени, как вдруг на панели инструментов замигала синяя иконка. Это выглядело столь невероятной удачей — или еще одним доказательством экстрасенсорных способностей Джелли, — что я вслух рассмеялся. Такое ликующее ржание издаешь, если только никого нет рядом.

Наверное, она почувствовала, что я хочу с ней повидаться, и вышла в Сеть, а значит, тоже хотела встречи. Я уже было откликнулся, но заметил, что на экране высветилось совсем другое имя. Я тупо смотрел на монитор, не желая поверить в свою ошибку; затем вгляделся пристальнее и понял: это немыслимо. Вот тут наверняка ошибка.

Буквы «БВ» на мигающей синей иконке означали Буревестник — сетевой ник Софи. Из груди с коротким всхлипом вышел весь воздух.

Я понимал, что это невозможно, но взглянул на список контактов, и сердце заколотилось. Возле имени желтел смайлик, который я так и не смог удалить. Он говорил, что в Сети моя дочь.

Я боялся ответить и боялся того, что, если смолчу, призрак исчезнет. Это явно была ошибка, или кто-то «оттуда» разыгрывал меня, но все же…

Я взял трубку и набрал номер Кэмпбелла в Тампе, но услышал только голос маленькой девочки на автоответчике.

Иконка погасла. Выждав еще секунду, я открыл сохраненные послания.

Буревестник: ПАПОЧКА?

Буревестник: ТЫ ЗДЕСЬ?

И все.

Слова ударили меня, точно кулак. Перехватило горло. Я словно очутился в море на бешено качающейся палубе. Разумеется, я понял, что это не Софи. Прежде всего, она никогда не называла меня «папочкой».

И все же, все же… надежда остается.

«Кто вы?» — напечатал я. Дурнота вмиг сменилась гневом. «Какого черта вам надо?»

Ответа не было.

За окном тихо треснуло — словно под чьей-то ногой хрустнул сучок. Я быстро выключил настольную лампу — единственный свет в библиотеке — и подошел к эркеру.

Я вгляделся в сад, и против воли на секунду возникла безумная, переворачивающая нутро мысль: «Она вернулась». Потом я оглянулся на экран и увидел, что неведомый собеседник написал еще.

Буревестник: ЗАЧЕМ ТЫ ЕЕ УБИЛ?

Через боковую дверь на террасу я тихо вышел из дома и покатой лужайкой направился к озеру. Небо закрылось тучами, но я хорошо знал дорогу, а глаза быстро привыкли к темноте. Я шел тропинкой по краю озера, которое казалось черной дырой, всосавшей все крохи света; на фоне воды деревья и заросли кустов едва читались.

Через каждые десять ярдов я замирал и прислушивался, уверенный, что убийца Софи где-то здесь. Все было тихо, лишь вдалеке слышалось бормотанье телевизора в спальне Джорджа. Под мышкой я держал заряженный дробовик.

Не помню, сколько времени я провел в тревожном ожидании, что незваный гость себя обнаружит или что-нибудь произойдет. Раз меня испугало громкое кваканье лягушки-быка, донесшееся с острова, но затем тишина летней ночи стала еще гуще.

Наконец я сдался и побрел к дому; наверное, ты переусердствовал, говорил я себе. Ощущение угрозы чуть отпустило, но совсем не исчезло. Послания от Буревестника ошеломили, показав мою уязвимость. ЗАЧЕМ ТЫ ЕЕ УБИЛ? Кого? Что значит — зачем?

Перед тем как вернуться в дом, я взял фонарь и обследовал конюшню с дворовыми постройками. В гараже я сдернул брезент с квадроцикла; блеск хромированных частей и красного кузова навел на мысль, что машину легко испортить. Даже если тревога ложная, надо всерьез подумать об охране.

С крыльца я напоследок посветил вдоль уклонистой подъездной аллеи. Луч фонаря выхватил каменные обелиски по бокам ворот. Ярдах в пятидесяти на дороге, где нашли Джуру, я увидел хвостовые огни машины, подмигивающие сквозь живую изгородь. Я тотчас понял, что это он.

Первой мыслью было вскочить в «мерседес» и броситься в погоню, но машина в гараже, а ключи от нее остались в прихожей. Черта с два догонишь! Вскоре задние фонари скрылись из виду.

Я открыл парадную дверь, и тут меня как ударило: пока я рыскал у озера, мерзавец мог проникнуть в дом. Кинув дробовик на столик в прихожей, я рванул наверх.

Телевизор в комнате Джорджа уже не работал, но из ванной доносился шум воды. Сдерживая одышку, я через дверь окликнул сына, еле сдержавшись, чтобы не спросить, все ли с ним хорошо.

Потом заглянул к Лоре — она читала, сидя в кровати. Я не стал спрашивать, заметила ли она что-нибудь, иначе паника была бы неизбежной.

Лора оторвалась от книги.

— Где ты был?

— Подышал воздухом.

Обещав скоро вернуться, я спустился в нижние комнаты. Там все было на своих местах, никаких следов вторжения. Подмывало вызвать полицию, но я знал, что толку не будет. В общем-то, я ничего не видел. Субботними вечерами на дороге часто стоят машины с парочками.

В библиотеке я налил себе виски и сел к компьютеру. Не касаясь клавиш, просто смотрел на экран.

Замигала синяя иконка. Пришло новое сообщение от «БВ».

— Знаете, что меня беспокоит?

Развалившись в пляжном шезлонге, Кэмпбелл говорил по телефону. Было воскресенье.

— Я слушаю, — мрачновато ответил Листер.

— Секунду.

Кэмпбелл поправил зонт, закрывая от солнца Эми, которая закапывала кулер в песок. После воскресной службы он вывез семью в Сэнд-Ки-парк — их любимое местечко на побережье между Клируотером и Сент-Питом. Клиент позвонил, когда на часах было без десяти двенадцать.

— Сейчас, Эд. — Прикрыв микрофон, Кэмпбелл окликнул жену: — Милая, может, вы с Эми окунетесь?

Ни к чему дочке слышать, чего не надо.

В черном бикини и черных очках, Кира лежала на матрасе. Ее поразительно белое тело, смазанное высоконадежным кремом, блестело, точно алебастровое. Никакого ответа. Кэмпбелл вернулся к клиенту:

— Понимаете, ваш вчерашний корреспондент мог и не знать, что ник Софи остался в списке контактов. Тревожит другое: он знал, что вы в Сети. Либо у него есть удаленный доступ к вашему компьютеру, что мы уже проверили, либо он был рядом и наблюдал за вами.

На другом конце линии молчали.

Кэмпбелл глянул на жену — Кира не шелохнулась. То ли уснула, то ли притворяется. Он вновь прикрыл микрофон: «Душка?» Хитрость с ласковым прозвищем не сработала. Бедняжка так устает, а он еще лезет с просьбами.

Эми уже вскочила:

— Я могу сама поплавать.

Кэмпбелл помотал головой и проартикулировал «нет».

— Мне показалось, кто-то бродит в саду. Я услышал хруст и вышел посмотреть. Никого не было.

Эми надулась и стала крутиться на зарытой в песок ножке, привлекая внимание отца. Она прелесть: розовый в синий горошек купальник и такие же ленты в косичках. Кэмпбелл знаком показал, что сейчас отведет ее к воде.

— Может, я ошибся и все только почудилось.

— Вы были взвинчены, старина, это понятно. «Зачем понадобилось ее убивать?» И все, больше ничего? Думаете, она говорила о собаке?

— Она? Бог с вами, это просто ник моей дочери. Я полагаю, сообщение прислал Страж, который и убил собаку.

— Сука, верно?

— Да. Любимица Софи.

— Да уж, любимцы и машины — плохое сочетание. Когда я был маленький, у нас в Гонконге погиб спрингер-спаниель по кличке Бегунок… — Кэмпбелл взглянул на Эми и осекся. — Вы вчера звонили?

— Я хотел, чтобы вы отследили автора сообщений, пока он в Сети.

— Если это Страж, он замаскировал следы, но вы мыслите в верном направлении. Рано или поздно он допустит ошибку.

— Мне бы вашу уверенность.

Кэмпбелл усмехнулся:

— Значит, вы схватили дробовик и выскочили из дома. А через полчаса услышали, как отъезжает машина. Что потом?

— Удостоверился, что с женой и сыном все в порядке.

Кэмпбелл нахмурился. Его взгляд невольно скользнул по Кире и Эми, а затем съехал к группе детей и взрослых, барахтавшихся на мелководье. В заливе на горизонте застыли два танкера и белый пассажирский лайнер. Интересно, сколько миль до них.

— Других сообщений от Буревестника не было?

— Нет, больше ничего. — Эд словно замешкался. — Интересно знать, к чему это нас приведет. — Что-то он слишком быстро свернул тему. — Кстати, я в жизни никого не убил.

Кэмпбелл встал и потянулся, разминая спину. Затем подошел к нежившейся на матрасе Кире. Ровное дыхание говорило о том, что она спит. Кэмпбелл нагнулся и потрогал горячее плечо жены.

— Вы уже прочли материал по синестезии, что я послал?

Кира не пошевелилась.

— Глянул. Даже если вы правы и Страж обладает подобным свойством, это вряд ли сузит круг поиска.

— Не спешите. — Кэмпбелл легонько подтолкнул жену. Кира недовольно нахмурилась. Душка, просыпайся. — Значит, вчера я говорил с Клодией Дервент из Йельского университета — в Штатах она ведущий специалист по синестезии. Узнал кое-что интересное. Похоже, синестеты и впрямь чувствуют вкус слова, осязают звук и видят цвет чисел. Это не аналогия и не метафора, они так устроены, понимаете? Предполагается, что у них сохранены дополнительные нервные контакты, с которыми рождаются все, но большинство утрачивают их еще в детстве. Заметьте: чувственные ассоциации синестета не меняются. Иначе говоря, если слово «океан» у него или у нее порождает образ, скажем, букета цветов, так оно и будет всю жизнь. Для того, кто слышит в цвете, каждый звук всегда будет голубым, зеленым и так далее. Это как подпись, старина… ее не подделать.

Кэмпбелл присел на корточки; перед обедом неплохо бы искупаться. В кулере ждали холодные креветки, маринованная курица, салат и бутылка «Шабли».

— Не понимаю, чем это нам поможет.

— Ничем… если не отыскать другие образцы своеобразной подписи. Обычно в соощущении задействованы зрение и слух. Большинство синестетов «видят» слова и числа в цвете и образах. Но в соединении чувств бывают всевозможные перетасовки, и некоторые сочетания просто уникальны. Дервент полагает, что наш малый из категории уникумов.

— Понятно. — Листер недоверчиво хмыкнул. — Она случайно не объяснила, как пришла к такому выводу? Или это всего лишь догадки?

Иногда из него прямо-таки пер надутый болван.

— Больше чем догадки. Я послал профессору Дервент текст этой его «презентации». Вчера она позвонила, чтобы обсудить материал. После ее рассказа я не спал полночи.

Молчание.

— Ну так просветите и меня.

Учитывая малоприятный характер текста, первоначальная настороженность профессора была вполне понятна. Кэмпбелл объяснил, что работает для ОБСН (Отдел борьбы с сетевым насилием) и расследует случай виртуальной агрессии, а потому вся предоставленная ему информация будет считаться строго конфиденциальной.

— Данных, чтобы безоговорочно объявить его синестетом, маловато, — неуверенно начала профессор. — Однако текстовые образцы нельзя счесть аллюзией или метафорой… Фраза «слова в железной шелухе» — это не риторический троп, а скорее знак невропатического нарушения.

Невропатолога заинтересовало вот что: если в мозгу субъекта восприятие действительно перекрещено и одно чувство порождает другое, то он принадлежит к необычной категории синестетов.

— В различных чувственных парах, — продолжила профессор, — бывает так, что зрение порождает осязательный образ, а слух — восприятие цвета, но крайне редки случаи, когда инициатором или откликом другого чувства становится вкус.

Сыщик понял всю важность этой информации.

Исследования показали: доля синестетов — один человек на сто тысяч населения; шанс, что Страж попал в какую-нибудь выборку, весьма относителен, но коли он оставил в Сети столь характерный «отпечаток», то круг поиска, хотя бы теоретически, значительно сужался. За двадцать пять лет сбора данных, сказала Дервент, случаи, когда вкус порождал вторичное чувство цвета и формы, были наперечет.

В картотеке профессора значились всего лишь три «вкусаря»: две женщины и один мужчина. О мужчине она узнала в самом начале своего исследования, когда регистрировала случаи синестезии на северо-востоке Соединенных Штатов. Ее корреспондентом был сельский врач из Норфолка, Коннектикут, — поселка в предгорьях Беркшир, некогда популярного у светской публики курорта.

Что необычно, субъектом был девятилетний мальчик. Дервент никогда с ним не встречалась и получила его данные лишь в 1990 году — через десять лет после того, как врач потерял его из виду.

От волнения у Кэмпбелла пересохло во рту, когда он спросил имя мальчика, но профессор Дервент не могла его сообщить, поскольку исследование проводилось анонимно; однако она не видела причины, которая мешала бы дать координаты доктора Джоэла Стилуэлла из Норфолка.

Возможно, у него сохранились сведения о «вкусаре».

— Когда собираетесь ехать? — помолчав, спросил Эд.

Кэмпбелл чуть отошел, чтобы Кира не слышала его ответа. Она не любила, когда муж внезапно срывался, оставляя ее с Эми. У них уже произошла крепкая стычка на тему «кому сидеть с ребенком», отменившая разговор, который Кэмпбелл хотел провести до отъезда. Он так и не сказал о своем долге.

Оставалось всего пять дней, чтобы найти всю сумму, прежде чем Пердун остановит часы.

— Я забронировал билет на завтрашний рейс, — тихо сказал Кэмпбелл. — В Норфолке буду во второй половине дня.

— Где Эми? — Кира привстала на локтях.

— Позвоните, когда доберетесь.

Кэмпбелл взглянул на маленький бивуак под бело-зеленым зонтом, где секунду назад играла Эми.

Мгновенно взлетевшая волна паники сникла, когда он обрыскал взглядом пляж и разглядел яркое розовое пятнышко, бродившее среди загорелых тел у края залива.

— Собирает ракушки.

Кэмпбелл прикрыл глаза и глубоко вздохнул — надо же так психовать из-за ерунды! Он одарил жену ободряющей ухмылкой — мол, все под контролем! — и побрел к воде.

— У нас не так много времени, — сказал он в телефон. Эд уже разъединился.

приблуда: мне нужно с тобой поговорить озорница: что еще случилось?

оз: только быстрее, я на работе пр: ничего не случилось, просто беспокоился… все ли у тебя хорошо оз: все нормально, что еще?

пр: вижу, я некстати оз: тебе тяжело, эд?

пр: лишь оттого, что мы говорим первый раз за неделю оз: нам вообще не надо разговаривать… и прошло два дня пр: не волнуйся, я не стану давить на тебя оз: как же не волноваться, мистер

Страж нахмурился и протянул руку к стакану с вином. Нынче же воскресенье, какая еще работа? Она беспрестанно врет ему почти во всем — способ держать на коротком поводке. А малый втюрился так, что ни черта не видит.

Та еще парочка.

— Просто беспокоился, все ли у нее хорошо, Эд? — осклабился Страж, глядя на экран. — Ты «просто беспокоился»… ну да, конечно.

Малый не отстанет. Она понимает, что ему паршиво. «Тебе тяжело?..» Нет, девка просто наслаждается тем, как в два счета захомутала мужика. Она ж не дура, чтоб его упустить. Страж пригубил вино — весьма приличный «Сансер» — и зевнул.

Волной накатила усталость.

Он все не мог решить, в меру ли проголодался, чтобы пойти куда-нибудь перекусить. Холодильник пуст. Прогулка же взбодрит — организм все еще жил по Гринвичу. Если брякнуться в койку сейчас, через пару часов очнешься и промучишься до рассвета, слушая вой полицейских сирен и грохот мусоровозов, что раскрашивают город во все цвета, кроме багряного.

Просто не верится, что еще вчера он ночевал под живой изгородью в холмах Уилтшира. Страж вывел на экран фотографию Гринсайда: роскошный тенистый парк с большим озером, великолепный старинный дом, в котором росла Софи. Жаль ее черную собаку — вон как трюхает по проулку, — но рисковать было нельзя: тварь могла его учуять и зайтись лаем во время загрузки программы. Во рту еще жил вкус карамели, который источал недоуменный взгляд ее тюленьих глаз, подернувшихся пленкой; недурственно, да он не сладкоежка.

Собачью бирку он прикрепил к своей ключнице — в память о хозяйке и чтоб приносила удачу. Она уже помогла. Когда Эд Листер выскочил из дома, Страж благополучно установил в его ноутбук свежего «троянца» взамен того, что после Парижа получил приказ на самоуничтожение. Библиотека в Гринсайде ему понравилась: запах виски и табака, мягкие кресла с потертой обивкой, кожаные переплеты книг — все это напомнило бабушкин дом. На лестнице он прислушался к шорохам в верхних спальнях и подумал о Софи.

В доме Страж пробыл три с половиной минуты.

И все же хорошо вернуться в город. В его отсутствие квартиру пропылесосили, в ванной и кухне ни единого пятнышка — значит, миссис Карас заглядывала

Date: 2015-12-12; view: 508; Нарушение авторских прав