Октября. Завтра концерт. Боюсь, боюсь, боюсь

Завтра концерт. Боюсь, боюсь, боюсь! Наши девочки все хотят прийти послушать — и Мая, и Светлана, и даже Люся. Светлана всегда очень спокойная, и я рада, что она придёт. Она умеет и перед контрольной и перед концертом сказать что-нибудь такое, что сразу успокоишься. Майка — та будет очень за меня волноваться и, наверно, сядет в последнем ряду. Ну, а Люся придёт, конечно, больше из-за Гали. Они подружились, и я не сержусь — пусть. Люсе это на пользу. А с Галей мы всё равно теперь дружим по-прежнему. И Мая перестала дуться. Она даже уговаривала меня не бояться, хотя сама будет волноваться больше меня. «И не вздумай опять подводить наше звено!» — сказала она. «Опять» — это она про арифметику вспомнила. С арифметикой, кажется, ничего теперь, хотя последние дни я больше всего занималась музыкой. Мне ведь надо было нагнать, потому что я запустила свою программу. Кажется, нагнала. Но у А. С. ведь не узнаешь! Он сегодня на репетиции всех одинаково похвалил, а потом произнёс смешную речь: «Ну, солисты, — сказал он (это мы-то — солисты!), — идите домой, хорошенько умойтесь и больше не играйте. Кто будет пиликать весь вечер, того завтра не выпущу. Выспитесь и приведите в порядок всё своё хозяйство. Не забудьте принести на концерт (и он стал загибать пальцы): канифоль, запасные струны, смычок. И скрипку». Когда он сказал про скрипку, все засмеялись. А он ещё добавил, что солистов с грязными ногтями он тоже будет отправлять с концерта, и велел всем идти домой. Я выполнила его приказ и сегодня больше не играла. Только один раз — медленно, по нотам. Это он разрешает. И пораньше лягу спать. Мамы ещё нет. У неё партийное собрание. Но завтра она придёт вовремя, и на концерт мы пойдём вместе. Интересно, много ли народу будет на концерте и придёт ли кто-нибудь из посторонних? 39. ПИСЬМО НИКОЛАЮ ГРИНЕНКО

Почтальон Степан Гаврилыч носил письма в этот дом уже много лет подряд. Он носил письма до войны — с далёких строительств, из домов отдыха, из пионерских лагерей; носил в годы войны треугольнички со штампом полевой почты — драгоценные треугольнички, которых так ждали во всех квартирах! Степан Гаврилыч давно знал все фамилии и имена своих адресатов и поэтому невольно задержался взглядом на крупной надписи на конверте: НИКОЛАЮ ГРИНЕНКО Фамилия Гриненко ему была знакома, но он хорошо знал, что Гриненко погиб на фронте в дни Великой Отечественной войны. Степану Гаврилычу пришлось принести тогда извещение о его гибели и отдать жене Гриненко. Маленькая женщина не закричала и даже не заплакала, но стала вся белая, как бумага. А с тех пор вот уже несколько лет никто не пишет писем семье Гриненко. Родных у маленькой женщины, по-видимому, нет. Степан Гаврилыч встречал её не раз, худенькую, повязанную платком; она всегда торопилась: то на работу, то в магазин, то в детский сад за меньшими ребятами. Меньшим её ребятам-близнецам лет так примерно по шести, скоро в школу пойдут, а старшему сыну — лет четырнадцать, большой уже паренёк. Уж не ему ли это письмо? Скажи пожалуйста: «Николаю Гриненко»! И Степан Гаврилыч молча улыбнулся в усы, поднимаясь по узкой деревянной лестнице на второй этаж. Он с интересом посмотрел через очки на большой голубой конверт с напечатанным штампом учреждения. Письмо-то служебное! Чем же отличился этот паренёк? Не набедокурил ли? Степан Гаврилыч слышал, как честили во дворе жильцы один раз какого-то Кольку, грозили ему милицией за опыты в сарае. Не этому ли самому герою он несёт служебное письмо? Степан Гаврилыч прочитал служебный штамп: «Детская музыкальная школа» — и позвонил три раза, держа в руке голубой конверт. Он мог бы опустить его в почтовый ящик, но ему почему-то хотелось отдать это письмо в собственные руки и заодно поглядеть на адресата. Нет ли тут какой-нибудь ошибки? На звонок никто не выходил. Степан Гаврилыч настойчиво позвонил ещё три раза. Наконец дверь приоткрылась. — Почта, — строго сказал Степан Гаврилыч. Дверь открыли. Старушка жилица внимательно посмотрела на Степана Гаврилыча и на письмо. — Кому, голубчик? — спросила она. — Николаю Гриненко в собственные руки, — пошутил Степан Гаврилыч. — Да кому же это? — удивилась старушка. — Неужто Коле?.. Коля! — позвала она. — Чего надо? — послышался недовольный голос совсем близко. Приоткрылась дверь чулана, и оттуда выглянула встрёпанная мальчишечья голова. — Господи, — всплеснула руками старушка, — опять в чулан забрался! Весь дом взорвёшь своей фимией. — Не фимией, а химией, — хмуро поправил Коля. — Ничего я не сожгу, я к уроку готовлюсь. Степан Гаврилыч посмотрел на перемазанные Колины руки и протянул ему конверт. — Вам письмо, гражданин, — подчёркнуто вежливо произнёс он. Коля вскинул на него глаза — «стрельнул», как подумал Степан Гаврилыч — и, покраснев, схватил письмо. Он с удивлением и как будто с разочарованием прочёл несколько раз странную печатную надпись на конверте и посмотрел на Степана Гаврилыча, как будто спрашивая: «Зачем это мне?» — Вам письмо, вам, — сказал Степан Гаврилыч, с удивлением замечая, что сам хотел бы узнать содержание письма. Это было вообще совершенно не в его привычках и недостойно настоящего почтальона. Коля нерешительно вскрыл конверт и прочёл про себя письмо. На лице его появилось недоуменное выражение. Он был так удивлён, что, забыв свою мальчишескую гордость, прочёл письмо ещё раз — вслух: — «Уважаемый Коля! Приглашаем тебя на наш школьный концерт, который состоится двадцать девятого октября, в семь часов вечера, в помещении школы». И всё. Адрес школы и подпись: «А. Соловьёв». Коля и Степан Гаврилыч молча посмотрели друг на друга. Потом Степан Гаврилыч, который тоже, по правде говоря, не понял, что к чему в этом приглашении, козырнул и ушёл, а Коля, повертев в руках письмо, положил его обратно в конверт и, смяв, сунул в карман. Подумав, он вынул конверт из кармана, разгладил и понёс в комнату. Там он положил его на комод, рядом с фарфоровой кошкой, и о чём-то задумался.
Клавдия Мироновна Гриненко возвращалась в этот день с работы особенно уставшая. По дороге её одолевали грустные мысли: вот уже пять лет, как она живёт с ребятишками одна, без Сергея Игнатьевича. Как хорошо ей жилось с ним, как все завидовали ей! Ведь какой человек был хороший — не пил, не курил даже. С работы придёт — всё по хозяйству возится: что починит, что смастерит. И она, Клаша, при нём не знала ни тоски, ни горя. Никогда он не обижал её. А ребят как любил! Меньшие при нём были ещё грудными, а Коля был уже школьником. Конечно, и сейчас чувствует она о себе заботу: двое младших в детском саду на шестидневке — их там и кормят и воспитывают. Хорошие ребятки растут, весёлые, ласковые и воспитанные. Возьмёт она их домой в воскресенье — они не ссорятся и не очень шумят даже, а и поиграют, и песенку споют, и стишок скажут, если кто заглянет. Душа радуется на них. С будущей осени уже в школу пойдут. Да вот Коля… Что будет с парнем? Что ей делать с ним без отца? Парень он ничего, неплохой, в этом она уверена, и хозяйственный такой, в отца пошёл: по дому что надо починить ли, сколотить — всё сделает и в магазин, когда надо, пойдёт. Да только неласковый такой, хмурый. А раньше не такой был. Как погиб отец — словно подменили мальчишку. Даже ей нагрубил недавно. Моду какую-то себе взял — в чулане хозяйничать, опыты какие-то там делает. Соседи недовольны, ворчат. Она ему и сделала выговор: «Садился бы ты, Коля, лучше за уроки. Ведь своим горбом тебя воспитываю. Другие в эти годы уже зарабатывают. А ты пустяками занимаешься». А он вспыхнул весь и резко так ответил: «Зарабатывать я скоро начну. А в этом, мама, вы ничего не понимаете! И сами пустяки говорите!» И захлопнул перед её носом дверь в чулан. Она жаловалась его учительнице. А та говорит: «Трудно вам, конечно, Клавдия Мироновна, а всё-таки, если можете, постарайтесь не мешать ему — он мальчик очень способный, химией интересуется; ему учиться и учиться… А характер, верно, неласковый. Да, может, и вы с ним не так ласковы?» Что верно, то верно: она порой совсем забывает о том, что Коля ещё мальчик, что ему четырнадцать лет, требует от него, как от взрослого. А ласковые слова — они у неё остались только для малышей. С этими невесёлыми мыслями Клавдия Мироновна поднимается по лестнице, открывает дверь и прислушивается: тихо. Она открывает дверь своей комнаты — где же это Коля? Дверь не заперта, а его нет. Клавдия Мироновна подходит к комоду, чтобы положить на него свой платок, и видит письмо. «Николаю Гриненко», — читает она на конверте, и её охватывает испуг. «Натворил что-нибудь», — думает она. Дрожащими руками она вынимает из конверта письмо и читает. Клавдия Мироновна почти так же плохо понимает, в чём тут дело, как и почтальон Степан Гаврилыч. Но ей почему-то делается сразу легко, и от сердца отходит тяжесть. «Двадцать девятого, — думает она, — а сегодня двадцать восьмое. Если пойдёт, надо ему рубашку чистую приготовить». Она не сразу замечает, что сын вошёл в комнату и стоит рядом с ней. — А, Коля! — говорит она. — Пришёл. Садись обедать. И Коля слышит в её голосе уже забытые им ласковые нотки. 40. ПЕРВЫЙ ШКОЛЬНЫЙ

На школьных концертах волнуются не только ученики. Если вы посмотрите во время школьного концерта на педагогов, сидящих в первом ряду, вы сразу определите, чей ученик играет в эту минуту. Молоденькая учительница Анна Леонтьевна нагнулась вперёд и в такт кивает головой. У Семёна Ильича горит лицо, он даже схватился один раз за голову — одна из его лучших учениц что-то сплоховала. Волнуется даже Елизавета Фёдоровна. Нет среди педагогов равнодушных людей. Вот очень хорошо и смело играет чья-то маленькая ученица. Все педагоги переглядываются, улыбаются — сейчас уже неважно, чей это ученик, — все довольны. Ребята относятся к своим выступлениям по-разному. Смелее всех ведут себя малыши. Потом наступает период, когда они начинают волноваться, и снова у самых старших волнение подавляется опытом, переключается в игру. Одни играют хуже, другие лучше. Но, если вы отбросите случайности, если вы побываете подряд на нескольких школьных концертах, вас захватит одно чувство: сквозь шелуху ошибок, случайных и фальшивых нот вы с удивлением заметите, что в игре многих учеников уже заметен стиль волевой, смелой игры, стиль советского искусства! Где тот образ — длинноволосого томного музыканта? Его нет. Вы видели на фестивале молодого советского скрипача, комсомольца. Суровое и строгое выражение лица, воля к победе, к преодолению всех трудностей отличали его игру. Но как-то особенно трогает и волнует этот стиль у самых маленьких школьников — учеников младших классов. Это маленькие мальчики и девочки. Они смелым движением взмахивают смычком, они уверенно и решительно берут первые ноты. А ошибки? Ошибки, конечно, бывают. На то они и дети, ученики. На этом школьном концерте должен был играть почти весь класс Алексея Степаныча: Шура, Витя, Марина, Галя, Лёня и ещё несколько учеников. Из класса в двенадцать человек должны были играть девять. Елена Ивановна и Марина подходили к знакомой маленькой площади. Елена Ивановна сбоку посмотрела на Марину — кажется, волнуется. — Марина, ты какие школьные концерты больше любишь, — спросила она, — те, которые слушаешь, или те, на которых играешь? Марина удивлённо посмотрела на мать. — Не знаю, мама. — Она подумала. — Кажется, те, на которых я играю. — В этот раз ты хорошо знаешь свою программу и не должна волноваться, — сказала Елена Ивановна. — Ой, мама, — засмеялась Марина, — это ты волнуешься! И почему это, скажи пожалуйста, тебе всё не нравится и не нравится, как я играю, а как концерт — так вдруг всё хорошо? Елена Ивановна тоже засмеялась: — Нет, Мариша, правда, ты готова. А неделю назад ещё не всё было хорошо. Главное, возьми себя в руки. — Взяла! — сказала Марина, обхватывая себя руками. Ей было весело, хотелось бегать, прыгать, смеяться. А в школе ей стало ещё веселее. Раздевалка полна народу. Сегодня тут много взрослых. Это родители, друзья, знакомые пришли на концерт. Матери поправляют девочкам белые банты в волосах, куртки мальчикам. Но, когда Марина поднялась наверх и увидела открытые двери зала и Елизавету Фёдоровну, входящую туда, ей захотелось убежать и спрятаться. Как страшно! Но вот Семён Ильич приглашает детей и взрослых войти в зал. Комиссия уже заняла свои места. Рядом с Елизаветой Фёдоровной — Нина Алексеевна, одна из старейших учительниц школы, Семён Ильич, молодые педагоги Дмитрий Иваныч и Анна Леонтьевна. А вот и Алексей Степаныч. Он разговаривает с Дмитрием Иванычем. А у рояля уже сидит пианистка Анна Андреевна — высокая, светловолосая, со спокойным и приветливым лицом. Она аккомпанирует ученикам в классе Алексея Степаныча и ещё в одном — виолончельном — классе. Когда Марина проходила на своё место — справа, во втором ряду (игравшие ученики всегда садились там), — Анна Андреевна ласково ей улыбнулась, и Марина сразу успокоилась. Это маленькие не понимали, как много значит для них аккомпанемент, а Марина знала, как может её выручить в трудную минуту Анна Андреевна. Ну вот, все уселись. Родители и гости — сзади, педагоги и школьники — впереди. — Дети, тише! — говорит Семён Ильич, поднимаясь с места. — Начинаем наш первый академический школьный концерт младших и средних классов струнного отделения. Первым будет играть Боря Астахов, ученик приготовительного класса. Класс преподавателя Алексея Степаныча Соловьёва. Играет Чайковского «Шарманщик». — Ишь ты, Чайковского! — шепчет Марина улыбаясь. Она знает, что это очень лёгкая пьеса, и слышала её на репетиции. К роялю не спеша, солидно выходит маленький мальчик с торчащим на макушке вихром. Марина подталкивает локтем сидящею рядом Галю. Пятый класс будет играть ещё не скоро, и девочки пока спокойны. — Боря, вперёд, вперёд! — говорит Алексей Степаныч. Он берёт в руки маленькую Борину скрипку и настраивает её. Боря смело поднимает смычок и решительно начинает играть. В зале переглядываются. — Молодец! — тихонько говорит Гале Марина. Сзади кто-то из взрослых тоже похвалил Борю. Марина обернулась и вдруг увидела в дверях мальчика, который показался ей знакомым. Круглое веснушчатое лицо его было смущённым. Он беспокойно оглядывался, разыскивая кого-то. Галя тоже обернулась. — Знаешь, кто это? — шепнула она Марине. — Это тот самый Коля, Лёнин приятель. — Который не позволяет ему заниматься? Он, он самый! Как же он сюда попал? Лёня, это к тебе! Лёня оглянулся, покраснел и хотел было броситься к двери. — Тише, дети! — сказал Семён Ильич. — Вы мешаете товарищам. 41. ИГРАЕТ МОЙ ТОВАРИЩ

Коля простоял у двери с дощечкой «Детская музыкальная школа» несколько минут. Лёня звал его идти вместе с ним, но Коля отказался. Он стеснялся Евдокии Петровны и вообще ещё не знал, пойдёт ли. Но в последнюю минуту он решил идти. Интересно всё-таки, почему его позвали! Лёня на этот счёт ничего не мог сказать. Он простоял бы у дверей, наверно, ещё долго, а может быть, и ушёл совсем. Но к двери подошла какая-то маленькая девочка с мамой, и Коле стало неловко стоять так. Он вошёл вслед за девочкой и остановился. — На концерт? — спросила полная, добродушная женщина, сидевшая у дверей. — На концерт, — ответил Коля, вытаскивая из кармана письмо в голубом конверте. — Мой товарищ играет. — А, проходи, проходи, — сказала женщина. — Вон туда, в зал. Иди скорей, сейчас начинают! Войдя в зал, Коля сел в заднем ряду, на крайнем стуле. На него больше не обращали внимания, и он потихоньку огляделся. Ему понравился светлый зал, уставленный цветами. Было, правда, слишком много маленьких ребятишек и особенно девочек, но были и взрослые ребята — и Лёня среди них. Игру малышей он слушал не очень внимательно. Но один мальчуган, чуть побольше их Пети, играл что-то очень ловко и решительно — это ему понравилось. Некоторые девочки тоже играли как будто неплохо, но он почти не смотрел на них и слушал нехотя. Но вот смуглый, небольшого роста учитель, объявляющий, кто сейчас будет играть, назвал Лёнину фамилию, и Коля весь встрепенулся. Ему вдруг стало очень страшно за друга: что, если он осрамится, забудет? Может, не выучил? И тут впервые Коля подумал с сожалением: не надо было вчера звать Лёню гулять. А Лёня уже вышел к роялю и через головы всех посмотрел в конец зала, на Колю. Он стал настраивать скрипку, и Коля сразу отметил, что он настраивал сам, не то что малыши и девочки, которым настраивал учитель. С этой минуты Коля весь превратился в слух и зрение и замечал и слышал всё. Вот пианистка закончила вступление, и Лёня начал играть. Вот как он играет — не чета девчонкам! Смело, звучно — наверно, даже на улице слышно. И как это у него получается? До чего же ловкие у него руки! А пальцы как быстро бегают по струнам! Коля никогда не думал, что у его друга такие ловкие руки. И как здорово он играет! Дома Коля никогда не слушал его. Если он заставал Лёню играющим, то обычно говорил что-нибудь ядовитое, вроде: «Эх ты, пиликалка!» И Лёня сейчас же бросал скрипку и уходил с ним по их настоящим, важным мальчишеским делам. А сейчас эти дела уже не кажутся Коле единственно важными на свете. Сейчас он с удивлением и затаённой тревогой слушает друга и следит за его умелыми руками. А вдруг с ним произойдёт то, что случилось только что с одним маленьким мальчиком, — и он остановится, забудет, как дальше играть, и смутится, оробеет на глазах у девчонок, учителей и взрослых!.. Вон там сидит Лёнина мать. Она подпёрла щёку рукой, лицо у неё раскраснелось, белый платок на плечах ещё ярче оттеняет его. Коля вспоминает, сколько раз ему попадало от Евдокии Петровны из-за Лёни, и отворачивается. Но вот Лёня сыграл что-то решительное и громкое и остановился. Кончил? Нет, пианистка снова заиграла одна, а Лёня стоит, опустив скрипку и глядя вперёд блестящими глазами. Он смотрит в конец зала, но Коля понимает, что сейчас Лёня не видит его. Коля глядит на лицо своего друга и не узнаёт его. Лёнино лицо строже и спокойнее, чем всегда. Глаза блестят, губы плотно сжаты. Но вот он снова поднял смычок. Ух, как хорошо он заиграл! Даже мурашки забегали по Колиному телу. И вдруг… что же это, неужели сбился? Да, Лёня вдруг как-то спутался, сбился, оглянулся на пианистку… — Начни с аккорда, — негромко и спокойно сказал чей-то мужской голос. «Учитель, наверно», — мелькает у Коли в голове. Он крепко сжал руки, даже зубы стиснул. Как хотелось бы ему сейчас помочь другу выпутаться из беды! Кажется, всё обошлось. Лёня заиграл снова, пальцы его снова бегают по струнам, только лицо у него уже не такое спокойное. Вот он кончил, положил скрипку на рояль и сел на своё место, опустив голову. Учителя в первом ряду что-то тихо говорят друг другу и записывают на листочках. Коле хочется сказать этим людям, что Лёня играл всё равно очень хорошо, уж, во всяком случае, лучше девочек. А что он спутался — так это потому, что вчера мало играл. А в это время уже объявляют фамилию следующего выступающего — опять какая-то девчонка. Коле больше не хочется слушать. Он думает: может, уйти? Но надо дождаться друга. К роялю выходит девочка. Как будто он где-то её видел. А, она приходила к Лёне. Коля решает послушать, как же сыграет девочка, которая учится вместе с Лёней и, кажется, даже одно и то же с ним учит, — что-то такое Лёня пробурчал тогда, когда девочки ушли. Девочка высокая, пожалуй даже выше Лёни. У неё тёмные косы и круглое лицо. Глаза задорные, лукавые и курносый нос. Обыкновенная девчонка. Тысячи таких бегут по утрам в школу с книжками и завтраками в портфелях. — Марина, подойди поближе, — говорит всё тот же небольшого роста учитель. И он объявляет названия трёх пьес, которые будет играть девочка. Коля не запомнил названия первых двух пьес, но название третьей его заинтересовало: «Прялка»! Интересно, что это за прялка такая? Девочка настраивает скрипку. Скажи пожалуйста, сама! Другой учитель, высокий, очень загорелый и светловолосый, что-то тихо говорит ей, и она улыбается ему в ответ. Наверно, это и есть её и Лёнин учитель, тот самый, который прислал ему такое непонятное приглашение на концерт. Вот девочка подняла скрипку, положила её на плечо. Её лукавое лицо стало серьёзным. Заиграла. Коля решил послушать из любопытства. И сам не заметил, как забыл, что слушает обыкновенную девчонку. То, что она играла, была песня — простая песня, хотя и назвали её как-то по-другому. И песня пелась широко и певуче. Это было давно — Коля был тогда ещё совсем маленьким и жив был отец. В свободное от работы время он брал Колю за руки, раскачивал его на колене и пел. Давно это было… Коля встряхивает плечами — песня кончилась. Теперь девочка играет что-то похожее на танец, очень задорное, и лицо её стало опять лукавым и весёлым. Играет она смело и уверенно. «Не по-девчоночьи», — одобрительно думает Коля. Танец кончается очень громко и решительно — пожалуй, даже у Лёни скрипка так не звучала. Нет, ерунда, конечно, Лёня играл лучше — пусть он даже и сбился. Коле делается обидно, что эта девочка не сбивается и играет, пожалуй, не хуже Лёни. А девочка снова настроила скрипку и заиграла третью пьесу. И правда, похоже на жужжанье прялки или другого какого-то быстро работающего инструмента. Быстро-быстро закрутилось колесо прялки, быстро-быстро мелькают девочкины пальцы, а смычок взлетает то вверх, то вниз! «А ловко!» — думает Коля. Но вот кончила свою работу поющая прялка. Прозвучали три последних коротеньких звука. Девочка встряхнула косами, посмотрела на своего учителя и села на место. — Перерыв десять минут, — объявил черноволосый учитель, и Коля первым вышел из зала. Сейчас же за ним выскочил Лёня. Мальчики немного сконфуженно взглянули друг на друга. — Пошли? — сказал Лёня. — Пошли, — ответил Коля. Но тут к ним подбежала та девочка, которая играла «Прялку»: — Лёня, а отметки ждать не будешь? Сейчас она снова была обыкновенной девчонкой, и Коля недовольно отвернулся, а Лёня пробормотал что-то похожее на: «Н-нет…» Девочку стали теребить какие-то другие девочки, а к мальчикам неожиданно подошёл высокий загорелый человек, держащийся очень прямо, по-военному, и протянул Коле руку: — Коля Гриненко? — Да, — удивлённо ответил Коля, пожимая протянутую ему руку. Коля увидел, что друг его смутился, но он уже и сам догадался: Лёнин учитель. — Понравился концерт? — спросил Лёнин учитель. — Да… — ответил Коля неуверенно. (И куда его задор девался?) — А Лёня как играл? — Хорошо играл! — решительно ответил Коля. Он подумал: надо защитить Лёню. Может быть, это имеет значение для учителей, когда другим нравится? — Да, неплохо играл, — сказал Лёнин учитель, — но и не совсем хорошо. Что сбился — это ещё не так важно, а вот что в трудных местах пальцы заплетались — это похуже. Работал мало! Учитель серьёзно посмотрел сначала на Лёню, потом на Колю и вдруг улыбнулся им по-мальчишески, кивнул головой и отошёл. Мальчики спустились в раздевалку. — А мать где? — спросил Коля. — Мама сейчас тоже пойдёт. Она там, наверно, с Алексеем Степанычем разговаривает. — А учитель у тебя хороший, — вдруг, неожиданно для себя, сказал Коля. — Ещё бы! — гордо отозвался Лёня. — Фронтовик!.. Подержи-ка скрипку, я оденусь. Коля со странным чувством взял в руки скрипку товарища и держал её, пока тот одевался. Мальчики вышли на улицу. Какой дождь! Льёт прямо как из ведра! — Подождём здесь, — сказал Лёня и стал под навес. — Стой-ка, — сказал Коля; он распахнул пальтишко и сунул под него скрипку. — Да, она дождя не любит, — сказал Лёня. Он почему-то совсем не удивился поступку друга. 42. ОТМЕТКИ

Галя играла в начале второго отделения. Она сыграла, как всегда, очень хорошо. Марина слышала, как хвалили её взрослые, и радовалась за подругу. После Гали играли ещё четыре ученика, и самой последней — китаянка Нина Ли, ученица Дмитрия Иваныча. Скрипка в руках у Нины звучала так поэтично и своеобразно, что это почувствовали даже малыши. Нине долго хлопали, хотя это не полагалось на школьных концертах. Нина улыбалась и кивала чёрной головкой. — Концерт окончен, — сказал Семён Ильич, оборачиваясь к публике. — Прошу, товарищи, не дожидаться отметок. Дети узнают их в классах… Ребятки, по домам, по домам! Семён Ильич говорил это после каждого концерта, и почти никогда его не слушались. Всем не терпелось узнать оценку комиссии — взрослым, может быть, больше, чем детям. А дети рады были после волнений концерта поделиться впечатлениями и пошуметь немного в приёмной. Марина и Галя грызли яблоки и, сидя на скамейке, болтали ногами, как маленькие. — Тебе, наверно, пять, — говорила Марина, — а мне, скорей всего, четыре или четыре с плюсом. Знаешь, я ведь в одном аккорде сфальшивила, а в «Прялке» чуть не спуталась! Пальцы бегут-бегут, невозможно остановиться — и, чувствую, сейчас собьюсь! — Нет, ты хорошо сыграла. А у меня, знаешь, вторая вариация не очень хорошо получилась — ты заметила? Вдруг ля спустилось — что тут делать? Хорошо, что к самому концу. А перед третьей вариацией мне Алексей Степаныч настроил. — Галя, а как ты думаешь, почему приходил этот мальчик? — Какой мальчик? — Ну, этот, Коля Гриненко. Знаешь, Галя, тут, по-моему, не обошлось без Алексея Степаныча. Он что-то с ним говорил после первого отделения. — Да зачем Алексею Степанычу этот Коля? Вот не понимаю! — удивлённо сказала Галя. — Ну, как ты не понимаешь, ведь он — Лёнин товарищ. Галя покачала головой. — Уж этот Алексей Степаныч! — сказала она покровительственным тоном, как будто она была взрослой, а её учитель — мальчишкой. — Идут! — закричала Шура, вбегая в приёмную. Двери зала открылись, и оттуда вышел Семён Ильич. В руке у него был мелко исписанный листок. Семёна Ильича сейчас же обступили со всех сторон дети и взрослые. — Дети, — сказал Семён Ильич, оглядев столпившихся вокруг него ребят, — я должен вас предупредить, что оценки в этом году будут очень строгие, гораздо более строгие, чем раньше. Пятёрку мы будем ставить лишь за безукоризненное исполнение. А некоторые из вас лентяйничают и думают, что никто не заметит этого. Вот Витя Григорьев, например, сыграл неплохо, но ведь это очень лёгкая для него вещь, а более трудную он поленился выучить. Или Лёня Гаврилов — пропустил целый месяц занятий… Семён Ильич поискал глазами Лёню и, не найдя его, поднёс к глазам листок и начал читать: — «Боря Астахов — четыре с плюсом. Наташа Бовицына — четыре с минусом. Митя Васильев — три с плюсом…» — Ой, какие отметки! — не выдержав, шепнула Шура. На неё зашикали. Все боялись пропустить кого-нибудь. Оценки были, правда, невысокие: «чистой» пятёрки не получил никто. Самой высокой оценкой оказалась пятёрка с минусом, и её получили четыре ученика: один маленький мальчик из первого класса — тот самый, чья игра понравилась Коле Гриненко, шестиклассница — китаянка Нина Ли и две девочки из пятого класса: Галя Бармина и Марина Петрова. 43. ПОСЛЕ КОНЦЕРТА

— Ну что ж, Марина, ты довольна? Или тебя смущает минус? — спросил Алексей Степаныч Марину на первом после концерта уроке. — Немножко смущает, Алексей Степаныч, — созналась Марина. — Ты играла хорошо, — сказал Алексей Степаныч. — Молодец! Но хотелось бы ещё немного больше жизни и движения в музыке. И потом, Марина, я хотел бы уже услышать в твоём исполнении не только меня, твоего учителя, а ещё и тебя самоё, Марину Петрову. Понятно? Не очень? Ну, потом поймёшь… Так вот что, Марина, серьёзной пьесы ко второму школьному концерту я тебе пока не дам — подберу через некоторое время… — А концерт? Алексей Степаныч, ведь Лёня уже сыграл его! — Погоди, погоди с концертом. Будет и концерт. И Алексей Степаныч, словно не замечая огорчения Марины, стал перебирать на столе ноты. — Вот тебе замечательная пьеса, — сказал он, подавая Марине написанный от руки нотный листок. — Её сочинил один молодой советский композитор, мой друг. Эта пьеса ещё не напечатана, ты первая будешь её играть, и он придёт слушать тебя. Гордись этим!.. А вот пьеса… Алексей Степаныч заговорщически оглянулся вокруг. В классе, кроме него и Марины, никого не было. — Эту пьесу мы с тобой будем готовить сверх программы, — сказал он, — сверх всякого плана, понятно? Это будет наша сдобой тайна. Смотри не болтай никому. Если сыграешь её по-настоящему — знаешь, какая это будет наша с тобой победа! Марина раскрыла ноты и вся вспыхнула. — Алексей Степаныч!.. — только и могла сказать она. — Что, испугалась? — усмехнулся учитель. — Алексей Степаныч, ведь это Катя Зейчук играла! Ка-тя! На отчётном концерте в Большом зале консерватории! — Вот и тебе бы неплохо там сыграть, — сказал Алексей Степаныч. — Ну, прячь, прячь и никому не показывай. Заниматься этой пьесой будем сверх программы, — так что про этюды и про гаммы не забывай. Ступай себе домой — вон консерватория идёт. Действительно, в класс входили Сашенька и Оля — неразлучные малыши с игрушечными скрипочками в руках. 44. ТАЙНА МАРИНЫ

Так появилась у Марины тайна. Конечно, это была не такая тайна, как в старинных романах, с таинственными подземельями, замками и всякими приключениями. И всё же это была тайна: от всех учеников и даже от лучшего друга — Гали. Одна Елена Ивановна была посвящена в эту тайну, но отнеслась к ней как-то несерьёзно. Марину это обидело. Как, даже мама сомневается в её силах? Так нет, вот же она всем, всем докажет! Ведь сумела она за несколько дней до концерта так доработать свои пьесы, что даже Алексей Степаныч удивился. Хорошо, что Алексей Степаныч не велел никому рассказывать: у Марины есть теперь своя тайна, а с тайной ещё интереснее жить на свете. И раньше, что говорить, в жизни было немало хорошего. Была на свете школа — с друзьями, учителями, уроками и музыкой. Школа, в которой был её отряд — Оксана, Мая, друзья-пионеры и маячившие впереди заманчивые звёздные походы. Был милый дом с мамой, скрипкой, книгами, трудом и отдыхом. Была московская осень, любимая Маринина осень, — то ясная, золотая, то дождливая, туманная, со светящимися шарами фонарей, с сырыми, блестящими тротуарами, в которых отражались огни автомобилей. И приближался праздник, самый лучший в году, — праздник Октября. Восьмого ноября они поедут в Берёзовую. Некоторые ребята уже ездили туда и приехали весёлые, полные впечатлений. А ей Мая сказала: «Готовься к концерту и не забывай о наших малышах». Что ж, малыши готовы. Марина немножко помогала их классной руководительнице. Малыши разучили к празднику стихи и даже маленькую постановку с пением — по книжке «Твой праздник». Они нарядятся в национальные костюмы народов Советского Союза: Сашенька будет белорусом, а Оля — украиночкой. Как ей пойдут, наверно, яркие ленты и бусы! Марине помогала Люся. Она придумывала, как сделать костюмы, была приветлива и ласкова с малышами. Оказывается, и с Люсей можно было иногда дружить. К концерту в Берёзовой Марина была почти готова — оставалось только ещё немного подучить русскую песню из подаренного мамой сборника. «Как жаль, — думала Марина, — что я не могу к этому дню выучить мою тайну, даже рассказать о ней не могу!» А рассказать хотелось, очень хотелось! Написать Вере? Рано. А то может опять так получиться, как с концертом: написать написала, а играть не стала. Жене? Он, наверно, зашумит, захохочет и примет в её тайне горячее участие. А потом начнёт ей при Гале подмигивать и делать страшные глаза… Нет, лучше не надо! Марине приходилось просто прикусывать язык, чтобы не проболтаться. — Мама, — жаловалась она Елене Ивановне, — больше не могу! Давай сделаем так: я буду про эту вещь говорить «она», хорошо? — Хорошо, — согласилась Елена Ивановна. — Так как же «она» у тебя подвигается? — Мама, я разобрала уже первую страницу! И ты знаешь, я, кажется, её понимаю. Мама, а вдруг сыграю?.. — И Марина взглянула на мать блестящими и немного испуганными глазами. Елена Ивановна заглянула в ноты, тихонько вздохнула и погладила Марину по голове. Да, нелегко Марине стало жить на свете с тайной — нелегко, но зато ещё интереснее! 45. ИЗ ДНЕВНИКА МАРИНЫ

Ноября

Я теперь даже в дневнике боюсь написать название нашей с А. С. тайны. Пусть она так и называется: «наша тайна». Так вот: вчера я играла А. С. нашу тайну в первый раз, и он ужасно ругал меня за небрежность, за то, что я играла некоторые места не теми пальцами и не в тех позициях, что нужно. Но ничего не отобрал, а велел к следующему уроку — после праздников — выучить две страницы наизусть. Я не удержалась и спросила: «Алексей Степаныч, вы это серьёзно?» А он засмеялся и сказал: «Ты же взялась, что ж теперь спрашивать?» «Алексей Степаныч, да я и не бралась вовсе за эту вещь, — сказала я, — это вы мне её дали!» А он ответил: «Всё равно: за эту вещь не бралась, а за скрипку бралась? А взялся за гуж — не говори, что не дюж!» А про пальцы, проставленные карандашом в нотах, которым я не хотела верить, потому что думала, что не он их писал, А. С. сказал, что проставлял их он сам. «Это я ещё до войны ставил, — сказал он, — в самом начале своей работы, для одного мальчика. А теперь поправил немного. С тех пор у меня никто эту вещь не играл». Мне стало и страшно от его слов и как-то очень приятно. Значит, столько лет никто не играл в нашем классе эту вещь! А что, если правда сыграть её, сыграть по-настоящему, так, чтобы даже А. С. удивился! А ведь это можно, это можно сделать, я знаю! Только для этого нужно очень много работать. 5 ноября

Конец четверти! А. С. поставил мне и Гале по пятёрке с минусом. А по общим предметам у меня все пятёрки, кроме арифметики. Когда мама смотрела мой табель, я пожаловалась, что арифметика мне никак не даётся. «Надо поймать, если не даётся», — сказала мама, засмеялась и поздравила меня с концом четверти. Она вообще повеселела в последнее время. Это, наверно, потому, что у них на фабрике хорошо пошли дела. Мама придумала как-то по-другому делать заготовки — ну, словом, кроить кожу, — и теперь у них из одного куска получается немного больше пар детских башмачков, чем раньше. Из одного — немного больше. А из тысячи — в несколько тысяч раз больше! Вот и получилась арифметическая задача! Но эта арифметика — интересная. Подумать только — три дня праздник! И в этот раз он пройдёт по-особенному — мы поедем в Берёзовую. 10 ноября

Опишу нашу поездку в Берёзовую. Мы ехали поездом, а потом от станции — на автобусе. И было очень весело. Кондукторша, когда узнала, что мы едем на фабрику, очень обрадовалась и сказала, что её дочка там сегодня поёт в хоре. И всё расспрашивала нас про наши инструменты — трудно ли на них играть. Я сказала, что легко, а Галя — что трудно. Мы посмотрели друг на друга и засмеялись. Ведь правда — и легко и трудно. Нас встретила Вера со своими ребятами. Вера нам очень обрадовалась. Правда, ведь целых, полгода не виделись! Мне сначала показалось, что она по-прежнему наша вожатая. Но, когда вошли в клуб, — увидела: нет, она стала взрослая. И причесалась по-другому. И ребята её больше слушаются, чем мы когда-то. И говорят ей «вы». Мы тоже ей стали говорить «вы», а потом опять сбились на «ты». Детская музыкальная школа при фабрике помещается в клубе. Клуб у них большой, хороший. Много портретов лучших рабочих. И всё было убрано хвоей. Верин класс похож на наш — такой же небольшой, светлый, только пианино новее. Мы повесили у них в классе портреты Глинки и Чайковского, которые привезли с собой. Нам помогали Верины ученики — Вася Воробьёв и маленький смешной Павлик (фамилии не знаю). Вася очень важничал, чувствовал себя хозяином в классе. Но он перестал важничать, как только Вера вошла в класс. Подумать только — она для них то же, что для нас Алексей Степаныч. А для Алексея Степаныча — Елизавета Фёдоровна. И все — очень хорошие. Только, конечно, каждый по-своему. Вера что придумала! У неё несколько человек играли в унисон — все вместе — русский танец, конечно, совсем-совсем лёгкий, ну прямо на одних пустых струнах. Ведь они учатся всего два месяца: пальцы левой руки у них ещё совсем не участвовали, только держали скрипку, работала лишь правая рука — водила смычком по струнам. Но так как их было несколько человек, а Вера им аккомпанировала на рояле, то получалось очень хорошо, прямо по-настоящему! До чего же удивились все в зале! И взрослые и ребята. Они думали, наверно, что играть будем только мы, — и вдруг выходят их ребята и играют. Да так уверенно! Ну, тут что поднялось в зале! Хлопают, кричат: «Ещё!» Из старших ребят хорошо играла Верина ученица Тамара. Мне кажется, она будет играть, как Галя. Она хорошая девочка, и мы с ней подружились. И ещё одна девочка играла на рояле «Дождик» Голубева. Мне понравилось. Капельки дождя как будто стучали у неё под руками! А потом одна маленькая девочка играла на баяне. Баха играла! Такая хорошенькая девочка в матроске. А её дедушка — такой, с седыми длинными усами, — сидел как раз рядом со мной и качал в такт головой, а когда этой девочке хлопали, стал крутить усы и смеяться — ужасно был доволен. И мне эта девочка понравилась, я ей хлопала изо всех сил. А портрет её деда я видела в клубе — он старший мастер и новатор производства, там написано. Ох, устала писать! Кончу завтра. 11 ноября

Я вчера не написала про первое отделение Октябрьского вечера для ребят, а оно было очень интересное. Сначала их заведующая клубом — такая весёлая, кудрявая, её зовут Мария Иннокентьевна, но многие называют Марусей — поздравила всех ребят с тридцать второй годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции и как-то очень хорошо сказала о нашей великой родине, об её отважных сынах и дочерях.

^{Маленькая девочка играла на баяне.} Потом она прочитала благодарность отличившимся работникам клуба и, конечно, нашей Вере. Все ей так хлопали — и ребята и взрослые. От нашего отряда говорила Светлана Новикова. Ничего себе говорила, хорошо. Потом были две постановки. Сначала для маленьких — одна сцена из «Золушки». Золушка была совсем маленькая девочка с белыми косичками, её зовут Танечка. Люся ей сделала замечательный костюм. И эта девочка потом всё время ходила за Люсей. Куда Люся — туда и она. А затем был для старших «Тимур». Тоже одна сцена. Тимура играл Вася. Про второе отделение я уже вчера писала. Не написала только про то, как мы сами играли. Все очень старались. Ведь играли не дома, а на фабрике! Мою Галку вызывали, наверно, десять раз. Она правда очень хорошо играла. Мне тоже хлопали. И правда, я играла лучше, чем на школьном. Больше всего понравилась русская песня. Этот дедушка мне потом сказал: «Молодчина, девушка», — и мне было очень приятно. В общем, похвалили всех наших. Только, конечно, лучшие номера были их — вот этот унисон начинающих и потом хор. Хором я просто заслушалась! Как они спели народную песню «В тёмном лесе»! А потом пели пионерскую, и мы им подпевали. Так хорошо получалось вместе! После концерта был чай для нас всех. Я сидела рядом с Тамарой. Потом всякие игры. Нам хотелось посмотреть фабрику, но она была закрыта на праздник, и Вера сказала, что мы ещё приедем — уже в будни — и увидим много интересного. Теперь мы с Майкой не знаем, что это было — путешествие или нет? Ведь на фабрике мы не были, а только в клубе. Мы спорили, спорили и решили, что всё-таки путешествие, потому что всем было интересно и видели новые места. Да, самое последнее. Когда нас провожали, я вдруг сказала Вере — тихонько, конечно: «Знаешь, Вера, у меня есть тайна». — «Ну, раз тайна — то не надо говорить», — сказала Вера. Хорошо, что она так ответила, а то я проболталась бы. А пока не надо об этом говорить. Пока надо работать. А себе самой я скажу: «тайну» я всю разобрала как следует и половину уже знаю наизусть. И она уже не кажется мне теперь такой трудной. 46. ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА В ФАБРИЧНОМ КЛУБЕ

В этот день с самого утра к Вере в класс стали заходить посторонние люди. И раньше всех забежала завклубом Маруся Зайцева. До организации при фабрике детской музыкальной школы Маруся была душой и главой всего клубного дела. Она приглашала лекторов, вела самодеятельность, организовывала спектакли (в особенности она любила оперетту), ставила танцы. Там, где мелькала её кудрявая голова, там, где слышался её смех — а смеялась она почти всё время, за исключением тех серьёзных моментов, когда вместе с завхозом, наморщив лоб, проверяла своё клубное хозяйство, — словом, там, где была Маруся, всегда было весело и шумно. Неприятности начались с того момента, как к директору фабрики Антону Иванычу Алексееву приехала директор районной музыкальной школы. Это она посоветовала Антону Иванычу организовать при клубе детскую музыкальную школу. И Антон Иваныч сразу согласился, даже не посоветовавшись с Марусей. Ему показались очень убедительными доводы немолодой серьёзной женщины, рассказавшей о том, как развивают и организуют детей музыкальные занятия, в особенности коллективные, как они занимают их досуг и самых шаловливых приучают к порядку. Музыку Антон Иваныч очень любил, в особенности оркестровую, и хорошее хоровое пение. Ему давно уже казалось, что у Маруси в клубе мало настоящей музыки, но заняться этим всё было некогда, не доходили руки. И он сразу же согласился на предложение гостьи из района и вызвал Марусю. — Маруся, сам зовёт! Маруся, к директору! Это было необычно, и Маруся, крикнув своим девчатам: «Вы тут без меня это па, девочки, повторяйте», — побежала к директору. — Садись, Маруся, — сказал Антон Иваныч, кивая девушке своей круглой, наголо остриженной головой. — Вот, познакомься: товарищ из района, заведующая детской музыкальной школой. Будем у нас при клубе организовывать школу для наших ребят. Вот, прошу перенять опыт. Всё это было сказано так внушительно, что Маруся, не успев даже сказать своего мнения, должна была начать «перенимать опыт». А мнение у неё было: она считала всё это ненужной затеей. «Мы не школа, а клуб, — думала она. — Мы фабрике помогаем. Учатся ребята в своей школе — и достаточно, а клуб тут при чём?» А когда Маруся узнала, что скуповатый директор, так ужимавший всегда смету на клубные постановки, распорядился купить для новой школы ещё два пианино и несколько детских баянов, виолончелей и скрипок, она окончательно обиделась. Маруся неохотно отдавала новой школе комнаты; она, честно говоря, даже радовалась, что в школу записалось немного детей. Когда приехала Вера, она, правда, Марусе очень понравилась, и Маруся даже подумывала о том, как бы переманить её от работы с ребятишками на свою сторону — на устройство очередного спектакля. От участия в спектакле Вера не отказалась и охотно помогала Марусе, однако за своё дело взялась очень крепко и тихо, но упорно добивалась своего. Когда она заставила Марусю освободить класс, занятый под вторую костюмерную, Маруся очень рассердилась и даже поплакала. «Уйду из клуба! — кричала она. — Тут от ребятни деваться некуда!» И отомстила: переманила к себе в танцевальный кружок двух девочек из скрипичного класса. И вот Маруся заглянула к Вере в класс. Лицо её показалось Вере необычным: не то смущённым, не то очень серьёзным. — Вера, — тихонько сказала она входя, — ты извини, я мешать не буду. Я только хочу тебе сказать: зайди после урока ко мне. И Маруся, оглядев светлый класс и маленького Павлика, столько раз путавшегося у неё под ногами в клубных коридорах и столько раз выводимого контролёрами с вечерних спектаклей, вышла. «Что такое? — подумала Вера. — Новая каверза?» — Павлик, Павлик, не так! Руку не так держишь! А дверь открылась снова. — Вера Львовна, там к вам пришли, — сказала сторожиха тётя Дуня. Вера вышла. Это пришли две работницы записывать своих детей. Оказывается, они были вчера в клубе. До чего ж хорошо ребятишки играли! А наших так выучить можно? — Отчего же! — сказала Вера. — Конечно, можно. И пошло и пошло. Ребята постарше приходили сами. Маленьких приводили матери и отцы. Вера разговаривала с ними, потом посылала к Марусе и, довольная, возвращалась в класс. Только к вечеру она смогла забежать к Марусе. Маруся сидела за столом и задумчиво рассматривала пачку заявлений. — Знаешь, Вера, — сказала она, не поднимая глаз, — я не потому, что столько заявлений, я ведь к тебе ещё утром заходила… Ну, в общем, я неправа была… Вчера, знаешь, так хорошо было на вечере, и старики были довольны — даже мой! — Она улыбнулась и посмотрела Вере в глаза. — Мой отец, — пояснила она. — А, бывало, его и не затащишь в клуб. Девушки засмеялись обе и, усевшись рядом за стол, стали разбирать заявления рабочих о приёме их детей в детскую музыкальную школу при клубе фабрики имени Калинина. 47. ШКОЛЬНАЯ ТЕТРАДКА

Алексей Степаныч не каждый урок открывал школьный дневник Марины. Обычно он записывал в нём основные задания, программу на четверть. Отметки за каждый урок он записывал только малышам, потому что они очень интересовались записями в дневнике. — Алексей Степаныч, напишите что-нибудь! — требовала обычно Оля, топая крепкими ножками по классу вслед за Алексеем Степанычем. И Алексей Степаныч покорно брал у неё из рук тетрадку в голубой обложке — дневник музыкальных занятий — и ставил ей круглое «3». Оля удовлетворённо рассматривала тройку и спокойно уходила домой. С большими учениками разговор был другой — устный. Разве напишешь в дневнике все те и горячие, и язвительные, и успокаивающие, и требовательные слова, которые говорил им Алексей Степаныч! Но сегодня в конце урока учитель неожиданно сказал: — Марина, дай-ка дневник, я запишу тебе особое задание. Только давай договоримся: прочитаешь дома. Хорошо? — Хорошо, — согласилась заинтересованная Марина. Опять Алексей Степаныч что-то придумал! Алексей Степаныч встряхнул свою вечную ручку, искоса взглянул на учеников, бывших в классе, и что-то написал в дневнике. Он помахал тетрадкой в воздухе, чтобы просохли чернила, захлопнул её и молча вручил Марине. Интересно! Марина вложила дневник в нотную папку, попрощалась с Алексеем Степанычем и вышла в коридор. На минутку мелькнула мысль: «А может, посмотреть?» Но Марина тут же отогнала её от себя — ведь Алексей Степаныч велел прочитать дома! Марина побежала в зал, где ученики пятого класса ждали урока сольфеджио, заговорилась с девочками и забыла о дневнике. А после сольфеджио ей нужно было опять пойти в дом № 5 по Садовому переулку. Нужно было взять у Лёни этюды, которые он уже сыграл. Трудные какие-то. Марина быстро шла по знакомому ей уже переулку. Вот и дом № 5 — тут живёт Лёня. Ещё тут живёт тот мальчик — кажется, Коля Гриненко, — которого Алексей Степаныч приглашал тогда на концерт. Интересно, понравилось ли этому Коле, как она играла? А, собственно, почему это ей должно быть интересно? Марина открыла калитку и с беспокойством заглянула во двор: нет, никаких мальчишек не видно, можно идти спокойно. Лёня в этот раз был дома. Он отдал Марине этюды, но не сказал при этом ни слова и явно не мог дождаться, когда она уйдёт. Поэтому Марина торопливо сунула ноты в папку и, уже выйдя во двор, переложила тетрадки и завязала папку. Во дворе опять никого не было. Марина почему-то почувствовала лёгкое разочарование. Она приготовилась уже было отвечать на насмешки по поводу своего «пиликанья», но никто не дразнил её, и она пошла домой, размахивая папкой и поглядывая в окна. Ей показалось, что в одном из них, во втором этаже маленького деревянного дома, мелькнуло Колино лицо. Она ускорила шаги и выбежала за калитку. А Коля действительно видел Марину. Ему нужно было зайти к Лёне, но он не хотел выходить, пока она не уйдёт. А она почему-то долго возилась с папкой и скрипкой у Лёниного крыльца. Ну, наконец-то ушла! Коля сбежал по лестнице, посмотрел вслед серому пальто, мелькнувшему в конце переулка, и пошёл к Лёниному крыльцу. Возле крыльца на земле что-то лежало — что-то голубое. Он нагнулся и поднял тетрадь в голубой обложке. На обложке было написано: Дневник музыкальных занятий ученицы 5-го класса Марины Петровой. 48. ШКОЛЬНАЯ ТЕТРАДКА У КОЛИ

Первым побуждением Коли было броситься вслед за Мариной. Но он сейчас же раздумал. Вот ещё, бегать за девчонками! Да её и не догонишь сейчас. Может, отдать Лёне? Коля уже взялся было за ручку двери и снова остановился. Ему почему-то не захотелось идти с этой тетрадкой к Лёне. Обычно он подсмеивался над Лёней, над его музыкальными занятиями, над тем, что девочки приходят опекать его. А сейчас он сам явится с девчонской тетрадкой! Нет, лучше не стоит. Потом, Лёня — кто его знает! — может и не передать тетрадку, просто бросить её. Коля часто отрывал друга от школьных занятий, в особенности от музыкальных, для своих — более важных, мальчишеских дел. Но он же испытывал какую-то неловкость, когда Лёня, убегая вслед за ним, небрежно швырял куда попало тетради и книги. В семье у Гриненко к вещам относились очень бережно — этому научил отец. У отца были такие умелые руки! Он всякую вещь, и ту, что делал сам, и ту, что делали другие, брал в руки бережно и умело. Коля раскрыл тетрадку — написано мало. Писала не Марина — это взрослый почерк. Значит, писал её учитель, тот самый, который прислал ему приглашение и говорил с ним на концерте. Фронтовик. Коля присел на ступеньки и быстро перелистал дневник. Его заинтересовала последняя запись. Наверху стояло сегодняшнее число и надпись: «Особое задание. Марина, прочти дома!» Вот как! Значит, возможно, эта девочка ещё и не читала сегодняшней записи? А запись эта сделана Лёниным учителем. Как же так? Ведь он зря не напишет. «Марина, читай одна! — прочёл Коля. — Марина, я не мог тебе этого сказать в классе, потому что были другие ученики. Приходи завтра в школу — будем заниматься нашей тайной. Это очень важно — я готовлю её к прослушиванию. Занимайся побольше!» И подпись: «А. Соловьёв». Коля захлопнул голубую тетрадку. Теперь он больше не колебался. Это было задание Лёниного учителя, которого Коля уважал. Тетрадку надо было отнести Марине. На обороте голубой обложки был написан её адрес — это недалеко. Коля аккуратно свернул тетрадку трубочкой и сунул её в карман. Он зашёл к Лёне и, придерживая карман рукой, сказал, что ему нужно сбегать по одному делу. Это тут недалеко, он скоро вернётся. 49. У ПЕТРОВЫХ

Трудно мальчику — такому, как Коля Гриненко, — идти разговаривать с девочкой. А в общем, разговаривать не придётся. Отдать тетрадку — и всё. Но дверь открыла Коле не Марина, а Елена Ивановна. — Тетрадку? Маринин школьный дневник? — спросила она. — Вот растеряха! Большое тебе спасибо, она уже полчаса его ищет. Да ты постой, не уходи, зайди на минутку. — Да нет, зачем? — хмуро отозвался Коля. — До свиданья! — И он взялся за ручку двери. Но в этот момент в переднюю вихрем ворвалась Марина. — Принёс? Мою тетрадку? Ой, спасибо, Коля, спасибо! У Марины было красное лицо и как будто заплаканные глаза. Вот, значит, вовремя принёс. Она схватила тетрадку и убежала с ней, но сейчас же вернулась, смущённая: — Да ты входи! Елена Ивановна засмеялась: — А я уж думала, что ты гостя в передней оставишь. Пойдём, Коля. Но Коля снова взялся за ручку двери: — Спасибо. Мне надо идти. — Успеешь! — сказала Марина. — Мама, я пойду чайник поставлю. Коля нехотя пошёл за Еленой Ивановной. Ему и идти не хотелось и уходить было как-то неудобно. Елена Ивановна была так приветлива, а Марина так обрадовалась тетрадке! В комнате у Петровых Коле понравилось. Было не слишком нарядно, но чисто, хорошо, Коля посмотрел на блестящий радиоприёмник, на групповой портрет военных над письменным столом. Серый кот спрыгнул с дивана и потёрся о его ноги. — А, Васька тебя признал! — засмеялась Марина. Она перебирала ноты, глаза у неё блестели. Верно, уже прочитала «особое задание». Рядом с диваном — книжная полка. Коля подошёл к ней. Ого, сколько книг! И есть технические. А вот эта — о футболе. Откуда здесь? Наверно, отцовская. — Возьми посмотри, — сказала Елена Ивановна. — Мы с Мариной не очень этим увлекаемся. — Ну, мама, не говори, пожалуйста, за меня! — отозвалась Марина. — Я очень даже увлекаюсь. Коля, ты за кого болеешь? — А ты за кого? — вместо ответа спросил Коля. — Я? За «Динамо». У нас все за «Динамо». Случайное, конечно, совпадение, но и Коля болел за ту же команду. Через минуту ребята сидели рядом на диване и рассматривали книгу о футболе. Марина кое в чём действительно разбиралась, а кое-что, конечно, путала. Коля снисходительно поправлял её. Потом пили чай. Неожиданно за чаем Елена Ивановна заговорила о муже. Коля сидел напротив его фотографии, и Елена Ивановна сказала: — Это Маринин отец. Незадолго до гибели с товарищами снимался. Марина с удивлением посмотрела на мать. Мама так редко говорит об отце, а тут — незнакомому мальчику! Коля взглянул на Елену Ивановну, хотел что-то сказать, но опустил голову и промолчал. — Пей чай, — сказала Елена Ивановна. — Марина, положи Коле ещё булочку! — Спасибо, я сыт, — сказал Коля, отодвигая чашку. — Ну, пойдите ещё посмотрите книги. — Мама, мне уже заниматься надо, — вдруг сказала Марина. — Мне знаешь Алексей Степаныч что написал! — И она значительно посмотрела на мать. — Я пойду, — сказал Коля. Марина взялась за скрипку, а Елена Ивановна с Колей вышли в переднюю. Снимая с вешалки пальто, Коля нечаянно опрокинул стоявший под вешалкой ящик. Оттуда со стуком выпали игрушки: заводной мотоцикл и большая ярко-красная пожарная машина. — Маринины, — сказала, улыбаясь, Елена Ивановна. — Она, когда маленькая была, мальчишечьими игрушками играла, а выросла — стала в куклы играть. Только ты ей об этом не говори, — и Елена Ивановна заговорщически посмотрела на дверь, из-за которой слышались звуки Марининой скрипки. — А у тебя братья, сестры есть? — Есть. Маленькие ещё, — сказал Коля. — Только осенью в школу пойдут. То ли характер у Елены Ивановны был такой открытый, то ли Коля уж слишком долго ни с кем не говорил об этом, но они ещё долго разговаривали, и Коля рассказал и об отце, и о малышах, и о своих занятиях в химическом кружке, и о планах на будущее. Елена Ивановна в химии, оказывается, разбиралась и обещала кое в чём помочь при проведении опыта, который готовил Коля. — Это очень интересная специальность, — сказала она. Марина выглянула из двери, удивлённо посмотрела на них и убежала. — Ну, я пойду, — сказал Коля. В который уже раз он это сегодня говорил! Елена Ивановна больше не стала его удерживать и быстро завернула в газету пожарную машину и мотоцикл. — Возьми для малышей, — сказала она. — Там надо кое-что починить, так ведь ты сумеешь. Она пожала Коле руку, и он ушёл, неожиданно для самого себя пообещав прийти ещё раз — как-нибудь на днях. Правда, ему надо было посоветоваться с Еленой Ивановной насчёт последнего опыта, но ведь можно было посоветоваться и с руководителем химического кружка… С Мариной он так и не попрощался. 50. ЗИМА

Марина проснулась от необычного ощущения — что-то переменилось. Вся комната была залита ясным белым светом. Марина вскочила и подбежала к окну. Снег! За окном — снежные крыши, снежные деревья, люди идут, обсыпанные снегом, и отчётливо-отчётливо слышно — каркнула ворона, прозвучал паровозный гудок. Ещё раз, и ещё — теперь уже совсем далеко… Когда слушаешь эти гудки, делается отчего-то немного грустно и в то же время хорошо. Хочется ехать куда-то далеко-далеко, выходить на новых станциях, видеть далёкие города и незнакомых людей. Сыплется, сыплется снег… Вот и зима пришла — мягкая, снежная. В комнате тихо и тепло. Мамина кровать постелена — она уже ушла. А Марине сегодня не надо идти с утра в школу. Сегодня с утра репетиция объединённого общешкольного хора, а Марина в хоре не поёт, она играет в оркестре. Их репетиция — вечером. Марина задумывается, положив на руку голову и глядя в окно. Как хорошо, когда идёт снег!.. И эта, всегда такая неожиданная и новая, ясно-белая зима вызывает у неё такое чувство, которое необходимо выразить, необходимо сейчас же кому-то передать… Марина накидывает халатик и достаёт с полки дневник. Потом кладёт его на место и берёт скрипку. Играет две-три фразы из концерта. Нет, не то — сейчас хочется сыграть что-то другое. Вот такое мягкое, снежное, спокойное. Вот идёт снег, тихо, вот скрипнули санки; ребята побежали на лыжах, так что ветер засвистел в ушах… Марина играет и вдруг останавливается в недоумении. Что же это она играла? Кажется, своё что-то. Может быть, записать? Нет, не стоит, пожалуй. Или попробовать? Марина достаёт нотную тетрадку по сольфеджио, отыскивает чистую страницу и начинает писать. Ей и раньше случалось играть что-то своё, но она никогда не записывала. А это, оказывается, нелегко. Марина снова и снова берётся за скрипку, ловит ускользающую музыкальную фразу и поспешно записывает. Постой, что-то напоминает её мелодия, что-то знакомое… Ах да, напоминает ту русскую песню «Не белы то снеги», которую они готовят с оркестром. Но это всё-таки не то. Та песня — вся протяжная и немного грустная, а у неё она становится к концу такой радостной! Ну вот, записала. Наверно, куча ошибок. Но ведь это её первая записанная песня. Понравится ли она другим, неизвестно, но самой Марине она сейчас очень нравится — так нравится, что даже жалко с ней расставаться. Марина прячет нотный листок в дневник. Пусть лежит тут, никому не известный. Показать маме? Может быть. Нет, тоже не надо. В этом листке есть что-то такое личное, своё, что Марина не умеет, да и не пытается понять. И вдруг она вспоминает, что ей сегодня днём надо идти к первоклассникам. Чем бы это ей с ними заняться? Её рука снова машинально тянется к тщательно спрятанному листку, разглаживает его и вынимает из дневника. Малыши — это совсем другое дело, им можно будет сыграть эту песню, даже спеть её вместе с ними. Им даже можно сказать, что это она, Марина, сочинила её. И можно даже всем вместе придумать слова к этой песне. Например: Зимушка-зима,
Снежная зима,
Приходи скорей,
Приводи гостей!

51. НА ОДНОМ ИЗ ДЕКАБРЬСКИХ УРОКОВ

Алексей Степаныч взял у Марины из рук скрипку и дал ей Мишину, большую. — Ну-ка, — сказал он, — попробуй. Марина стала играть на Мишиной скрипке. Сначала пальцы не попадали на свои места, но очень скоро приноровились. А как хорошо было играть на большой скрипке! Гораздо удобнее, чем на трёхчетвертной. — Вот что, — сказал Алексей Степаныч, — тебе срочно нужна большая скрипка, на твоей тебе уже нельзя играть. — Алексей Степаныч, — жалобно сказала Марина, — где же я срочно возьму новую скрипку? — А я не виноват, что ты так растёшь! — засмеялся Алексей Степаныч. — Смотри, меня уже переросла. Марина подумала, что это он, конечно, сильно преувеличил: она ещё его не переросла и даже не доросла до него. Но действительно она очень выросла за последнее время — все платья стали короткими. Марина положила Мишину скрипку, взяла свою и начала играть. И вдруг сама почувствовала, что скрипка ей мала. Марина испугалась: ведь скоро на сборе дружины будет большой концерт. Как же она будет играть? — Ладно, не горюй, — сказал Алексей Степаныч. — Скрипку я тебе достану, к следующему уроку принесу. Можно бы взять школьную, но у меня есть на примете один очень интересный инструмент. А свою давай мне. Я её отвезу в Верину школу. Елизавета Фёдоровна просила меня там побывать. «Счастливый Алексей Степаныч! — подумала Марина. — Я бы сама туда съездила». Марина отдала свою скрипку Алексею Степанычу. «Хорошо бы, она досталась Тамаре!» — подумала она. Вернувшись домой без скрипки, Марина загрустила. Она так привыкла к ней, её скрипка была такая хорошая. И ещё неизвестно, какой будет новая… Марина даже поплакала немножко, дожидаясь маму. Потом записала эту сегодняшнюю неприятность в дневнике и, чтобы утешить себя, написала: «А теперь напишу про хорошее — про малышей. Они меня теперь знают и прибегают ко мне со всякими делами. Кому нужно отточить карандаш, кто не понимает задачки, а кому настроить скрипку. (А какие у них скрипки маленькие! Прямо смешно, что и у меня была когда-то такая же.) Мы к той песне придумали слова: _{Зайцу шубку побели, В поле скатерть расстели!}
А Саша потом пришёл и говорит: — Давайте лучше по-другому: _{Скатерть белу расстели, Зайцу шубку побели!}
А что — хорошо! Скатерь бела — это как в народной загадке про снег. Мы нашу песню потихоньку поём, а взрослым не показываем». 52. ИСТОРИЯ СТАРОЙ СКРИПКИ

Этой скрипке было, вероятно, больше ста лет — лак на ней потускнел, отклеились деки. Где была эта скрипка, в чьих руках? Кто знает… Алексей Степаныч рассматривал старую скрипку и как будто читал по ней её историю. — Смотри, Марина, — говорил он, — видишь, как стёрто дерево вот здесь, на краю деки, а ведь ему бы не надо здесь стираться. Почему это случилось? А вот почему. Скрипка эта, видно, не один год была в руках у человека, который очень низко держал её при игре. Видишь, вот так? Такая манера игры была свойственна в прежнее время народным скрипачам. Если посмотреть старинные картины, гравюры, изображающие народных скрипачей, — на всех ты увидишь эту манеру игры. Так играли и у нас — особенно на Украине и в Белоруссии — и в других странах, но преимущественно в Румынии. Эта манера игры одно время даже называлась румынской. Можно, следовательно, предположить, что эта скрипка довольно долгое время находилась в Румынии… А теперь смотри, Марина, — видишь эту надпись внутри скрипки? Смотри сюда, сквозь эфы. Марина, прищурившись, прочла внутри старой скрипки надпись и с удивлением посмотрела на Алексея Степаныча. — По-русски! — сказала она. — Написано: «Иван Батов». — Да, эту скрипку делал старый русский мастер Иван Батов, который жил в начале прошлого века, — сказал Алексей Степаныч. — А как эта скрипка попала в Румынию? — спросила Марина. — А ты как думаешь? — Наверно, её забрал где-нибудь в украинском городе фашистский солдат, — сказала Марина. — Во время войны. — Может быть, — сказал Алексей Степаныч. — А вернее, что её увезли раньше. Мы можем лишь догадываться, какой путь прошла эта скрипка от русского мастера из народа к румынскому народному скрипачу. Мы этого не знаем. Возможно, что играл на ней талантливый скрипач — ведь румыны очень музыкальный народ, — и скрипка переживала счастливые дни. Но она знавала и трудные времена — видишь, как расклеились её деки, как погнулся смычок! Может быть, тащил её, как пленницу, в своём вещевом мешке солдат фашистской армии… И Алексей Степаныч задумался, разглядывая старую скрипку. Вероятно, он вспомнил что-то относящееся к тому времени, когда сам был на фронте. — Алексей Степаныч, — робко спросила Марина, — а можно на ней играть? — Можно. Алексей Степаныч положил старую скрипку на плечо и провёл смычком по струнам. Старая скрипка ответила ему тихим, каким-то жалобным, чуть дребезжащим звуком. — Жалуется, — прошептала Марина. — Да, нелегко ей пришлось, — сказал Алексей Степаныч. — Ну ничего, мы её починим. Я уверен, что она должна зазвучать. Ведь делал эту скрипку, Марина, замечательный русский мастер, крепостной. Сколько души он вложил в свою работу, сколько провёл над ней бессонных ночей и долгих дней! Алексей Степаныч тихонько наигрывает на старой, дребезжащей скрипке, и Марине кажется, что она видит маленькую тёмную избёнку, тусклое окошко… Сидит мастер за работой, кинет взгляд в окно — а за окном снежная равнина, далёкий тёмный лес… Родные, дорогие ему места, только не волен он идти куда глядят глаза, а вот скрипка его — та будет свободной. Она запоёт, и никто не сможет заглушить её голос, никто не заставит замолчать её песню… — А сколько прекрасных русских песен было сыграно, наверно, на этой скрипке, Марина! — говорит Алексей Степаныч. И он снова кладёт на плечо старую скрипку и играет грустную и широкую, как поле, песню «Не одна во поле дороженька…» Чуть дребезжащим, тихим голосом поёт скрипка. — Ну, отдыхай, — говорит Алексей Степаныч и кладёт старую скрипку в футляр. — Сейчас, Марина, мы отнесём её Ивану Герасимовичу. 53. ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ

Старый школьный мастер Иван Герасимович сидел за рабочим столом в своей маленькой мастерской. Марина вошла вслед за Алексеем Степанычем и с любопытством огляделась. Огромный контрабас стойко высился в углу, как сторож маленькой мастерской, и с высоты своего величия обозревал всё своё хозяйство: золочёную красавицу арфу, громоздкие литавры, шеренгу виолончелей — мал мала меньше, и целую армию скрипок: скрипок крошечных, скрипок маленьких, чуть побольше и, наконец, скрипок уже не детских, больших — таких, как будущая Маринина. — А, принесли! — сказал Иван Герасимович. — Давайте её сюда. Он бережно взял из рук Алексея Степаныча старую скрипку и стал её рассматривать. — Он самый, — сказал Иван Герасимович, — старик Батов. Как же не узнать его! И без подписи узнал бы. Видите, как сделана кромка? Батовская манера… А форма какая благородная! — А можно её починить? — спросила Марина. — Почему же нельзя? Эта скрипка живучая, Иван Батов безделушек не делал. Приходи, девочка, за ней через три дня. В эти дни у Марины совсем не было скрипки. Старую Алексей Степаныч уже увёз в Верину школу. Сначала Марина делала вид, что очень рада неожиданному отдыху. Но на третий день она стала слоняться по комнате и громко вздыхать. Елена Ивановна сидела за столом, рассматривала какие-то чертежи и выкройки. Марина подошла к ней, заглянула в чертёж. Ещё зима, а мама уже занимается летней обувью — похоже, что детскими сандалиями. И тоже, наверно, будут всех цветов. Может быть, даже красные с белым горошком. Марина загляделась на чертёж, оперлась о мамино плечо. — Что тебе, Мариша? — ласково спросила мать, не поднимая

Date: 2015-12-12; view: 441; Нарушение авторских прав