Annotation 10 page. Скрипнула калитка, пропел колодезный журавль, и, опускаясь в колодец, звякнуло ведро

КОНЕЦ

ШКОЛЬНЫЙ ГОД МАРИНЫ ПЕТРОВОЙ

рис. Н. Калиты

1. ОСЕНЬ

Скрипнула калитка, пропел колодезный журавль, и, опускаясь в колодец, звякнуло ведро. Марина перехватила мокрую верёвку и подтянула ведро. Оно было тяжёлое, запотевшее, наполненное до краёв студёной тёмной водой. Марина понесла его, и следом за ней по дорожке потянулись мокрые следы. Под ногами шуршали листья. Осень, осень… На террасе Елена Ивановна укладывала вещи. Она подняла от чемодана голову и отвела от раскрасневшегося лица пушистую прядь волос. — Ну-ка, Мариша, иди сюда, помоги закрыть чемодан! Марина поставила на пороге ведро и подбежала к матери: — Мама, пусти, пусти, дай я! — Какая быстрая! — сказала Елена Ивановна. — Давай вместе. Они вдвоём нажали на крышку — Елена Ивановна руками, а Марина и руками и коленками. — Есть! — закричала Марина. — Мама, я побегу! Полью цветы… — Постой, постой, а ты всё уложила? Всё — это были книги, ноты, тетрадки, почти не тронутые за лето; коллекции жуков и бабочек и несколько летних рисунков: сенокос, купание на реке Серебрянке, лагерный костёр и ещё что-то… Марина быстро уложила всё это в свой маленький чемодан. Что ещё? Да, коробка с лентами. Голубые совсем выцвели за лето, а вот красные никогда не выцветают. Её стол в маленькой комнате у окна опустел. Только скрипка ещё лежала на длинной полке над столом, которую Женя прибил этой весной. Марина подошла к ней и провела рукой по тёмному гладкому футляру. Окно было открыто, она выглянула в него. Тонкая осинка под окном стояла прямо и тихо; только её круглые листья чуть слышно, но очень быстро и отчётливо шептали что-то. Марина не раз слушала этот быстрый и отчётливый шёпот. Ей казалось, что осинка о чём-то рассказывает и если хорошенько вслушаться, то можно всё понять. Да и в самом деле, осинке было что порассказать — за лето она наслушалась многого. Лето было в этом году горячее и шумное. По утрам разноголосо пели птицы, день начинался обычно солнечный, ясный, И вдруг среди дня налетал ветер, шумел, распоряжался в густой листве. Звонкий, дробный дождь стучал по крышам. И снова сияло солнце. А в саду с утра до вечера раздавались голоса Марины и её друзей. По утрам Марина приманивала свистом птиц и цокала белке, поселившейся в это лето на старой сосне. И целый день, не смолкая, распевала. Несколько раз в день над садом и полем, которое начиналось за калиткой, отчётливо и смело звучал громкий голос горна. Тогда Марина бросала всё и бежала к своим приятелям, в пионерский лагерь у леса. Дел было очень много! И гладкий тёмный футляр открывался не часто. Но, когда это случалось, Марина играла долго и с увлечением. Поющий голос скрипки был тогда в саду самым главным. И осинка и большая сосна прислушивались. Были и знакомые звуки в Марининой игре, похожие на её песни и свист и даже на пение птиц, а были и совсем другие, назнакомые. Марина сняла скрипку с полки, но, подумав, положила обратно. Зачем её нести в ворох вещей! Пусть лучше полежит здесь, у открытого окна. А когда придёт машина, скрипку надо будет осторожно положить в кабинку рядом с мамой. Марина вышла в сад и перелила воду из ведра в большую лейку. Нужно полить цветы — пусть они на прощание напьются досыта, и обежать всё кругом, послушать в последний раз те особенные вечерние звуки, каких уже не будет в городе: скрипят калитки, идут коровы, возвращаясь домой, и низко и важно замычала соседская Милка; волейбольный мяч гулко стукнул о чью-то ладонь, весёлые крики на площадке; и снова скрип калитки и поле… Тишина, тишина, уже осенняя. Можно слушать её долго-долго. Марина постояла у калитки, потом отнесла домой пустое ведро и повесила его в кухне на гвоздь. Пусть висит до будущей весны. А теперь надо зайти к Люшиным, попрощаться. Мама говорила, что от них приходил кто-то. 2. ЖЕНЯ

Марина обежала вокруг участка. Вот калитка Люшиных. Софья Дмитриевна на террасе моет чашки. Она улыбнулась Марине и что-то сказала, но не ей. — А, Маришка! — весело ответил чей-то знакомый голос. — Женя? — закричала Марина и, уцепившись за подоконник, заглянула в комнату. — Он самый, — ответил баском юноша. — Уже приехал? Из экспедиции? Покажешь, что привёз? — Показывать не буду, а в окошко залезай. — И Женя протянул Марине руку. — Прыгай — раз! — Два! — ответила Марина, спрыгнув с подоконника в комнату. Софья Дмитриевна и Елена Ивановна — дачные соседи. И большой Женя и маленькая Марина дружили с детства. Маленькая Марина, как собачонка, ходила за Женей, а он отмахивался от неё, но, если вблизи не было товарищей, усаживал рядом с собой на крыльце и рассказывал смешные сказки или мастерил человечков из шишек и желудей. Когда Марине было четыре с половиной года, а Жене пятнадцать, началась война, и они не виделись несколько лет. Марина жила далеко, в Северном Казахстане, а Женя учился в военном училище, потом был на фронте. Но встретились они снова друзьями. В прошлом году Женя даже приходил иногда к Марине в школу, хотя он учился в вечернем институте, работал и был очень занят. Иногда, если он возвращался из института поздно и ему не хотелось ехать за город, Женя оставался у Петровых. И Марина привыкла к нему, как к брату. — Женя, — говорит Марина, вертясь вокруг высокого юноши, — покажи, пожалуйста, скорей свои камешки. Такая обида — сейчас машина придёт! — «Такая обида»! — смеясь, передразнивает Жени. — В Москве увидишь. Я к вам скоро в гости приеду… А ну, силы набралась за лето? — И он хватает Марину за руку. — Ай, — кричит Марина, — Софья Дмитриевна, Женька опять силу показывает! — Ну-ну, — примиряюще говорит Женя, — не ябедничай! Ты лучше скажи — едешь? — Еду! — со вздохом отвечает Марина. — Не хочется? — Не хочется, — смеясь, соглашается Марина. — И завтра в школу? — Завтра. — Ого, завтра! — чему-то радуется Женя. Марина удивлённо на него смотрит и замечает, что Женя чем-то смущён. Он начинает вдруг шумно радоваться тому, как выросла Марина. — А ну, иди сюда, стань возле двери! Мама, она ещё на два сантиметра выросла! — Да, совсем большая, — говорит с террасы Софья Дмитриевна. — Идите чай пить, дети, — на прощание. Марина сейчас же идёт на зов, но Женя удерживает её за руку. — Слушай, Маришка, — говорит он, — ты, наверно, увидишь завтра Веру… — Веру? — удивляется Марина. — Да ведь она уже больше не вожатая. Она кончила училище и уехала преподавать. Женино лицо выражает такое разочарование, что Марине делается его жалко. — Да, она хорошая, Вера, — говорит Марина вздыхая, — нам тоже жалко, что она уехала. У нас будет новая вожатая — говорят, её подруга. — Подруга? — говорит Женя. — Вот как? Это очень хорошо! А твоя подружка как поживает? Эта худенькая — Галя? — Галя в Артеке. Теперь, наверно, толстая стала. — Ну что, обогнала её за лето? — И не думала! Зачем это мне её обгонять? — А соревнование? — серьёзно говорит Женя, но глаза у него смеются. — Пошли, Маришка, чай пить! Но чаю им не удаётся выпить. — Марина, тебя мама зовёт! — окликнула с террасы Софья Дмитриевна. — Машина пришла. Марина вихрем помчалась на террасу. — До свиданья, Софья Дмитриевна! Приезжайте к нам! — До свиданья, Маришенька, — ответила Софья Дмитриевна, обнимая девочку. — Учись хорошенько. Приедем на твой концерт. — Не надо на концерт, — закричала Марина, сбегая со ступенек, — так приезжайте! — Так! — подтвердил басом Женя. — Так приедем! — закричал он вслед убегавшей девочке. — Привет вашей новой вожатой! 3. ШКОЛА

И всё-таки как было приятно, перейдя знакомую маленькую площадь, залитую неярким осенним солнцем, увидеть знакомую школьную дверь. Её выкрасили к началу учебного года блестящей жёлтой краской. Вот забавно! Здесь, в этом маленьком белом доме, — музыкальные занятия. А общеобразовательные классы совсем близко — в большом новом здании; туда она пойдёт к двенадцати часам. Марина взбежала по низкой лесенке и с бьющимся сердцем открыла дверь. В прихожей всё так же. Вот она, знакомая скамейка направо. Вот она, крутая лесенка вниз — в «наши катакомбы», где так хорошо прятаться. А малышей в прихожей сколько! Наверно, все новенькие. Малыши шумят; те, что постарше, волнуются, жмутся к мамам. Все нарядные, чистенькие. Марина прошла, осторожно пробираясь между малышами, в приемную, поздоровалась с нянечкой Анной Петровной. — Алексей Степаныч пришёл? — Здесь, здесь, — сказала Анна Петровна, — уже все ваши собрались. Выросла-то как — прямо не узнать! У дверей своего скрипичного класса Марина постояла минутку затаив дыхание. Сбор учеников назначен был на девять часов, она пришла вовремя, а все уже здесь! Вот — не надо было спать так долго. За дверью настраивали скрипку. Знакомый голос — чей? Витин, кажется, — говорил: — Совсем колки не крутятся, Алексей Степаныч! Марина глубоко вздохнула, переложила футляр в левую руку и осторожно приоткрыла дверь. — А, Марина! Входи, входи! — сказал Алексей Степаныч. Ох, сколько в классе народу! Все здесь: и самый старший ученик Алексея Степаныча — семиклассник Миша Алексеев, и весёлая, озорная Шура, и Витя, и маленький вихрастый Боря. А вот ещё какой-то незнакомый маленький мальчик и какая-то совсем маленькая девчушка — наверно, ещё и скрипки в руках не держала никогда. А вот и Галя — самая лучшая школьная подруга Марины — смотрит на неё и улыбается. Выросла как будто, загорела. А волосы у неё выгорели — совсем белые стали! — Ну, как дела, Марина? — спросил Алексей Степаныч, подкручивая колки Витиной скрипки. — Пьесы готовы? — Что вы, Алексей Степаныч! — сказала Марина, переглядываясь с Галей. — А я-то думал — пятнадцатого сыграешь, на самом первом концерте. И, как всегда, было непонятно, шутит он или говорит серьёзно. — Ну, Витя, покажи нам, как играют на первом уроке. Ну-ка, ну-ка, гамму соль мажор — и без единой фальшивой ноты. Витя начал играть и сейчас же сбился. — А лень твоя как? За лето выросла? — вдруг спросил Алексей Степаныч. Витя промолчал. — Что же ты молчишь? Ты-то вырос, а лень твоя как? Ученики засмеялись. Марина переглянулась с Галей. Ей очень хотелось поговорить с подругой. Не подождать ли им своей очереди в коридоре? Там есть такая хорошая скамейка у окна. — Алексей Степаныч, можно нам с Галей подождать в коридоре? — спросила она. Алексей Степаныч кивнул головой: — Идите. С Галей я уже побеседовал, а тебя позовёт Витя. Девочки тихонько вышли из класса и сели на скамейке у окна. — Ой, Галка, как я рада! — сказала Марина. — Хорошо было в Артеке? — Очень хорошо! — Счастливая! — сказала Марина. — Ты мне потом всё расскажешь. А у нас тоже хорошо было. Знаешь, я в колхоз ходила работать с ребятами из пионерского лагеря! Мы сено помогали убирать. И за грибами ходила. — Занималась? — Немножко. — Марина посмотрела на Галю и смущённо сказала: — Знаешь, я совсем мало играла. Разленилась. Алексей Степаныч, наверно, будет ругать. — Нет, а я — два часа каждое утро. — И в Артеке? — Ну конечно. Я там на большом костре играла. — И не испугалась? Вот молодец! — И Марина начала, смеясь, тормошить подругу. Галя тоже засмеялась и тихонько отстранила Марину. — Ты не бойся, — сказала она. — Алексей Степаныч сегодня занимается не строго, так только — проверяет. Марина, он мне какой концерт сегодня дал! Знаешь, какой трудный и какой красивый! Боюсь — не сыграю. — Обязательно сыграешь! А ты не слыхала, кто у нас будет вместо Веры? — Говорят, её подруга, Оксана. — Да-да, мне Мая писала, что подруга. Только не написала кто. Она в каком классе учится — в девятом? — В девятом. Пианистка. — Жалко, что пианистка! — вздохнула Марина. — Лучше бы скрипачка, как Вера. Хотя ничего. Если она хорошая — это неважно. А кто у нас классная руководительница? — Говорят, Александра Георгиевна. И русский язык — она. По другим предметам — тоже новые учителя. — Ясно, ведь пятый класс. А интересно как! Пойдём, Галя, посмотрим всё! — Я уже всё видела. Знаешь — в зале цветов сколько, и ещё одну нотную доску поставили, а для комиссии — стол, длиннющий!.. Девочки заглянули в зал — он показался им ещё светлее и наряднее, чем раньше. Глинка и Бах взглянули на них с портретов: Глинка — приветливо, а Бах… Марине показалось, что он что-то знает о том своём концерте, который доставил ей в прошлом году столько мучений. Марина потянула Галю за руку. Они обежали все коридорчики и закоулки, такие знакомые им с прошлых лет. В конце тёмного коридорчика, рядом с их классом, — комната мастера. Девочки тихонько заглянули туда. Старый мастер Иван Герасимович не заметил их — он внимательно разглядывал чей-то пострадавший, почти безволосый смычок. В углу торжественно высился контрабас. Рядом с ним — виолончели, мал мала меньше: для старших, для средних и для самых маленьких. И кругом — на стенах, на столе, на коленях у Ивана Герасимовича — скрипки, тоже разного размера. Девочки сбегали и на второй этаж. Из-за дверей классов слышались звуки роялей, скрипок, голоса учителей. Вот они и снова в школе. — Ну, пойдём — Витя уже, наверно, кончил, — сказала Галя. Девочки сбежали по крутой лесенке вниз, к своему классу, и прислушались: звуков скрипки не было слышно, значит, можно входить. Они осторожно приоткрыли дверь и на цыпочках пробрались к роялю. За большим роялем было любимое место всех учеников. Там они слушали игру товарищей и тихонько делились впечатлениями. Но Марина не успела устроиться там поудобней — Алексей Степаныч оглянулся на неё: — Ну, Марина, бери скрипку! 4. НАЧАЛО ГОДА

Марина открывает футляр. Футляр у неё старый, заслуженный, как говорит Алексей Степаныч. Немало, наверно, учеников открывало его с волнением перед уроком или концертом и закрывало с огорчением или радостью. Уголки потёрлись, обивка отклеилась. Марина уже не раз чинила футляр, но у неё никогда не хватало терпения аккуратно закончить эту работу. Она вынула из футляра скрипку и подошла к пюпитру. Знакомый холодок волнения пробежал по спине. Стало и весело и немного страшно. Вот так бывает, когда отвечаешь у доски и весь класс смотрит на тебя и слушает. Но, когда берёшь в руки скрипку, это чувство делается ещё сильней. — Дай-ка ля, — сказал Алексей Степаныч, и Марина стала настраивать скрипку. — Ну, что же мы будем играть? — задумчиво спросил Алексей Степаныч, когда Марина положила на плечо настроенную скрипку. — Да как же ты стоишь? Стань свободней! Скрипку выше! Всё-всё забыли за лето, как маленькие! — Гамму? — спросила Марина, становясь по всем правилам. И зачем это Алексей Степаныч ей, большой девочке, делает такие замечания при всех, да ещё при малышах! Вот всегда он так… — Да, конечно, гамму. Но я хочу тебя спросить, что мы будем играть в году? — А я не знаю, — сказала Марина насторожённо. (У Алексея Степаныча были хитрые глаза, он явно что-то затевал.) — Летние пьесы? Те, что я сама играла летом? — Нет, — сказал Алексей Степаныч, — эти отложим. Галя, давай-ка сюда свои ноты… нет, не эти, не этюды, а концерт. И он поставил перед Мариной на пюпитр ноты. Марина даже ахнула: этот концерт, такой трудный! — Алексей Степаныч, — сказала Галя, — Алексей Степаныч… — повторила она, и голос у неё задрожал. Алексей Степаныч серьёзно посмотрел на Галю, поправил ноты на пюпитре и сел за свой стол. — Что такое, Галя? Что ты хочешь сказать? — Алексей Степаныч, как же так? Ведь вы дали этот концерт мне! — И тебе, и Марине, и еще Лёне, — ответил Алексей Степаныч. Он перелистывал классный журнал и как будто не замечал волнения девочек. — Вот Лёни почему-то нет в классе, а я и ему те же ноты приготовил. Это было то, чего больше всего не любили и чего боялись ученики. Один и тот же концерт! Галя упрямо нахмурилась и закусила губы; у неё готовы были брызнуть слёзы. Ведь Алексей Степаныч обещал ей этот концерт ещё прошлой весной! Когда играет ещё кто-то, пропадает всякая радость от игры: слушаешь в классе одно и то же по сто раз, и всё надоедает. И потом, ведь она играет лучше Марины, — почему же одна и та же вещь? А Марина смотрела в ноты: какие трудные, ничего не понять! Сейчас придётся разбирать при всех… А как это играть — непонятно.

^{Не дождавшись ответа, Галя выбежала из класса...} Алексей Степаныч посмотрел на Марину, потом на Галю. — Ну-ка, Галя, покажи Марине, как играется начало, — сказал он. Но Галя опустила голову и молчала. — Алексей Степаныч, я сама попробую… — робко сказала Марина. Галя исподлобья взглянула на Марину. — Можно мне уйти? — спросила она и, не дождавшись ответа, выбежала из класса. Алексей Степаныч покачал головой: — Вот так подружки! Ну, об этом после… А теперь, Марина, без страха — в путь! И Марина робко и неуверенно взяла первую ноту. Глаза её напряжённо всматривались в ноты, коротенький нос морщился. Но, одолев первую строчку, она стала смелей — ясная и красивая мелодия захватила её. И, кажется, всё это не так уж трудно! Разобрав вместе с Мариной несколько строчек, Алексей Степаныч взял у неё из рук скрипку. Учитель всегда показывал своим ученикам то, что они должны были играть, и Марина привыкла к этому, привыкла и к игре Алексея Степаныча — такой артистической и вместе с тем такой доступной ей. Потому что для учеников Алексей Степаныч играл не так, как на эстраде. Для каждого ученика он играл так, как тот смог бы сыграть, если б очень постарался. И поэтому игра его была понятна и близка детям. Но сегодня Марина услышала в игре Алексея Степаныча что-то новое. Он играл для неё шире, свободнее, глубже, чем раньше. Его игра словно говорила ей: ты выросла, Марина, теперь ты должна играть по-другому. И, словно подтверждая это, Алексей Степаныч сказал: — Да, ты уже большая девочка, Марина, — пора подумать о настоящей музыке. И вернул Марине скрипку. 5. ПЯТЫЙ КЛАСС «БОЛЬШОЙ ШКОЛЫ»

Марина подходила к «большой школе» — к новому, недавно выстроенному зданию, где помещались их общеобразовательные классы. Ряды больших зеркальных окон. Колонны. И липы, липы вдоль всего здания. Сейчас они золотятся на солнце. «Как красиво!» — подумала Марина. Их классы внизу, в первом этаже. А наверху музыкальное училище и музыкальный институт. И поэтому «большая школа» не только гудит гулом ребячьих голосов, как и всякая школа перед началом занятий, но ещё и звучит, и поёт, и играет. «Как орган! — думает Марина. — Нет, как большой оркестр перед спектаклем». Половина двенадцатого. Со всех сторон к школе подходят ребята. У многих из них в одной руке скрипка или виолончель, в другой портфель. Марина всматривается — Гали нет. Наверно, она уже в школе. Неужели и вправду она так обиделась? Конечно, это неприятно — играть одну и ту же вещь, но не спорить же с Алексеем Степанычем! Он велел Марине переписать ноты, а напечатанные вернуть Гале. Надо ей об этом сказать. В большом, светлом классе было очень шумно. Марина ещё за дверью поняла, что Александры Георгиевны там нет. Марина разыскивала глазами Галю — где же это она? — но тут её окружили девочки. Мая Гитович, бессменная вожатая их звена, крепко встряхнула Маринину руку: — Здравствуй, Марина! Ты где отдыхала? — Летнюю программу приготовила? Много занималась? — спрашивала Светлана Новикова, тоже скрипачка. Марина почувствовала, что девочки рады ей. Она с удовольствием поболтала бы с ними в другой раз, но сейчас отвечала им рассеянно. Где же Галя? У окна расположились мальчики. Они, как всегда, держались отдельно. Лева Бондарин — в роговых очках, аккуратный, подтянутый — о чём-то оживлённо разговаривал с Митей Каневским. Марина немного побаивалась Мити Каневского — он был отчаянный задира и особенно любил дразнить девочек. Она всегда старалась садиться от него подальше. Но сейчас она пробралась поближе к партам мальчиков. Кстати, ей надо было положить в большой шкаф свою скрипку. — А, Петровой моё почтение! — закричал сейчас же Митя. — Юная скрипачка явилась в класс! Но Марина только сдержанно ответила: «Здравствуй, Каневский», — и отвернулась от Мити. И тут она увидела Галю. Галя сидела на самой последней парте и разговаривала с Люсей Сомовой. С Люсей! Ведь они всегда с Галей подшучивали над Люсей, над её ленью, над её ответами учителям. Соученики музыкального класса рассказывали про неё просто анекдоты. Они говорили, что, ленясь учить свои пьесы наизусть, она играет их все по слуху — иногда даже в другой тональности! Люся была способная девочка, но лентяйка и болтунья — так считалось в классе, — и Марина с Галей никогда не дружили с ней. Марине тоже случалось лениться, но так — никогда! И вот Галя сидит рядом с Люсей и о чём-то оживлённо с ней разговаривает. — Галя! — окликнула Марина. — У меня твои ноты, завтра перепишу и отдам. Но Галя только молча кивнула головой и, наклонившись над партой, стала что-то перебирать в ней. Марина хотела окликнуть её ещё раз, но в это время зазвенел звонок и все, кто не успел усесться, бросились к партам. Марина оглянулась: где же ей сесть? Свободное место было рядом с Маей, на второй парте среднего ряда, и Мая весело кивала Марине. Мая была хорошая, серьёзная девочка, и Марина её очень уважала, но сидеть ей хотелось с Галей. Ведь с Галей они и по специальности учатся вместе у Алексея Степаныча, с Галей у них старая дружба… Но выбирать уже не приходилось, и Марина села рядом с Маей. 6. ПЕРВЫЙ УРОК АЛЕКСАНДРЫ ГЕОРГИЕВНЫ

— Здравствуйте, дети! — сказала Александра Георгиевна, входя в класс. Она — высокая, полная, с тёмными, чуть тронутыми сединой волосами. Марина вместе со всем своим классом считает Александру Георгиевну очень строгой. На её уроках всегда спокойная и деловая обстановка. В прошлом году она замещала в их классе больную учительницу, и даже такие озорники, как Митя Каневский, вели себя сдержанно. — Вы уже, наверно, знаете, — сказала Александра Георгиевна, садясь за свой стол, — что в этом году я буду у вас классной руководительницей. Преподавать я буду русский язык. Арифметику у вас будет преподавать Николай Николаевич Охотницкий, ботанику — наша новая, молодая учительница Лидия Александровна. И по всем остальным предметам у вас будут новые учителя. Александра Георгиевна прошлась между рядами, остановилась возле последней парты, посмотрела на Галю и Люсю и вернулась к своему столу. Все головы повернулись вслед за ней. — Я вижу, вы все очень выросли, — сказала Александра, Георгиевна, снова садясь за стол. — Я ведь немножко знаю вас всех, — улыбнулась она, — и мне хочется поговорить с вами сегодня, как с большими, со взрослыми. Согласны? Конечно, все были согласны. — Ну так вот, поговорим. Вы учитесь в специальной школе — в музыкальной десятилетке. Наше государство даёт вам не только общее образование, но ещё и специальное. Вы получаете прекрасную специальность — музыку. Значит ли это, что, кроме музыки, вы не должны заниматься ничем? Конечно, нет, и даже наоборот: с вас спросится больше, чем с других, так как вам больше и даётся. Вот в прошлые годы окончили наш музыкальный институт многие студенты, бывшие наши школьники. Они поехали в разные города, в большие колхозы и совхозы работать — давать концерты, руководить самодеятельностью и преподавать. Ваша бывшая вожатая, Вера Мельчук, тоже начала работать в этом году… В классе поднялось сразу несколько рук. Александра Георгиевна улыбнулась: — Знаю, знаю, о чём вы хотите спросить: где она работает и кем. Я угадала? Ну, опустите руки… Вера Львовна работает в новой, недавно открытой музыкальной школе при тонкосуконной фабрике имени Калинина. Она ведёт скрипичный класс и заведует учебной частью. Как вы думаете — можно работать в школе при большой советской фабрике, уйдя, как улитка, в свою раковину и ничем, кроме своей специальности, не интересуясь? Конечно, нет! Я думаю, что Вера Львовна будет интересоваться и общеобразовательными успехами своих учеников и ещё очень многим, для чего ей пригодятся все её знания. Но её работа ещё впереди. Надеюсь, мы всё будем знать о ней… Теперь подумайте ещё: нужны ли знания для самой музыки? Сможет ли правильно понять и глубоко прочувствовать музыкальное произведение человек некультурный, незнающий? Сможет ли он передать его слушателям так, как задумал композитор? Не сможет? И я так думаю. Его исполнение всегда будет поверхностным, в нём не будет настоящей глубины. Я говорю вам об этом, дети, потому, что в прошлом году в вашем классе замечались такие настроения: я, мол, музыкант, зачем мне арифметика? Кто-то засмеялся. — Да, — серьёзно сказала Александра Георгиевна, — было такое дело с арифметикой. А попробуйте-ка без арифметики разобраться в ритмически сложной пьесе! — И она почему-то взглянула на Марину. «Всё знает! — подумала Марина. — Только кто же ей сказал, что я отстаю по арифметике?» — Да и какие вы ещё музыканты! — продолжала Александра Георгиевна. — Вы ещё ученики! И, вероятно, не такие уж прилежные. По крайней мере, некоторые из вас. Не правда ли? Александра Георгиевна улыбнулась, и весь класс засмеялся вместе с ней. — Боритесь со своей ленью, дети, — уже серьёзно продолжала она. — Только упорный труд может сделать из вас настоящих, советских музыкантов. А советская музыка звучит по всему миру, её, как знамя, несут наши юноши и девушки к далёким друзьям всех народов. Александра Георгиевна помолчала и обвела глазами класс. На всех лицах было внимание. У Марины Петровой раскраснелось лицо. Мая Гитович слушает сосредоточенно и серьёзно. А на последней парте внимательно слушают две такие разные девочки, из которых одна, как знает Александра Георгиевна, не ленится почти никогда, а другая — почти всегда. И Александра Георгиевна продолжает: — Мне хочется вам напомнить сегодня о великих русских музыкантах. Вспомните Бородина — он был одним из образованнейших людей своего времени. Замечательный русский композитор был в то же время учёным-химиком. Вспомните Римского-Корсакова, Чайковского… Наши великие русские музыканты были дружны с великой русской наукой и литературой. Александра Георгиевна снова прошлась по классу, внимательно глядя на притихших ребят. — Я хочу вам напомнить ещё о большой дружбе, — сказала она, останавливаясь возле Марининой парты. — Вы ведь знаете, ребята, как дружили композиторы Могучей кучки — Мусоргский, Римский-Корсаков, Бородин… Успех каждого из них радовал всех, неудача всех огорчала. Они помогали друг другу во всём… Я вам очень советую, дети, беречь свою дружбу. Она вам поможет и в жизни и в учёбе. И Гале и Марине показалось, что эти слова были обращены к ним, Галя опустила голову, а Марина покраснела. Но Александра Георгиевна на них даже не взглянула. — А теперь я познакомлю вас с расписанием и раздам дневники, — сказала она. — У кого ещё нет учебников? Поднялось несколько рук. Начался деловой школьный день — первый день нового учебного года. Он был открыт классной руководительницей, давно знакомой всем Александрой Георгиевной, как-то необычно, и почти все её ученики почувствовали, что они выросли и что этот школьный год не будет похож на прежние. 7. ДОМА

«Что же это будет? Так и кончится наша дружба с Галей?» — думала Марина, идя из школы. Был ясный осенний день, тёплый и солнечный, но солнце грело уже не по-летнему. Улицы казались шире и светлей, потому что листья на деревьях поредели. Но и ширина эта и свет были немного грустными — осенними. «Вот уже сколько жёлтых листьев!» — заметила Марина. Она шла по широкой, усаженной липами улице и думала о своём первом школьном дне. Галя так и не подошла к ней — ни разу за весь день! Правда, Марина заметила, что Галя искоса поглядывала на неё. Но стоило только Марине обернуться, и Галя начинала преувеличенно громко говорить о чём-то с Люсей. На уроке ботаники, когда все сдавали свои летние коллекции новой молоденькой учительнице Лидии Александровне, Митя Каневский вынул из парты и отнёс на стол учительницы банку с живой подпрыгивающей лягушкой. Все смеялись — и Галя тоже, но как только Марина на неё оглянулась, Галя уткнулась в свою тетрадь. Некоторые ребята принесли рисунки — Мария Николаевна, учительница четвёртого класса, советовала нарисовать самое интересное из того, что они увидят в лесу или в поле. Марина тоже принесла рисунок. Она нарисовала гнёздышко среди корней старого пня. В гнёздышке лежало пять яичек — желтовато-белых, со множеством тёмных крапинок. — А птицу ты разве не заметила? — спросила Лидия Александровна. — Ведь она недалеко отлетела, когда ты подошла к гнезду. Маленькая, серая, с красноватой грудкой?.. Да, значит, это была малиновка. Посмотрите, как искусно сделано её гнездо: из мха и сухих стебельков, а внутри выложено пухом и перышками. Ты хорошо нарисовала его. Всем было интересно, все смотрели на гнёздышко, даже Митя Каневский, а Галя и не взглянула. Лидия Александровна ещё много интересного рассказала про малиновку. Она рассказала, что эта певчая птичка поёт и весной и осенью с утра до вечера и пение её очень похоже на звуки флейты. Тут все посмотрели на Саню Лукашева — флейтиста, а он засмеялся. И ещё Лидия Александровна рассказала, что малиновки — очень дружные птицы и заботятся о чужих птенцах, если у них погибают родители, а в неволе очень привязываются к человеку. «Вот, даже птицы понимают дружбу!..» Марина так задумалась, что и не заметила, как дошла до своего дома. В передней, кладя на подзеркальник шапочку, она взглянула в зеркало и недовольно покачала головой: верно говорят, что нос курносый и вообще какое-то детское лицо. Вот у Гали совсем другое — красивое, серьёзное. Сразу видно, что музыкантша. Марина вздохнула и вошла в комнату. Мамы ещё не было, но в комнате было чисто, уютно, прибрано. Кот Васька соскочил с дивана и потёрся о Маринины ноги. — Ну как, Васька, дома лучше, чем на даче? — спросила Марина. Она подняла крышки с кастрюлек, стоявших на столе. Разогревать не хотелось. Марина съела котлету и забралась на диван возле книжной полки — за лето она очень соскучилась по своим книгам. 8. КНИГИ

На этой полке стояли книги Марины и её мамы, Елены Ивановны. Но большая часть маминых книг хранилась в шкафу, за стеклянной дверцей, и выглядели они очень строго. Там было много технических книг, в которых Марина ничего не понимала. Там же стояли и папины книги. А в её распоряжении — старая дубовая полка. Вот на этих двух полочках — детские книги, все читаные-перечитанные, с потемневшими корешками, с пухлыми страницами. Вот самые любимые: «Тимур и его команда», «Белеет парус одинокий», «Том Сойер». А тут классики: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов. Всё, всё надо снова перелистать, перечитать. Да, честно говоря, тут не всё ещё и прочитано. «Повести Белкина» она знает почти наизусть, а вот многие стихи Пушкина надо ещё прочитать. А на этой полочке — мамины книги: «Молодая гвардия», «Повесть о настоящем человеке». Об этих книгах Марине рассказывала мама, а некоторые главы она читала сама. Какие это хорошие книги! Какие смелые, настоящие люди в них описаны! Рядом с «Молодой гвардией» — тоненькая книжка: «Сердца смелых». Интересно, о чём она? Марина открывает книгу и начинает читать. Книжка тоже о молодогвардейцах. Тут всё гораздо короче, чем в большом романе Фадеева. А вот этого она не знала! Марина с удивлением читает: «Олег страстно любил музыку. Идёт, бывало, по улице, услышит музыку — остановится и стоит, как заворожённый, до тех пор, пока не замрёт последний аккорд. В классе однажды роздали опросные листки: „Кто кем хочет быть?“ Олег написал крупными буквами: „Творцом музыки; она лучше всего передаёт настроение человека…“» Марина опускает книгу на колени и задумывается. Вот оно что! Олег Кошевой, организатор «Молодой гвардии», смелый, бесстрашный герой, так любил музыку! А Уля Громова пела в тюрьме чудесные украинские песни. Музыка помогала им быть твёрдыми, быть героями, делать своё большое дело. Да, верно говорила сегодня Александра Георгиевна, — какая большая сила — музыка! Она и в скрипке, и в песне, и в пении птиц. Но всё-таки лучше всего в музыке, лучше всех инструментов на свете — скрипка. 9. СКРИПКА

Марина открыла футляр и вынула из него скрипку. Она раскутала её из старой бархатной скатёрки и положила на стол. Марина любила скрипку — вернее, она не знала, любит ли её, но скрипка ей была очень нужна в жизни, так же нужна, как её книги, как школа. Разве можно было бы жить без школы, без книг? И разве можно было бы жить без скрипки? У скрипки длинный светло-коричневый блестящий корпус. Верхняя дека её — тёмная, нижняя — посветлее и вся в прожилках. Такие же нежные прожилки есть и на шейке скрипки и на её боках — обечайках. «Как запылилась! — подумала Марина, разглядывая скрипку. — Удивительно, что Алексей Степаныч не заметил! Просто, наверно, не хотел ругать за всё сразу». Марина осторожно протёрла скрипку чистой тряпочкой и тщательно пополировала её суконкой. Тёмное дерево начало блестеть и переливаться. Марина уложила скрипку в футляр и достала смычок. Смычок длинный, лёгкий, с перламутровым глазком на конце колодочки. Говорят, он сделан из дерева фернамбука. Дерево с таким названием растёт, наверно, в какой-нибудь сказочной стране. Но смычок — пусть он даже из дерева фернамбука — всё равно ничего не смог бы сделать, если бы не волос, белый, упругий, хорошо промытый волос. Марина знает, что это конский волос. Она живо представила себе, как скачет в степи весёлый жеребёнок. Грива его и хвост развеваются по ветру, в ушах свистит ветер. А теперь проканифоленный длинный волос натянут на смычке, и, когда он прикасается к струнам, они звучат! А корпус скрипки сделан из хорошо просушенного, выдержанного дерева ели и клёна: верхняя её дощечка — дека — из елового дерева, а нижняя — из клёна. Ёлка стояла в лесу, её грело солнце, над ней пели птицы, дятел постукивал о её кору. А зимой она спала под мягким снегом. Снег шуршал, осыпаясь по веткам. Вокруг поскрипывали, трещали от мороза деревья. А клён, старый кавказский клён — южный житель. Горячее южное солнце пронизывало его насквозь своими золотыми лучами. Может быть, поэтому под золотистым лаком, покрывающим скрипку, так переливаются прожилки кленового дерева? Из дерева южного клёна и северной ели мастер сделал Маринину скрипку. Хорошая получилась скрипка. Марина достала из маленькой коробочки круглую плитку прозрачной канифоли и натёрла на смычке волос. Потом положила канифоль обратно в коробочку, а коробочку — в маленькое, закрытое дверцей отделение футляра; там лежали ещё запасные струны и сурдинка. Смешно подумать — она не знала раньше, что такое сурдинка, и, когда Алексей Степаныч велел ей купить для «Славянской колыбельной» сурдинку, она просила его сказать, что это такое. — Такой вот маленький гребешочек, — сказал тогда Алексей Степаныч и нарисовал ей на бумажке сурдинку. — Он надевается на подставку, вот так — и скрипка звучит тогда тихо, очень тихо. Да, она звучала тогда очень тихо и мягко… Это был тот концерт, на котором Марина впервые почувствовала радость от игры и гордость, что её слушают. «Что-то начало появляться», — сказал тогда Алексей Степаныч Елене Ивановне. Марина об этом не знала и не знала, что под этим «что-то» Алексей Степаныч подразумевал уже не столько технику, сколько музыку в настоящем, большом значении этого слова. 10. МУЗЫКА

Сначала просто слушают музыку, слушают и впитывают. Маленьким ученикам кажется, что инструмент, который у них в руках, с музыкой не имеет ничего общего, а существует только для упражнений. Когда Марина начала заниматься, ей тоже так казалось. Хорошо петь одной или в хоре, хорошо слушать музыку по радио, а самой играть — трудно и скучно. Но вот однажды, когда она уже немного овладела инструментом, Алексей Степаныч дал ей сыграть песню — совсем лёгкую, но очень красивую. Играя эту песню, Марина впервые почувствовала, что её маленькая скрипка тоже умеет петь. В своей собственной игре она тогда в первый раз услышала музыку. А потом музыка скрылась снова. Снова был барьер трудностей, которые нужно было брать, и музыки опять не стало. Но уже ненадолго. Почти с каждой новой хорошо сыгранной вещью она возвращалась. Думала ли Марина обо всём этом? Нет, конечно, — она была ещё слишком мала. Но многое в музыке она уже чувствовала. И, главное, начинала любить свой музыкальный труд, свою работу на скрипке, которая ещё года два назад казалась ей такой однообразной и утомительной. И сейчас она ставит на пюпитр ноты своего нового концерта, из-за которого было сегодня столько волнений, и начинает тщательно их разбирать. 11. МАРИНИНА МАМА

Марина кончила играть и положила скрипку на место. Она стала на стул и сняла с самой верхней книжной полки толстую тетрадь в голубом переплёте. Сегодня, в первый свой длинный домашний вечер, ей хотелось перепробовать все забытые за лето занятия. Усевшись за маленький письменный стол, она зажгла лампу и записала в дневнике свои первые в этом году огорчения и все классные новости. Окончив писать, она снова влезла на стул, чтобы спрятать дневник. В это время открылась дверь и вошла Елена Ивановна. Елена Ивановна, видно, торопилась домой — она раскраснелась и даже как будто помолодела. Лицо у неё было весёлое, русые волосы слегка растрепались. Она засмеялась, увидев Марину на стуле. — Прячь не прячь, — сказала она, — всё равно чужие дневники читать не буду. Марина соскочила со стула и поцеловала мать в щёку: — Как так чужие? Разве мой дневник тебе чужой? Елена Ивановна улыбнулась и села на диван: — Иди сюда, Маришка. Сейчас будем ужинать, а пока минутку поговорим. Как твои дела в школе? — Нет, мама, разве мой дневник тебе чужой? — приставала Марина. — Конечно, не чужой, но тебе ведь не хочется, чтоб его читали, — значит, я и не буду его читать. — Я тебе, мамочка, дам его, обязательно дам, — сказала Марина, ласкаясь к матери, — но только потом. А то, понимаешь, у нас одна история вышла… — Расскажи, какая, — сказала мама. Минуту назад Марина прятала дневник, в котором была описана вся эта история, но она сейчас же начала рассказывать маме о новом скрипичном концерте и обиде Гали. Елена Ивановна внимательно выслушала её. Марина посмотрела на мать: что она скажет? — Мама, ты, наверно, думаешь — ерунда какая, да? — Нет, Мариша, не ерунда, — ответила Елена Ивановна, поднимаясь с дивана и надевая хозяйственный фартук. — Такие вещи бывают и у нас, у взрослых людей, на работе. Человек подумает, что лучше него никто не справится с какой-нибудь работой, и вдруг узнаёт, что её ещё кому-нибудь поручили… Бывает. Да, Мариша, а ты мне не сказала — ты-то сама как относишься к этому? Я что-то не поняла. Ты всё про Галю говоришь… Марина в это время доставала из буфета тарелки. Она так удивилась, что поставила их обратно и посмотрела на мать. — Да я никак не отношусь! — сказала она. — Как это «никак»? Ты рада, что вы втроём будете играть одну и ту же вещь? — Мама, знаешь, я совсем об этом не думала. А, честно говоря, неприятно. Ведь всё равно, как я ни буду стараться, а Галя сыграет лучше! А если б он дал мне отдельную вещь, — ну, только одной мне… — То никто бы не заметил, что ты её играешь недостаточно хорошо, да, Марина? — спросила, улыбаясь, мать. — Ну, садись за стол. Умный у вас человек Алексей Степаныч. 12. ВОСПОМИНАНИЯ

Свет погашен. Сквозь занавески видно ночное московское небо, звёзды мигают высоко-высоко. Крыши, крыши, заводские трубы… Марина любит, лёжа в постели, смотреть на ночное небо — они живут высоко, на шестом этаже, и ей с кровати видны крыши и далёкие звёзды. «Нет, взрослые всё-таки чего-то не понимают!» — думает она. Может быть, Алексей Степаныч и хороший педагог и, уж конечно, она не променяет его ни на кого на свете, но только он совсем не понимает, как обидны бывают иногда некоторые вещи. Ведь Лёня начал заниматься раньше, чем она, и Галя — тоже. У них и техника другая и звук. А Марина стала учиться позже других ребят. Когда они начали учиться, она ещё жила в далёком Северном Казахстане, в маленьком посёлке, окружённом высокими горами. Марина вспоминает синие горы, озеро в горах, прямые, как мачты, сосны, снег, тишину. Она вспоминает поскрипыванье шагов по блестящим снежным дорожкам, треск дров в печурках. И стены тоже потрескивали, деревянные стены их дома, когда бывали большие морозы. А морозы там доходили до шестидесяти градусов. Она долго, бывало, лёжа в кровати, слушала эти звуки. Марина была ещё совсем маленькой, но многое уже понимала, а слушать научилась очень рано. Уже тогда Татьяна Васильевна, руководительница их эвакуированного детского сада, говорила, что у Марины замечательный слух и её надо бы учить музыке. Но уж какая там была музыка!.. В их интернате был, правда, рояль, и под звуки его они плясали в новогодний вечер, но учить Марину было некому. Однажды Татьяна Васильевна на прогулке сказала: — Постойте тихо и послушайте. Они постояли тихо и услышали, как свистит, подражая кому-то, скворец. А когда возвращались с прогулки, некоторые ребята попробовали тоже посвистеть. Получилось только у Славика и у Марины. С тех пор Марина стала свистеть на прогулках и в спальне и пробовала посвистеть даже за столом. Ей тогда очень попало от заведующей — Зинаиды Давыдовны. Но Татьяна Васильевна заступилась за неё. Ох, какая она была милая — Татьяночка Васильевна! Маленькая, худенькая, прямо как девочка, со стрижеными кудрявыми волосами, а весёлая какая! Она дружила со своей старшей группой так, как будто ей было немногим больше лет, чем им. Конечно, Марина была тогда маленькая и не всё понимала, но и она замечала, как иногда за обедом Татьяна Васильевна, смеясь и перешучиваясь с ребятами, незаметно подкладывала то одному, то другому на тарелку свою порцию. Это бывало в те вьюжные дни, когда подвоз со станции временно прекращался и порции сразу уменьшались. Бывали и такие дни, когда шоколада у них было много, а хлеба давали по маленькому кусочку. Мама присылала ей посылки. Мама была далеко — за тысячи километров от Марины, — она работала на своей фабрике. Мама очень давно работает на этой фабрике и не захотела уйти с работы во время войны и уехать с Мариной, как предлагали ей некоторые друзья. На маминой фабрике шили сапоги для фронта — мама потом говорила, что это в их сапогах наша армия дошла до Берлина. А папа был на фронте. Папу Марина так и не увидела больше — он погиб во время нашего наступления на Волге. Об этом Марина узнала не скоро. Мама ей тогда ничего о папиной гибели не написала. А когда они увиделись, когда Марина была уже большой девочкой, мама рассказала ей о том, что папа погиб как герой. Его ордена хранятся у мамы вместе с папиной фотографией. Папа на фотографии весёлый, его глаза смотрят прямо на Марину и как будто подбадривают: «Смелее, дочка! Живи, работай, учись!» Папа был большой, сильный. Это в него Марина такая большая — растёт не по дням, а по часам. Алексей Степаныч даже ворчит иногда: «И что ты так тянешься? Скоро меня перерастёшь!» А мама у неё маленькая. Она стала как будто ещё меньше после папиной смерти. Когда Марина увидела маму после трёх лет разлуки, она даже не сразу её узнала: какая маленькая! И в первый вечер дома Марина всё присматривалась к маме и всё не могла привыкнуть, и мама как-то грустно на неё смотрела. А потом вдруг узнала: «Моя, моя мамочка, вот моя!» — обняла её и прижалась к ней, и обе поплакали вместе. Марина вытирает слёзы, навернувшиеся на глаза, поворачивается на другой бок и натягивает одеяло. Да, а Татьяну Васильевну она не забудет никогда. Они с мамой к ней ходят по праздничным дням. У Татьяны Васильевны теперь маленькая внучка, и она сама немножко, самую чуточку, постарела. Но, наверно, её новым ребятишкам в детском саду с ней так же весело и интересно. Татьяна Васильевна первая посоветовала маме учить Марину музыке. Она рассказала маме, как Марина научилась свистеть и как все на неё сердились сначала — конечно, кроме самой Татьяны Васильевны. А потом однажды Зинаида Давыдовна услышала Марину в коридоре и сказала: «А ну-ка, поди сюда, Маринка!» Марина сначала испугалась, но Зинаида Давыдовна сказала Татьяне Васильевне: «Её можно выпустить на вечере детской самодеятельности с художественным свистом». И через несколько дней Марину выпустили на эстраду в большом зале главного дома. На ней было коротенькое бархатное платье в белых горошках — её лучшее платье из тех, которые мама уложила перед отъездом в Маринин вещевой мешок. Правда, оно стало уже очень коротко Марине, и Татьяна Васильевна его удлинила сколько было можно. А на стриженую голову повязала ей бант. В зале было очень много народу. На почётных местах сидели старики академики, они жили недалеко от их детского посёлка. Один из них, очень старенький, с седой бородой, внимательно и строго смотрел на Марину. Она даже испугалась сначала, но старичок вдруг ласково улыбнулся ей, и Марина засвистела. Она свистела «Сулико» и ещё несколько песенок. Ей долго аплодировали, а старичок академик сказал, обращаясь к соседу: «Свистит, как птичка». С тех пор Марине уже не раз приходилось выступать на школьных концертах, но тот ведь был самый первый. Если Марина будет когда-нибудь настоящей скрипачкой, она составит список своих концертов и в самом начале поставит тот самый первый — в далёком интернате, в заснеженном маленьком посёлке Северного Казахстана. Как бы радовалась Татьяна Васильевна, если б ей пришлось присутствовать на настоящем, большом Маринином концерте! Сейчас, лёжа в постели, Марина уверена, что когда-нибудь это сбудется. Днём она часто в этом сомневается, особенно когда Алексей Степаныч начинает «пилить» её, как говорят про него в классе. Ведь какой человек! Никогда почти не крикнет, не рассердится — зато скажет что-нибудь такое ехидное, что доведёт до слёз. А потом ещё удивится и спросит: «Да чего тут плакать?» Ну зачем ему было давать один и тот же концерт всем троим? Ведь Марина так мечтала, что в этом году она блестяще сыграет на концерте! Она так любит эти приготовления к концерту, этот яркий, праздничный свет в зале, нарядные, белые передники девочек… Чувство какой-то особенной радости и гордости овладевает ею, когда она начинает играть, и все на неё смотрят и все её слушают: и седоволосая Елизавета Фёдоровна, которая ведает всеми струнными классами их школы, училища и института, и все другие педагоги, и дети, и взрослые. А что же получится теперь? Ведь Галя сыграет всё равно лучше, ведь она всегда играет лучше, и Марина сразу съёжится и сыграет плохо. И с Галей вышло как-то неприятно. Ох, Алексей Степаныч, Алексей Степаныч!.. Марина глубоко вздыхает, свёртывается калачиком, о чём-то смутно ещё вспоминает и начинает засыпать. В комнате темно и тихо. Марина мерно дышит во сне. И тогда мать поднимает с подушки голову и, опершись на локоть, смотрит на неё. Как долго сегодня не засыпала Марина! И даже тихонько плакала о чём-то… За окном — звёздное небо, крыши высоких домов, за окном — большая Москва. Мать вспоминает сегодняшний разговор с дочерью, думает о том, что у Марины беспокойный характер — слишком близко она всё принимает к сердцу. «А может быть, это и хорошо», — думает мать. Она вспоминает людей, окружающих её дочку в жизни, и спокойно засыпает. 13. ИЗ ДНЕВНИКА МАРИНЫ