Твой Ричард». 13 page

— Он это не раз уже делал, — задумчиво промолвил Ричард. — Он же понимает, что король — болен он или здоров — по-прежнему король. Королева и герцог намерены добить Йорка и тем самым защитить самих себя, и если им это удастся, они всем докажут, что были правы. Ну а я просто должен сохранить Кале — во имя Англии, во имя собственной чести. Но я непременно вскоре приеду домой. Я очень люблю тебя, Жакетта. И, как всегда, вернусь к тебе.

Сначала все действительно шло по плану. Ричард отбыл в Кале, расплатился с солдатами и доложил гарнизону, что король вновь обрел прежнюю силу и могущество и вполне успешно правит страной с помощью герцога Сомерсета. Дом Ланкастеров переживал новый подъем. Королевский совет единодушно выступил против герцога Йорка, которого совсем недавно все называли своим спасителем, и согласился собраться без него. Совет было решено провести в такой «тихой гавани», как Лестершир, где влияние королевы чувствовалось наиболее сильно; это было ее любимое графство и традиционное гнездо Дома Ланкастеров. Пребывание в Лестере давало лордам ощущение безопасности; однако мне, да и любому, кто способен был хоть немного пораскинуть мозгами, сразу стало ясно, что они попросту боятся лондонцев, злых языков сельского населения Сассекса и непредсказуемого поведения жителей Кента, родного графства Джека Кейда.

Трудно было заставить каждого действовать так, как того хочется совету; лордов и джентри необходимо было созвать и тщательно разъяснить им план действий. Нужно было сделать все, чтобы каждый понял: герцог Йорк получил по заслугам — и это несмотря на его верную службу Англии! — и любое его достижение носит негативную окраску. Теперь, когда он и его союзники были исключены из королевского совета, надо было настроить против него все население страны.

Король так медлил с отъездом в Лестер, что пришел проститься с королевой — Эдмунд Бофор по правую руку, а Генри Стаффорд, герцог Бекингемский, по левую, — только в тот день, когда уже должен был бы прибыть в Лестер. Его свита — в основном, представители знати — была одета, словно направлялась на прогулку, хотя некоторые все же облачились в легкие доспехи. Я смотрела то на одного, то на другого и не находила никого, кто не состоял бы в родстве с Ланкастерами или не был бы у них на жалованье. Это уже нельзя было назвать английским королевским двором, ведь прежде здесь служили представители многих знатных семейств, а теперь это был двор Дома Ланкастеров, и любого, кто к этому Дому не принадлежал, считали аутсайдером. А значит — врагом.

Генрих низко поклонился королеве, и Маргарита сухо пожелала ему удачи и благополучного возвращения.

— Я уверен, что все пройдет очень легко и мирно, — отмахнулся он. — Нельзя же позволять моему кузену Йорку без конца подрывать мой авторитет! Я уже приказал всем лордам-йоркистам незамедлительно распустить свои армии. Отныне им разрешено иметь при себе войско не более чем из двухсот человек. Двухсот ведь вполне достаточно, не так ли? — Он вопросительно посмотрел на герцога Сомерсета. — По-моему, двести человек — это более чем справедливо.

— Да, это более чем справедливо, — поддакнул ему Эдмунд Бофор, в личном войске которого было не менее пятисот человек, да еще имелась тысяча вассалов, которых он мог в любой момент призвать на службу.

— Итак, я прощаюсь с вами, дорогая, мы увидимся в Виндзоре, когда со всем этим будет покончено, — бодро произнес король и улыбнулся герцогам Сомерсету и Бекингему. — Надеюсь, мои добрые друзья и сородичи обо мне позаботятся и всегда будут рядом.

Мы проводили королевский отряд до главных ворот и помахали им на прощание. Впереди везли королевский штандарт, потом следовала королевская стража, затем — сам король в дорожном костюме. Он казался каким-то особенно худым и бледным на фоне двух своих фаворитов, находившихся по обе стороны от него. Когда они проезжали мимо нас, герцог Сомерсет, выразительно глядя на Маргариту, сорвал с головы шляпу и картинным жестом прижал ее к сердцу. И она под вуалью приложила пальцы к губам, посылая ему воздушный поцелуй. За королем и двумя герцогами ехали другие представители знати, за ними — представители джентри, а уж потом — отряд вооруженных воинов. Всего в свите короля было не менее двух тысяч человек. Все они тесным строем проехали мимо нас на мощных боевых конях, подкованных тяжелыми подковами; более мелкие, рабочие лошади везли различное имущество, а в самом хвосте стройными рядами топали солдаты пехоты; их догоняли отдельные опоздавшие воины.

Королева в Гринвиче не знала покоя, а вот ее двор чувствовал себя вполне уверенно и деловито шумел, ожидая новостей об успехах короля и его ручного совета. Сады, сбегавшие к реке, были прекрасны; как раз цвели вишни, и деревца были окутаны бело-розовым ореолом; а когда мы гуляли по берегу реки, вокруг нас танцевали целые облака бело-розовых лепестков, подобно теплому снегопаду. Маленький принц, весело смеясь, все гонялся за этими лепестками, но то и дело спотыкался и падал, и его няньке приходилось наклоняться и поднимать его, однако он не плакал, а тут же снова куда-то убегал, смешно перебирая толстенькими ножками. В полях близ реки еще покачивали светло-желтыми головками поздние нарциссы; зеленые изгороди вдоль дорог и в полях так и сияли белыми цветами, колючий терн тоже цвел вовсю, и на боярышнике бутоны готовы были вот-вот распуститься. У самой реки шелестели ветвями ивы, склоняясь над чистой водой, и в зеленой глади реки отражалась их молодая листва.

Мы по-прежнему часто посещали часовню, молились за здоровье короля и благодарили Бога за его выздоровление. Но королева была по-прежнему мрачна. Она не могла забыть того, как лорды из королевского совета посадили ее под замок и силой заставили ждать, пока спящий король очнется; заставили бояться, что ей никогда уже не видать свободы. Такого унижения она простить Ричарду Йорку не могла. И не могла быть счастлива в отсутствие того единственного человека, который всегда оставался с ней рядом, а в тяжкие месяцы ее плена вынужден был, как и она, томиться в плену. И вот теперь он покинул ее и собирался встретиться с их общим врагом. Она ни капли не сомневалась, что он вернется с победой, но без него попросту не способна была чувствовать себя спокойной и счастливой.

Маргарита каждый раз передергивалась, точно в ознобе, входя в свои покои, хотя в камине всегда жарко горел огонь, стены были укрыты яркими гобеленами, и последние лучи солнца светили в окна, согревая эти красивые комнаты.

— Лучше бы они туда не ездили, — повторяла она. — Лучше бы просто призвали герцога Йоркского в Лондон; пусть бы он здесь, перед всеми, держал ответ.

Я не стала напоминать ей, что Йорк пользуется у жителей Лондона большой любовью и уважением; гильдии мастеровых и купцы доверяют его спокойному здравомыслию — ведь они поистине процветали, когда Йорку удалось установить в столице и в стране мир и порядок. Пока Ричард Йоркский был лордом-протектором, торговцы могли без опаски отправлять свои товары по дорогам, да и налоги во время его правления были снижены.

— Ничего, они скоро вернутся, — успокоила я. — И, возможно, Йорк обратится к королю с просьбой о прощении, он ведь уже поступал так раньше. Тогда они вернутся еще быстрее.

Но тревога, владевшая душой королевы, стала охватывать и всех тех, кто ее окружал. Теперь мы обедали в покоях королевы, а не в большом зале, и придворные постоянно ворчали, что во дворце мало веселья, хотя король и поправился. Двор и впрямь стал иным — каким-то уж слишком тихим и молчаливым, словно замок заколдованного короля, на который наложены чары безмолвия. Королева на недовольство придворных внимания не обращала. Она призывала в свои покои музыкантов, которые тихо наигрывали на инструментах только для нее, и молодые фрейлины даже порой танцевали, однако в сложных фигурах танца были вынуждены обходиться без партнеров и зрителей и тоже скучали по привлекательным молодым людям из свиты короля. Однако вскоре Маргарита даже такие развлечения прекращала и приказывала одной из фрейлин читать вслух какой-нибудь роман, а мы шили и слушали. Например, нам читали историю о королеве, которая всю холодную зиму мечтала о ребенке и в итоге родила дитя, сделанное целиком из снега. Когда снежный мальчик стал взрослым, муж женщины взял его с собой в крестовый поход, и там на горячем песке бедный юноша растаял без следа, и они лишились своего единственного сына.

Эта убогая история почему-то пробудила во мне чрезвычайную эмоциональность; у меня возникло желание сидеть в тиши, лить слезы и вспоминать моих младших сыновей, оставшихся в Графтоне, моего дорогого Льюиса, которого я никогда больше не увижу, и нашего старшего, Энтони. В этом году Энтони исполнилось тринадцать, и теперь ему предстояло получить собственные доспехи, став оруженосцем у отца или у кого-то еще из достойных людей. Энтони как-то слишком быстро вырос, и мне так хотелось, чтобы он снова стал маленьким мальчиком, чтобы я могла повсюду носить его с собой, посадив на бедро. Эти мысли разбередили мне душу и заставили сильнее тосковать по Ричарду, мечтать о встрече с ним. Мы никогда еще так долго не жили порознь. И я очень надеялась, что как только с герцогом Йоркским будет покончено, Эдмунд Бофор позволит наконец Ричарду вернуться домой из Кале, и тогда наша жизнь потечет в прежнем русле.

Вечером Маргарита пригласила меня к себе, и я, войдя к ней в спальню, сразу подсела поближе, ожидая, когда с нее снимут тесный головной убор, облегавший голову и низко спускавшийся на уши, расплетут ей косы и расчешут волосы. Когда служанки удалились, она спросила:

— Как вы думаете, когда они вернутся домой?

— Через неделю? — предположила я. — Если, конечно, все пойдет хорошо.

— А почему что-то может пойти нехорошо?

Я покачала головой. Я не понимала, что ее так терзает, почему она не чувствует себя счастливой, почему все время так возбуждена и встревожена — с того самого дня, как весь этот план ей впервые разъяснил герцог Сомерсет. Я не понимала, почему этот дворец, в котором всегда всем было так уютно и комфортно, кажется ей таким холодным и пустынным. Я не понимала, почему она выбрала для чтения вслух именно эту историю о сыне и наследнике, который тает без следа, так и не успев обрести наследство.

— Не знаю, — ответила я и тоже отчего-то ощутила легкий озноб. — Но я очень надеюсь, что все будет хорошо.

— Ладно, я спать хочу! — сердито заявила Маргарита. — А утром мы отправимся на охоту и постараемся немного развеселиться. Вы сегодня плохая компаньонка, Жакетта! Ступайте к себе и тоже ложитесь спать.

Но спать я не легла, несмотря на ее приказ, хоть и согласилась, что сегодня и впрямь была для нее никуда не годной собеседницей. Я подошла к окну и широко распахнула деревянные ставни; передо мной расстилались луга, залитые лунным светом, и длинная серебристая лента реки, и я подумала: ну почему в такой теплый майский вечер мне так печально, так тяжело на душе? Ведь май в Англии — самый лучший месяц в году, да и муж мой вскоре ко мне вернется, и ему больше не будет грозить страшная опасность в осажденной крепости, как прежде, и король наш обрел теперь свою прежнюю силу и красу, а его враг вот-вот будет окончательно побежден…

А на следующий день, ближе к вечеру, мы получили поистине ужасные известия, хотя толком никто ничего не мог разобрать. Мы приказали привести гонцов к королеве и принялись их допрашивать; мы старались выяснить что-то у тех, кто после какой-то кровопролитной схватки был взят в плен; этих людей тоже привели в королевские покои, и мы, выслушав их невнятные рассказы о случившемся, срочно выслали несколько человек на разведку. Они устремились по северной дороге в сторону Сент-Олбанса, где герцог Йоркский, явно не собиравшийся покорно являться в суд и слушать, как его объявят предателем, собрал армию. Он требовал у короля отстранить от должности его, Йорка, врагов и взять управление государством в свои руки, дабы соблюсти интересы всего населения нашей старой доброй Англии, а не только Дома Ланкастеров.

Один из пленных поведал, что на узких улочках Сент-Олбанса творилось нечто невообразимое. Вроде бы кто-то поднял мятеж, но сам он не сумел понять, кто именно и на чьей стороне перевес, поскольку был ранен, и его попросту бросили, и никто даже не подумал ему помочь.

— Вот что сразу лишает простого солдата мужества, — проворчал он, одним глазом косясь на королеву. — Начинает казаться, что и лорду твоему нет до тебя никакого дела. Нехорошо это, когда лорд бросает своих раненых на поле боя!

Вскоре прискакал верхом очередной гонец с новостью, что началась самая настоящая война: король велел поднять свой боевой штандарт, и герцог Йорк двинулся в атаку, но атака эта была сорвана. Королева даже вскочила, в страшном волнении прижимая руку к сердцу. Но к вечеру вернулся тот гонец, которого мы посылали в Лондон, и сообщил, что, судя по тому, что он успел увидеть на улицах, главный бой разразился между сторонниками герцога Сомерсета и сторонниками графа Уорика. Армия Уорика с боем прошла через пригороды, преодолевая невысокие садовые ограды, курятники и свинарники, и добралась до центра города, обойдя баррикады и появившись с той стороны, откуда их никто не ждал. Они обрушились на войско Сомерсета как снег на голову и повергли его в беспорядочное бегство.

Королева металась по своим покоям вне себя от бешенства. Сил ждать новых сведений у нее не было; она прямо-таки сгорала от нетерпения. Фрейлины жались по углам и помалкивали. Я остановила в дверях няньку, которая привела маленького принца, и сказала Эдуарду, что сегодня поиграть с мамой он не сможет. Нам совершенно необходимо было понять, что там происходит, мы никак не могли уяснить для себя истинное положение дел. Королева послала еще гонцов в Лондон, а троих отправила в Сент-Олбанс с личным письмом герцогу Сомерсету. После этого оставалось только ждать. Ждать и молиться за нашего короля.

Наконец, когда уже совсем стемнело и слуги начали зажигать свечи, тихо переходя от одного канделябра к другому, стража, распахнув двери, провозгласила:

— Королевский гонец!

Маргарита вскочила на ноги, и я тут же подошла к ней. Ее била легкая дрожь, но на лице читались только спокойствие и решимость.

— Идите сюда и докладывайте! — велела она гонцу.

Тот, широко шагая, направился к ней, снял шляпу, преклонил перед нею колено и произнес:

— Его милость, наш король Генрих, распорядился передать вам это.

И он разжал ладонь и протянул кольцо. Маргарита кивнула мне, я выступила вперед и взяла кольцо.

— Что же еще король велел передать мне?

— Его милость, наш король, желает вам здравия и посылает свои благословения принцу.

Маргарита молча кивнула.

— А еще он велел передать, что пребывает в отличной компании — весь вечер с ним рядом его ближайший родственник герцог Йорк; и вместе с ним его милость, наш король, намерен завтра вернуться в Лондон.

Королева так долго не решалась выдохнуть, что теперь воздух выходил у нее из легких со странным негромким шипением. А гонец продолжал:

— Наш король заклинает вас, ваша милость, хранить доброе расположение духа; он уверен, что Господь все устроит, и все будет хорошо.

— А что же сражение?

Гонец быстро на нее посмотрел.

— Его милость ничего не приказывал передавать относительно исхода сражения.

Прикусив нижнюю губу, Маргарита уточнила:

— Что-нибудь еще?

— Да, король просил, чтобы вы, ваша милость, и все придворные возблагодарили Господа за его сегодняшнее спасение от страшной опасности.

— Мы непременно так и поступим, — спокойно промолвила Маргарита.

И я была так горда тем, как сдержанно и достойно она ведет себя, что даже ласково погладила ее по спине. Она тут же повернулась ко мне и прошептала:

— Задержите его, когда он выйдет отсюда. Ради всего святого выясните, что там происходит. — Затем она повернулась к своим дамам и по-прежнему ровным тоном произнесла: — Я прямо сейчас направлюсь в часовню и помолюсь Господу за спасение моего мужа и нашего короля; вы все можете пойти вместе со мной.

И она впереди всех двинулась к часовне, так что придворным осталось только последовать за нею. Гонец тоже пристроился было к процессии, однако я ухватила его за рукав и оттащила назад, словно норовистую лошадь, желавшую бежать за стадом. Тем самым я предупредила любую возможность для кого бы то ни было перехватить столь важный источник сведений.

— Что там происходит? — резким тоном осведомилась я, сразу взяв быка за рога. — Королева хочет знать.

— Я передал донесение именно так, как мне было приказано, — упрямился он.

— Я не о послании, глупец. Что там на самом деле происходит? Что случилось сегодня? Что именно видели вы сами?

Он покачал головой.

— Я видел лишь не особенно ожесточенную стычку; все происходило прямо в городе — на улицах, во дворах, в пивных. Это больше напоминало драку, чем сражение.

— А короля вы видели?

Он осмотрелся, словно боясь, что его могут подслушать, и тихо сообщил:

— Король ранен стрелой в шею.

Я охнула.

Гонец подтвердил свои слова кивком; глаза у него тут же стали круглыми от ужаса.

— Где же была его свита? — в гневе воскликнула я. — Как король мог оказаться без охраны, без защиты?

— Это все потому, что граф Уорик расставил своих лучников на боковых улочках, и в садах, и в каждом переулке, но вот по главной улице он свои войска как раз и не повел, хотя именно этого все ожидали. Никто не был готов к тому, что он использует такой хитрый маневр. По-моему, никто никогда к такому способу не прибегал, собираясь атаковать.

Сердце у меня билось так, что мне даже пришлось прижать к груди руку. Но в душе моей теплилась и радость: я точно знала, что мой Ричард нынче в Кале, а не в охране короля, которую истребляют сейчас люди Уорика, точно убийцы выныривая из каждого закоулка.

— И все-таки, где же была королевская охрана? — допытывалась я. — Почему они не заслонили короля собой?

— Так они же все и полегли возле него, а остальные и вовсе разбежались, — пояснил гонец. — Я сам видел, как это происходило. Когда погиб герцог…

— Герцог погиб?

— Был сражен на пороге таверны.

— Который из герцогов? — потребовала я уточнений, уже чувствуя, как слабеют мои колени. — Кто из герцогов был сражен на пороге таверны?

— Сомерсет.

Борясь с нахлынувшей дурнотой, я даже зубами скрипнула.

— Герцог Сомерсет мертв?

— О да! А герцог Бекингем сдался.

Пытаясь привести мысли в порядок, я тряхнула головой.

— Неужели герцог Сомерсет погиб? Вы уверены? Вы точно это знаете?

— Собственными глазами видел, как он упал возле таверны. Он там прятался. Но сдаваться отказывался. Он бы наверняка прорвался со своими людьми — думаю, он надеялся продолжить сражение. Да только его прямо на пороге срезали…

— Кто? Кто его срезал?

— Граф Уорик.

Я молча кивнула; я хорошо помнила, какая смертельная вражда между ними существовала.

— А где сейчас король? — спросила я.

— Его удерживает у себя герцог Йоркский. Сегодня они, наверно, отдохнут, соберут раненых, ну и, конечно, пограбят всласть. Они и сейчас там вовсю орудуют, так что весь Сент-Олбанс будет разрушен и разграблен, можно не сомневаться. А завтра они, скорее всего, прибудут в Лондон.

— И король в состоянии перенести дорогу?

Я так боялась за Генриха: ведь это была его первая битва, и он был ранен, и там, если верить свидетелям, творилась самая настоящая резня!

— Он войдет в Лондон во главе торжественной процессии, — невесело усмехнулся гонец. — Со своим добрым другом герцогом Йорком по одну руку и с Ричардом Невиллом, графом Солсбери, по другую. А сын графа Солсбери, молодой граф Уорик, герой сражения, будет ехать впереди, держа в руках меч короля.

— Какая еще торжественная процессия?..

— Процессия победителей. Ведь некоторые действительно считают себя победителями.

— Йорк захватил короля, йоркисты будут всем демонстрировать его меч и так собираются явиться в Лондон?

— Да. И его милость король хотел надеть корону, чтобы все видели, что он жив, здоров и пребывает в здравом уме и твердой памяти. Они намерены проследовать в собор Святого Павла, и там герцог Йорк собирается снова короновать короля.

— Короновать? — чуть не закричала я; я уже дрожала всем телом.

Коронация — священнейший момент правления. После нее правитель показывается своим подданным в короне, как бы говоря, что отныне вся власть в государстве принадлежит ему. Но на этот раз все будет иначе, и всему миру станет ясно, что Генрих свою власть утратил. Согласившись на повторную коронацию, он даст понять всем, что на самом деле корона в руках у герцога Йорка и тот просто позволил ему ее надеть.

— Он действительно разрешил герцогу себя короновать?

— Да, в доказательство того, что разногласиям между ними положен конец.

Я невольно посмотрела в сторону двери. Я прекрасно помнила: Маргарита ждет меня и сейчас мне придется сообщить ей, что герцог Сомерсет погиб, а король находится в руках ее смертельного врага.

— Вряд ли это перемирие долго продлится, — тихо промолвила я. — Вряд ли все разногласия между ними разрешены. Скорее это только начало кровопролитных войн, а не конец их.

— Пусть лучше люди думают, что теперь наступит мир. Ведь предательством будет считаться даже упоминание о войне, — мрачно заметил гонец. — Говорят, что нам нужно забыть о войне. Перед моим отъездом они как раз собирались распространить закон, согласно которому нам всем нужно молчать. Словно ничего и не было. Как вам это понравится? Они просто приказывают нам молчать, и все!

— Неужели они рассчитывают, что люди и впрямь станут вести себя так, словно ничего не случилось? — изумилась я.

Он мрачно усмехнулся.

— А что, может, и станут. И потом, миледи, сражение-то было не такое уж и великое. И никакой славы оно никому не принесло. Только вообразите: знатнейший герцог прятался в таверне, а стоило ему нос оттуда высунуть, как его и прикончили. Да и вообще весь бой в каких-то полчаса завершился; король наш ни разу даже меч свой не обнажил. Его нашли, когда он прятался в лавке у дубильщика среди только что содранных кож. А за его войском, бросившимся врассыпную, гонялись по свиным загонам да огородам. Нет, такую битву никому не захочется вспоминать с гордостью. Никому не захочется лет через десять, сидя у камина, рассказывать о ней внукам. Все мы, кто там был, будем рады поскорее это забыть. И дело тут не в том, что кому-то повезло, а кому-то нет; все мы — братья по оружию, все, кто там дрался.

Долго я ждала в покоях Маргариты, пока она вместе с придворными вернется из часовни после благодарственной молитвы во спасение короля. Стоило ей войти и увидеть мое мрачное лицо, как она объявила всем, что устала и желает посидеть со мной в тишине. Когда за последней из ее фрейлин закрылась дверь, я молча начала вытаскивать шпильки из ее прически, но она остановила меня, схватив за руку.

— Не надо, Жакетта. Не надо сейчас меня трогать — мне невыносимы чужие прикосновения. Просто расскажите мне. Что, все очень плохо, да?

И я, понимая, что и я, будь на ее месте, предпочла бы сразу услышать самое плохое, ответила:

— Маргарет, у меня просто сердце разрывается, но я должна сообщить вам… что его милость, герцог Сомерсет, погиб.

Сначала мне показалось, что она не расслышала меня.

— Его милость?

— Герцог Сомерсет.

— Вы сказали, погиб?

— Да, он погиб.

— Вы имеете в виду, что Эдмунд погиб?

— Да, Эдмунд Бофор.

Ее серо-голубые глаза медленно наполнились слезами, губы задрожали, и она стиснула пальцами виски, словно голова у нее раскалывалась от боли.

— Но он не мог погибнуть!

— Мог. Он погиб.

— Вы не ошибаетесь? Тот человек совершенно уверен? Ведь сражения так непредсказуемы, он мог получить недостоверные сведения…

— Мог. Но он совершенно уверен.

— Каким же образом?

Я пожала плечами. Мне очень не хотелось сейчас посвящать ее в подробности гибели Бофора.

— Рукопашная схватка там шла прямо на улицах…

— И король передал мне, чтобы я приказала отслужить благодарственную мессу? Он что, совсем утратил разум? Отслужить благодарственную мессу, когда Эдмунд погиб? Неужели ему все на свете безразлично? Неужели он совсем никого не любит?

Повисла пауза. Маргарита судорожно вздыхала, словно постепенно осознавая, сколь велика ее утрата.

— Сам король, возможно, вовсе и не передавал с этим гонцом просьбы о благодарственной мессе, — заметила я. — Скорее всего гонцу это велел сделать герцог Йорк.

— Да какая мне разница, Жакетта? О, Жакетта, как я теперь буду без него?

Чтобы она не вцепилась себе в волосы и не начала их вырывать, я взяла ее за руки.

— Маргарет, вам придется это пережить. Вам придется собрать все свое мужество.

Она только головой замотала; откуда-то изнутри у нее вырвался тяжкий утробный стон.

— Жакетта, как я буду без него? Как мне без него жить?

Тут я обняла ее и стала укачивать, но тихие стоны и этот крик боли, рвавшийся у нее из души, все не умолкали.

— Как мне жить без него? Как мне здесь без него выжить?

Я подвинула ее к кровати, ласково ее подтолкнула и уложила на постель. Стоило Маргарите коснуться подушки, как из глаз у нее буквально хлынули слезы; они ручьями бежали по щекам, насквозь промачивая тонкое вышитое полотно. Она не издавала пронзительных воплей или громких рыданий, она просто тихо стонала, стиснув зубы, словно пытаясь заглушить боль истерзанной души, и этот стон был столь же непрерывным, как и мучившая ее сердечная рана.

Сжав ее ладонь, я присела рядом с нею на кровать, не говоря ни слова.

— А мой сын? — вдруг воскликнула она. — Боже мой! Кто научит моего мальчика тому, каким должен быть настоящий мужчина? Кто позаботится о его безопасности?

— Тише, тише, — безнадежно повторяла я. — Тише, тише.

Она закрыла глаза, но слезы по-прежнему струились у нее по щекам, и она по-прежнему глухо стонала сквозь стиснутые зубы, словно животное, не имеющее возможности выразить свои страдания в словах.

Вдруг она посмотрела на меня, немного приподнявшись, потом села и сказала, будто о чем-то вспомнив:

— А король? Я полагаю, что уж он-то здоров и невредим? Это, кажется, и гонец подтвердил? Уж он-то наверняка в безопасности? И как это ему всегда удается? Впрочем, и слава Богу.

— Король легко ранен, — сообщила я. — Но он действительно в безопасности, и о нем заботится герцог Йоркский. Герцог намерен привезти его в Лондон со всеми подобающими его королевскому величеству почестями.

— Как же мне жить без моего Эдмунда? — шептала она, будто не слыша меня. — Кто теперь будет меня защищать? Кто будет охранять моего сына? Кто обеспечит безопасность короля? И что будет, если Генрих вздумает снова уснуть?

Я молча покачала головой, поскольку ничем не могла ее утешить. Я знала, что ей придется пережить великую боль утраты, заглушить ее в своей душе и утром, проснувшись, осознать, что именно ей отныне править этой страной. А потом она должна будет противостоять герцогу Йоркскому. Противостоять ему в одиночку, не имея поддержки того, кого она так любила. Ей придется стать для своего сына и матерью, и отцом. Ей придется стать для Англии и королем, и королевой. И никто, возможно, так никогда и не догадается, что сердце ее разбито вдребезги.

В течение нескольких дней она совершенно утратила схожесть с прежней Маргаритой Анжуйской. Более всего она напоминала призрак бывшей королевы. У нее пропал голос, она выглядела совершенно пришибленной, и я была вынуждена соврать фрейлинам, что в придачу к пережитому потрясению у нее сильно разболелось горло, есть подозрение на простуду, и поэтому королеве лучше лежать и отдыхать. Но когда Маргарита молча сидела в своей затемненной спальне, прижимая руку к сердцу, я видела, что она буквально задыхается от горя; она старалась сдерживать рвущиеся из груди рыдания, она вообще не решалась издавать какие бы то ни было звуки, потому что иначе сорвалась бы на пронзительный, нечеловеческий крик.

А в Лондоне тем временем разыгрывался чудовищный спектакль. Король, забыв, кто он такой, забыв о своем высочайшем положении и об оказанном ему Богом доверии, действительно отправился в собор Святого Павла, но короновал его там не архиепископ, а Ричард Йоркский. Именно он во время этой издевательской церемонии возложил корону на голову Генриха. И для тех сотен людей, что набились в собор, и для тех тысяч, что толпились на улицах или просто слышали об этой церемонии, это означало только одно: два члена королевской семьи договорились между собой, и один просто надел корону на голову другому, как если бы оба они были совершенно равны и могли выбирать, кто кому подчинится.

Когда я сообщила об этом Маргарите, по-прежнему сидевшей в полутемной спальне, она неуверенно поднялась на ноги, словно совсем разучилась ходить, и хриплым, слабым голосом промолвила:

— Я должна пойти к королю. Иначе он отдаст все, что мы имеем. Он, наверное, снова утратил разум, а теперь готов утратить и корону, и наследство собственного сына.

— Не торопитесь, — возразила я. — Поздно отменять эту коронацию, она уже свершилась. Давайте подождем и посмотрим, что можно сделать. А за это время вам нужно выйти отсюда, хорошенько поесть и посоветоваться с верными вам людьми.

Маргарита кивнула. Она понимала, что должна возглавить партию короля — только теперь это придется сделать в одиночку.

— Как же я смогу что-то предпринять… без него? — беспомощно прошептала она, глядя мне в глаза.

Date: 2015-12-12; view: 446; Нарушение авторских прав