Твой Ричард». 12 page

«У меня прямо-таки сердце изболелось без тебя, моя любимая, и как только я смогу передать кому-то командование гарнизоном, то немедленно вернусь домой. С другой стороны, я совершенно уверен: если бы меня здесь не было, этот город давно бы уже взяли французы, которым прекрасно известно наше шаткое положение. Я свято блюду свой долг перед нашим бедным королем и нашей несчастной страной и делаю все, что в моих силах. Полагаю, и ты делаешь то же самое. Но клянусь, когда я вернусь на родину, нас с тобой больше ничто и никто не разлучит».

Замок Виндзор, зима 1454 года

Герцог Йоркский был настроен весьма решительно. Желая показать, кто истинный хозяин Кале, и предотвратить атаку французов, он приказал снарядить небольшой флот и сам отправился за море, сообщив, что едет туда, дабы расплатиться с солдатами гарнизона, замириться с ограбленными купцами, повесить предателей и в итоге быть признанным как констебль Кале.

Кале был замечательно укреплен. Он с давних пор служил нашим форпостом в Нормандии. Однако же теперь крепость была захвачена собственным гарнизоном; солдаты, увидев приближающиеся корабли Йорка, натянули поперек входа в гавань цепи и развернули пушки лицом к морю. И Йорк, обнаружив, что на него смотрят дула английских пушек, понял, что во вступлении в Кале ему отказано.

Эту новость мы узнали, сидя холодным ноябрьским днем возле спящего короля, и Маргарита воскликнула в крайнем возбуждении:

— Я непременно позабочусь о том, чтобы ваш муж был за это награжден, Жакетта! Ах, как ему удалось унизить этого Йорка! Каким опозоренным себя чувствует теперь этот выскочка! Отправился в море с немалым флотом и не получил разрешения войти в собственный порт! Теперь, конечно же, лорды сместят его с должности, не правда ли? И выпустят Эдмунда из Тауэра!

Однако я не проронила ни звука. Единственное, что меня волновало, это не придется ли моему мужу покорно смотреть, как его взбунтовавшиеся солдаты отказываются подчиняться его приказам и не впускают в город нового командующего. Или еще хуже — и куда опаснее для нас с Ричардом, — если он сам поведет свое войско против герцога Йоркского, не желая ему повиноваться, и велит развернуть пушки в сторону кораблей лорда-протектора, законно назначенного королевским советом и парламентом. И в том, и в другом случае Ричарду грозит страшная опасность, и в том, и в другом случае с этого часа герцог Йорк станет его врагом.

Король, привязанный к креслу, что-то слабо пробормотал во сне, но королева на него даже не взглянула.

— Подумайте только, Йорк болтается в море перед входом в гавань, и на него нацелены пушки Кале! — восхищалась она. — Ей-богу, хорошо бы они пристрелили его. Вообразите, какая это была бы для нас удача, если бы его корабль потопили, а сам герцог утонул. Ах, как было бы отлично, если бы ваш Ричард его утопил.

Я невольно вздрогнула: меня уже тошнило от этих речей. Конечно же, Ричард никогда не допустит, чтобы его гарнизон открыл огонь по герцогу королевской крови. По назначенному королевским советом лорду-протектору. В этом я была уверена. Я должна была быть в этом уверена.

— Но это же предательство, — просто произнесла я. — Нравится нам Йорк или нет, однако он назначен королевским советом и парламентом и должен временно править вместо короля, пользуясь его властью. Это было бы предательством напасть на него. А заставить Кале открыть огонь по английским судам — это настоящее преступление. И особенно ужасно это выглядело бы в глазах французов.

Маргарита пожала плечами и заявила:

— Ах, да кому какое дело! Быть назначенным теми, кого он сам назначил, — это никакое не назначение. Грош цена такому назначению. Я не назначала его, король его тоже не назначал. Насколько я знаю, он попросту захватил власть. Он узурпатор, и вашему мужу следовало его застрелить, как только он окажется в пределах досягаемости. Пока что ему это не удалось. А следовало бы, причем при первой же возможности.

И снова король издал какой-то звук. Я подошла к нему и спросила:

— Вы что-то сказали, ваша милость? Неужели вы слышали наш разговор? Вы меня слышите, ваша милость?

Королева тут же оказалась рядом и ласково коснулась руки мужа.

— Проснись, — промолвила она; это было практически единственное слово, с которым она когда-либо к нему обращалась. — Проснись же.

И он, к нашему великому удивлению, действительно пошевелился. Ей-богу, пошевелился! Впервые более чем за год он повернул голову и открыл глаза; мало того, он явно что-то видел перед собой — наверное, наши изумленные лица; а потом с легким вздохом снова закрыл глаза и уснул.

— Врачей! — пронзительно крикнула королева.

Она бросилась к дверям, рывком их распахнула и стала громко звать врачей, но их, естественно, рядом не оказалось: они обедали, пили вино и отдыхали в одной из дальних приемных.

— Король очнулся! Король очнулся!

Врачи, разумеется, тут же прибежали, оставив недоигранными партии в шахматы и недопитыми бокалы вина. Налетая друг на друга, они ринулись в спальню, на ходу вытирая рты рукавами, окружили короля и принялись прикладывать уши к его груди, приподнимать ему веки, смотреть в глаза, тереть ему виски и колоть руки иголками. Но король уже снова спал мертвым сном.

Один из врачей повернулся ко мне.

— Он что-то произнес?

— Нет, только открыл глаза, посмотрел на нас, слегка вздохнул и снова погрузился в забытье.

И врач, покосившись в сторону королевы, почти прошептал:

— А как он выглядел, когда очнулся? Не был ли его взгляд безумен? Вы заметили в его глазах хоть какое-то понимание того, где он находится? Или же глаза его ничего не выражали, как у идиота?

На мгновение я задумалась.

— Нет. Он выглядел в точности как обычно, как и прежде. Так выглядит любой человек, только что пробудившийся после долгого глубокого сна. Как вы считаете, теперь он очнется?

Возбуждение, царившее в комнате, быстро угасало; все уже понимали, что король по-прежнему ни на что не реагирует, хотя его продолжали толкать, трепать по щекам, громко кричать ему в самые уши.

— Нет, — ответил мне врач. — Он снова ушел от нас.

Королева обернулась, лицо ее потемнело от гнева.

— Неужели вы не можете привести его в чувство? Ну, ударьте его по лицу!

— Нет.

Жизнь нашего маленького двора в Виндзоре так давно была сосредоточена вокруг королевы и ее сына, который уже пытался говорить и мог, хотя и несколько неуверенно, переходить от одних рук к другим, что не все заметили перемены. И все же что-то явно менялось. Я, например, дежуря подле короля, отчетливо ощущала, что он пытается шевелиться, что он скоро очнется. За ним по-прежнему тщательно наблюдали врачи, слуги кормили и мыли его, но почти все попытки его исцелить были оставлены, поскольку ни одна из них не принесла никаких результатов. Но теперь мы снова начали надеяться; нам уже казалось, что вскоре он сам, без помощи врачей, выйдет из своего затянувшегося забытья. Теперь я каждое утро подолгу просиживала возле него, а еще кто-нибудь из числа самых верных фрейлин королевы оставался с ним до позднего вечера. Королева тоже заглядывала ненадолго, но каждый день, где-то в полдень. Я следила за Генрихом очень внимательно, и, по-моему, сон его постепенно становился менее глубоким, а порой я была совершенно уверена, что он отлично слышит, о чем мы говорим.

Конечно, меня терзали мысли о том, что именно он будет помнить, когда совсем очнется. Более года назад перед ним предстало поистине шокирующее зрелище, и в результате он закрыл глаза и погрузился в спасительный сон, чтобы никогда больше этого не видеть. Последняя фраза, которую он слышал, принадлежала мне: «Не смотрите. Не надо смотреть». Если он снова откроет глаза, готовый смотреть, готовый видеть, можно только гадать, что именно сумеет он вспомнить и что подумает обо мне. Уж не решит ли он, что во всем виновата я? Что это из-за моих слов он так долго блуждал во тьме и молчании?

Я очень сильно тревожилась и осмелилась даже спросить королеву, не кажется ли ей, что король станет обвинять нас в том, что ему пришлось пережить такое тяжкое потрясение, собственно, и вызвавшее его болезнь.

Однако она смотрела на меня ясным, невинным взором.

— Вы имеете в виду те ужасные вести из Франции? — уточнила она.

— Нет, те обстоятельства, при которых он эти вести узнал, — пояснила я. — Вы были тогда так расстроены, и герцог оказался в вашей спальне, да и я тоже… Может, королю показалось, что нам следовало… с большей осторожностью сообщить ему о столь печальных событиях?

— Да, возможно, — согласилась она. — И если он все-таки когда-нибудь поправится и будет в состоянии нас услышать, мы непременно извинимся перед ним за то, что не подготовили его к столь сильному потрясению. Это было так ужасно для всех нас. Я и сама ничего толком не могу припомнить о том вечере. По-моему, я потеряла сознание, и герцог пытался привести меня в чувство. Но я не помню.

— Да, вы ничего не помните, — кивнула я, отлично понимая, что это наиболее безопасный путь для всех нас. — И я тоже ничего толком не помню.

Рождество мы праздновали в большом зале Виндзорского замка. Народу было немного, ведь число придворных в последнее время печально уменьшилось, но праздник мы все же устроить постарались: приготовили всем подарки и множество игрушек для маленького принца. А вскоре, буквально через несколько дней, подарок нам преподнес король: он не только очнулся, но и какое-то время продолжал бодрствовать.

Случилось настоящее чудо. Король просто открыл глаза, зевнул, как ни в чем не бывало огляделся и с удивлением обнаружил, что спал в кресле, а вокруг него полно людей, хотя находится он в своих, хорошо ему знакомых покоях Виндзорского замка. Врачи кинулись звать нас, но навестили его только мы с королевой, решив, что не стоит пока пугать его слишком большой толпой придворных.

Мы вошли очень тихо, словно приближаясь к раненому животному, которое может испугаться и навредить себе. В этот момент король как раз пытался встать на ноги, и врачи, поддерживая его с двух сторон, помогали ему удерживать равновесие. Его пошатывало, но он все же мгновенно поднял голову, увидел королеву и неуверенно выдохнул: «Ах…», мучительно пытаясь отыскать ее имя в своей замутненной памяти.

— Маргарита, — произнес он наконец. — Маргарита Анжуйская.

Тут на глазах у меня выступили слезы; мало того, я с трудом сдерживала рыдания. И этот жалкий человек — король Англии! А ведь когда я впервые его увидела — еще маленьким мальчиком, — он был ничуть не хуже этого красавчика Эдуарда Марча, сына Ричарда Йорка. Теперь король казался совершенно опустошенным и измученным. Он сделал один неуверенный крошечный шажок, и королева склонилась перед ним в глубоком реверансе. Нет, она не протянула к нему руки, чтобы его поддержать или хотя бы дотронуться; она не бросилась в его объятия. Все было в точности как в легенде о Короле-рыболове и той молодой женщине, которую считали его супругой: она жила с ним, но они никогда друг друга не касались.

— Ваша милость, я так рада снова видеть вас в добром здравии, — тихо промолвила она.

— Я что же, был болен?

Мы с ней быстро переглянулись.

— Нет, вы просто спали. Но это был такой глубокий сон, что никто не мог вас разбудить.

— Правда? — Он провел рукой по своей голове, потом вдруг заметил на этой руке шрам от обжигающей припарки и воскликнул: — Боже, что это? Я ударился? Как долго я спал?

Маргарита не решалась ответить, и я сообщила:

— Довольно долго, ваша милость. Но нашей стране сейчас ничто не угрожает.

— Это хорошо, — отозвался он. — Вот ведь незадача! — И он обратился к тем, кто его поддерживал: — Помогите-ка мне подойти к окну.

Шаркая ногами, как старик, он медленно добрался до окна и выглянул наружу; перед ним расстилались заливные луга, река по-прежнему текла меж замерзшими, укутанными белым снегом берегами. Все было так же, как и всегда. Король прищурился: свежий снег и солнечное сияние слепили ему глаза.

— Слишком ярко, — пожаловался он и, повернувшись, двинулся обратно, к своему креслу. — Я что-то очень устал.

— Не надо! — пронзительно вскрикнула королева.

Однако врачам пришлось снова усадить Генриха в кресло, и я заметила, с каким удивлением он рассматривает ременные петли на подлокотниках и на сиденье, явно пытаясь понять их назначение и моргая, как сова. Затем он огляделся, изучая безжалостно обнаженную комнату и стол, заваленный медицинскими приборами и снадобьями.

— Как долго это продолжалось, Жакетта? — опять спросил он, глядя на меня.

Мне пришлось закусить губу, чтобы ответ не вырвался у меня сразу.

— Довольно долго, — уклончиво произнесла я. — Но мы так рады, что вам лучше. Если вы теперь уснете, вы ведь проснетесь снова, не так ли, ваша милость? Вы попытаетесь снова проснуться?

Я действительно боялась, что сейчас он опять надолго уснет. Голова его уже клонилась на грудь, он явственно клевал носом, и глаза у него закрывались сами собой.

— Я так устал, — пролепетал он, точно ребенок, и через секунду снова крепко спал.

Всю ночь мы дежурили возле него, надеясь, что он проснется; однако он не проснулся. Утром королева от беспокойства была бледна и напряжена, как струна. Но в семь часов в спальню короля явились врачи; они мягко коснулись его плеча, тихонько сказали ему, что уже утро и пора вставать, и, ко всеобщему удивлению, он открыл глаза, сел в постели и велел отворить ставни на окнах.

Он продержался почти до обеда, то есть почти до самого вечера, затем не выдержал и уснул, однако к ужину проснулся и приказал позвать королеву. Когда Маргарита, взяв с собой и меня, вошла в его комнату, он распорядился подвинуть ей кресло и осведомился, как она поживает.

Стоя за ее креслом, я слушала, как она отвечает, что у нее все хорошо. Выждав немного, я ласковым тоном поинтересовалась, помнит ли он, что его жена была беременна, когда он уснул.

Его удивление было неподдельным.

— Нет! — воскликнул он. — Я ничего такого не помню. Вы сказали — беременна? Боже мой, нет, не помню!

Маргарита кивнула и подтвердила:

— Это действительно так, ваша милость. Мы с вами были так счастливы, что у нас наконец-то будет ребенок. — И она показала ему украшение, которое он по этому случаю заказал ей в подарок. Она предусмотрительно захватила с собой эту вещицу, желая напомнить о его щедрости. — И вы на радостях подарили мне вот это.

— Правда? — Он, казалось, был весьма доволен. Взяв у нее украшение, он внимательно его рассмотрел. — Очень хорошая работа! Я, должно быть, и впрямь обрадовался.

И Маргарита, судорожно сглотнув, добавила:

— Да, мы оба очень обрадовались. И вся страна вместе с нами.

Мы ждали, когда король спросит про ребенка, но было совершенно очевидно, что это ему почти безразлично. Голова его опять начала клониться на грудь, он, судя по всему, временами задремывал и даже слегка всхрапнул разок. Маргарита взглянула на меня.

— Разве вы, ваша милость, не хотели бы узнать о вашем сыне? — осмелилась я вмешаться. — Вы же сами видели, какую чудесную вещь вы подарили королеве, когда она сообщила вам о своей беременности. Это было почти два года назад. За это время ребенок успел и родиться, и немного подрасти.

Изумленно моргая, Генрих повернулся ко мне. Он явно ничего не понимал.

— Какой ребенок?

Подойдя к дверям, я взяла у няньки из рук маленького Эдуарда. К счастью, он был сонный и притихший. Вряд ли я осмелилась бы притащить громко орущего младенца в эту странную спальню.

— Ребенок, который родился у королевы, — промолвила я. — Ваш сын. Принц Уэльский, храни его Господь.

Эдуард сонно заворочался и брыкнул своей крепенькой ножкой. Он только недавно начал ходить. Это был очень хорошенький, сильный мальчик пятнадцати месяцев от роду, и он совсем не походил на новорожденного. Собственно, еще когда я взяла его у няньки и понесла к Генриху, я засомневалась, стоит ли сейчас представлять его отцу. А король смотрел на сына, и в его взгляде было не больше отцовской любви, чем при виде толстенького здоровенького ягненка — если бы, конечно, мне пришло в голову притащить его в королевскую спальню.

— Я понятия об этом ребенке не имел! — заявил он. — А кто это, девочка или мальчик?

Королева встала, забрала у меня Эдуарда и протянула сонного ребенка мужу. Тот отпрянул.

— Нет, нет, я не хочу это держать! Просто скажите мне, это девочка или мальчик?

— Мальчик, — отозвалась королева, и голос ее дрогнул от разочарования. — Слава Богу, мальчик. Наследник вашего трона. Тот сын, о котором мы столько лет молили Господа!

Генрих изучал розовое личико малыша.

— Дитя Святого Духа, — с изумлением прошептал он.

— Нет, ваш собственный сын, простой смертный! — довольно резко возразила Маргарита.

Я обернулась: и врачи, и слуги, и две или три фрейлины, присутствовавшие в спальне, наверняка слышали проклятое замечание короля.

— Это наш маленький принц, ваша милость. Это наш сын. И ваш наследник. Это принц Уэльский. Мы уже окрестили его и дали ему имя Эдмунд…

— Эдвард! — громко поправила я Маргариту. — Будущий король Эдуард!

Она кивнула.

— Да, принц Эдуард Ланкастер.

Король довольно улыбнулся.

— О, так это мальчик! Что ж, повезло.

— У вас теперь есть сын, ваша милость, — поддержала я королеву. — Сын и наследник. Ваш сын и наследник, да благословит его Господь.

— Аминь, — откликнулся Генрих.

Тут я забрала мальчика у королевы, видя, что она едва держится на ногах, и она буквально рухнула в кресло. Мальчик завозился, и я стала его тихонько укачивать, прижимая к плечу. От него пахло мылом и чистой теплой кожей.

— И он крещен? — живо осведомился король.

Я заметила, как Маргарита скрипнула зубами: ее безумно раздражали эти бесконечные повторяющиеся вопросы, напоминавшие ей о тех ужасных днях. Но ответила она вполне любезно:

— Да, конечно, крещен.

— А кто его крестные? Это я выбрал их?

— Нет, вы спали. Мы… я… выбрала архиепископа Кемпа, Эдмунда Бофора и герцогиню Анну Бекингемскую.

— Как удачно! И я бы их выбрал! — обрадовался король. — Это лучшие мои друзья. И Анна… а которая это Анна?

— Бекингемская, — осторожно уточнила королева. — Герцогиня Бекингемская. Вот только архиепископ, увы, уже скончался.

Король в изумлении всплеснул руками.

— Не может быть! Сколько же времени я спал?

— Восемнадцать месяцев, ваша милость, — тихо сообщила я. — Полтора года. Очень долго. И все мы опасались за ваше здоровье. Как хорошо, что вы снова выздоровели!

Он посмотрел на меня с детской доверчивостью.

— Да, это действительно очень долго… Но я ничего не помню. Не помню, как я уснул. Я даже снов никаких не помню.

— А что вам запомнилось — перед тем, как вы заснули? — спросила я, сама себя за это ненавидя.

— Совершенно ничего! Я совсем ничего не помню! — засмеялся он. — Помню только прошлую ночь. И то, как я вчера вечером захотел спать и сразу уснул. Но я очень надеюсь, что сегодня, когда я ночью засну, то завтра утром непременно снова проснусь.

— Аминь, — произнесла я.

Королева сидела, закрыв руками лицо.

— Мне что-то не хочется снова проспать целый год! — пошутил король.

Маргарита сильно вздрогнула, затем выпрямилась и, овладев собой, сложила руки на коленях. Лицо у нее прямо-таки окаменело.

— Как это, наверное, было неудобно для всех вас, — добродушно заметил Генрих, оглядывая свою убогую комнату. — Я постараюсь больше так не делать.

Судя по всему, он не обратил внимания, что покинут своими придворными, что рядом с ним остались только врачи да няньки, ну и еще мы, несколько человек, таких же узников, как и он сам.

— Ну хорошо, а теперь мы оставим вас, — негромко сказала я. — Вам нужно немного отдохнуть. Для всех нас это был поистине великий день.

— Да, вы правы, я очень устал, — доверчиво признался он, глядя на меня. — Но я очень хочу завтра утром проснуться!

— Аминь, — повторила я.

Он просиял, как ребенок.

— Да-да, пусть будет так, как хочет Бог. Все мы в Его руках.

Дворец Плацентия, Гринвич, Лондон, весна 1455 года

Итак, король проснулся, но дела пошли не как хочет Бог, а как хочет королева. Маргарита тут же отправила королевскому совету послание, столь взрывное по тону и столь опасное по характеру, что лорды моментально выпустили герцога Сомерсета из Тауэра, запретив ему, правда, удаляться более чем на двадцать миль от столицы и заниматься какой бы то ни было политической деятельностью. Герцог быстро привел в порядок свой лондонский дом, вооружил ближайшее окружение и послал гонцов к своим друзьям и союзникам, заявляя им, что никто не сможет разлучить его с королем, и герцог Йорк первым поймет, что он, Сомерсет, вновь взял власть в свои руки.

Будто желая отпраздновать свое возвращение в центр Англии, король и королева открыли дворец в Гринвиче и созвали там королевский совет. Герцог Йоркский, явившись на этот совет, сложил с себя обязанности лорда-протектора, обнаружив при этом, что утратил и второй свой титул — констебля Кале. Этот титул был снова пожалован Эдмунду Бофору, только что покинувшему тюрьму и победоносно получившему прежнее могущество.

Бофор пришел в покои королевы, красивый, в богатых одеждах и с таким видом, словно ездил ко двору Бургундии за новыми нарядами, а не сидел в Тауэре, ожидая суда по обвинению в предательстве. Он вновь высоко вознесся на колесе Фортуны, и, пожалуй, не было сейчас при дворе человека более могущественного, чем он. Дамы прямо-таки затрепетали, когда он возник в зале, они просто глаз не могли от него отвести. А королева Маргарита, стоило ей увидеть герцога, полетела ему навстречу, простирая руки, и он упал перед нею на колени, склонив свою темноволосую голову, поднеся ее руки к губам и вдыхая аромат надушенных пальцев. Фрейлины рядом со мной только вздыхали от затаенной зависти. Маргарита стояла совершенно неподвижно, слегка вздрагивая от его пылких прикосновений, затем очень тихо промолвила:

— Пожалуйста, встаньте, милорд, мы рады снова видеть вас на свободе.

Эдмунд Бофор легко вскочил, изящным движением предложил ей опереться о его руку и спросил:

— Не прогуляться ли нам?

И они рука об руку двинулись на большую галерею. За ними последовали только я и еще одна из фрейлин; остальным я кивком велела оставаться на месте, да и сама осторожно притормаживала, стараясь держаться от этой парочки подальше, чтобы моя спутница не смогла подслушать, о чем они там шепчутся.

В конце галереи герцог поклонился и удалился, а Маргарита повернулась ко мне; лицо ее сияло.

— Эдмунд хочет посоветовать королю более не допускать на заседания совета герцога Йорка! — радостно сообщила она. — Он там ни к чему. Пусть наше ближайшее окружение составляют исключительно представители Дома Ланкастеров. Все, что Йорк сумел выиграть, занимая должность лорда-протектора, будет у него отнято. На заседания совета также не будут приглашать ни его зятя, графа Солсбери, ни этого щенка-переростка Ричарда Невилла, графа Уорика. Эдмунд решил непременно настроить короля против наших врагов и лишить их всех сколько-нибудь значительных должностей. — Она рассмеялась. — Эдмунд пообещал, что они еще горько пожалеют о том дне, когда заперли его в Тауэре, а меня — в Виндзоре, что они еще приползут ко мне на коленях! А еще он считает, что, поскольку король сейчас весьма плохо представляет себе, что творится вокруг и что ему надлежит делать, то страной лучше управлять нам с ним вдвоем. И первым делом мы сбросим наших врагов с их пьедестала. Пусть отправляются или в тюрьму, или на виселицу.

Я протянула к ней руку, пытаясь ее остановить, но она была слишком взбудоражена мыслью о столь восхитительной мести и никаких предостережений слышать попросту не желала.

— Эдмунд говорит, что теперь нам есть за что бороться. Король к нам вернулся и вновь пребывает в добром здравии, и он наверняка будет поступать так, как посоветуем ему мы; у нас есть сын и законный наследник трона, и уж этого никто отрицать не может. И теперь мы в состоянии преподать Йорку такой урок, которого он никогда не забудет. По мнению Эдмунда, если мы сумеем доказать, что Йорк собирался захватить трон, то он — покойник.

На этом месте я все-таки вмешалась:

— Ваша милость, разве вы не понимаете, что подобные действия заставят Ричарда Йоркского пойти на открытый мятеж? Ему же придется защищать себя от столь серьезных нападок. Он наверняка потребует, чтобы совет возобновил свои обвинения против герцога Сомерсета, и произойдет раскол — на одной стороне вы и ваши сторонники, на другой он и его окружение.

— Нет! — возразила она. — Король сам объявил собранию лордов, что Сомерсет — его истинный преданный друг и близкий родственник, так что теперь никто не осмелится против него и слова сказать. Мы намерены провести ближайшее заседание совета в Вестминстере, но Йорка туда не пригласим. Затем мы хотим провести в Лестершире судебные слушания, на которых Йорк будет обвинен в том, что не явился на это заседание. Центральные графства верны нам, а вот в Лондоне настроения весьма неустойчивые. Но так или иначе, этому спесивцу Йорку придет конец; и я уже начала мстить ему.

Я только головой покачала; я никак не могла сейчас втолковать ей, что герцог Йоркский слишком могуществен и не стоит прилагать таких усилий, превращая его в своего врага.

— Но вы-то более всех должны быть довольны! — воскликнула Маргарита. — Эдмунд обещал непременно привезти домой вашего мужа Ричарда.

Ну что ж, у всего своя цена. Моя цена — это Ричард. И я, моментально забыв о том, что королеву нужно призывать к осторожности, схватила ее за руки.

— Правда?

— Да, он обещал мне. Король намерен торжественно, в присутствии всех передать Эдмунду ключи от Кале, а вашего Ричарда удостоить высочайшей похвалы как верного командира крепости. Ваш муж вернется к вам, Йорк будет арестован, а королевством будем благополучно править Эдмунд Бофор и я. И все мы снова будем счастливы.

Да, я снова была счастлива, я снова обнимала его, прижимаясь лицом к его стеганому колету, а он так сильно, по-медвежьи, обхватил меня руками, что я даже дышать не могла. Когда я подняла глаза и посмотрела в его любимое измученное лицо, он поцеловал меня столь крепко, что я зажмурилась, чувствуя себя одуревшей от счастья девчонкой. Мы на мгновение оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание, и снова принялись целоваться, а портовые рабочие и моряки подбадривали нас криками и непристойными замечаниями, но Ричард, по-моему, ничего не слышал. Сунув руки мне под плащ, он ласкал мое тело, бедра…

— Вот тут и остановись, — шепнула я.

— Куда мы можем пойти? — спросил он, словно мы опять стали юными женихом и невестой.

— Пойдем прямо во дворец, — предложила я. — Ну, идем же. У тебя все вещи упакованы?

— К черту вещи! — весело заявил он.

И мы, крепко держась за руки, двинулись от причалов Гринвича к дворцу. Мы украдкой пробрались внутрь с черного хода, точно парень с конюшни и уличная шлюха, и заперлись в моей спальне. Да так, взаперти, и провели там целый день и всю следующую ночь.

Правда, в полночь я велела служанке принести нам какой-нибудь еды, и мы подкрепились прямо там, у камина, завернувшись в простыни.

— Когда же мы поедем в Графтон? — спросила я.

— Завтра же! Я мечтаю поскорее увидеть детей и новорожденную дочку. Но, к сожалению, мне потом придется сразу же вернуться сюда и снова плыть за море.

— Опять?

Он поморщился.

— Я должен сам передать приказ Бофора. В крепости и так царят беспорядки. Я не могу оставить гарнизон без командира. Мне придется пробыть там, пока герцог не пришлет мне замену, а уж затем я вернусь домой насовсем.

— Я думала, ты уже вернулся насовсем!

Я была в отчаянии.

— Прости меня, любимая, — ответил он. — Но мне действительно страшно оставлять свой гарнизон без командира. Я обязан туда плыть. Хотя признаюсь честно: в последнее время мне действительно тяжко пришлось.

— Но потом ты правда вернешься навсегда?

— Королева мне это обещала. Да и герцог тоже. Так что и я, наверное, могу дать тебе такое обещание. — Он наклонился ко мне, ласково теребя прядь моих волос. — Это нелегко — служить такой стране, как наша. Но король теперь здоров и, надеюсь, вновь возьмет власть в свои руки, да и Дом наш опять на подъеме.

Я накрыла его руку своей рукой.

— Любовь моя, я бы очень хотела, чтобы твои слова соответствовали действительности, однако все далеко не так просто. Ты и сам это поймешь, когда завтра увидишь, что тут, при дворе, творится.

— Но это будет завтра!

И он, отставив в сторону кувшин с элем, снова потащил меня в постель.

Нам удалось урвать несколько дней, чтобы побыть вместе, однако и за это время мой муж успел понять, что королева и герцог, прибрав к рукам власть, собираются все перевернуть с ног на голову и обвинить Ричарда Йорка в предательстве, а затем и вовсе сбросить его и всех его сторонников с пьедестала. Большую часть пути в Графтон мы провели в задумчивом молчании. Ричард поздоровался со всеми, восхитился новорожденной дочкой и затем сообщил детям, что должен снова вернуться в Кале и поддержать порядок в гарнизоне, но непременно вскоре опять приедет домой.

— Как ты думаешь, будут ли они настаивать, чтобы герцог Йоркский извинился? — спросила я у мужа, когда он седлал коня на конюшенном дворе. — И сможешь ли ты сразу вернуться домой, если Йорк признает свою вину и подчинится воле короля?