Когнитивный подход к тесту

Вопросы:

1. В чем состоит когнитивный подход к тексту?

2. Что такое концепт?

3. В чем проявляется концепт?

4. Как связаны универсалии и концепты?

Для всех языковых подсистем сквозной составляющей является семантика, которая должна отражать упорядочение языковой сферы человеческой жизнедеятельности. В антропологическом ключе содержании, с одной стороны, складывается в процессе человеческой деятельности, познания мира и его дифференциации (так как человек обладает сознанием), с другой стороны, в процессе обмена информацией между различными субъектами (поскольку человек–существо общественное). Кроме того, формирование семантики, языкового содержания смыслов связано как с механизмом индивидуального добывания информации, так и с фильтрацией индивидуального опыта в процессе формирования коллективного опыта. Последний фиксируется в языке, так как только общественное сознание может унифицировать значения, полученные из практической деятельности и общения. «Свободное, несистемное образование понятий происходит в открытой цепи и представляет собой свободную деятельность мышления при отрицательной системности. <…> С одной стороны – бессистемная деятельность по производству свободных понятий, а с другой – системная деятельность, направленная на понимание того, что она производит»[116].

В производстве и обработке смыслов отражается диалектика индивидуального и общественного, поскольку любая деятельность индивидуальна. Далее в процессе обмена информацией между субъектами вырабатывается общее содержание. В результате этих процессов формируются языковые модели, в которых воплощается общечеловеческое содержание и возможность использования этих моделей последующими поколениями. Противоречивость производства смыслов связана с наиболее важными функциями языка: познавательной и коммуникативной, что выражается оппозициями:

1) язык – концепт (как общее и индивидуальное представление о мире),

2) язык – речь (как вербальное выражение общего и индивидуального представления о мире).

В. Гумбольдт подчеркивал, что «…в образовании и употреблении языка находит свое отражение характер субъективного восприятия предметов. Возникающее на основе этого восприятия слово не есть простой отпечаток предмета самого по себе, по его образу, который он создает в душе. Так как по всякому объективному восприятию неизбежно примешивается субъективное, то каждую человеческую индивидуальность независимо от языка можно считать носителем особого мировоззрения»[117].

Противоречие производства языка как системы от индивидуальных смыслов к общечеловеческим, а также дальнейшее индивидуальное использование сложившихся общечеловеческих смыслов отражается в основной семантической единице–слове, «мысле–рече–языковая система имеет вход и выход через слово. Вот почему слова «неотступно представляется нашему уму как нечто центральное во всем механизме языка»[118]. Поскольку слово многозначно, тексте. отражает индивидуальный опыт различных людей.

Пережитый человеком опыт преобразуется в представление, лексическое значение которого, с одной стороны, связано с индивидуальным опытом (концептом), с другой стороны, с понятием, отражающим в обычной форме предметы и явления действительности и связи между ними посредством фиксации общих и специфических признаков. Неограниченность лексического значения слова, как считает семасиолог И. А. Стернин, обусловлена:

1) нечеткой дифференциацией многих объектов внешнего мира;

2) постоянным изменением самой отражаемой в значении действительности, что приводит к изменению ее отражения в сознании;

3) самопознание всегда движется в сторону углубления знаний, углубления понятий о предметах, выявления новых сторон взаимоотношений понятий;

4) приблизительностью отражения действительности сознанием человека;

5) различиями в яркости семантических компонентов, образующих значения, с наличием в структуре значения не только постоянных, но и вероятностных компонентов, а также с наличием в значении обширной периферии, трудно поддающейся описанию.

В связи с размытыми границами значения слова и возникает его полисемантизм, тексте. различие в понимании одного и того же предмета внеязыковой действительности в зависимости от ее индивидуального восприятия. Полисемантизм (варьирование в индивидуальном понимании), «путем отбора слов открывает широкие возможности для включения в ансамбль смысловых сдвигов, которые принимают их значения с некоторым порогом к замыслу говорящего»[119].

Таким образом, в лексико-семантической подсистеме языка, ядре языковой системы нашла максимальное отражение не только противоречивость языка, но и содержится способ разрешения этого противоречия. Основание противоречия – возможность различных трактовок и наличие разных культурных смыслов, а если отсутствует однозначность в именовании, то возможно неадекватное понимание действительности.

Выявленная в литературе оппозиция язык–концепт отражает представление языковедов, психолингвистов о том, что опыт, знания о мире фиксируются в концептах, которые потом кодируются в языке: «Во внутренней речи текст сжимается в концепт (представление), содержащий смысловой сгусток всего текстового отрезка: концепт хранится в долговременной памяти и может быть восстановлен в словах, не совпадающих буквально с воспринятым, но таких, в которых интегрирован так же смысл, который содержится в лексическом интеграле полученного высказывания»[120].

Наша вербальная способность базируется на способности восприятия–идентификации и различия – объектов и состояний мира. Если это так, то нет и не может быть проблемы понимания речи и языка вне проблемы понимания мира. Понимание языка, речи, мира прежде всего означает их восприятие. Восприятие объекта, в свою очередь, не только собственно перцептивное, но и концептуальное его выделение из среды других объектов путем придания этому объекту определенного смысла или концепта, в качестве ментальной его репрезентации. Для процесса построения смыслов («концептуальных картин») знаков-объектов характерно то, что новые смыслы, или концепты, строятся на основе уже имеющихся и образуют систему только благодаря тому, что концептуальная система может учесть, «удержать в памяти» весь релевантный контекст употребления языковых знаков возможен выбор в среде структур концептуальной системы[121].

Всю познавательную деятельность человека можно рассматривать как умение ориентироваться в мире, а эта деятельность сопряжена с необходимостью отождествлять и различать объекты. Концепты возникают для обеспечения операций этого рода. Следовательно, формирование концептов связано с познанием мира, с формированием представлений о нем. Разные концепты (смыслы), выраженные в речи возникают у различных людей при упорядочении мира. Усвоение языка – это не только обретение средства кодирования концептов. Символическая фиксация концептов дает возможность манипулировать ими, манипулируя языковыми знаками, и тем самым строить новые смысловые структуры, которые без языка не могли бы быть построены, а соответствующие «картины мира» не могли бы быть образованы в концептуальной системе. Поэтому усвоение языка – это и обретение средства социальной коммуникации, конвенциональной ориентации таких систем. В этом плане язык используется для социализации «картины мира», содержащихся в индивидуальных потенциальных системах, для приближения их к «картине», разделяемой членами языкового сообщества и отвечающей их ориентационным и жизненным (физическим, духовным, технологическим, этическим, эстетическим и др.) потребностям в мире. Благодаря этой, предоставляемой языком возможности, перехода от индивидуального, субъективного к интерсубъективному и, в этом смысле объективному (артикуляция мира посредством общего кода), можно рассматривать усвоение правильного употребления языковых выражений, как усвоение соответствующих различий (классификаций) в мире – как предпосылку социальной коммуникации носителей языка. Однако один и тот же язык может использоваться и символической репрезентацией различных «картин мира» и тем самым может содействовать отделению концептуальных систем друг от друга и осложнению их коммуникации. Это вытекает из самого статуса языка: «Сам по себе язык является не концептуальной системой, а средством строения и репрезентации различных концептуальных систем и содержащейся в них разнообразной информации»[122].

В современной лингвистике сложилось мнение, что человек как носитель языка является носителем определенных концептуальных систем. В каждом концепте отражены принципиально важные для человека знания о мире и, вместе с тем, отражены несущественные представления. Система концептов (концептосфера, по терминологии Ю. С. Степанова) как из мозаичных кусочков, складывает полотно миропонимания носителя языка, его картину мира, в котором отражается понимание человеком реальности, ее особый концептуальный рисунок, на основе которого человек мыслит мир.

В рамках языкознания, когнитивной лингвистики, психолингвистики «концепт» – это термин, служащий для объяснения сущности единиц ментальных или психических ресурсов человека и той информационной структуры, которая отражает его знания и опыт. «Концепт – оперативная содержательная единица памяти ментального лексикона, концептуальной системы, всей картины мира, отраженной в человеческой психике»[123]. Понятие концепта отвечает представлению о тех смыслах, которыми оперирует человек в процессе мышления и которые отражают содержание опыта всей человеческой деятельности и процессов познания мира в виде «квантов знания»[124]. Есть различные типы структур представлений знаний. Схема, например, основана на указании контуров, линий, формирующих предмет или явление[125]. Для представления визуальной стереотипной ситуации, особенно при организации больших объемов памяти, информация структурируется во фрейм. Это организация представлений, хранимых в памяти, структура знаний, информация об определенном моменте человеческого опыта[126].

Сценарий описывает процесс, действия с его важнейшими этапами. Со сценарием соотносится скрипт – набор ожиданий о том, что в воспринимаемой ситуации должно произойти дальше» и который «позволяет понимать не только реальную или описываемую ситуацию, но и детальный план поведения, предписываемого в этой ситуации»[127].

Таким образом, информация хранится и представляется структурированно. При этом направленность речевого акта к другим речевым или невербальным актам предполагает их зависимость от того, что называют «фоном невысказанных допущений и практик», а также «энциклопедическим знанием мира» («фреймами», «сценариями» и т. п), «мнениями», «желаниями», «намерениями» и другими «концептуальными особенностями коммуникативной ситуации». Особенность последних состоит в том, что они относятся к ментальной сфере субъекта, являя собой его определенные интенциональные (от английского intention «намерение») состояния и выражают определенную ментальную направленность субъекта к действительным или возможным объектам и состояниям мира[128].

Концепты упорядочивают мир, выделяют в нем некоторые нормы. Пережитый опыт упорядочивается в представлении, с этого момента начинает существовать человеческий язык: «В каждой мысли – размышление. Размышление и турбулентность. В представлении мы видим отказ от турбулентности. Хорошо думать – это значит подавлять беспорядочность потока мысли. Регулировка этого, ее способы заключаются в психомеханизмах»[129].

Е. С. Кубрякова, Р. Джекендорфф утверждают, что центральные концепты отражены в грамматике языков. Именно грамматическая категоризация создает ту систему, которая отражена в семантике. Р. Джекондорфф высказал мнение, что основными являются концепты близкие «семантическим значениям речи»–концепты объекта, его частей (движения, действия, места, пространства), признака[130]. Е. С. Кубрякова полагает, что главными является концепты, которые отражают членение мира в филогенезе. Они маркируют распределение слов по частям речи и предшествуют языку. Они также имеют первостепенное значение для устройства грамматических категорий, которые слушали для различия языковых единиц[131].

Сейчас в лингвистической науке можно обозначить три основные подхода к пониманию концепта, базирующихся на общем положении: концепт–это то, что называет (раскрывает, обозначает) содержание понятия, синоним смысла:

1. Культурологический подход. Ю. С. Степанов большое внимание уделяет культурологическому аспекту, когда вся культура понимается как совокупность концептов и отношений между ними. Концепт–это основная ячейка культуры, представленная в ментальном мире человека. Он трактует концепты как часть европейской культуры «в момент ее ответвления от европейского культурного фонда и фона». Они занимают ядерное положение в коллективном языковом сознании, а потому их исследование становится чрезвычайно актуальным[132].

В. Н. Телия также считает, что «…концепт–это то, что мы знаем об объекте во всей его широте»[133]. При таком понимании концепта язык–форма языкового воплощения сгустка культуры, концепта.

2. Семиотический подход. Н. Д. Арутюнова и представители ее школы, а также Т. В. Булыгина, А. Д. Шмелёв и др. полагают, что привлечение семиотики языкового знака представляет собой единственное средство формирование содержания концепта[134].

3. Семантический подход. Д. С. Лихачёв, Е. С. Кубрякова и другие считают, что концепт является результатом становления значения слова с личным и народным опытом человека, т.е. концепт является посредником между словами и действительностью.

Е. С. Кубрякова моделирует один из главных принципов познания – принцип контейнера, который одновременно является главным принципом как семиотического, так и когнитивного подхода к языку. Она предлагает назвать его принципом обратимости позиции наблюдателя[135]. Его суть состоит в том, что при рассмотрении любого объекта в мире и вселенной выбор перспективы его рассмотрения может быть изменен, причем позиция наблюдателя может смениться на обратную.

Разные определения концепта в лингвистике позволяют выделить его следующие инвариантные признаки:

− это минимальная единица человеческого опыта в его идеальном представлении, вербализующаяся с помощью слова и имеющая [полевую] структуру поля;

− это основная единица обработки, хранения и передачи знаний;

− концепт имеет подвижные границы и конкретные функции;

− он социален, его ассоциативное поле обусловливает его прагматику;

− это основная информационная ячейка культуры[136].

Такая трактовка термина «концепт» основывается, по существу, на семантике латинского глагола concipio, от которого образован термин conceptus: 1) собирать, вбирать в себя; 2) представлять себя, воображать; 3) написать, сформулировать; 4) образовывать; 5) происходить, проявляться, возникнуть[137]. Приведенные значения можно свести к следующему обобщенному: сформулированный (воображаемый) как собирающий, вбирающий в себя и являющийся их началом.

Концепты как результаты мыслительной деятельности должны быть вербализованы. Ю. С. Степанов утверждает, что «…во всех духовных концептах мы можем довести свое описание лишь до определенной черты, за которой лежит некая духовная реальность, которая не описывается, а лишь переживается»[138].

Для образования концептуальной системы необходимо предположить существование некоторых исходных, или первичных, концептов, из которых затем развиваются все остальные[139]. Наиболее существенные, по мнению данного исследователя: время, пространство, число, жизнь, смерть, свобода, воля, истина, знание и код. Он считает, что усвоить некоторый смысл (концепт) – значит построить некоторую структуру, состоящую из имеющихся концептов в качестве интерпретаторов или анализаторов рассматриваемого концепта, «вводимого» с внешней точки зрения, тексте. с внешней точки зрения некоторого наблюдателя, находящегося вне системы, – и таким образом реконструируемую систему концептов[140].

Концепты идеальны и кодируются в сознании единицами универсального предметного кода (УПК, по Н. И. Жинкину). Единицы УПК – индивидуальные чувственные образы, формирующиеся на базе личного чувственного опыта. Концепт рождается как образ, но он способен, продвигаться по ступеням абстракции, постепенно превращаться из чувственного образа в собственно мыслительный (Гомер концепт «страх» передает через чувственные образы).

Идея концепта была разработана еще в средние века П. Абеляром, Гильбертом Торретским, развита в школе модистов и Фомой Аквинским. Ее выдвижение было связано с интересом к пониманию смысла речи. В Средневековье под концептом понимались акты «схватывания вещи» в уме субъекта, предполагающего единство замысла и его осуществления в божественном творении. Эти акты «схватывания» выражаются в высказанной речи, которая, по Абеляру, воспринимается как «концепт в душе слушателя». Концепты не связаны формами рассудка, они есть производные возвышенного духа или ума, который способен творчески воспроизводить; или собирать (concipere) смыслы и помыслы как универсальное, представляющее собой связь речей, и который включает в себя рассудок как свою часть.

В трактовке медиевиста, философа С. С. Неретиной, в Средние века концепт формируется речью (с введением этого термина прежде единое Слово жестко разделилось на язык и речь). Концепт предельно субъектен. Боэций пишет, что грамматика не является необходимой, исключая, пожалуй, то, что с ее помощью мы передаем (причем передаем напористо), используя мускульную энергию, вытискивая слова (exprimamus)–другому наши духовные волнения (affectus) и побуждения (conceptus). Но грамматика не является необходимой для этого. Ибо мы обходимся без искусства и знания относительно того, чем обладаем по природе. Поэтому человек обладает по природе умением передать другому свои душевные волнения и побуждения. Ведь и иные животные в состоянии распознать свои побуждения и душевные волнения по звукам голоса (per voces) индивидов своего вида[141]. Человек же обладатель интеллектуальной души, не просто приглашает другое существо к распознаванию душевных волнений и побуждений. Он актуализирует смыслы в ответах на вопросы другого человека, что рождает не просто взаимное влечение, но диспутекст Обращенность к слушателю всегда предполагала одновременную обращенность к трансцендентному источнику речи–Богу. Память и воображение – свойства концепта, направленного на понимание «здесь и теперь», с одной стороны, а с другой, он есть синтез трех способностей души и как акт памяти ориентирован в прошлое, как акт воображение – будущее, как акт существование–в настоящее.

С. С. Неретина, рассуждая о бытовании концептов в Средние века, отмечает, что общие понятия воспроизводят объединяемые в человеческом уме сходные признаки единичных вещей. Концептуализм сделал попытку снять противоречие между принципиальным спором реалистов – универсалии существуют реально (universalia sunt realia) и номиналистов (универсалии существуют не в действительности, а только в мышлении). Он обратил внимание на: акты познания, постижения, ментального схватывания (conceptio mentis), отлагающиеся на специфических концептуальных формах–концепты, в которых отражаются все душевные способности; концепты формируются и существуют в речи, в речевом общении; концепт является, прежде всего, субъектным (главным образом индивидуальным) состоянием души; воплощают универсальное в единичное.

Средневековая полемика между реализмом и номинализмом может быть рассмотрена как пространство альтернативных позиций, каждая из которых абсолютизировала или моменты универсального, которому придал статус самостоятельного существования (реализм) или моменты сингулярности вещи (номинализм), в то время как концептуализм пытался найти пути объединения универсалий и сингулярий в актах познания[142].

Концептуализм утверждал, что в единичных предметах существуют нечто общее, в основе чего возникает концепт, выраженный словом. П. Абеляр с помощью концепта решал проблему универсалий. Теорию концептов разработал Дж. Локк, стремившийся к синтезу эмпиризма и рационализма. Он объяснял происхождение универсалий деятельностью «…разума, который из наблюдаемого между вещами сходства делает предпосылку к образованию отвлеченных общих идей и устанавливает их в уме вместе с относящимися к ним названиями»[143].

В Средние века человек осмысляется как личность, сосредоточие природных (материальных) и божественных (духовных) начал. Сначала подобное понимание человека было характерно для христианизированной элиты общества. Потом понимание душевной, духовной организации человека распространяется во всем христианском мире. Двойственный характер человека, рост личностного начала, осознание своей соотнесенности, принадлежности с трансцендентальным началом становится массовым явлением. Правда, в действительности софисты сказали: «Человек–мера всех вещей», что было единично (софисты были элитой общества). Концепт дал возможность личности упорядочить хаос.

Личность связана с реальным пониманием мира. Это лик, лицо, а не личина. Личность–это принятие человеком общечеловеческого, надличностного порядка как должного, как нормы. В Средние века концепты культуры опосредованы крупным фактором (трансцендентным началом). Само же появление концепта связано с развитием личностного начала в жизнедеятельности человеческого общества.

Средневековые философы создали идею концепта, связанного с полнотой смыслового выражения в целостном процессе речи. Введение термина разделило прежнее единство слова на язык и речь. Концепт – сотворение порядка из хаоса (мира), проявление самосознания человека. К Новому времени трансцендентное начало выносится за скобки модели мира, отодвигается на периферию, в результате остается субъективное начало, ничем не опосредованное. Представления о Божественном абсолюте никто не оспаривает, но в центр мировоззрения встает человек. Сама фигура Л. Да Винчи, его жизнь, судьба и творчество, например, подтверждает передвижку приоритетов. Кроме того, исчезает культурный критерий в оценке мира: люди различаются образовательным уровнем, уровнем способностей и уровнем ответственности за мир. Поскольку человек – существо противоречивое то он может вести себя адекватным образом − в соответствии со своей родовой спецификой, что мы идентифицируем с культурой, и действовать неадекватным образом, − находясь в противоречии с ней. Концепт в Новое время заменяется понятием, однако понятие конвенционально и однозначно. Оно ориентировано на однозначное истинное знание. Понятийное видение мира формируется на основе причинно-следственных зависимостей. Концептуальное видение мира дает возможность построения представлений о мире на основе различения (такая возможность является врожденной у человеческого разума). Различие–различные формы всеобщности, складывается из личного опыта и личного общения.

Таким образом, начиная со Средних веков, концепт начал выражать единичные, личные представления, поскольку речь и опыт субъективны. Это противоречие связано с самим языком, с обстоятельствами его формирования и обстоятельствами его использования. Способ разрешения этого противоречия лежит в матрице языка как системы. Нами установлено, что на глубинном уровне языковой универсалией является матрица S (субъект) – V (предикат, действие) – О (объект), в которой отражено сознание человека. А. Е. Кибрик подчеркивает, что в процессе филогенеза «язык (как механизм, устройство, средство и т. д.), чтобы осуществлять свое предназначение (успешно использоваться), должен иметь непроизвольную структуру, а именно такую, которая оптимально согласована со способами его использования»[144]. Коммуникация–это обмен информацией, благодаря которой формируется матрица S–V–O, в которой выражено культурное содержание. Данная матрица (S–V–O) является языковой культурной универсалией. Она с одной стороны является «языковой универсалией», так как такая структура выявлена во всех языках мира, с другой стороны, «культурной», поскольку она служит связующим звеном языка и человека; «культурная» универсалия – также и потому, что действие (V) указывает на встроенность субъекта (S) в универсум (О).

Эта матрица является основанием, нормой, организующей иерархию языковых универсалий. А если она является нормой–это и есть способ различения противоречий. Норма связана с положением человека в универсуме, иерархическая вершина которого – культурная норма.

Найденная матрица S–V–O описывает системный характер деятельности человека. Иерархические связи между S, V и O предполагают адекватность. Иерархия этих связей (упорядочение совокупности языковых универсалий) показывает, что в основании языка и культуры стоит человек, направленно движущийся в пространстве и времени. Сама культурная же модель связана со временем, встраиванием в эволюционный контекстекст

Г. Гийом показывает, что в разнице, делающей человека исключением среди мыслящих существ, следует видеть результат только ему присущей измеряемости отношений, существующих между мыслящим человеком и окружающим миром, в котором он живет и в котором он себя осознаетекст

Отношение человека и универсума–это отношение принадлежности, крайними, теоретическими формами которой могут быть:

а) полная принадлежность человека универсуму и, соответственно, нулевая принадлежность универсума человеку… полное подчинение человека мировым силам, игрушкой которых он становится;

б) полная принадлежность универсума человеку и, соответственно, нулевая принадлежность человека универсуму; и–полное подчинение мировых сил силам человека, тексте. бесконечному, абсолютному знанию человека.

Именно между этими… крайними, число теоретическими формами установления действительная форма отношения человека и универсума[145].

То есть можно проследить этапы взаимодействия человека и мира, которые нам представляются следующим образом:

1) на ранних этапах развития человека человек был один на один с враждебным миром, который необходимо осваивать и присваивать, выживать, встраиваясь в него,

2) современное состояние: человек обладает кажущимся знанием, осваивает и присваивает мир, который реагирует катастрофами.

Поэтому человеку с помощью языка как орудия выживания необходимо вписываться в универсум, в соответствии с мыслями Вяч. Вс. Иванова, В. И. Вернадского, влиять на ноосферу, выявлять порядок вещей, не разрушая его, творить из современного многоструктурного мира новый космос.

Таким образом, отношение человек–универсум отражается в отношении язык – концепт. Более узкое отношение субъекта с субъектом, отношение человека к человеку реализуется в речевой деятельности.

В эпоху античности язык представлялся единым, противопоставления языка и речи не существовало. Античная языковедческая традиция занималась изучением письменных знаков, а также соотношением имени и вещи: «Поскольку имя непосредственно принадлежит вещи, для архаичного мышления нет надобности относить имена к какой-нибудь сфере, отличной от сферы бытия вещей. Язык как целое есть лишь совокупность имен, которая может быть противопоставлена совокупности имен чужого языка, но не заключает в себе нечего специфически–языкового, несвойственного самим вещам, и не рождает никаких проблем, кроме вопроса об отношении отдельных имен к отдельным предметам, «правильности» именования»[146]. В традиционных обществах, которыми во многом оставались греческие полисы, модели поведения находятся под защитой общества, навязываются. В античности уже модели поведения воспитываются (софисты, система обучения Сократа).

Начиная со Средних веков, Божественное слово делится на язык и речь. Именно введение понятия концепта Единое слово честно разделилось на язык и речь: «Речь осуществляется не в сфере грамматики (грамматика включена в нее как часть), а в пространстве души с ее ритмами, энергией, жестикуляцией, интонацией, бесконечными уточнениями, составляющими смысл комментаторства, превращающими язык в косноязычье»[147]. При этом язык является идеальным, осознанным кодом, системой социально закрепленных знаков, в отличие от речевого многообразия, конкретного говорения, протекающего во времени и облеченное в звуковую или письменную форму и его результат (речевые произведения, фиксируемые памятью или письмом)[148].

Постепенное складывание общечеловеческого ядра в языке приводит к формированию кода, в котором закреплена информация. К диалектической оппозиции индивидуального и общечеловеческого как раз и восходит код мышления, где индивидуальная, национальная языковая специфика нейтрализуется общечеловеческими схемами смыслообразования. Речь же субъективна, является видом свободной творческой деятельности индивида, язык–достояние пользующегося им общества, он объективен по отношению к говорящим. Речь отражает индивидуальный опыт, язык же в системе выражающих им значений фиксирует опыт коллектива. Речь вариативна, язык (если отвлечься от проблемы диалектов), в каждый период своего существования инвариантен. В принципе за этими различиями можно увидеть противопоставление сущности и явления, общего и частного. В индивидуальных отклонениях речи заложены истоки языковых изменений. Язык творит речь, и в то же время сам творится речью: «Язык одновременно и оружие, и продукт речи»[149].

Возможности варьирования речи, однако не беспредельны. Речь должна быть понята адресатом, причем ключом к восприятию речи служит общий для собеседников, надындивидуальный язык, а также наличие общих фоновых знаний и владение правилами вывода косвенных смыслов. В известной степени «интересы понимания и говорения прямо противоположны»[150]. Поэтому в ходе речевой коммуникации «язык выступает в качестве необходимого предела свободы»[151]. Именно для речи характерно снятие бинарной оппозиции, в первую очередь на уровне фонетики, тексте. снимается различие между крайними, маркированным членом и немаркированным членом, снятие противопоставления, неразличение фонем в определенной позиции в речевом потоке. «Различия, разграничивающие фонемы, нейтрализующиеся в определенных позициях (обычно слабых)»[152]. При нейтрализации слабый, немаркированный (у которого отсутствует дифференциальный признак) член берет на себя общую функцию (при нейтрализации звонкости используется глухой звук, при нейтрализации множественного числа используется единственное число и т. д.). Так, в русском языке на конце слова звонкий звук [д] нейтрализуется в [т]: «кот» и «код» не различаются в слабой позиции и оба звучат как «кот». В грамматической категории времени: прошедшее – настоящее – будущее. В модальных позициях: запрещено – что-то разрешено – разрешено; известное – известное не наверняка – неведомое[153]. Для поэтической речи характерна бинарная метафора (метафора-сравнение), объединяющая имена сопоставляемых объектов («бриллианты росы»). В бинарной метафоре связывается язык с мифом и искусством[154].

Существует крайняя точка зрения на реализацию языка в речи. Прирастание дополнительных смыслов у слова в речи навела А. А. Потебню на мысль о том, что при каждой реализации слова появляется новое слово. А. А. Потебня отмечал, что слово «потому и служит посредником между людьми и устанавливает между ними разрешенную связь, что в отдельном лице назначено посредствовать между новым восприятием (и вообще тем, что в данное мгновение есть в сознании) и находящимся вне сознания прежним запасом мысли. Сила человеческой мысли не в том, что слово вызывает в сознании прежние восприятия (это возможно и без слов), а в том, как именно оно заставляет человека пользоваться сокровищами своего прошедшего»[155].

В ряде исследований выделяется возможность не двух, а трех аспектов языка. Так, Л. В. Щерба различал: 1) речевую деятельность (процесс говорения и понимания речи), производимую психофизиологическими механизмами; 2) языковую систему (словарь и грамматику языка); 3) языковой материал, т.е. совокупность всего говоримого и понимаемого в той или иной обстановке[156]. Э. Косериу присоединил к оппозиции языка к речи третий компонент–норму, понимаемую как социально закрепленное употребление (узус), обязательные формы и стереотипы, принятые в данном обществе. Сюда он относил не только явления речи (например, ситуативно обусловленные стереотипы), но и явления языка, такие, например, как отклоняющиеся от продуктивного образца парадигмы склонения и спряжения[157]. Тем самым в системе языка и речи был выведен некоторый «окаменевший» компонент, охраняемый от изменений нормирующей деятельностью общества: «Языковые системы, разумеется, представляют собой «открытые системы», однако в каждый момент своей истории они обладают определенными «непроницаемыми» зонами»[158]. Рассуждая о языковом состоянии, Э. Косериу уточняет: «…языковое состояние есть нечто большее. Во-первых, потому, что каждое состояние языка в большей мере является реконструкцией другого предшествующего состояния. Во-вторых, потому что, то, что называется «изменением в языке», является знаковым лишь по отношению к языку предшествующей эпохи, а с точки зрения современного языка это кристаллизация новой традиции, то есть как раз неизменение. Фактор непрерывности по отношению к прошлому, «изменение», является в то же время фактором непрерывности по отношению к будущему»[159].

Таким образом, оппозиции язык–концепт и язык–речь отражают современную языковую и культурную ситуацию. Чем дальше эволюционировал человек, тем дальше выделяется он из мира. Причем развитие субъекта (S) можно считать положительным фактором, но его выпадение из универсума (О), разрушение связей, выпадение человека из связей языковой культурной универсалии привело к разрушению мира, нарушению отношения человека к миру и другому человеку. Антропоцентризм привел к дисгармонии человека и мира, потребительскому отношению к нему (и к миру к человеку).

Расшатывание матрицы S−V−O, когда уходит нормирующее начало (в традиционном обществе), трансцендентное начало (в европейской Нововременной культуре), приводит к изменению иерархии функций всей языковой системы, с познания мира переключается на коммуникацию. Язык теперь рассматривается сквозь призму речевых актов. А сама речь на современном этапе практически не опосредована нормой.

В эпоху постмодернизма в фокусе оказывается идея общения, конструирования новых смыслов из уже имеющихся по усмотрению субъекта.

Очевидно, что язык типизирует отношения человек –универсум и человек – человек, при этом маркируются универсальные действия (добывающие, обрабатывающие и др., по терминологии Ю. С. Степанова), что выражается в матрице S−V−O, которая должна отражать норму деятельности человека. Эта норма может установиться на базе элементов языка, имеющих универсальное (всеобщее) значение. То есть среди языковых универсалий должна выделяться такая, которая концентрирует культурное (векторное) значение.

Кроме того, она должна быть концентрированно выражена на смысловом структурном уровне языка, в семантике. Ибо человек − существо, наделенное сознанием, а культура, как норма деятельности человека, естественно, осуществляется благодаря сознанию.

Язык, выражая отношения человека с миром, выражает это в формуле SVO. Об этом говорит ряд исследователей.

Так, Ч. Ф. Хоккет, автор одной из первых обобщающих работ о языковых универсалиях, понимаемых им «как некоторый признак или свойство, присущее всем языкам или языку в целом», выделяет «основное противопоставление классов и форм «имя – глагол»[160] и при этом полагает дуальность структурной организации языка одним из определяющих его признаков. Таким образом, выделяются универсальные структурные компоненты языка: имя, являющееся субъектом и объектом в предложении при описании мира, и глагол, предназначенный для описания связей между субъектом и объектом. Дж. Гринберг, участвовавший в дискуссии об универсалиях, подробно останавливается на классификации универсалий по языковым уровням. Он выделяет универсалии порядка слов в предложении и универсалии зависимости между порядком следования элементов субъект − объект − глагол в различных типах предложений. Мы из анализа универсалий Гринберга (универсалии 12–19)[161] делаем вывод об универсальности, наличия компонентов S, V, O в любом языке, где под S понимается субъект действия; V − глагол, действие; O − объект, на который распространяется действие субъекта.

Важной для нашего исследования является мысль К. Леви-Стросса о типологическом сходстве (аналогии или параллелизме) структур языка и структур культурной организации социума: «Не отождествляя общество или культуру и язык, можно приступить к этой «коперниковской революции», … которая будет составлять в толковании общества в целом в зависимости от теории коммуникации. В настоящее время эта попытка возможна на трех уровнях, поскольку родственные и брачные правила служат обеспечению коммуникации женщин между группами, так же, как экономические правила служат для обеспечения коммуникации имущества и услуг, а лингвистические правила для коммуникации сообщений»[162].

Вяч. Вс. Иванов и В. Н. Топоров развили идею об универсальной значимости бинарных символов в истории сознания и культуры. Сида можно отнести и бинарные оппозиции (субъект − объект; субстанция − действие; человек − мир и т. д.).

В книге «Чет и нечет» в качестве эпиграфа к главе «Близнецы» Вяч. Вс. Иванов цитирует изложение Аристотелем пифагорейских представлений о мироустройстве. Суть этих представлений в двоичной структуре мира: «Другие пифагорейцы утверждают, что имеется десять начал, расположенных попарно: предел и беспредельное, нечетное и четное, единое и множество, правое и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, прямое и кривое, свет и тьма, хорошее и дурное, квадратное и продолговатое»[163]. Как показывает Иванов, древнейшие универсальные представления человечества о двоичных противоречиях уходят корнями, с одной стороны, в биологическую природу человека (функциональная асимметрия мозга; противопоставление мужского и женского начал), а, с другой стороны, двоичность отображает универсальное в древности разделение племени на две экзогамные половины, между которыми только и возможны браки: запрет браков между членами одной и той же семьи выступал как запрет инцеста. По гипотезе Иванова, асимметричное строение знаковых систем человека, в том числе разные оценки внутри таких пар, как мужское и женское, правое – левое, нечет – чет, верх – низ (первые члены оппозиции оцениваются как «хорошие», вторые – как «плохие») обусловлено асимметрией функций мозга: «двухполюсная система оппозиций, окрашенных эмоционально, «встроена» в саму организацию головного мозга»[164].

Автор новейшего исследования в области сравнения семиотических систем человека и животных Ю. В. Монич обосновывает эволюционную связь между довербальными средствами коммуникации и языком. Он излагает гипотезу о происхождении фонетической системы праиндоевропейского языка под влиянием ритуализированных актов–клятв верности, символизировавших первобытные сообщества. Он отмечает, что «ритуализированный знак, маркирующий территорию первобытного коллектива амбивалентен». Он символизирует внутреннюю сплоченность коллектива и обороняет его от внешнего мира. Исследователь отмечает особую функцию согласных в противопоставлении индоевропейского глагола и имени. Он полагает, что ларингальные (сонанты) принимали участие в становлении основного противопоставления глагола и имени. На уровне семантик становление этого разного взгляда на мир человека действующего (угрожающее поведение особи, управляющей социумом, звучные, шумные сигналы) и человека созерцающего (подчиненное поведение особи подчиняющейся, звуки более высокого диапазона)[165]. Он акцентирует внимание именно на шумовом, согласном и сонатном, оформлении индоевропейского глагола, путем сложившихся статистических подсчетов им выделяют семантические поля глаголов и имен, которые описываются с точки зрения бинарного поведения «агрессия – подчинение».

Условие системности – большое количество оппозиций (выделенных, например, Леви-Строссом) – позволяет зафиксировать всю полноту отношений человека и мира. Выстроить эти отношения в систему, установить связи – значит классифицировать все эти элементы, найти общее основание, базовый принцип, пронизывающий все это разнообразие. Этот базовый принцип, элемент должен присутствовать везде, и в культуре (по замечанию Леви-Стросса, этот принцип должен присутствовать). Формула S−V−O, элементы которой противопоставлены чередованием о/е на всех языковых уровнях в индоевропейских языках, начиная с фонетики, в философском плане описывает связи человека с миром. Можно предположить, что S−V−O–это языковая универсалия, является в то же время и культурной, так как описывает универсальное развитие человека (S) и встраивание (V) в мир (О).

Эта формула может быть охарактеризована как матрица–форма образования аналогов, норм. Поскольку речь идет о жизнедеятельности человека (обладающего языком, а человек–существо, живущее во времени, т. е. эволюционирующее, то должна быть норма его деятельности, которая содержит в себе время, заключает указание на это направление движения. Тогда языковая матрица S−V−O также должна заключать в себе указание на норму (через ее вариативность и ограничение этой нормативности). Эта вариативность анализируется Ю. С. Степановым. Он выделил этапы становления формулы S−V−O еще в индоевропейском праязыке.

Ю. С. Степанов, реконструируя синтаксический строй индоевропейского праязыка предполагает, что на раннем этапе его развития существовали следующие модели предложений:

а) неактивный субъект – неактивный предикат;

б) активный субъект – активный предикат;

в) активный субъект – активный предикат–неактивный объект (эта модель предложения – производная от первых двух).

Неактивность Ю. С. Степанов определяет как «подобие вещи», активность как «подобие человеку». Поэтому субъекты классифицируются в порядке убывания активности: лица – люди вообще – животные – растения – вещи – абстрактные имена[166].

Рассматривая отношения человека – деятельности – объекта (мира), Ю. С. Степанов устанавливает корреляцию между языковыми и философскими конструкциями, устанавливает этапность в истории развития человека: ступени самосознания человека в мире, этапы членения мира: 1) человек–деятельность; 2) человек–взаимодействие с миром, объектом. Таким образом, просматривается эволюция человеческого самосознания. В филогенезе по этапам можно проследить этапы развития человеческой жизни. Исторически, в античности еще отсутствует полное выделение из коллектива, зато наличествует системная классификация мира. В Средние века человек через самосознание выделяется из универсума, осознает свою принадлежность к трансцендентному (к Богу).

Философ, историк культуры М. К. Петров, рассматривая различные способы кодирования социальной информации, отводит одно из ведущих мест естественному языку: «…все виды социальности используют … язык на правах средства общения, тексте. перевода знания из поведенческой (знать–значит уметь) в знаковую, осознанную форму. Язык функционирует как деятельность (речь) по универсальным для данной речевой общности правилам, образующим вместе с общезначимым словарем репродуктивный, универсальный каркас речевой деятельности (язык–система)»[167].

Найденная нами модель S–V–O принимает различные конкретные формы. Самые очевидные на Западе и Востоке: здесь мы имеем конкретные этнические варианты. А. Вежбицкая рассматривает эти этнические варианты. Однако ее оценки требуют корректировки. С западной точки зрения она пытается интерпретировать неприводимые пласты русской культуры: Кириллический алфавит, константы православия, особую эмоциональность, авральность, бессубъектность многих синтаксических конструкций, а также «склонность к отрицательным оценкам».

Синтез человека с миром (S–V–O), вписанность в универсум имеет свои грани. Необходимо сохранение самодостаточности субъекта в мире, нельзя допустить растворения в нем, и если не переводить каждый элемент буквально, то даже непереводимость переводима, что показывает сама А. Вежбицкая, используя «семантические примитивы»[168].

А. Вежбицкая и берет в качестве универсалии форму (семантические примитивы). В Древней Греции мы наблюдаем тенденцию универсализации, но должна быть и спецификация, сохраняющая национальную целостность. Спецификация у А. Вежбицкой связана с проблемой формы и содержания. Универсализация и спецификация определяются по формальному признаку. Все специфическое – это особое, своеобразное сочетание универсальных «семантических примитивов», «семантических универсалий». Она выделяет универсалии по формальному признаку. Именно формальные признаки –всеобщая форма выражения человеческой мысли.

А. Вежбицкая иронично относится к специфическим проявлениям культурного содержания, кроме того: 1) берет локальное содержание, 2) занимается всеобщей формой.

Ограничение вариативности формулы S−V−O анализирует Е. А. Кибрик, поскольку неограничение вариативности может привести к разрушению самой матрицы[169]. Необходимо найти границу, за которой язык перестает выполнять свою культурную роль, тексте. установить языковые аномалии в культурном смысле.

Деформация матрицы S−V−O в речи, возможно, нашла отражение в изменении грамматического оформления существительного «учитель» в русском языке. Исторически для одушевленных существительных мужского рода в множественном числе требовалось окончание -и: просветители, строители, водители и т. д. Однако, уже в начале ХХ в. наблюдается дифференциация форм «учители–духовные наставники», «учители – школьные преподаватели».

Появление форм на -а классик русского языкознания В. В. Виноградов связывает не только с влиянием собирательных существительных (профессура, аспирантура), но и со стилистическим противопоставлением форм (выборы и просторечное выбора, договоры и договора и т. п)[170]. Однако для одушевленных существительных, как представляется, возможна и иная интерпретация форм: в древнерусском языке появление форм на -а связывается с влиянием форм существительных среднего рода, где это окончание исконно (поле – поля, окно – окна)[171]. Если исходить из такого объяснения, то форма «учитель» отражает снижение степени субъективности школьного учителя. Они рассматриваются обществом как функционирующие нетворческие единицы, исполнители роли, заданной кем-то, звено социального механизма, «винтик» государственной машины, который легко заменить («Незаменимых у нас нет», − любимая фраза И. В. Сталина). Наблюдается целый ряд таких форм, где человек остается только ролевым субъектом: мастера (профессионального обучения), писаря (просторечное), профессора (именно их высылали и репрессировали в 1920–30-е годы в первую очередь), менеджера (не являются самостоятельными единицами) и т. д.

Наши рассуждения соотносятся с мыслью Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова, которые в винительном падеже видят «пониженного в ранге субъекта и инактива».[172]

Усложнение взаимоотношений человека с миром, что отражено в языке, приводит сначала к разрушению иерархии, а затем и к деформации самой матрицы. Поэтому необходимо обращаться к матричному изучению языка, родного языка, латинского и древнегреческого языка, именно языка, его матрицы, сохраняющей культурную норму.

1.2.3. Концепт в культуре[S5]

Вопросы:

1. Что содержит концепт?

2. Каковы уровни строения концепта?

3. Как соотносятся концепт, образ и понятие?

4. Что такое вербальный концепт?

В рамках современной науки особый интерес представляет термин «концепт». Концепты, выступая как компоненты нашего сознания и наших знаний о мире, являются предметом изучения философии, культурологии, психологии, когнитивной лингвистики, лингвокультурологии и других гуманитарных наук.

И. А. Стернин и З. Д. Попова выделяют следующие определившиеся направления в когнитивной лингвистике России:

1. Культурологическое направление (Ю. С. Степанов) – исследует концепты как элементы культуры в опоре на данные разных наук. Данные исследования не связаны исключительно с лингвистикой; язык выступает как один из источников знаний о концептах (например, для описания концепта используются данные об этимологии слова, называющего этот концепт.

2. Лингвокультурологическое направление (В. И. Карасик, С. Г. Воркачев, Г. Г. Слышкин, Г. В. Токарев) – проводит исследование названных языковыми единицами концептов как элементов национальной лингвокультуры в их связи с национальными ценностями и национальными особенностями этой культуры: направление «от языка к культуре».

3. Логическое направление (Н. Д. Арутюнова, Р. И. Павиленис) – исследование концептов логическими методами вне прямой зависимости от их языковой формы.

4. Семантико-когнитивное направление (Е. С. Кубрякова, Н. Н. Болдырев, А. П. Бабушкин, З. Д. Попова, И. А. Стернин) – исследование лексической и грамматической семантики языка как средства доступа к содержанию концептов, как средства их моделирования от семантики языка к концептосфере.[173]

Ю. С. Степанов определяет понятие концепта следующим образом: «Концепт – это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт – это то, посредством чего человек – рядовой, обычный человек, не «творец культурных ценностей» – сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее.[174] В «Словаре концептов русской культуры» Ю. С. Степанов указывает, что концепты – это устойчивые понятия культуры, т.е. к ним относится не всякое понятие. Он называет такие концепты, как «Вечность», «Закон», «Страх», «Любовь», «Вера». «Давно замечено, что количество их невелико, около четырех-пяти десятков».

В. А. Маслова соотносит культурные концепты с именами абстрактных понятий, в которых культурная информация прикрепляется к понятийному ядру. К ключевым концептам культуры В. А. Маслова относит такие абстрактные имена, как «Совесть», «Судьбу», «Волю», «Долю», «Грех», «Закон», «Свободу», «Интеллигенцию», «Родину»[175] и др.

Г. Г. Слышкин и В. И. Карасик понимают концепт как «многомерную ментальную единицу с доминирующим ценностным элементом». Концепт группируется вокруг некой «сильной» (т.е. ценностно акцентуированной) точки сознания, от которой расходятся ассоциативные векторы. Наиболее актуальные для носителей языка ассоциации составляют ядро концепта, менее значимые – периферию. Четких границ, по их мнению, концепт не имеет, по мере удаления от ядра происходит постепенное затухание ассоциаций. Языковая или речевая единица, которой актуализируется центральная точка концепта, служит именем концепта. Соотношение лингвокультурного концепта с языком, сознанием и культурой может быть сформулировано следующим образом:

1. Сознание – область пребывания концепта (концепт лежит в сознании);

2. Культура детерминирует концепт (т.е. концепт – ментальная проекция элементов культуры);

3. Язык и/или речь – сферы, в которых концепт опредмечивается. [176]

Т. В. Гоннова предлагает следующие классификации концептов, в основу которой положен критерий внутренней либо внешней оценки:

– регулятивные концепты («труд, «подвиг», «счастье») – внутренняя оценка;

– параметрические концепты («возраст», «статус», «время», «пространство») – внешняя оценочная квалификация.

Регулятивные концепты «содержат нормы поведения, свойственные определенному социуму»[177].

Параметрические концепты – «связаны с доминантами культуры опосредованно».

Усвоение культурного концепта требует обращения в первую очередь к авторитетным толковым словарям. Покажем разработанную нами методику на одном из самых сложных для истолкования и базисных для этики концептов – «добро». Сама категория рассматривается в огромном количестве концепций. Но с ней необходимо работать на практике в условиях ограниченного программой времени.

Освоение культурных концептов и их актуализация может строиться по следующему плану:

1) выявление спонтанных словесных реакций. Здесь необходимо в качестве подготовительной работы обратиться к «Русскому ассоциативному словарю». Такая работа, с одной стороны, позволит выявить элементы национального самосознания, национальных оценок и предпочтений, с другой стороны – вектор автоматических реакций, который можно ожидать от учащихся или студентов (цифры после слов указывают на частоту реакций в среднем у 500 информантов).

Добро: пожаловать 22; зло 14; делать 10; мама 4; хорошо 3; сделать, цветы 2; беспредельно, было сделано, вечно, во всем, в штанах, выпивка, горем кончится, давать, дело, детство, родственники, добрый человек, дурно, жить, знать, искренность, красота, людям, милосердие, много, наказуемо, нежность, не знаю, не помнят, отчалить, память, побеждает зло, пожаловаться, радость, редко, свет, старость, уверенность, улыбка, хорошо, хранить чувство. [178]

2) изучение возможных этимологий. Признаки, положенные в основание слова, зачастую проявляют глубинные культурные смыслы, имеющие универсальное ценностное, этическое значение и в скрытом виде присутствующие в речевых реализациях, часто не осознаваемых. А иногда и отрицаемое носителями языка в обыденной жизни. Добръ, лат. faber «ремесленник, художник, кузнец», доба – «время пора»;

3) знакомство со значением слова в языковых словарях, в первую очередь в словаре В. И. Даля, и академических словарях русского языка и в специальных (философских, культурологических) словарях. Аналитика словарных статей даёт возможность осмыслить место концепта в мировоззрении, отражённом в языковой картине мира. У В. И. Даля читаем: «Добробеседный, добровольный, доброгласный, доброденствие, добродумный, добродушие, добродумчивый, добродетельный, добродеяние, добродей, доброжелатель, доброжизненный, доброзвучность, доброкачественный, доброласковость, доброличие, добролюбивый, добромольный, добромужественый, добромыслие, добронравие, добропечный, доброплодный, добропорядочный» [179]и т. д.;

4) важными для русских концептов являются культурные связи с древнегреческим и латинским языками, поскольку генетические связи оказываются вполне живыми. Добродетель в латинском языке: virtus. Honestas (справедливость). Honestum, rectum (нравственное). Bonus (хорошее качество). Путь добродетели – via virtutis. Идти по пути добродетели, стремиться к добродетели – virtutem sequi. Bonus – латинское слово: (вообще дельный, хороший, особеннонравственно хороший). Probus (как следует быть, хороший, дельный как в физическом, так и в нравственном отношении). Bonus (милостивый). Beneficus, liberalis ( благодеятельный, доброжелательный), comis, humanus (любезный). Clemens (снисходительный). ’Αγαθος – греческое слово: хороший (в физическом и нравственном отношении, о лицах и предметах) храбрый (особенно у Гомера); вообще: превосходный, славный; (о предмете) хороший, полезный, счастливый; οί ’αγατοί – хорошие, знатные, аристократы, το ’αγαθον и τα ’αγαθά – благо и блага (как вещественные, так и нравственные, как-то: богатства, выгоды и т. п.). Καλός – греческое слово: прекрасный (о лицах и предметах, о наружной и внутренней красоте); вообще: хороший; τό καλόν – прекрасное, хорошее, красота, добродетель; καλός κάγαθός – вполне прекрасный и хороший человек, т. е. во всех отношениях совершенный (соединяющий в себе и внешнюю и внутреннюю благовоспитанность), вполне порядочный, благородный, честный, доблестный. Άγαθός – греческое слово: доблесть, добродетель; вообще: совершенство, превосходство, достоинство (физическое и нравственное), мужество, храбрость (у Гомера), не только о людях, но и о животных;

5) выяснение контекстуальных смыслов и дополнительных значений в пословичном фонде русского языка: Добрая слава дороже богатства. Доброе дело само себя хвалит. Доброму везде добро. Первый поклон Богу, второй хозяину с хозяйкой, третий всем добрым людям. На добром слове кому не спасибо? На добрый совет – добрый ответ. При этом очевидно следует избегать деформированных ценностей, отраженных в деформированных же пословичных речениях современного языка, пропагандируемых СМИ (например, Добро всегда побеждает зло, значит, кто победил, тот и добрый), и часто транслируемых в детской и молодёжной среде;

6) наблюдения за вариациями смыслов в паремиологических сентенциях разных народов: Уклоняясь от зла, делать добро (Ветхий завет). Добро радостно, зло хмурится (русская пословица). Тому, кто прочитает из Книги Аллаха одну букву, запишут одно доброе дело и каждое благодеяние увеличат до десяти (Коран). В зле страшна секретность. В добре страшно стремление быть на виду. Поэтому вред, причиненный видимым злом, поверхностен, а причиненный злом скрытым велик (Хун Цзычен).

Можно рассмотрет принципы анализа концепта на примере концепта «друг».

В русском языке это слово употребляется очень часто. На 10000 словоупотреблений слово «друг» встречается 817 раз. А «дружба» – всего 115[180]. В русском языке много слов, которые произошли отданного корня. Это существительные – дружок, подруга, прилагательные – дружественный, дружеский, дружный, глаголы – дружить, подружиться, сдружиться, наречия – дружно, по-дружески [181].

Синонимами слова «друг» являются: товарищ (человек, близкий по роду деятельности, занятий, по условиям жизни, связанный дружескими отношениями), приятель (человек, с которым сложились хорошие, простые, но не очень близкие отношения)[182]. Еще ряд синонимов можно продолжить словами наперсник, побратим, кореш. В последнее время в этом значении стали употреблять слово брат.

Происхождение слова показывает, какие смыслы изначально лежали в названии. Друг по происхождению связно со словом другой. То есть друг – это другой я. Слово товарищ по происхождению связано со словом товар. Очевидно, что слово приятель произошло от приятный. То есть, эти слова не полные синонимы. Они описывают разные отношения между людьми.

Владимир Иванович Даль в своем знаменитом «Толковом словаре живого великорусского языка» так записал свои наблюдения за словом «друг»: «… такой же, равный, другой я, другой ты; ближний, всякий человек другом у». Дальше он приводит целый ряд пословиц. Больше всего соответствуют моему представлению о друге такие: «Не пожелай другу, чего не пожелаешь себе. Любить себя – любить друга. Друг познаётся в беде. Не бойся врага умного, а бойся друга глупого. Друг рубля (денег) дороже. Старый друг лучше новых двух»[183]. Здесь мы находим христианское представление о том, что каждый человек другому – друг, во всяком случае, так должно быть: «Друг о друге, а Бог обо всех (печётся)».

В Ассоциативном словаре русского языка находим: «Друг: верный; враг; детства; мой; товарищ; лучший; собака; близкий, хороший; милый; брат, подруга; единственный, надежный, настоящий, недруг; закадычный, детство, человека; круг, любимый, приятель, семьи, сердечный, старый, хорошо, человек; большой, вдруг, верность, жизни, преданный …»[184].

Интересно, что «Русский ассоциативный словарь» был написан в 1990-е годы, и тогда опросили около 500 студентов. В марте 2011 года почти через 20 лет мы решили провести такой опрос среди школьников 9 – 11 лет (108 человек). Ответы, как в Словаре, мы расположили по частоте упоминаний: дружба, Настя, Илья и др., лучший, помощь, враг, мой, верный, хороший, человек, подруга, играть, гулять, футбол, одноклассник, собака. Видно, что мы понимаем, что значит друг немного по-другому.

Данные словарей и опросов дают возможность увидеть особенности русского друга.

Друг только тот человек, который испытан («Друг познаётся в беде». Друг не испытанный – что орех не расколотый»).

Старый друг предпочтительнее нового («Старый друг лучше новых двух»).

Друг должен быть правдивым по отношению к другу («Не люби друга потатчика, а люби друга спорщика»). Но тот, кто говорит правду, может потерять друга («Правду говорить, так друга не нажить»).

Бедный человек больше способен на дружбу, чем богатый («Богатому ни правды, ни дружбы не видать», «Чем беднее, тем роднее»).

Каждый человек выбирает друга, похожего на себя («Два сапога пара», «Сапог с сапогом, лапоть с лаптем»). Но трудно ужиться двум похожим людям («Два медведя в одной берлоге не живут»).

Мальчики больше способны на дружбу, чем девочки («Семь топоров вместе лежат, а две прялки – врозь»).

Лучше умный враг, чем глупый друг («Дай Бог врага, да умного, а друг да дурак – наплачешься с ним»).

В заключение хочется отметить, что такая кропотливая работа, такая словесная техника, выстроенная на основе языковых и культурных универсалий, описывающих адекватное включение человека в мир, его иерархии и его системные связи, даёт возможность вступать в диалог культур, видеть в другом не «чужого, чуждого, иного», но видеть в нём «другого, друга».

Date: 2015-12-12; view: 730; Нарушение авторских прав