Года рождения

КАК Я, ЗАЩИТНИК ОТЕЧЕСТВА, СТАЛ "ПРЕСТУПНИКОМ"

Я - месхетинский турок, но в паспортах я и мои дети записаны азербайджанцами, и этому есть причина.

Когда я учился в школе в городе Ахалцихе Грузинской ССР, нам часто говорили, что мы азербайджанцы. В дальнейшем нас так и стали записывать в школе, да и в других местах. Однако выселяли нас как турок. Когда мы попали в Среднюю Азию, слово "турок" для местной власти было чем-то порочным. Поэтому нам было трудно. А когда мы говорили, что мы азер-байджанцы, отношение к нам менялось. На родине, в школе, преподавали азербайджанский язык. Родной не пре­подавали вообще. Вероятно, в сводках давали, что мы учили турецкий, но на самом деле это был азербайджанский язык.

Помню еще с детства, как наши люди отправляли скот на летние пастбища - "яйла". Однажды и мне довелось побывать там. Местность очень красивая. Там были большие луга, где заготовляли на зиму сено. Турки в основном занимались скотоводством, но далеко не на послед­нем месте были садоводство и огородничество. Помню, что мои роди­тели работали в колхозе. Еще помню, когда в 1932 году создавались первые колхозы. Как-то так получилось, что колхоз наш распался, а потом снова был организован в 1936 году. Отец мой тогда работал в нем сторожем. В то время комбайнов не было - косили пшеницу вруч­ную, а также ячмень и кормовые травы. Помню, что несколько раз мать избирали депутатом в местный совет, кажется, и в районный тоже.

Когда началась война, мне не было и шестнадцати. Началась моби­ли-зация на фронт. Кругом слышался плач, все чувствовали себя мобилизован-ными на защиту Отечества. В те дни мне попала в руки книга о полководце Суворове. С этой книгой в руках меня и увидели офицеры, которые находи-лись в нашем селе, и спросили, почему я интересуюсь Суворовым. Я ответил им, что хочу стать полководцем, чтобы прогнать врага. Это была, конечно, детская наивность. Но все же, когда мне исполнилось 18 лет, я, окон­чив учебу в техникуме, пошел в армию, попрощавшись с родными, которые оставались в тылу. Надо сказать, что в ту пору и в тылу приходилось нелегко: жили по карточкам, все отдавали фронту, и одежду, и продукты: все, что могло пригодиться нашим бойцам. Мобилизовали меня в конце 1942 года. Вначале я попал в военное училище в городе Тбилиси, которое окончил специалистом по связи. Потом меня направили на 3-й Украинский фронт 53-й Армии, где я обеспечивал связь между армией и дивизией. Мы продви-гались от Волчанска до Полтавы, затем дальше до Кременчуга. В Кременчуге был взорван мост, и нам пришлось немного южнее города форсировать Днепр. Потом мы продвигались дальше. Местность там холмистая, сложная. Меня сняли со связи и назначили командиром пехотного взвода 1-й части.

В период подготовки к очередному наступлению, утром на рассве­те, после того как закончилась артподготовка, мы пошли атаковать противника. Заняли их траншеи и на небольшом участке закрепились. Это были тяжелые бои… Тогда там меня тяжело ранило в шею навылет.Я лежал у вражеской траншеи, когда фашисты ходили и выискивали еще живых. Старался не шелохнуться, лежал, словно мертвый. Когда они миновали меня и немного удалились, я короткими ползками добрался до обрыва и скатился вниз. Не знаю, сколько, с сильным головокружением, пролежал я там в ожидании своих. Я все же дождался: наши автоматчики перешли в атаку, и ко мне подоспел санитар.

Сначала харьковский госпиталь, потом - вологодский. А после из­лече-ния меня направили в часть возле станции Алабино. Затем попал в Москву в запасной полк, где нас погрузили в эшелон и отправили в направлении Смоленска. На станции Красная нас высадили и снова переформировали. Потом повезли дальше. Оказывается, нас готовили к штурму врага под Оршей. В тех боях мы успешно прорвали оборону противника, взяли город и продолжали гнать фашистов до Минска.

Нас хотя и снимали с передовой после сильных сраже­ний, но отдох-нуть мы обычно не успевали: нас отправляли дальше. Так мы прошли Минск и перешли границу Литвы. Форсировали Неман. За Неманом я снова был ранен, но легко: мне зашили ногу, и я вернулся в свою часть. Перешли границу с Польшей и продвинулись до границ Восточной Пруссии. Тогда офицеров не хватало. Я был в звании млад­шего лейтенанта. Снова ранение в ногу. И еще однажды вот как был ранен.

Это было в лесу под Габсбургом, ночью, когда при обходе часовых из-за дерева почти в упор меня ранил в голову фашист. Он даже не ожидал, что я смогу еще броситься на него. Он растерялся и мне удалось повалить его и выхватить у него пистолет... В этой схватке я победил, но сам едва выжил: ручьем из головы лилась кровь, кружилась голова. Но ранение оказалось все же не смертельным. И я вскоре поправился. В составе 376-го стрелкового полка при 31-й Армии я вышел к Балтийскому морю.

Выходит, до Победы я был ранен четыре раза, дважды - в 1945 году.

За взятие одного из прусских городов меня наградили Орденом Крас­ной Звезды. Был я также представлен к награде, когда взвод, которым я коман-довал, ликвидировал засаду противника при взятии города, но получить ее я не успел, так как был ранен и меня увезли.

После ранения 22 апреля 1945 года меня привезли в город Чкалов, нынешний Оренбург. Вылечили. Раньше я получал письма из дома, но теперь они почему-то перестали ко мне доходить. Все получали, а я нет. Казалось, что мне пишут из дома, но письма меня не догоняют: я ведь постоянно менял местонахождение, все время передвигался. В Оренбурге мне дали месячный отпуск на излечение. Это уже было после Победы. С хорошим, радостным настроением, с сознанием того, что мы остались живы и война кончилась нашей Победой, с товарищем мы приехали в Москву. Прошлись по большим и красивым улицам. Все нас радовало. Тогда я не знал и даже не догадывался о том, что меня ждало впереди. Мой спутник тоже ехал в Тбилиси. Там мы распроща­лись, и я решил ехать дальше, предварительно купив что-то из про­дуктов по талонам. Не скрою, на душе было как-то неспокойно. Думал о письмах, хотя обнадеживало то, что мои письма ко мне не возвраща­лись. И вот когда мне выдавали продукты, один майор, при­метив меня, спросил, куда я направляюсь, и рассказал потом, что наших всех выслали. На мой вопрос: "Как же так?!" - он ничего не мог ответить.

Я добрался до села, где родился, но там уже никого не было... Меня встретили армяне из соседнего села. Я побыл у них, они меня хорошо приняли, все мне рассказали.

В военкомате мне выдали направление в Среднюю Азию. Таких, как я, собралось несколько, и через неделю мы отправились разыски­вать родных через Баку пароходом в Красноводск и дальше. По дороге я все время вспоминал, как я вошел в родное село и увидел дома, в которых жили другие люди, в основном грузины и осетины. Они смот­рели на меня с жалостью и сочувствием. Никто не встретил меня враждебно, с непониманием. Вспоминал, как зашел я в наш дом. Находиться там долго я не мог. Ночевал в соседской армянской семье. Случайно оказалось, что им написал кто-то из наших ссыльных, и они дали мне адрес, указанный на конверте.

Искал по этому адресу целый месяц. Пришлось вернуться в Таш­кент. Оттуда поехал в Катта-Курган, где мне сказали, что мои нахо­дятся в Метанском районе. А как туда добраться, я не представлял. Так и сидел у дороги. Совсем стемнело. Хорошо, один узбек, ехавший из Азербайджана, где работал нефтяником, пригласил меня переноче­вать у его родственников. Наутро я отправился в Метанский район. Когда я туда приехал, люди заметили меня, одетого в военную форму, и собрались целой толпой. Они начали меня расспрашивать. В свою очередь я стал спрашивать, не знает ли кто, где мои родные. Тогда кто-то их разыскал, и мы наконец встретились.

Выслали тогда мою мать, отца, брата, вернувшегося с фронта ин­вали-дом, младшего моего брата, жену старшего брата, тоже фронто­вика –инва-лида, который вскоре умер от ран, выслали двоих его сыновей, бабушку по материнской линии, которая умерла по дороге в вагоне и была похоронена у железной дороги. Позднее мы безрезультатно искали то место...

Назад в армию я уже не вернулся. Меня оставили, взяв в коменда­туре на спецучет. Я писал в Верховный Совет, в Москву и был очень огорчен ответом. В нем говорилось, что будь я не просто офицер, а даже генерал, все равно я турок и поэтому должен оставаться на спецучете. Мы не имели права даже передвигаться по району. В противном случае грозило 25 лет каторжных работ.

Меня предупреждали, чтобы я больше никуда не писал и поставили следить за мной человека. В 1950 году я был обвинен в "антисоветской агитации". Работал я тогда в школе под Самаркандом. За мной пришли в школу при Барлавском сельсовете Метанского района и арестовали. Меня привели домой и сказали, чтобы я как следует оделся. Также мне велели взять и ватное одеяло. Тогда я спросил, зачем это, и в чем, собственно, дело? Мне ответили, что с машины упал хлопок, а я подобрал его и продал, а кому именно продал, сознаюсь, мол, там сам. У меня не укладывалось в голове, что же происходит на самом деле. Эти люди в гражданской одежде привезли меня в областное управле­ние КГБ, в Самарканд. Там все и было сочинено о моей "антисоветской деятельности". Потом состоялось заседание областной коллегии суда и мне присудили... 25 лет. В зале суда никого не было, двери были закрыты. Сказали, правда, что я могу обжаловать приговор, но я ответил, что сейчас я этого делать не буду, и меня отправили в лагерь, в город Ангрен под Ташкентом. После обследования комиссией, бла­годаря ранениям меня не отправили работать в угольные шахты. Как выяснилось, в дальнейшем Верховный Суд Узбекской ССР не утвердил решения областного суда и оставил в силе... только 10 лет. Из Ангрена меня перевели в Беговат. После отбытия там полутора лет я был переведен в город Алмалык тоже под Ташкентом. А после смерти "отца народов" я написал в Москву. И тут пришел ответ о немедленном освобождении со снятием судимости. Я поехал к родным.

27 октября 1989 года в газете "Советский Узбекистан" была поме­щена статья, в которой говорилось, что после совместной проверки прокуратуры и органов КГБ меня реабилитировали... через 37 лет!.. В статье говорилось, что обвинение было сфабриковано и никакими фактами не подтвердилось. Так вот я, защитник Отечества стал "пре­ступником"...