Глава 2. До лицея доехали на удивление быстро

До лицея доехали на удивление быстро. Впрочем, Геля сидела как замороженная и мало на что обращала внимание. Тем более, на какое‑то там время. Люсинде даже пришлось слегка потрясти ее за плечо, когда машина остановилась.

– Простимся здесь. Не надо, чтобы нас видели вместе, – сказала Фея.

– Прощайте. – Геля покорно кивнула, потянув ручку дверцы.

– Постой, – окликнула ее Люсинда. – Сейчас ты несколько не в себе, но это всего лишь побочный результат твоего путешествия во времени. Как ни странно, тебе нужно хорошенько выспаться, и все пройдет. И тогда ты, возможно, захочешь поговорить со мной. Или получить заслуженную награду. – Фея выдержала небольшую паузу, но, не дождавшись от Гели никакой реакции, закончила с некоторым пафосом: – Обещаю, я появлюсь снова – наяву или во сне.

– Да‑да, конечно, – рассеянно ответила Геля, – я всегда рада вас видеть.

Она выбралась из машины, сделала книксен, медленно повернулась и побрела по направлению к лицею – до него был почти целый квартал, – невольно шарахаясь от пролетающих мимо автомобилей и провожая удивленным взглядом ярко, но слишком небрежно одетых людей, которые к тому же неслись как бешеные.

Из ее сумки зазвучала резкая механическая мелодия – не «Августин», нет, La mère des enfants perdus, – и Геля вздрогнула от неожиданности.

Ах, да. Мобильник же. Достала телефон, ответила:

– Я.

– Детка, сколько раз я тебя просил не копировать мамину манеру разговаривать по телефону? – услышала она чуть искаженный современной техникой, но такой родной голос папы, Николаса Александровича Фандорина. – Это не совсем… вежливо. Алло! Ты меня слышишь?

– Да, – ответила Геля и ускорила шаг. Папка! Ее родной, любимый папка!

– Я не смог подъехать к лицею, там совершенно негде встать, – пожаловался Николас Александрович. – Жду тебя за углом, там, возле…

– Уже бегу! – крикнула она, подпрыгнула, как заяц во ржи, чтобы разглядеть угол противоположной улицы, и кинулась, расталкивая прохожих, уворачиваясь от машин, к старенькому «форду», мирно стоящему у обочины.

Николас Александрович вышел из машины, видимо, чтобы размять свои длиннющие журавлиные ноги. Он не видел дочь – смотрел в другую сторону. Ветер взъерошил его светлые, коротко стриженные волосы, и у Гели сердце остановилось – как же она соскучилась!

С визгом:

– Папка! Папка мой любимый! – бросилась отцу на шею.

Из Николаса Александровича вышел бы прекрасный регбист – застигнутый врасплох, он ловко подхватил дочь на руки и даже не покачнулся.

– Эй, ты что? – спросил он, обнимая Гелю и пытаясь заглянуть ей в лицо.

– Сам ты эй! – Дочь уткнулась Николасу Александровичу куда‑то в шею и обняла его еще крепче.

– Гель, а, Гель? Ты двойку получила? – осторожно поинтересовался папа.

– Я?! – Она оскорбленно отцепилась от Николаса Александровича, и тот поставил ее на землю. – Я никогда не получаю двоек! Просто соскучилась.

– Соскучилась? – Вид у папы был такой растерянный и недоверчивый, что сперва Геля совсем обиделась. А потом вспомнила – это же она не видела его почти три месяца, а папа‑то расстался с ней всего лишь утром.

– Ладно. Забудь об этом, – буркнула Геля и забралась в машину. Все равно было немножко обидно.

– Гель, а, Гель? Что все‑таки случилось? – спросил папа, поглядывая в зеркальце заднего вида.

«До фига чего случилось, папочка. Но рассказать тебе об этом я не могу, – вздохнула про себя секретный агент Фандорина. – Во‑первых, тайна. Во‑вторых, все равно не поверишь. Не хватало еще, чтобы и здесь меня таскали по детским психологам или как их там».

Поэтому отвечать Геля не стала, а, наоборот, спросила, задумчиво разглядывая большущие папины руки, сжимающие руль:

– Пап, а ты умеешь драться?

– Драться? – удивился Николас Александрович. – Что за странные вопросы? Интеллигентному человеку незачем драться. Он всегда найдет другой способ разрешить конфликт. А драки – это дикость.

Геля вспомнила Василия Савельевича. И Григория Вильгельмовича. Может, они и дикие. Но симпатичные. А папка… Папка все‑таки немножко слишком ботан. Наверное, он просто не в курсе, бедняжка, что в жизни бывают такие конфликты, которые без драки разрешить невозможно.

– А я вот знаю двух интеллигентных людей… И еще одного – не очень интеллигентного, но очень, очень хорошего, – сказала Геля. – И, знаешь, они все здорово дерутся. Может быть, ты тоже смог бы научиться? Вот хоть с мамой на кикбоксинг походи, а, пап?

Мамин кикбоксинг приплела из лучших побуждений, но папа, похоже, обиделся. Так и молчали всю дорогу домой.

Геля же, вспомнив о маме, стала готовиться к встрече. Уж вот кому на шею точно не стоит бросаться. Если даже папа‑ботан заподозрил неладное, то мама и подавно. Быстренько вытрясет из дочери правду, а после размажет по стенке за то, что поехала неизвестно куда с какой‑то малознакомой теткой, да еще без разрешения. А Люсинду так и вовсе разорвет, или, страшно сказать, куда засунет ей и Алмаз, и сонолет, и будущее человечества. Геля горько вздохнула. Все‑таки удержаться будет трудно, по маме она ужасно соскучилась.

Однако опасения ее были напрасны. Папа еще только собирался вставить ключ в замочную скважину, а мама уже распахнула дверь и рявкнула:

– Ну наконец‑то!

Вопрос с объятиями отпал сам собой. Гораздо безопаснее обниматься с разъяренной гюрзой, чем с мамой, когда она в таком состоянии.

– Ангелина! Мне полчаса назад позвонили из лицея и сообщили, что ты прогуляла уроки, – прорычала мама. – Может, объяснишь, что за хрень происходит?

– Я так и знал, – упавшим голосом проговорил папа, втолкнул Гелю в квартиру и даже не стал отчитывать маму за слово «хрень».

– Ну. Я жду. – Мама приняла стойку боевой сахарницы, а Геля тоскливо вздохнула и повесила нос.

– Ангелина! – Голос мамы приобрел опасные грозовые интонации. Даже озоном запахло, как показалось Геле.

Девочка прикрыла глаза и заговорила:

– Жизнь проходит, мама. Я уже в шестом классе…

– Что?! – ошарашенно переспросила Алтын Фархатовна.

– Я уже в шестом классе, а ни разу еще не прогуливала школу, – пояснила Геля. – Вот и решила попробовать. Пока не поздно…

– Ерунда какая‑то, – растерялся папа. – Но где же ты была?

– Так, нигде. Гуляла. Побродила по Александровскому саду, посидела на ступеньках дома Пашкова…

– Ну, знаешь, дочь, так нельзя… – начал папа.

А мама вдруг взяла Гелю за подбородок, заглянула в глаза, заблестевшие от подступающих слез, и спросила:

– Котеночек, ты что, поссорилась с мальчиком?

– С каким еще мальчиком? – осекся на полуслове папа.

А Геля разревелась уже по‑настоящему и, позабыв об осторожности, повисла у мамы на шее.

– Какая разница – с каким? – яростно прошипела Алтын Фархатовна и, обнимая, повела рыдающую дочь к маленькому диванчику в гостиной, приговаривая: – Бедный мой котенок… Ну‑ну, вы помиритесь, вот увидишь… Да он сам дурак…

– Н‑не дурак… н‑не помиримся… Мамааааа… я его больше ни‑ик! – когда не увижу… мамочкааа!.. – заходилась Геля, цепляясь за Алтын Фархатовну. От мамы успокаивающе пахло горьковатыми лилиями, мятой и немножко котлетками.

– Он – что? Он уехал? – баюкая Гелю, тихонько спрашивала Алтын Фархатовна. – Ну‑ну… Есть же интернет, скайп, телефон в конце концов… Не каменный век, котенок, все образуется, все будет хорошо…

– Ну, я пойду? – заискивающим тоном произнес папа. – Никак не могу дозвониться Эрасту. Наверное, в Третьяковке не ловит…

– Стоп! – вскинулась мама. – А что это вдруг Ластика понесло в Третьяковку?

Ластик – это была школьная кличка братца, в общем, долго объяснять, но папа ужасно не любил, когда мама так называла Эраську.

– Эраст, – с нажимом произнес он, – сопровождает нашего гостя, профессора Ван Дорна.

– Какого еще Ван Дорна? – Мама нахмурилась, но при этом ласково сжала Геле плечо – мол, я не забыла о твоем беспримерном горе, ребенок, сейчас быстренько разберусь с входящими и продолжу тебя утешать.

– Представляешь, – жизнерадостно начал Николас Александрович, – к нам сегодня приехал родственник, правда, очень дальний. И он занимается историей нашего рода! Но, к сожалению, меня срочно вызвали в контору… Важный клиент… Ну, ты знаешь, как это бывает, – доверительно обратился он к маме, а Геля даже забыла плакать, так стало его жалко. Конечно, мама прекрасно знает, как это бывает. А вот у папиной конторы не было клиентов – ни важных, ни каких – уже и не вспомнить сколько. – Я вынужден был отлучиться, но попросил Эраста занять господина Ван Дорна, показать ему Москву, сводить в Третьяковку…

– Ты хочешь сказать, – спросила мама, – что отпустил Ластика с каким‑то чужим дядькой, первым встречным, неизвестно куда, и теперь у ребенка не отвечает мобила?

От «мобилы» папа слегка скривился, но под взбешенным маминым взглядом углубляться в лингвистические тонкости не стал, а стал, наоборот, оправдываться.

– Почему же с первым встречным? Я же тебе говорю – Ван Дорн. Наш родственник, из Голландии, – и, подумав, уточнил: – Двенадцатиюродный.

Тут и Геля навострила уши. Еще один двенадцатиюродный? Интересненько. Чего они вдруг все повылезли, как тропические черви в сезон дождей?

Мама глубоко вдохнула, собираясь, как видно, сказать папе все, что она думает о нем, о голландском родственнике в частности и о родственных связях в целом, однако выдохнула только одно слово:

– Звони.

Но, поскольку папа стоял столбом, воздух маме все же пригодился.

– Ника! Не тормози, звони Ластику! – взорвалась Алтын Фархатовна. – Если не ответит – будем искать… у меня есть один знакомый фээсбэшник… где же… Прости, котенок, – мама быстро поцеловала Гелю, вскочила, схватила свою сумочку, высыпала содержимое прямо на рояль и стала лихорадочно копаться в каких‑то бумажках.

Папин же телефон был очень громкий. Даже Геля услышала «…абонент временно недоступен» и снова приготовилась плакать. Но уже по другому поводу. Неужели Эраську взаправду украли? Уж она‑то знает, как это ужасно!

Мама тоже услышала. Втянула воздух носом, чтобы погасить истерику. И стала набирать чей‑то номер, сверяясь с бумажкой из сумки.

Папа побледнел. Геля всхлипнула. И в этот момент в замке заскрежетал ключ.

Мама достигла передней в три прыжка, как маленькая львица, и пойманная лань, то есть ничего не подозревающий Эраська, через мгновение уже бился у нее в лапах. То есть, в объятиях.

– Мам! Ну мам! Ну, эй, ты что?

– Сам ты эй, – тихо сказала мама, сжимая Эраську еще крепче.

– А где же профессор Ван Дорн? – спросил папа, оглядывая сына со всех сторон, словно тот мог спрятать этого двенадцатиюродного за спину, как котенка.

И тут Эраська понес какую‑то ересь – профессору‑де позвонили, у него что‑то случилось, был вынужден срочно вернуться на родину, приносит извинения, обязательно появится вновь.

Ну ладно – мама. Ей было не до профессора, она радовалась, что Эраську не украли и не продали куда‑нибудь на табачную плантацию. Но папа‑то слушал эту фигню, кивал, как зайчик, и всему верил. Хотя очевидно же, что Эраська врет! Вон, глазом косит и уши красные.

Вообще, брат выглядел странно. Худой и длинный, будто подрос. Правда, Геля его не видела три месяца. Может, просто забыла?

– А чего Гелька опять ревела? – Братец, видимо, устал врать и решил переменить тему. – Пятерку с минусом получила? Или инет отрубили на два часа? Плакса несчастная!

– Эраст! Ты же джентльмен, разве можно так говорить о сестре? – с упреком сказал папа.

– Не‑а, пап. Это ты у нас джентльмен, – печально вздохнул Эраська, – а я – нормальный человек…

Мама отвесила Эраське подзатыльник, а Геля подошла и погладила папу по руке. Вот не везет сегодня папке, не его день.

– Мам, но она же плакса и есть! – не сдавался Эраська. – Она же ревет чаще, чем чихает!

– Сейчас ты у меня заревешь! – пригрозила мама, но было видно, что она не очень‑то злится. – Ладно, мойте руки, буду вас всех кормить.

Геля показала Эраське язык. Эраська скорчил рожу, оскалился так, что сверкнули его дурацкие брекеты. Подумаешь, лев кривозубый, ха.

Руки мыть так никто и не пошел. Папа потащил Эраську в гостиную – расспрашивать об этом двенадцатиюродном, но вдруг остановился на пороге комнаты и воскликнул:

– Моя лампа! Кто разбил мою любимую лампу?

Геля сунулась ему под руку, чтобы злорадно сообщить, что это не она, когда вдруг зазвонил мамин телефон. Телефон у мамы был большущий, с новомодными прибамбасами, он звонил и полз по роялю среди всякой ерунды из маминой сумочки, подпрыгивая на ухабах, как внедорожник.

– Алтыша, это твой! – крикнул папа.

Мама прибежала из кухни, на ходу вытирая руки, взяла телефон двумя пальцами и сказала:

– Я.

Потом мама надолго замолчала, и по тому, как Эраська втянул голову в плечи и прижал еще не остывшие от вранья уши, Геля поняла – ее братец натворил что‑то ужасное и ждет расправы.

– Я разберусь. Завтра буду, – сказала мама, дала отбой и медленно повернулась к папе. На Эраську она даже не посмотрела, и Геля здорово испугалась – ну, придурок, нет слов, но все же брат. Да что с ним такое произошло за этот день – лампу разгрохал, влип во что‑то, а ведь обычно Эраська тише мыши!

– Ластика исключают из школы, – сказала мама, словно не веря самой себе. – За пьянство и непристойное поведение. – А потом вдруг жалобно посмотрела на папу и добавила: – Ника, дети сошли с ума. Что нам делать?

Папа все‑таки был лопух. Вместо того чтобы обнять маму и уверить ее, что все будет хорошо, он иронично сказал:

– Сразу оба? Сомневаюсь.

– Они же двойняшки, – тем же несчастным голосом сказала мама и посмотрела на папу, как котик из «Шрека».

Но до папы так и не дошло. Может быть, из‑за роста. Может, из‑за безупречного английского воспитания. Он не стал утешать маму, а повернулся к Эраське и сурово спросил:

– Эраст! Что ты натворил?

Папина суровость – цирк без тигров. Брови хмурит, а губы прыгают. Совсем не умеет сердиться, вздохнула про себя Геля, подошла к маме, обняла и усадила на тот самый диванчик, на котором только что рыдала сама.

– Вы все равно не поверите, – вяло сказал Эраська.

Он так и стоял на пороге, как актер на сцене. Справа – папа среди осколков любимой антикварной лампы (галерка), слева – Геля с мамой на диванчике (партер). Эраська обвел публику безнадежным взглядом, но, поскольку никто так и не сказал ни слова, вынужден был заговорить сам.

Рассказал о какой‑то собаке, о бомже, который попросил его купить чекушку, о суперпризе в уличной лотерее – в общем, по сравнению с этим враньем предыдущее, о голландском родственнике, выглядело просто безупречной правдой.

Папа даже покраснел (ему всегда было стыдно смотреть, как кто‑то выставляет себя дураком) и сказал:

– Не ожидал от тебя такой бессовестной, а главное, нелепой лжи!

Зато мама вдруг пришла в себя и сказала абсолютно нормальным, энергичным голосом:

– А знаешь, Ника, ведь он говорит правду!

Эраська слегка ожил и посмотрел на маму с надеждой. Папа же посмотрел на маму снисходительно. Ох, бедный папа!

– И не надо на меня смотреть, как беременный жираф на мясника! – рявкнула мама. – Я все‑таки журналист, всякого повидала. Именно такой бред и происходит на самом деле, а вот врут обычно по шаблону.

Мама поманила к себе Эраську, и тот нехотя подошел, сел рядом. Ну да, типа, он уже взрослый и не нуждается во всяких телячьих нежностях. Мама, конечно, не стала обращать внимания на эту ерунду, обняла Эраську, еще минутку подумала и решительно заявила:

– Не тряситесь, цыплятки. Все разрулим. Значит, так. Ника, ты завтра отвезешь Гелю в лицей и скажешь, что у нее болел живот, ты оставил ее дома, а мне позвонить забыл…

– Я не стану лгать! – возмутился папа. – Она прогуляла, неважно, по каким причинам, и должна за это ответить!

– Гелька прогуляла школу?! – Эраська ошалело уставился на сестру.

– Подумаешь! А сам? Трудный подросток, блин! – прошипела она в ответ.

– Дети, заткнитесь, – устало сказала мама. Потом с сочувствием посмотрела на папу: – Ладно, Ника, забей. Я лучше сама. Сперва отвезу Гелю, потом поеду, вставлю пистон этим недоумкам из Ластиковой школы.

– Директор у нас ничего, – боязливо сказал Эраська, – его жалко… Вот завуч – крыса…

– Оба получат. – Мама была непреклонна. – Не разобравшись, выставили ребенка из школы, ты целый день шатался неизвестно где, а мне позвонили только сейчас! Да с тобой что угодно могло произойти за это время! Уроды! Нет, я еще и школьного психолога порву до кучи! Есть у вас школьный психолог?

– Есть, – сдал беднягу Эраська.

– Ну, теперь сам лечиться будет, – пообещала мама. – И все, дело закрыто. Быстро мыть руки и обедать, а то я вас всех пущу на фарш для перцев. Задолбали со своим ранним пубертатом и… – Тут мама посмотрела на папу, смягчилась: – Ника, не бери в голову. Ну, не умеешь ты врать, так должен быть в семье хоть один порядочный человек. Как вишенка на торте, да?