Глава 32. Очнувшись, девочка долго не могла понять, где находится

Очнувшись, девочка долго не могла понять, где находится. Судя по малюсенькому окошку, прорубленному под самым потолком, это был подвал. Но подвал чистый и сухой. Пол покрыт толстым слоем песка – поэтому лежать было мягко, только холодно. Геля попробовала подняться, но сперва у нее ничего не вышло – руки были стянуты за спиной, да не веревкой, а цепью и ужасно затекли.

Цепь тянулась от вколоченного в стену кольца и в несколько витков крепко охватывала запястья. Закреплял всю конструкцию тяжелый амбарный замок.

Геля повозилась, подергала цепь, доползла до стены и привалилась к ней плечом. Осмотрелась.

Сквозь окошко лился сероватый свет. Значит, еще не очень поздний вечер, и она тут недолго. Или, наоборот, уже раннее утро, и она провалялась здесь всю ночь. Родители, то есть предки, должно быть, с ума сходят.

Метрах в полутора от нее лежал непонятный круглый предмет, а чуть поодаль – еще какой‑то мусор.

От нечего делать Геля подползла к нему, насколько пускала цепь, и страх совсем прошел.

Это был человеческий череп и грудная клетка – гладкие, цвета топленых сливок, совсем как у них в кабинете биологии. В песке угадывались очертания других костей – совсем мелких и покрупнее.

Нет, конечно, быть похищенной – это ужасно. Но цепь, черепа и скелеты – это уже, извините, немножко слишком. Отдает малобюджетным триллером какой‑нибудь страны третьего мира.

Геля отползла от скелета, снова скукожилась у стены и закрыла глаза. Где‑то наверху, в отдалении, стукнула дверь, послышались шаркающие шаги, но сразу стихли.

В темном стенном провале замерцало, покачиваясь, пятнышко света. Оно приближалось, становилось все ярче, и девочка невольно зажмурилась.

– Так что, пожалуй, Мелания Афанасьевна. Вот она, девка. Теперь что хошь с ней, то и делай. Не моя забота. – Голос Калиныча прозвучал совсем рядом.

Геля приоткрыла глаза.

Над ней нависали Калиныч и Павловская – с клюкой и в лохмотьях. Их лица, подсвеченные снизу красноватым пламенем фонаря, выглядели пугающе. Упыри, иначе и не скажешь.

– Что, птичка певчая, попалась? – Старуха склонилась к Геле и гнусно захихикала. – Ничего, теперь уж много не напоешь! – резко выпрямилась и обратилась к Калинычу: – Кончай ее, друг любезный. Надоела мне эта дрянь.

– Те‑те‑те! – Старик погрозил ведьме пальцем. – Мокрое дело? Да господь с тобой, не возьму я такой грех на душу. Тем паче за бесплатно.

– Ах ты, кровосос! – возмутилась Павловская. – Мало ты у меня серебришка вытянул?!

– Погубит тебя жадность, ох, погубит. Попомни мои слова, – насмешливо попенял ей Калиныч. – Детишечки мои весь день девку пасли, трудились. Упаковали и доставили в лучшем виде. А за душегубство изволь втрое заплатить, а то и пальцем не шевельну.

– Так ведь опасна она! Донесет на нас, и оба пропадем! – раздраженно повысила голос старуха, размахивая фонарем. По стенам заметались кровавые отблески и жуткое эхо.

– Ты мне теплое с мягким тут не путай! – прикрикнул на Павловскую Калиныч. – До меня не дотянутся, руки коротки. Уж сколько раз старались, ан шиш! Чистый я перед законом. А твоя спектакля – другой разговор. Ежели откроется – пойдешь ты, милая, с сумой без всякого притворства. А то и на каторгу сосватают. – И Калиныч зашуршал по песку обратно к проему в стене. У самого выхода обернулся:

– Последнее мое слово будет такое – тебе надо, ты девку и кончай. А не хочешь ручки пачкать – раскошеливайся.

Павловская грязно выругалась ему вслед и, обернувшись, замахнулась клюкой на Гелю.

– Мерзавка! Вот мерзавка! Вечно от тебя лишние хлопоты!

Геля никогда не была храброй. И пока эти упыри ссорились, тряслась как заячий хвост. Но неожиданно в ней всколыхнулся гнев, а вернее – гадливое чувство ярости. Да не станет она бояться этой мерзкой, жестокой и жадной старухи! Много чести! От того, что страх испарился, мозги заработали ясно и четко.

– Я бы на вашем месте не стала этого делать, – холодно обратилась она к Павловской. – В верхнем ящике моего стола лежит письмо. Разоблачительное письмо. В нем я описала все ваши похождения. Даже если вы меня убьете, правда выплывет, будьте уверены.

Павловская отшатнулась и взвизгнула:

– Врешь! Все врешь, проклятая девчонка! На крысеныша этого надеешься, дружка своего!

– Это вы о ком? О Щуре, вашем подопечном? – Геля хмыкнула. – Вот еще. Он в полицию не пойдет, потому что такой же бандит, как и вы.

– Никто не поверит сумасшедшей девчонке. Никто не поверит, – забормотала Павловская.

– Ну, если бы я пошла в полицию, так, может, и не поверили бы, – рассудительно заметила Геля, – но если я исчезну или умру – тогда совсем другое дело. Родители наверняка найдут письмо и потребуют у властей разбирательства. А моего папу вы знаете.

– Врет… или не врет… – Павловская подняла фонарь, ее маленькие глазки беспокойно прищурились, впились Геле в лицо. Потом вдруг старуха расслабленно захихикала. – Письмо, говоришь… А на мальчишку не надеешься… А вот мы проверим. Пошлю сейчас людишек за Щуром. Посмотрим, как запоешь, когда твоего дружка на ломти кромсать станут. За такое и заплатить не жалко. – Маленькие губки Павловской исказились в торжествующей ухмылке.

И, погрозив Геле напоследок клюкой, старуха отправилась вслед за Калинычем.

Оставшись одна, узница задергалась в тщетных попытках освободиться. Никакого письма, конечно, не было. Просто у них тут из рук вон плохо с кинематографом, а Геля была в этом смысле человеком опытным – вот и вспомнила подходящий сюжет.

Но Щур, что же с ним будет? Может быть, они не смогут его схватить? Ведь он такой сильный и ловкий!

Все равно, надо выбираться отсюда. Вопрос: как? Цепь держит крепко. Может, покричать? Геля прислушалась. В подвале было тихо, очень тихо. С улицы не доносилось ни звука, значит, стены толстые, и орать бесполезно. К тому же рассеянный серенький свет в окошке померк, и подвал погрузился в непроглядный мрак. Геля едва успела удивиться тому, как резко наступила ночь, а комочек тьмы уже оттолкнулся от окна, спрыгнул в песок и, жалобно мяукая, заковылял к ней.

– Силы Зла! Миленькие, хорошенькие, вы живы! – Забыв обо всем, Геля рванулась кошке навстречу, но тут же, вскрикнув, упала на бок – цепь была довольно короткой и больно вывернула ей руки.

Девочка села, отплевываясь. Кошка забралась к ней на колени, свернулась калачиком и удовлетворенно замурлыкала.

– Как же ты меня нашла? Как же ты нашла меня, дурочка? – растроганно лепетала Геля. – Тебе нельзя здесь, уходи!

Где‑то сверху снова то ли скрипнуло, то ли стукнуло. Павловская возвращается!

Геля бысто поползла обратно и скорчилась у стены, стараясь по возможности спрятать зверька от посторонних глаз.

Чиркнула и зашипела спичка, потом кто‑то тихо чертыхнулся.

Геля не поверила своим ушам, но через мгновение спичка вспыхнула у нее под самым носом, и она увидела Щура.

– Живая! Святые угодники, живая! – Он обнял ее, крепко обхватив затылок и плечи.

– Ты?! Ты как здесь?

– Так эта зараза привела! – Щур снова зажег спичку, потянулся погладить кошку, но зверек, почти не меняя позы, молниеносно тяпнул его за палец. – Вот ведь характер! – рассмеялся мальчишка, отдергивая руку.

Спичка погасла. Щур с чем‑то возился в темноте, звенел цепью, ощупывал замок и тараторил:

– Я на Сретенском сидел, вас дожидался. Вдруг гляжу – она, забава ваша, да вся какая‑то драная, мятая, на лапу переднюю припадает. Ну, думаю, обратно сбегла, да еще собаке в зубы попала. Надо словить. А то ведь забежит куда и сдохнет. А вы ж слезами обливаться будете. Вот и побег за ней. – Щур скрипнул зубами и закряхтел, пытаясь растянуть виток цепи на Гелином запястье. – А она – от меня… Так и протанцевали… Сперва по Рождественскому, после – по Петровскому… Я за ней, она от меня… Уж я и шагу прибавлял, и рысцой, и галопом – а она как смеется. Бегит и бегит себе. Никитский пробежали, Арбатскую площадь, в каком‑то переулке грохнулся, колено вон расшиб. Только когда уж она в Проточный завернула, я смекнул – дело нечисто. И уж не пужал ее, тихохонько следом крался…

Щур замолчал, зашарил руками по песку. Чтобы только услышать его голос, Геля спросила:

– Так мы в том доме, у Калиныча?

– Не. Старый флигель это, на Курочкиной Земле. Место глухое. – Парнишка отряхнул руки и вдруг запустил пальцы в Гелины волосы, бормоча: – Шпилечку бы мне, махонькую шпилечку, я бы в момент замок этот разъяснил.

– Нет у меня шпилек. Только бантики, – виновато сказала девочка.

– Бантики… Горе ты мое. – Щур на минутку прижал ее к себе, горячо заговорил: – Ты вот что. Ты не дрейфь. Я щас выскочу отседа на одну минуточку. Гвоздь пошукаю или еще чего. Вернусь и заберу тебя. Замок плевый, видимость одна. Тут все тихо, охраны нету, так что ты не дрейфь. Я быстро обернусь. Одна нога здесь – другая там. Поняла?

Геля ничего не ответила, даже не кивнула. Она сидела, уткнувшись носом в его плечо, и тихо плакала. Конечно, как честный человек, супергерой и хороший товарищ, она должна была сказать – уходи отсюда поскорее! Спасайся! Эти упыри хотят поймать тебя и убить. Павловская может вернуться с минуты на минуту. Беги!

Но ей‑то хотелось зареветь во весь голос и закричать:

– Не уходи! Спаси меня, пожалуйста, не бросай здесь одну! Мне так страшно!

Но для первого варианта у нее не хватало смелости, а для второго – подлости. Вот она и ревела.

– Ну, не плачь, не рви мне сердце. – Щур погладил ее по голове. – Больше тебя никто не обидит. Никогда. Я убью, если кто обидит. Ну, все, пошел. Поспешать нам надо, мало ли что. Не бойся.

– Щур. Они хотят и тебя поймать, – через силу произнесла Геля. – Павловская грозилась.

– Да где ж этим косоруким меня поймать! – рассмеялся мальчишка и снова присел рядом с ней. – Не бойся, не дамся им. И тебя выручу, будь спокойна. А Щуром меня больше не зови. Щур в шалмане остался. А я – Игнат. Так чего, будем знакомы, барышня хорошая?

– Будем знакомы. – Геля слабо улыбнулась, а потом закрыла глаза, чтобы не видеть, как он уходит.

В подвале стало тихо. Так тихо, что тишина зазвенела в ушах роем погибельной, болотной мошкары, и девочку постепенно начала охватывать паника.

Щур – такой легкомысленный и такой смелый, он просто не понимает, до чего опасны эти бандиты! А она, Геля, и вовсе дура. Дура! Она должна была объяснить ему, настоять, чтобы он пошел в полицию или нашел каких‑нибудь взрослых и попросил о помощи… А она только хныкала как дура. Дура! А теперь его поймают и убьют, а ее… Ее даже убивать не станут. Калиныч – от жадности, а Павловская – от трусости. Забудут в этом подвале, и все. Как этого вот, цвета топленых сливок. Ведь он тоже когда‑то был живой и веселый и надеялся на хорошее, а теперь лежит здесь в песке, весь рассыпанный на детальки, как какой‑нибудь кошмарный лего…

Кошка, словно услышав ее мысли, вдруг завибрировала как маленький моторчик, и от уютного, ласкового мурлыканья звенящая тишина скукожилась и уползла, и страх тоже немножко отступил.

В очередной раз стукнула дверь наверху, и Геля напряглась, гадая – кто это идет? Щур? Или старая крыса Павловская?

Долго сомневаться не пришлось. В темноте заморгал красновато‑желтым светом фонарь. Значит, Павловская!

Выворачивая запястья, пленница бешено старалась содрать гадскую цепь. Ей надо освободиться во что бы то ни стало! Ведь сейчас вернется этот дурак со своим гвоздем и попадет прямо в лапы жуткой старухи!

Павловская подошла совсем близко, так что Геля почувствовала куриный, приторный запах старушечьего пота и керосина от лампы.

– Сговорились мы с Калистратом Калинычем. Отправил он людишек и за письмецом, и за огольцом, – проговорила старуха странным, глухим и тягучим голосом, будто пьяная. – Только больно дорого за доставку запросил. Так что огольца порешили на месте порешить, – тут она то ли закашлялась, то ли рассмеялась, – а тебя, мерзавка, я сама прихлопну. Как надоедливую муху. – Старуха подняла фонарь, и Геля задохнулась от ужаса.

Лицо у Павловской было страшное – толстые щеки обвисли, глазки запали, а губы беспрестанно шевелились, дергались, кривились, как у безумной.

– Что, боишься меня? Бойся, – зловеще протянула статская советница, потрясая своей страшной клюкой, – я ведь твоя смерть!

Геля, надо сказать, боялась. Очень боялась. Только не Павловской, а того, что в подвал с минуты на минуту вернется Щур.

Она все крутила и дергала цепь, и неожиданно – то ли оттого, что удачно сместились витки, то ли оттого, что у Гели от неимоверных усилий вспотели руки, – та поддалась, и левая кисть туго, но пошла наружу. А как только удалось высвободить одну руку, с другой цепь свалилась сама собой, почти и не звякнув в песке.

– И ничуточки я вас не боюсь! – выкрикнула Геля, чтобы потянуть время. – Вы старая, жалкая, мерзкая жаба!

Левой рукой она незаметно, но крепко обхватила кошку, а правой загребла песка и, не медля, швырнула в глаза злодейке.

Но Павловская была настороже. Страшный удар клюкой обрушился на голову девочки, все разом исчезло – подвал, жуткая старуха – и Геля провалилась во тьму.

Date: 2016-02-19; view: 369; Нарушение авторских прав