Наследие и современность

Икбал надеялся, что мусульмане смогут дождаться того момента, когда Запад уничтожит сам себя, а затем займут его место мирового лидера, исполняя миссию, возложенную на них Кораном. В 1945 году подобные взгляды полностью утратили всякую правдоподобность. Если Запад все же уничтожит себя физически или морально, он не будет погибать в одиночку. Но эти надежды неправдоподобны еще и потому, что в нынешних условиях при выборе будущих путей развития приходится одинаково пренебречь обеими старыми культурными традициями, как западной, так и исламской. В самом крайнем случае разницу между западным и незападным культурным наследием можно рассматривать как одну из различий стран по обе стороны пропасти в уровнях развития. Однако какую роль они на самом деле могут сыграть в мировоззрении, главной задачей которого является разрешение основных проблем современности?

С современной точки зрения культурная традиция является набором моделей, унаследованных от прошлого, не имеет отношения к рациональным расчетам и мешает осуществлять функционально полезные процедуры или (в более общем смысле) не дает заимствовать более эффективные методы. Традиции могут стать только музейными экспонатами, создавать местный колорит для привлечения туристов или служить эклектичным источником вдохновения для профессиональных дизайнеров. Официальная позиция заключается в том, что все традиции до наступления эпохи Нового времени связаны с определенными классами общества. Кроме того, все ценности техникализированного общества постоянно меняются от поколения к поколению, поэтому в рамках каждого поколения они полностью самодостаточны. Даже в университетах или художественных музеях достижения далекого прошлого представляют только антикварный интерес, постольку в реальности они могут привести к пагубному национализму или религиозному коммунализму. Если данная оценка верна, то надеяться на использование старого культурного наследия в формировании нового мировоззрения бесполезно.

Но если мы рассмотрим культурную традицию не просто как набор моделей поведения, а как живой диалог, основанный на общем отношении к частным творческим действиям, такие оценки становятся сомнительными. Мы не можем отказаться от традиции как таковой: все культурные действия проходят в рамках традиции, даже когда имеют место резкие выступления против конкретных творческих событий прошлого. Как мы уже показали, традиция не противник прогресса, но его носитель, и одна из проблем мусульман заключается в том, что на уровне исторических действий они слабо связаны с соответствующими традициями. Именно из надежды и мечты, основанных на традиции, выдающийся человек может создать новые возможности для творчества, которые сломают устоявшийся порядок вещей и заложат основу нового мировоззрения. Как минимум традиция сможет сыграть здесь важную моральную роль, даже если речь идет об относительно молодой традиции, зародившейся только в Новое время, например о марксизме.

Однако на самом глубинном уровне даже те традиции, что сформировались до начала эпохи Нового времени, сегодня оказывают большое влияние на лучшие умы современности и обладают большими ресурсами для создания нового мировоззрения. Нельзя исключать и то, что техникализированная культура как таковая с ее высокой степенью специализации окажется не в состоянии создать такое же универсальное мировоззрение, как это сделали более ранние традиции. Мы должны экспериментировать в искусстве и науке, философии и этике, образовании, праве и религии. Но также исходя из нашей человеческой природы, которая (как говорят) требует определения через необратимый индивидуальный выбор, мы нуждаемся в исторических обязательствах верности данной традиции и ее нормам, которые позволяют глубоко изучить ее последствия, а такие обязательства – передать накопленный опыт последующему поколению, благодаря чему мы оказываемся членами групп, простирающихся за пределы нашей жизни. Исторический, традиционный способ участия человека не может быть сведен к психологической или социальной закономерностям, по которым одно обязательство можно по своему желанию заменить на другое, эквивалентное первому. Однако техникализм чужд подобным обязательствам. Если наше моральное мировоззрение на самом деле выйдет за рамки целей техникализма, мы не сможем справиться с новыми вызовами без использования старых традиций. Так или иначе, на практике качество нашей жизни (по крайней мере за пределами марксистских традиций) связано с качеством нашего старого культурного наследия, а это означает: не столько с тем, что они оставили в прошлом, сколько с качеством текущего культурного диалога, в котором они участвуют в наше время.

Это в особенной степени относится к области нашего чувства ориентации в космосе, где творческое видение может заглядывать как угодно далеко; к традиционным областям религии. Духовная ориентация человека в жизни в целом не обязательно должна формироваться под явным влиянием религиозной традиции; но чаще всего так и происходит либо непосредственно, либо через посредников в виде национальной литературной традиции, при помощи которой даже атеисты могут ненамеренно принять участие в религиозном диалоге. Духовный стержень религиозной традиции может иметь решающее значение в формировании ожиданий и идеалов именно там, где под сомнение ставятся серьезные цели социальных действий и где недостаточно строго технических данных, полученных от узкого специалиста. Конечно, невозможно предсказать, будет ли в самом деле религия продолжать играть такую роль; но эта роль может придать религиозной традиции историческое значение в наше время. Конечно, как и в других видах традиций, взаимодействие между современными ее наследниками здесь намного важнее, чем события прошлого. И, подобно другим видам традиции, данная религиозная традиция уже не так автономна, как в аграрную эпоху. Все чаще, как и все другие аспекты культуры – литература, искусство, наука, философия, религиозная традиция формирует только отдельный уровень в общей мировой системе религиозной культуры, где границы между религиозными предпочтениями больше не имеют значения, и религиозные идеи, развивающиеся на одном уровне, могут быстро стать частью диалога на другом. На Западе, несмотря на эксклюзивность христианских и иудейских традиций пророческого монотеизма, обычные люди все чаще перенимают все главные религиозные традиции. На уровне науки в XIX веке наблюдалось значительное влияние санскритской традиции; в более позднее время стали ощущаться и другие традиции: сегодня писатели для выражения своих мыслей часто используют такие классические китайские термины, как Дао или Инь и Ян, хотя могут и не понимать до конца первоначального значения этих понятий. Возможно, уровень сектантских культов более важен, чем этот формальный литературный уровень: в крупных западных городах широко распространились новые религиозные организации, основанные на религиозных традициях других обществ, в частности Индии. Легкость, с которой эти организации находят своих последователей, отражает третий уровень, на котором преобладают чуждые ранее религиозные представления: в народных ожидания того, что может дать религия, христианское и иудейское учения не воспринимаются всерьез. Когда в середине XIX века женщина в состоянии транса начинала произносить какие‑то фразы, считалось, что она одержима духами, т. е. это явление трактовалось в рамках западной культурной традиции веры в духов и привидений. Сходные явления в середине XX века уже рассматриваются американскими газетами в рамках совершенно чуждой Западу концепции реинкарнации душ, которая ныне является более живой религиозной традицией, чем вера в одержимость.

Среди народов незападной традиции эти процессы пока не зашли настолько далеко. Однако есть много признаков, что они имеют место и среди мусульман. Было доказано, что использование современными мусульманами слова «ислам» глубоко окрашено внешним подходом к их религии посторонних (в частности, Запада), которые относятся к ней не как к акту покорности Богу и даже не как к идеальной религиозной системе, а как к исторически наблюдаемому исламскому обществу[434]. То есть мусульмане использовали очевидный факт противостояния альтернативной религиозной традиции, чтобы через него идентифицировать себя и свою веру по отношению к внешнему миру. Но внешний мир оказал влияние не только на форму, в которую они облекли свою веру, но и на содержание их ожиданий. Труды серьезных мусульманских писателей полны отражениями христианских концепций, не в последнюю очередь для полемики с ними, и даже ссылками на санскритское наследство. Современные суфии читают и ценят труды западных мистиков, в том числе и современных. Даже на уровне народный суеверий, по крайней мере у той растущей части населения, у которой нет глубокой веры в исламскую доктрину, можно найти следы чуждых понятий. Очень популярный египетский журнал считает возможным использовать в иллюстрациях для обозначения загробной жизни нимбы и облака, которые являются христианской символикой, но теперь понятны и мусульманам.

Когда религиозные традиции теряют свою независимость, пересмотру подвергаются и такие понятия, как уммы и шариат. На уровне основных духовных прозрений интерпретации общества и закона становятся более неадекватны реальному опыту, и это будет продолжаться до тех пор, пока не будет признан равный статус других духовных традиций в рамках единого мирового сообщества. Это должно произойти по крайней мере в двух плоскостях: сообщество как таковое должно пожертвовать чувством исключительности, сохраняя внутреннюю дисциплину, и его наследие должно принять участие в общем для всех конфессий диалоге современных культур, но без ущерба для его целостности.

Общество должно изменить основу для объединения, поскольку теперь религиозная община является лишь одним из нескольких, но не самым главным основанием для их общей культуры. Вероятно, для этого существует много возможностей, но я могу утверждать только одно: религиозные сообщества могут играть решающую роль посредников между индивидуумом и глобальными массами четырехмиллиардного населения планеты, в мире, где все эти люди будут смотреть одни и те же телевизионные программы и покупать одни и те же продукты. В такой огромной массе голос одного человека практически не слышен, в лучшем случае различные органы общества в форме голосования или рыночного отбора смогут выразить не более чем самый низкий уровень потребностей членов социума. При этом теперь судьба отдельного человека все сильнее зависит от хода развития общества в целом. В обществе техникалистической специализации человек теоретически может влиять на ход событий в целом через свою функциональную специализацию: через профсоюз, свою фирму или профессиональную ассоциацию он может продвигать решения, имеющие отношение к интересам или компетенции этой специальности. Однако через такие каналы трудно влиять на более серьезные, исторически значимые решения. Подобным каналом может стать посредническая группа, внутри которой люди разделяют общие основные ожидания и обладают общим творческим мировоззрением, – партия, религиозная секта и даже небольшая нация с сильными культурными традициями. Такая группа может быть настолько мала, что каждый человек, если он обладает достаточно убедительной точкой зрения, может играть определенную роль в формировании общих взглядов и политики; но при этом является достаточно большой, чтобы участвовать в определении общего курса развития человечества (например, крошечная община квакеров, чьи рабочие лагеря, кооперативные дома и образовательные программы оказали пусть скромный, но значимый вклад в ход истории). Исламские группы в этой роли могут также оказаться незаменимы.

Но чтобы такое промежуточное сообщество могло сыграть по‑настоящему творческую роль в техникализированном мире, оно должно быть способно на взаимодействие с теми, кто не принимает его основы. Эта необходимость очевидна из‑за роста напряженности между универсализмом и коммунализмом. Каждая община, будучи сформированной на своей традиции (как и любое другое эффективное сообщество), должна решать эту проблему путем открытого диалога, который позволяет сохранять традицию живой. Эта напряженность отличает все монотеистические общины; для мусульманского сознания она являлась серьезной проблемой почти с самого начала, когда Мухаммад понял, что человечеству нужно освободиться от уз общества и пройти к Богу Авраама, который был выше всего этого. Но последующие события показали, что, если его последователи хотят довести дело до конца, им самим необходима некая структура. Противоречия между универсализмом суфиев и лояльностью сторонников шариата привели к тому, что и Акбар, и Икбал пришли к выводу о необходимости дисциплины, исторически воплощенной в нормах шариата с их коммуналистскими требованиями.

Те мусульмане прошлого, кто принимал на себя эту ответственность и соглашался с универсальным взглядом на мир, как правило, приходили к эзотерическому мировоззрению, в результате чего эзотерика, не пересекаясь с коммунализмом, лишала его большей части влияния. Однако в XIX веке большинство мусульман отвергли обычный эзотерический подход к проблеме, поскольку считали, что он не способен защитить исламское наследие и для этого требуются более общие подходы. Эзотерика не соответствовала духу техникализированного мира, в котором каждая идея и каждая точка зрения подвергаются многократным публичным обсуждениям без всякого уважения к авторитетам. Для снятия напряженности между универсализмом и коммунализмом в исламском обществе требуется нечто намного более динамичное либо некая посредническая группа, поскольку иначе оно не сможет играть ту роль, на которую могло бы претендовать. Требовавшие пересмотра основой для коммунальной дисциплины станет более реальным, если одновременно культурное наследие общины начнет взаимодействовать с современными мировыми культурными течениями. Человек не может по‑на‑стоящему уважать себя, если он не уважает других, а этого нельзя добиться, не примирившись с другими людьми, и так было всегда. Это верно как для отдельных личностей, так и для целых групп. И это особенно верно для общего мирового сообщества, порожденного современной техникализацией, где основные проблемы, затрагивающие какую‑либо часть человечества, влияют на него целиком и не могут быть решены каким‑либо одним народом независимо от всех остальных. Мы больше не можем представлять своих конкурентов мошенниками или дураками. Мы должны научиться уважать традиции других, и тогда они начнут уважать наши.

Сегодня великий диалог между различными культурами уже начался и проходит этап становления. Нет смысла выжимать некие общие абстрактные понятия из разных культур прошлого, чтобы потом их могла заимствовать современная культурная традиция; такие абстракции, как правило, пусты, не нуждаются в поддержке традиции (в принципе все эти понятия в той или иной форме присущи всем великим культурам). Точно так же бессмысленно надеяться на некое синкретическое или эклектичное сокращение моделей традиционного наследия, чтобы использовать его потом как способ легитимизации новых схем мышления. Сохраняя внутренний диалог и отталкиваясь от собственных фундаментальных положений, каждая традиция может расширить диалог с представителями других традиций – наладить взаимный обмен мнениями на основе уважения пусть даже полностью противоположной точки зрения. Католики первыми сделали подобный жест, пригласив на II Ватиканский собор представителей других традиций, чтобы они могли со стороны наблюдать за их внутренним диалогом, а затем высказать им свои замечания. Если такой диалог будет настоящим, он станет эффективным способом сохранения жизнеспособности традиций в более широком человеческом контексте, но для этого общие вопросы, поднимаемые в подобном диалоге, должны обсуждаться откровенно, а сам он – сохранять связь с реальностью.

Date: 2015-06-05; view: 434; Нарушение авторских прав