Моральное единство современного человечества

Можно утверждать, что кризис современной Европы, который позволил мусульманским странам обрести независимость, был по меньшей мере следствием исторической динамики полного цикла развития техникализации и беспрецедентной социальной власти европейцев. У класса коммерсантов, которые на ранних стадиях Великих преобразований стали доминирующей социальной силой, не было тех искушений, перед которыми не могли устоять правители и военачальники аграрной эпохи, но были свои дилеммы, о которых мы писали выше. Увлеченные частной инициативой, переживая приличные волны инноваций, каждая из которых обесценивала ранее достигнутое, они были не в состоянии обеспечить и поддерживать уровень социальной ответственности, необходимый для контроля техникализированного общественного строя. Коммерсанты могли манипулировать в своих интересах политикой новых великих держав за рубежом, и бизнес‑сообщество не могло сохранить свое единство и удержать в разумных пределах международную конкуренцию, что и вылилось во всемирную катастрофу войны 1914 года, которой никто не ожидал. Хуже того, в рамках универсальной свободной мировой торговли было невозможно скоординировать «экономические циклы» инвестиций с возможностями рынка (из‑за чего мобилизованные капиталом массы пролетариев оказывались безработными), это, в свою очередь, вылилось в Великую депрессию 30‑х годов.

Еще более радикально моральный кризис общества проявился во Второй мировой войне. В условиях техникализма не только правящая элита, но и большая часть низших классов общества идентифицировали себя с национальным государством, которое настолько заполнило их жизнь, что они полностью утратили какие‑либо моральные обязательства и стандарты, кроме тех, что были направлены на рост национальной гордости и благосостояния. В 1930‑е годы в побежденной, но все еще потенциально сильной Германии это привело к власти полностью аморальный авторитарный националистический режим нацистов, которые желали повернуть историю вспять и компенсировать поражение 1918 года любыми имевшимися у них в распоряжении средствами, не останавливаясь перед развязыванием войны и террором устрашения (Schrecklichkeit); в ходе развязанной ими войны они также действовали во имя национальной гордости, без оглядки на традиционные человеческие моральные нормы, проводя систематический геноцид членов презираемых ими меньшинств (в частности, евреев и цыган). К концу войны моральная безответственность достигла апогея. На международной арене американцы всегда славились высокой степенью моральной чувствительности. Однако, чтобы навязать Японии свои условия безоговорочной капитуляции, даже американцы, которые были шокированы жестокостью нацистской Германии, не постыдились продемонстрировать свое ядерное оружие массового поражения, причем не на открытой местности, а в крупных городах, дважды в течение нескольких дней: устрашение на новом механизированном и безличном уровне обходилось без сентиментальных ограничений, свойственных даже монголам Чингисхана

Перед лицом этих ужасов мало кто из западных народов смог сохранить свое лицо. Слишком много французов согласилось с тем, что нацисты убивают евреев. А в Советском Союзе, где старые привилегированные классы были уничтожены, а бизнесмены находились под прямым социальным контролем, техникализированный строй, как и в нацистской Германии, игнорировал все гуманные моральные нормы и Сталин поддерживал свое правление террором. На этом фоне многие мусульмане могли поздравить себя с тем, что не разделили моральное падение «материалистического» Запада. Однако ни один мусульманин не имел пока достаточно власти, чтобы пройти проверку на моральность, аналогичную той, через которую прошли западные страны. Более того, мусульмане не остались совсем в стороне от творимого на Западе, чему есть весьма зловещий пример. В межвоенный период в большинстве независимых мусульманских стран к немцам относились как к лучшим друзьям, поскольку они выступали против имперских держав, и эти особые отношения сохранились и после появления нацизма, который, казалось, предлагал более эффективные методы управления. Поэтому мусульманам было легко сделать следующий шаг: в Турции, на Арабском Востоке, в Иране, и даже в мусульманских республиках Советского Союза и в Индии, многие мусульмане, среди которых были и очень влиятельные, сочувствовали и оказывали реальную поддержку нацистской Германии и ее аморальной политике, отвергая «демократические» идеалы, считая их воплощением британского, французского и русского строя. Некоторые утверждали, что нацистский тип тоталитарного националистического государства отвечает мусульманским потребностям как в эффективном национализме, так и в решении всех дилемм современного общества. В некоторых случаях восхищение нацистами было связано с фанатичным антисемитизмом. Хотя, особенно в Советском Союзе, большинство мусульман не поддержали нацистов, был момент, когда они, казалось, могли заручиться общей поддержкой мусульман, если бы их войска смогли дойти до мусульманских территорий. На практике мусульмане поддерживали только некоторые аспекты нацизма, а не весь спектр нацистской доктрины и практики, в том числе и расизм. Многие мусульмане, которые отрицательно относились к западным империалистическим державам, не стали поддерживать нацизм только потому, что он также выступал против них. Фактически решение выступить за или против нацизма стало самым главным выбором для социально активных мусульман. Кроме того, в независимом мировом сообществе роль общественного мнения постепенно возрастала. После окончания Второй мировой войны население слабо техникализированных стран стало такой же частью этого всемирного общественного мнения, как и жители западных государств.

Поскольку Организация Объединенных Наций не стала средством реализации политики западных стран, она превратилась в самый важный форум для усиливающегося всемирного общественного мнения, которое не ограничивалось только политикой, а высказывалось по самому широкому кругу вопросов. Чтобы как‑то очертить это широкое поле человеческих проблем, было создано еще несколько организаций, наиболее важной из которых стала ЮНЕСКО, где все культурные и политические разногласия человечества смогли объединиться общим культурным кругозором и даже общей социальной этикой. На этом уровне (не только в ЮНЕСКО, но и во многих других международных организациях) споры между такими моделями, как коммунизм, фашизм или либеральный капитализм, были более значительными, чем разногласия между христианством, исламом или индуизмом; и соглашения об общих целях между представителями коммунистического и капиталистического блоков были заметнее, чем взаимопонимание, которого время от времени достигали представители различных конфессий. Одновременно с завоеванием политической независимости мусульмане погрузились во все международные моральные проблемы, связанные с техникализированным мировым порядком. Даже на узкопрактическом уровне они больше не могли рассматривать моральные проблемы техникализированного Запада как чуждые; теперь они полностью разделяли его проблемы и соблазны.

Новые политические обязательства мусульман совпали с растущим оптимизмом относительно скорого решения фундаментальных проблем современности. Обсуждая идеалы Ганди, мы отмечали, как идеалистические настроения первых десятилетий XX века вдохнули в людей надежду на то, что вот‑вот начнется новая, свободная и честная жизнь. В 1920‑х годах «демократия» стала всеобщим стандартом, и самым радикальным сторонникам сохранения привилегий пришлось пойти на попятную; система правления претерпела изменения, и правительства стали выражать волю и нужды народа; наиболее передовые круги быстро двигались по пути эмансипации и самовыражения, они рассматривали «викторианский» XIX век в лучшем случае как первый этап на пути к прогрессу. В некоторой степени эти настроения разделяли многие мусульманские интеллектуалы, причем не только те, кто был увлечен идеями Ганди. Но с приходом Великой депрессии 30‑х годов и началом Второй мировой войны со всеми ее чудовищными преступлениями оптимизм 1920‑х годов улетучился. Даже когда после окончания войны многие мусульманские народы получили независимость, катастрофические события войны в Палестине и раздел Индии вынудили мусульман так же, как и жителей Запада, засомневаться в возможности прогресса, по крайней мере без разрушительных потрясений. У ислама, как и у всего остального современного мира, были поводы для отчаяния.

Постепенно в общество стала возвращаться уверенность в ближайшем будущем. К середине 1960‑х годов перспективы казались уже менее мрачными. Под осторожным покровительством старых и новых правительств надежды 1920‑х годов снова обрели популярность во всем мире, даже внутри наиболее жестких конфессий и партий. Сегодня мы можем наблюдать повсеместное торжество идеализма, и мусульмане вносят свою толику в общую атмосферу осторожного оптимизма.

Date: 2015-06-05; view: 437; Нарушение авторских прав