Светская революция: «управляемая демократия» как средний путь

Большинство наиболее развитых молодых интеллектуалов отвергли неошариатскую программу как непрактичную и чреватую коммунализмом. Также они не приняли и радикальное решение Ганди, которое казалось им слишком смелым или чрезмерно жертвенным. Они склонялись к тому, чтобы попытаться соответствовать или даже улучшить то, что было достигнуто на Западе, принимая современное западное общество или их советских противников.

Как мы уже отмечали, попытка напрямую интегрироваться в западный блок расценивалась большинством как унизительная, но довольно практичная. Пример западных тюрок с их «вестернизированной» республикой был вдохновляющим, но не до конца убедительным. В 1950 году они вышли из‑под опеки кемалистской партии и провели первые по‑настоящему свободные выборы, в ходе которых все более активный класс бизнесменов и по‑прежнему скептически настроенные крестьяне вместе проголосовали за партию, которая, как и раньше, выступала за модернизацию и ориентацию на Запад, но была приверженцем менее строгого государственного контроля и не чрезмерно антиклерикальна. Со временем новая партия поддалась искушению начать преследования оппозиции и спровоцировала военный переворот, который обеспечил новые свободные выборьг; но в целом парламентские институты западного типа пусть и появились не в результате революции, но все же оказались способными защищать наиболее очевидные интересы большинства классов общества. Крестьяне получили право возродить как многие исламские религиозные практики, так и экономическую поддержку, сделавшую более доступными тракторы, сельскохозяйственное обрудование. Тем не менее проблемы городских трущоб и сельской бедности в Турции решены не были.

В других странах многие из тех, кто восхищался советскими методами, стали коммунистами и надеялись объединить свои силы с другими коммунистическими партиями по всему миру, чтобы добиться немедленных серьезных результатов любой ценой. Однако коммунистическая программа (как мы уже отмечали) подразумевает не только ограничение личной свободы, но и разрыв с национальным культурным наследием и гордостью за свою страну: это означало не только определенную степень подчинения уже существующим коммунистическим государствам, но и диктат партийной дисциплины, которая, в соответствии с марксистской догматикой, должна была заменить все существующие культурные модели даже в относительно нейтральных сферах (таких, как искусство или литература), включая, конечно, и любые проявления исламского характера. Многие мусульмане, которые не были готовы принять неошариатскую программу, тем более не согласились бы на полный разрыв со своим исламским прошлым; более того, они уважали лидирующее западное общество, разделяли его культурные ценности. Поэтому большинство тех, кто стремился следовать западным образцам, предпочитало принять условия западного блока стран, несмотря на все существующие с ним расхождения.

Все же большинство признавало, что модель развития нельзя просто имитировать. Среди тех, кто склонялся к западной модели, и даже среди тех, кому нравилась советская модель, теплились надежды, что наиболее просвещенная часть населения под сильным руководством смогла бы взять власть в свои руки и быстро провести все требуемые изменения, не прибегая к ресурсам коммунистического блока и не заимствуя его жесткую регламентацию, но и не проходя через все длинные стадии эволюции Запада. «Демократия» являлась главным лозунгом и в западном, и в коммунистическом обществах, подразумевая в идеале наделение всех граждан на равной основе правами и обязанностями техникализированного общества. Но если демократия означала ожидание народной инициативы, которая бы пересилила старые корыстные интересы, то ждать этого пришлось бы слишком долго, а последствия этой инициативы могли быть самыми разрушительными. Почти повсеместно конституционные демократии (т. е. выборы большинством голосов кандадитов, представленных партиями) как в Западноиранском государстве, так и в Египте до революции стали просто средством для сохранения существовавшего порядка распределения власти, когда те, кто обладал достаточными экономическими ресурсами, контролировали общественное мнение через средства массовой информации и управляли голосованием, поскольку их единственной целью было сохранение собственного положения, а следовательно, они блокировали любые серьезные перемены. Лозунг «управляемой демократии», выдвинутый в одной из мусульманских стран, выражал надежды всех тех, кто хотел сохранить многие положительные качества «демократического» общества, но в то же время под сильным и честным руководством смести те социальные силы, которые стояли на пути прогресса.

Если абстрагироваться от требования четко опознаваемой модели, пригодной для любых случаев, то примером первых успешных усилий на пути к установлению «управляемой» демократии можно признать Египет Насера. Данная модель, под именем «египетского социализма», была сосредоточена на решении нескольких крупных и неотложных практических проблем, которые как основные аспекты техникализма характеризовали определяющие сектора общества и в форме новой бедности усиливали его кризис. Существовали три важнейшие проблемы. Контроль над сельскохозяйственными землями крупных частных землевладельцев, которые отправляли на продажу в город всю продукцию, превышавшую необходимый минимум выживания крестьян, стал невыносим: от этого страдали не только возмущенные крестьяне, невозможность продуктивных инвестиций (богатым они были не нужны, а крестьяне не получали от них никакой выгоды) не позволяла использовать техникализированные методы в секторе экономики, от которого зависело пропитание всей страны. «Земельная реформа» стала главным символом социального прогресса. Но почти такое же огромное значение имела и эффективная индустриализация. Наличие определенного числа современных заводов может серьезно нарушить старый социальный баланс, но это совсем не означает, что проведена индустриализация экономики в целом. Для этого нужно внутренне сбалансировать промышленность так, чтобы одни отрасли поддерживали другие и взаимодействовали с ними, а это требовало национального планирования, вместо неконтролируемой частной инициативы; но часто даже такие национальные программы и выделяемые под них государственные инвестиции (в случае если правительство контролируется старой элитой) направляются на сохранение старого общественного баланса.

Третья проблема, наряду с земельной реформой и индустриализацией, вытекала из первых двух. В обществе, где любые позитивные начинания серьезного политика блокировались государственными учреждениями, которые по идее должны были помогать ему, люди становились циниками и воспринимали коррупцию государства как норму. Там, где под прямым европейским правлением сохранялись высокие стандарты честности, после обретения независимости злоупотребления расцвели пышным цветом. Коррупция использовала формы, которые были обычным делом в аграрную эпоху, главным образом это были взяточничество и кумовство, но подобное явление не было простым продолжением старых моделей. Оно существовало не столько как продолжение древней традиции, сколько как результат личной беспринципности. Но что еще более важно, теперь оно играло совершенно другую роль. То, что называли коррупцией, когда‑то существовало совершенно открыто и достаточно часто помогало обеспечить свободу действий, которую сковывал слишком строгий бюрократический контроль. В нынешних обстоятельствах она использовалась для того, чтобы задавить любые усилия здоровых элементов общества, даже на местном уровне. Сегодня коррупция усиливала трудности и создавала новые проблемы, она позволяла незаконным путем добиться того, что было запрещено законом; и чем сильнее она становилась, тем тяжелее было предпринять меры (например, повысить государственным чиновникам жалованье, чтобы у них не было необходимости брать взятки), чтобы с ней бороться. Коррупция стала тем камнем преткновения, о который спотыкались самые лучшие планы земельной реформы и индустриализации.

Наиболее фрустрированы этими проблемами были не самые бедные, которые с трудом могли понять, о чем идет речь, а наиболее заинтересованные в техникализации классы общества. Среди них были профессионалы и технические специалисты, которые, в отличие от предпринимателей, помещиков или даже крестьян, сильно страдали от сложившегося положения: для них технический прогресс был единственной альтернативой безнадежному разочарованию. Среди них были и студенты, которые в процессе обучения познакомились с возможностями техникализированного общества и хотели подняться выше уровня своих родителей и чей единственный шанс сделать это заключался в кардинальных общественных переменах. Среди них были, наконец, и офицеры, как правило младшего и среднего офицерского состава (генералы были хорошо интегрированы в общество, являясь частью его правящего слоя). А армейские офицеры составляли самую крупную прослойку технически подготовленных специалистов в обществе. Когда (как это случилось в войне с Израилем) коррупция не позволяла действовать эффективно, они оказывались наиболее незащищенной группой общества и жестоко страдали от последствий.

^{Шах Мохаммед Реза Пехлеви. Фото 60‑х гг. XX в.}

Когда военный переворот осуществляло высшее командование армии, он чаще всего служил интересам той или иной конкурирующей группы в рамках статус‑кво или для защиты статус‑кво от изменений «снизу» (как, например, когда вмешательство армии положило конец националистическим экспериментам Мосаддыка и восстановило власть шаха). Но когда, как в Египте в 1952 году, переворот возглавляли офицеры низшего и среднего звена, а высшее командование оставалось в стороне, то он, как правило, осуществлялся с целью реализации модели «управляемой демократии». Такой военный переворот может привести к власти новые техникализированные классы, отстранив старые, точно так же (но намного более гуманно), как и коммунистическая революция в городах или в сельской местности. Однако, чтобы он смог привести в власти новый класс с минимальными потерями для общества, необходимо отсутствие серьезного сопротивления. В Египте старая земельная аристократия (которая в любом случае представляла чуждую тюркскую традицию) после революции достаточно быстро утратила свое влияние; пришедшие к власти офицеры не доверяли представителям старого режима и предпочитали иметь дело с людьми более скромного происхождения, с которыми они могли бы говорить на равных. Однако аристократы не были ни истреблены, ни даже полностью разорены. Постепенно они потеряли свои земли, а их бизнес‑преимущества были ограничены; они потеряли доступ к государственным постам; но, оказавшись в таком положении, в основном предпочли тихо прозябать в своих клубах.

После переворота первой задачей революционного правительства стала борьба с коррупцией. Эту борьбу поддержала волна «революционной морали». В то время все были воодушевлены новыми надеждами и верили, что отныне все будет по‑дру‑гому, поэтому станет стыдно быть нечестным (либо люди будут бояться поступать не честно, поскольку сразу же попадутся). Если правительство успешно, оно может поддерживать такие настроения. Однако оно усиливается назначением новых людей, которые будут следить за новым порядком и позаботятся о том, чтобы чиновникам платили регулярно и у них не возникло бы повода брать взятки, а те, кто все же будет их брать, понесут жесткое наказание. Затем правительство должно начать земельную реформу. Это означает конфискацию с выплатой довольно маленькой компенсации крупных имений аристократов, которые теперь не могут сопротивляться. Но это также означает обеспечение контроля за землей, чтобы крестьяне по невежеству не отдали ее за долги в руки нового класса богатых. Кроме того, необходимо обеспечить рост производительности труда, поскольку, если землю просто разделить на небольшие участки между всеми крестьянами, работавшими на ней ранее как арендаторы, их хозяйства будут нерентабельными и, следовательно, намного менее производительными, чем крупные поместья. Самое известное решение этой проблемы заключается в использовании крестьянами деревни таких видов кооперации, которая обеспечит их используемыми совместно техническими средствами (например, тракторами и даже удобрениями), а совместная продажа продукции обеспечит необходимыми финансовыми средствами. Все это требует компетентного управления из центра, поскольку крестьяне не доверяли друг другу настолько сильно, чтобы самим честно объединиться в кооператив, но могли (из привычки ожидать только худшего) передать руководство кооперативом местным ростовщикам или бывшим хозяевам земли, которые использовали бы его в своих собственных интересах. На первый взгляд, в Египте было сложно изыскать требуемые фонды. Но революционные офицеры заполучили их, бесконечно оттягивая выплаты компенсации бывшим землевладельцам. Имели место серьезные ошибки, и бюрократия изо всех сил пыталась заблокировать реформу, но постепенно лицо страны изменилось. И потребление пшеницы на душу населения возросло.

Наконец, правительство должно следить за развитием промышленности. Это означает не только планирование новых инвестиций без учета местных или частных интересов, но и контроль за имеющимся в стране капиталом. Подобная задача требует «управляемой» экономики. Это, в свою очередь, требует конфискации вложений не только иностранных, но и местных бизнесменов иностранного происхождения, таких как греческая и итальянская мелкая буржуазия египетских городов, меры против которых были популярны среди арабского населения. Такие этнически обусловленные меры могут дать много сиюминутных политических преимуществ и, возможно, увеличить свободу для долгосрочного экономического маневра. Однако непосредственные экономические результаты подобной меры сомнительны. И их неотложные гуманитарные последствия были отвратительны.

Но революционное правительство также должно создать политические институты, с помощью которых сможет реализовывать свою новую «демократию». На Западе «демократия» как политическая система ожидаемо становится ареной парламентских учреждений, где представители самых важных групп могут договариваться друг с другом. И если все классы будут более или менее полно представлены в той или иной группе, то такая система может стать весьма эффективной. Но сам термин «демократия» можно толковать множеством способов. Идеальная коммунистическая версия демократии (которая предполагает, что все граждане имеют или должны иметь одинаковые интересы) предусматривает единственный директивно определяющий политику институт (партию), где собраны не представители нескольких групп, имеющих разные интересы, но собрание лиц, отобранных за их широкий кругозор и дисциплинированность и обсуждающих общественные интересы в целом. Участие народа в этом процессе может быть расширено за счет плебисцита, когда люди голосуют не за конкретных кандидатов, но за общую программу партии, высказывая свое удовлетворение или в теории возможное недовольство ею.

В странах с низким уровнем инвестиций давление серьезных проблем ощущалось сильнее, поэтому наиболее образованные классы проще достигали консенсуса, и казалось целесообразным предположить, что все граждане имеют общие интересы, направленные на укрепление независимости нации и ее техническое развитие. Таким образом, даже если коммунизм как таковой был неприемлем, марксизм все равно остается популярной доктриной, и коммунистическая концепция демократии кажется более привлекательной, чем западная. Соответственно, правительства нескольких стран, озабоченные необходимостью перейти к «управляемой демократии», пытались создать национальные «партии», тщательно защищенные от проникновения в них старых корыстных интересов, чтобы они служили голосом нации в решении этих важных проблем. Это было нелегко сделать «сверху» после военного переворота, особенно когда было понятно, что решать в любом случае будут солдаты. (Ататюрку удалось создать динамичную национальную партию, но в то время программные ожидания и участие масс были намного меньше.) Насеру повторить этот опыт не удалось.

В дополнение к созданию национального форума, определяющего политику страны, было необходимо вовлечь в реформы менее образованные классы, поскольку их сознательное сотрудничество требовалось в каждом техникализированном институте. Частично сделать это можно было в рамках национальной партии, что и попробовали проделать в Египте, где сразу после революции жаркие политические дискуссии о будущем реформ развернулись даже в деревнях. Как правило, устойчивый рост (начавшийся еще задолго до революции) государственного техникализированного вмешательства в деревню ускорял вовлечение в эти процессы крестьян. Распространение сельскохозяйственных кооперативов, даже если сначала их навязывали сверху, приносило крестьянам ту социальную модель, которую они желали. Новое правительство сконцентрировало усилия на обеспечении в деревне современных социальных и медицинских услуг. Оно не просто улучшало качество уже имевшихся в деревне социальных удобств, но и предоставило крестьянам доступ к большему выбору возможностей стационарного лечения, образования, отдыха, что сильно расширило сельские горизонты. Но участие самой деревни в новой форме правления осталось поверхностным, и она сохранила свою политическую инертность.

Критически важной проблемой для любого проекта реформ в странах с низким уровнем инвестиций было планирование семьи, которое стало социально необходимым, поскольку быстрый рост населения уничтожил бы все экономические успехи раньше, чем они успели бы проявиться. Для этого существовало множество методов, но не так просто было убедить людей ими пользоваться. Отдельные пары сами по себе не были заинтересованы в ограничении роста населения страны. Более того, большинство, привыкшее к условиям аграрного общества, рассматривало многочисленное потомство как благо, поскольку его можно было использовать экономически. Действительно, опыт многих поколения учил, что чем больше родится детей, тем больше потом будет рабочих рук для поддержки родителей, и моральные нормы всячески поощряли рождение детей как для личной выгоды, так и из‑за социальных соображений высокой детской смертности. Люди не сразу могут понять, что опыт их предков устарел, как и нормы процветания старого аграрного общества, и что теперь хорошее образование для каждого ребенка будет экономически намного выгоднее, чем увеличение количества детей в семье, поэтому моральные нормы должны измениться в соответствии с современными нуждами. Парам, поставленным перед необходимостью принимать определенные меры, все же требовалось время, чтобы привыкнуть к этой идее. Программа планирования семьи могла быть успешно реализована только тогда, когда население действительно проникнется настроениями техникализированного общества и сможет рассчитывать свое будущее, исходя не только из соображений семейной солидарности, но и из перспектив развития технической компетенции ее членов. И для того, чтобы это программа дала в египетской деревне хоть какие‑нибудь, пусть даже самые скромные, результаты, требовалось очень много времени.

Шаблон социальных реформ, который мы назвали «управляемой демократией», не имел в своем основании некой четко оформленной идеологии. Скорее он зависел от конкретной ситуации в каждой отдельно взятой стране. А общие черты в разных странах зависели от общей ситуации того времени. Конечно, мы можем объединить этим определением различные режимы, которые не захотели перенимать ни западную парламентскую, ни коммунистическую модель, но попытались путем военного переворота при поддержке техникализированных классов и участии политизированных масс уничтожить коррупцию, устранить не только западное влияние, но и местные привилегированные классы, особенно те, которые казались чужеродными, и на основе централизованного планирования провести кооперативную земельную реформу и сбалансированную индустриализацию. Лидеры одних государств советовались с лидерами других, имевшими аналогичные цели, но даже при наличии определенных общих шаблонов реформы в разных странах были очень различны и отличались как по степени интенсивности, так и по степени успеха. В качестве примера мы можем взять египетский вариант, в котором нашли выражение общий дух и желания, более‑менее также проявившиеся в Индонезии, Пакистане и Алжире.

Индонезийская экономика не понесла ощутимых потерь в результате войны и была способна обеспечить продовольствием население страны – угроза голода отсутствовала даже на густонаселенной Яве, по крайней мере среди сельского населения. Тем не менее даже там возникла потребность быстрой трансформации. Мы уже отмечали, что как неошариатское, так и коммунистическое движения здесь были довольно сильны. Опираясь на поддержку военных, Сукарно утвердился как безусловный лидер и начал реализовывать программу, призванную ускорить темпы национального развития. Она была достаточно радикальной, и Сукарно назвал ее «индонезийским социализмом». Однако реализовать ее полностью не удалось.

Выбор Сукарно пал на проблему, которая, несомненно, требовала первоочередного внимания, учитывая, что она уже стала камнем преткновения в других местах тоже: речь шла о развитии чувства принадлежности к национальному государству, которое должно было лечь в основу реформ. Яванская аристократия и радикальные шариатские улемы с островов, ориентированное на свои деревни крестьянство и космополитичные торговцы должны были поверить, что они являются одним народом. В итоге, стремясь создать это чувство, он обострил экономические и социальные проблемы. В соответствии с его планом развития необходимо было очистить малайзийское мусульманское общество от засилия чуждых элементов, чтобы его экономика стала независимой. Но делать это следовало на основе консенсуса, который позволил бы сохранить внутренний мир между всеми слоями коренного населения. Сукарно попытался объединить все местные группы, заинтересованные в развитии Индонезии, свести вместе поборников шариата, коммунистов и армейских технократов. Это единство должно было отдать себя на волю получившего мандат народного доверия гения Сукарно, вдохновленного нейтральным исламом. Все они должны были хранить ему верность во имя общих национальных целей. Но эта формула более подходила для освобождения от чужеродных элементов, чем для успешного экономического развития. Сукарно изгнал из страны большинство местных голландцев и даже смешанные голландско‑индонезийские семьи. Затем он серьезно подорвал позиции мелких китайских торговцев, которых не любили местные крестьяне.

В результате индонезийский народ должен был опираться только на свои собственные резервы. Вне зависимости от того, какие социальные преимущества были связаны с этим решением, в конечном итоге оно серьезно ограничивало общее экономическое развитие, лишив страну необходимых кадровых и финансовых ресурсов. Для того чтобы компенсировать вызванные такой политикой экономические трудности, требовалось внутреннее сплочение всего населения Индонезии. Но это делало невозможным проведение жесткой финансовой политики, а следовательно, проведение эффективной индустриализации или реформы сельского хозяйства. Также пришлось отложить проведение земельной реформы – закон об этой реформе не был исполнен, чтобы не нарушать национальное единство. (Но в результате это толкнуло недовольных яванских крестьян в объятия коммунистов, выступавших за проведение рефомы вопреки желаниям Сукарно.) А без реальных социальных реформ или твердой финансовой политики неконтролируемая инфляция вызвала рост коррупции государственного аппарата. В этих условиях Сукарно был больше не в состоянии навязывать свою концепцию внутреннего единства.

Более того, следствием такой воинственной националистической политики стал вооруженный конфликт с оставляемой британскими «неоимпериалистами» Малайзией[430], в рамках которого индонезийцы отказывались признавать границы, произвольно проведенные европейцами. (Действительно, индонезийцы смогли расширить свои достижения за пределы, под угрозой применения насилия присоединив к себе голландскую половину соседнего острова Новая Гвинея, несмотря на то что местное папуасское население радикально отличается от индонезийцев, которых оно боялось гораздо больше, чем относительно безобидных голландцев.) Такие серьезные военные усилия потребовали всех ресурсов страны, в том числе и поступающих с иностранной помощью, в результате речь уже шла не только о реформах, но и об общем экономическом развитии. Тем не менее Индонезия смогла стать настоящим хозяином в своем собственном доме.

В Пакистане гораздо менее радикальная программа (в отличие от Египта и Индонезии ее не называли «социалистической») привела к более четким и понятным результатам. Структура правительства, формируемого парламентскими партиями, была унаследована от Британской Индии и получила достаточно возможностей доказать свою эффективность. Однако Пакистан столкнулся с серьезными проблемами, связанными с самим фактом создания этого государства, которые дополнили старые общеиндийские проблемы нищеты и раздоров. Иногда даже казалось, что сама идея создания государства по религиозному принципу была непоправимой ошибкой.

Отчасти из‑за того, что политические партии были созданы на религиозной основе, они не смогли действовать так же успешно, как в Индии. Пакистан как никакое другое государство появился на свет усилием воли очень небольшой группы людей, которые на волне страшного кризиса использовали противоречивые иллюзии масс. Потребность в создании исламского Пакистана возникла только в результате перипетий Второй мировой войны, и при другом развитии событий подобный вопрос просто бы не возник. Однако люди, усилиями которых Пакистан был создан и которые могли бы стать его моральными столпами (в частности, Джинна), умерли почти сразу после его возникновения. Их партия Мусульманская Лига была построена на кризисе лояльности, и когда ее главная цель была достигнута, дисциплина резко ослабла. В отсутствие лидера, который мог бы навести порядок, большинство ее представителей погрязли в коррупции. Они быстро потеряли уважение народа и лишились власти. В итоге в стране не осталось единой национальный партии, на смену которой пришли разрозненные местные партии, которые не были способны ни удовлетворять неотложные национальные потребности, ни решать более общие проблемы, связанные с обстоятельствами создания Пакистана. И только в пуштунских районах ученик Ганди Адбул Гаффар‑хан (которого новое пакистанское правительство посадило под домашний арест) смог построить такую систему кооперации, в которой не было места коррупции. Насильственное создание государства в сочетании с его произвольным составом усугубляли положение дел. Проблема беженцев, которых после раздела Индии в Пакистане собралось огромное количество, обострялась конфликтами с коренным населением. Образованные иммигранты из долины Ганга (стремившиеся занять лидирующее положение, которое здесь ранее занимали бежавшие из пакистанского Пенджаба и Бенгалии индуисты) часто сталкивались с недоверием пенджабцев; но вместе с ними они сформировали мощный блок, который занял все руководящие посты, вызвал недовольство остальной нации. Символично, что этот блок пытался навязать урду (язык долины Ганга и частично Пенджаба) как мусульманский язык, несмотря на то что сикхи и бенгальцы стремились отстоять свою культурную идентичность при помощи своих родных языков. Казалось, что нация стоит на грани раскола.

^{Церемония вступления Сукарно в должность президента Индонезии. Фото 1968 г.}

Единственной творческой основой для решения этих проблем мог стать общий национальный дух, но у национальностей Пакистана общими были только их исламская вера и индийское прошлое. Последний пункт носил негативную окраску, но эмоционально был достаточно силен, поэтому пакистанское правительство сочло политически необходимым поддерживать враждебное отношение к Индии, которая для них воплощала индуизм. Как и в Индонезии, потребность национальной самоидентификации определила агрессивный характер внешней политики. Кашмир преимущественно с мусульманским населением после раздела остался в Индии, и его в основном мусульманское правительство считало (на тот момент), что светское правительство Индии будет больше способствовать социальному прогрессу региона; пакистанцы настаивали, что он должен войти в состав Пакистана, они провоцировали местные беспорядки и вторжения племен по границам, но неожиданно оказались в патовой ситуации, поскольку Индия оказалась сильнее, чем они ожидали. Ислам как альтернативная основа пакистанского национального духа был вотчиной неошариатского движения Джамаат‑и‑Ислами, лидер которого Маудуди спровоцировал коммуналистские мятежи. Неспособность Пакистана обрести внутренний мир (несмотря на выселение чуждых элементов в виде индуистов и сикхов) наиболее ярко выразилась в том, что в течение девяти лет после обретения независимости страна не могла принять национальную конституцию.

^{Айюб Хан. Фото 1951 г.}

Серьезность проблем и усталось народа от беспомощности многопартийной системы (унаследованной от британского парламентаризма) помогли Пакистану найти (хотя бы на время) относительно надежное решение. В 1956 году[431](после того как конституция наконец‑то была принята, но все основные проблемы остались нерешенными) армия взяла власть в свои руки и разогнала политические партии. Руководитель переворота Айюб Хан пытался построить новую и прочную демократию на основе участия масс (и народных плебисцитов). Ислам как таковой не играл серьезной роли в решении основных проблем общества, как и в Индонезии. Айюб Хан находился под влиянием других идеалов. Он учился на примерах Насера в Египте и Тито в Югославии; последний показал, что коммунистическое движение все же может оставаться национальным. Айюб Хан не стал национализировать промышленность, но он принял план экономического развития, в соответствии с которым государство финансировало создание новых промышленных отраслей. Будучи пуштуном с Афганского нагорья, где действовал Абдул Гаффар‑хан, он с уважением относился к некоторым аспектам учения Ганди, подчеркивая важность создания «базовой демократии», ответственного самоуправления на местном уровне, которое затем, когда народ политически созреет, станет основой для регионального и национального самоуправления. Он эффективно провел земельную реформу, обеспечив приток сельскохозяйственного капитала в город. Наиболее важным было то, что Айюб Хан как представитель британской культурной ориентации, сосредоточив власть в своих руках, сохранил в стране относительную свободу слова и даже избирательную систему. В духе британской культуры он уважал национальное культурное наследие: в надежде найти для ислама более положительную роль в государстве, чем неошариатское движение, он основал институт, занимавшийся изучением исламского наследия, применяя современный научный подход и пытаясь переосмыслить его использование в новых условиях. Под его толерантным руководством проблемы Пакистана медленно отступали, пакистанцы смогли справиться с коррупцией и начать двигаться вперед в сфере образования и развития промышленности.

В Пакистане не только в теории, но и на практике старые привилегированные классы (мусульман) не были сильно затронуты мягкими политическими реформами Айюб Хана. В отличие от него Алжир (получив наконец независимость) оказался в теории и на практике охвачен радикальной революцией. Французские поселенцы составляли основную часть привилегированного класса, и когда их непримиримая позиция не оставила другого выхода, кроме как бегства во Францию, большинство экономических объектов страны оказались в распоряжении обычных мусульман. Многие крупные фермы поселенцев, на которых трудились многочисленные мусульманские рабочие, после их бегства стихийно превратились в производственные кооперативы. Длительная вооруженная борьба устранила чуждые элементы и уничтожила власть привилегированных классов, сотрудничавших с Западом; задача нового правительства (опиравшегося на армию) заключалась в наведении порядка среди опасных веяний грядущих экономических неурядиц. В то время как в Египте необходимо было научить запуганных вековым гнетом крестьян, как устроить кооператив, не передавая управление им старому владельцу земли или ростовщику, в Алжире требовалось обучить самостоятельно добившихся освобождения крестьян, как соотнести работу их местных предприятий с национальными экономическими планами, чтобы их труд был наиболее эффективен. Однако, как и в Египте, Индонезии или Пакистане, необходимо было создать централизованный орган управления, отражавший интересы техникализированных классов, которые выражали их через народные плебисциты (а лучше всего сформировать «сверху» массовую партию), которая будет заниматься национальным планированием и направлять развитие менее техникализированных классов населения, причем предполагалось, что армия отойдет в сторону и не будет участвовать в политической жизни.

Несмотря на относительную мягкость большинства революций «управляемой демократии», созданные ими социальные модели страдали теми же проблемами, что и коммунистические режимы. Борьба с тяжелой рукой государственной бюрократии красной нитью проходила через все идеи реформаторов как в правительстве, так и вне его; поскольку никто, кроме этой бюрократии, не мог осуществлять централизованное планирование, тихий саботаж чиновниками ответственных решений был такой же катастрофой, как и их готовность брать взятки за то, чтобы тормозить независимую инициативу Еще более коварная опасность скрывалась в социальной регламентации. Там, где все усилия должны быть направлены на решение неотложных национальных проблем, мало кого заботило инакомыслие, и его можно было легко подавить. В насеровском Египте подверглись репрессиям бахаиды, отличавшиеся высоким моральным духом и творческой инициативой; предлогом послужило то, что их всемирная штаб‑квартира оказалась на территории Израиля, но истинная причина крылась в коммуналистских предрассудках мусульман, которые не могли вынести, что потомки мусульман выбрали иную веру, и именно эти настояния использовало правительство, чтобы уничтожить одну из немногих в Египте групп, обладавших средствами для неправительственных и небюрократических программ и экспериментов.

Те страны, где старые аграрные правящие классы сумели сохранить свои позиции в первое десятилетие после 1945 г., когда техникализированные модернизаторы свергли множество старых режимов, были вынуждены сделать хотя бы минимальные шаги на пути к «управляемой демократии». В Западноиранском государстве после того, как шаху при помощи армии удалось подавить воинствующий национализма Мосаддыка, он укрепил свою личную власть и сам бросил вызов классу землевладельцев и представляющему их интересы парламенту. Он смог обойти меджлис, обращаясь к народу напрямую через плебисциты. Его целью были реформы «сверху», которые смогут искоренить коррупцию, реформировать землевладение и провести эффективную индустриализацию без серьезных ущемлений старых социальных привилегий. Например, земельная собственность экспроприировалась у крупных землевладельцев в пользу крестьянских кооперативов, но они должны были получить за нее компенсацию и могли переместить свои капиталы в промышленность, сохраняя аристократические традиции, но используя их более надлежащим образом в национальных интересах. Расчет делался на то, что привлечение к индустриализации на основе национального планирования многочисленных частных фирм поможет избежать опасности чрезмерной бюрократизации. Но шах не смог завоевать доверие активных техникализированных классов. Порождаемая цинизмом коррупция процветала и сыграла свою роковую роль в провале программы реформ. В Иране, как ни в какой другой стране, остро стояла эндемичная проблема регионов с низким уровнем инвестиций, когда молодые люди, получив образование за рубежом, отказывались возвращаться домой. (Свои главные надежды шах возлагал на очень молодых людей, привлекая их к работе по программе реформ, например для участия в кампании по борьбе с неграмотностью в деревне.)

Другие монархические режимы пытались провести менее амбициозные реформы «сверху». Даже династия Саудитов в Аравии поняла, что, если она хочет выжить, необходимы реформы. Как и шах Ирана, Саудиты[432]пытались избавиться от коррупции и запустили множество мелких частных экономических программ при поддержке Американской нефтяной компании, на доходы которой существовало правительство. Но и здесь растущее международное сообщество правительств, стремившихся к независимости от Запада, не признало такие реформы «сверху», и они не получили широкой поддержки образованной молодежи.

В большинстве стран не удалось провести реформы ни с позиций неошариатского движения, ни внутри старого господствующего класса исламской культуры. Несмотря на частичные неудачи программ «управляемой демократии», эти формы казались более востребованными, несмотря на их отказ предоставить исламу сколько‑нибудь серьезную роль в новом обществе.

Date: 2015-06-05; view: 538; Нарушение авторских прав