II. Основные школы и персоналии античной философии. 9 page

Это значит, по Эпикуру, что смерти не нужно бояться, поскольку она не имеет никакого отношения к нам: то, что разложилось не чувствует, а то, что не чувствует – не мы. Или по-другому, смерти нет ни для живых, ни для умерших: пока мы есть, её нет, когда она приходит – нас нет.

Главный принцип мира – минимальность. Атом – минимальная структура мира. Но помимо атомов существуют ещё четыре вида минимумов: минимальное протяжение, минимальная единица времени, минимальный неподвижный квант движения и минимальное угловое отклонение при падении атомов. Все эти виды минимумов определяются атомарным минимумом, и являются не только физическими величинами, но и мыслительными пределами. Атом не только далее неделимая частица вещества, но и нижний предел ощущения.

Но при этом атом не просто телесное и чувственное образование. Атом – это особая форма мыслительности, рождённая самой чувственностью. Это внятные точки в самом протекании чувственности. Чувственный минимум кладёт предел ощущению, а подлинный атомарный – мышлению, т.е. «созерцанию с помощью логоса», за которым возможно только немыслимое бесконечное измельчение мира. Существует первоначальная и наименьшая ощутимость чувственного объекта, уменьшение которой ведёт к прекращению ощущений. Прекращение всех ощущений означает прекращение самого носителя ощущений. Есть свидетельства, что в качестве такого минимума Эпикур рассматривал некоторое абсолютно правильное геометрическое тело. Чаще всего говорят о «кубе Эпикура».

в). В соответствии с таким пониманием мира Эпикур строит и свою «Канонику». Исходным в понимании мира является ощущение. Благодаря ему мы постигаем очевидное. И именно очевидное является синонимом истинного. Если бороться с ощущениями, то не будет необходимого мерила для обнаружения в них ложных, т.е. не достаточно очевидных. А это значит, что не будет возможности различать истинные и ложные суждения, опирающиеся на ощущения. Именно суждения являются главными виновниками наших заблуждений. Самым главным заблуждением является убеждение в необходимости разумно подавлять и организовывать свою волю и чувства. Требуется не разум, сообразный с судьбой, а ощущение, сообразное с природой.

г). Существует не один, а множество миров, строящихся на минимальностях, жизнь в которых следует осуществлять в соответствии с требованиями эпикурейской неимперативной этики. Но существуют и «междумирья», существующие по правилам не этического минимума, а эстетического максимума, именно там живут боги. Они не утруждают себя делами человеческого мира. Они как бы «чистые рациональные гедонисты», считающие излишним прерывать свою полную блаженства жизнь ради управления человеческими делами. Поэтому всяческие пророчества, предзнаменования, жертвоприношения, чудеса и т.п. – чистое суеверие. Суеверия также являются источником страха и должны быть преодолены с помощью эпикурейской философии.

д). Максимально индивидуализированная жизнь человека как бы не предполагает у него стремления к государственности, но лишь ставит перед ним задачу некоторой организации совместной жизни. Эта организация понимается Эпикуром как общественный договор. Естественное право есть соглашение о пользе: не причинять и не испытывать взаимного вреда.

Будучи создателем гедонистической философии, Эпикур является при этом автором работы «О святости». Высшее удовольствие человек получает от благоразумия, т. е. способности минимизировать свои желания, что может сводить к минимуму страдания. Окончательная цель мудрого состоит скорее в отсутствии боли, чем в наличии наслаждения. (Состояние человека умеренно поевшего предпочтительнее, таким образом, как голоду, так и обжорству.)

В этических рекомендациях эпикурейцев принцип минимализма побеждает принцип удовольствия. «Ешьте мало – из боязни несварения, пейте мало – из боязни похмелья; сторонитесь политики и любви и всех действий, связанных с сильными страстями; не ставьте свою судьбу на карту, вступая в брак и рождая детей; в интеллектуальной жизни учитесь больше созерцать удовольствия; чем страдания; физическое страдание хотя и большое зло, но когда оно остро, то коротко, когда длительно, то переносимо с помощью умственной дисциплины, т. е. умения думать о приятном, невзирая на боль»[131]. Эпикур прежде стоиков заявил, что человек может быть счастлив и на дыбе. Главное – жить без страха и незаметно.

Е). Античный скептицизм. Радикальное выражение своеобразного философски-мировоззренческого аутсайдерства представляют собой воззрения скептиков. Термин «скептицизм» происходит от древнегреческого «скепсис», что означает рассматривание, разглядывание, разбор, колебание и т. п. Скептицизм разделяется на радикальный и умеренный. Последний называется пробабилизм (от лат.: вероятный, правдоподобный). Кроме того, в древности этих философов называли апоретиками – недоумевающими, сомневающимися, колеблющимися; эфектиками – воздерживающимися от суждений; – склонными к исследованию, пытливыми.

Они не стремились создавать нового учения и не считали даже своё миросозерцание собственным открытием. По их мнению, уже Гомер и Еврипид были скептиками (ведь сказал же последний, что мы не знаем, не есть ли наша жизнь – смерть, а наша смерть – жизнь).

а). Родоначальником скептицизма как определённого философского направления является Пиррон (360 – 270 гг. до н.э.). Пиррон ничего не писал и выражал свои взгляды только в устном учении и поступках. Мы знаем о нём только благодаря его ученику Тимону (320 – 230 гг. до н.э.).

Скептицизм для Пиррона – образ жизни, а не теоретическая позиция. Однажды он безмятежно прошел мимо тонувшего в болоте своего учителя Анаксарха. Другие порицали за это Пиррона, но caм Анаксарх, выбравшийся-таки из болота, похвалил своего ученика, за проявленные безразличие к безлюбие. Стоик Посидоний рассказывает легенду о том, что Пиррон, будучи на корабле во время бури, поставил в пример своим встревоженным ученикам поросёнка, который и в бурю продолжал спокойно есть и был бестревожен, как подобает истинному мудрецу. На вопрос же: «Не умер ли ты, Пиррон?» – он твёрдо отвечал: «Не знаю»[132].

б). Тимон был достойным его продолжателем. В юности – танцовщик, всегда любитель выпивки, в зрелости – сочинитель стихов, трагедий и комедий. Его философию можно назвать антифилософией. Он не принимал никакой теоретической философии, поскольку был убеждён в полном субъективизме всех наших представлений. «То, что этот мёд сладок, я отказываюсь утверждать; то, что он кажется сладким, я вполне допускаю»[133], – говорил Тимон.

Но с исключительным недоброжелательством он относился к самим философам. Все они, по его мнению, жалкие софисты, а их философия – «зараза пустословия», и «меж собою грызутся они постоянно в клетке у Муз». Аттестация им самых именитых философов совершенно нелицеприятна. Сократ – «болтун», Платон – «сладкоголосый болтун», Антисфен – «болтун на все руки», Аристотель – «пышнопустой зануда». Зенон стоик, вообще, – «подлая и жадная старуха-финикиянка, ловящая рыбку истины в мутной воде философии».[134]

Лишь Ксенофан может считаться до определённой степени достойным человеком, но и то – «полузатемнённым», поскольку немыслимое говорил о едином Боге. Но справедливо полагал, что у людей есть только мнение, но не истина. Она людям недоступна, и если её даже кто-то найдёт, то не узнает в ежедневном море заблуждений и лжи.

Лишь Пиррон велик. Он не поддаётся самой пагубной страсти – страсти к славе. Его не волнует «легковесное племя людское». Он нашёл выход «из рабской службы богов». Он «раскрыл все обманы»[135]. И, самое главное, перестал ломать голову над абсолютно пустым вопросом, идущим ещё от Гесиода, «о том, откуда и что происходит».

в). В своих воззрениях скептики первыми последовательно проводили агностицизм, представление о недостоверности и относительности нашего знания. Наше знание относительно, также как и всё в этом мире. Все вещи постоянны и непостоянны, равны и неравны себе и т.п., поэтому они непознаваемы. В соответствии с этим наше отношение ко всему должно проявляться в полном воздержании от каких бы то ни было суждений. Для обозначения этого воздержания скептики вырабатывают фактически единственный «термин» своей философии – «эпохе» (остановка, задержка). «Эпохе» должно быть абсолютным и полным, и тогда из него будет следовать необходимые бестревожность, невозмутимость, хладнокровие, безмятежность и т.п.

Главным для человеческой мысли является сомнение. Причём это сомнение не продуктивное, стимулирующие, а догматическое. Скептик говорит не: «Я не уверен», или «я не знаю, но могу узнать»; он говорит: «никто не знает и никогда не сможет знать».

Преодоление этого догматизма, не сочетающегося с общим пафосом скептических воззрений, сделали своей задачей более поздние последователи скептицизма. Кроме того, скептицизм как пирронизм, заявляя себя как реализацию определённое жизненной позиции, а не теоретическое построение, не давал никакого руководства к жизни. В нём как бы «декларировалась» позиция вынужденного механического следования всем имеющимся обычаям, верованиям и законам без какого бы то ни было размышления над ними. Всё общепринятое выглядит абсурдным и лживым, и твёрдо сказать о законах человеческой жизни ничего нельзя, потому что у человека нет никаких оснований выбирать между ними и предпочесть что-то как лучшее, или отвергнуть как худшее на основе собственного разумного убеждения.

В эволюции скептицизма пирронизм сменяется пробабилизмом – учением о том, что нет абсолютных истин, но есть вероятное знание. Нет абсолютно достоверного знания, но возможно знание объективное и вероятное, правдоподобное. Эта позиция реализуется в академическом скептицизме, когда на рубеже III – II вв. до н.э. скептицизм соединяется с платоновской академией. Крупнейшими скептиками платоновской академии были Аркесилай и Карнеад.

г). Но к концу II века происходит новый всплеск радикального скептицизма, который представлял собой попытку теоретизации пирроновской позиции. Это связано с именами Энесидема и Агриппы.

Сочинение Энесидема «Восемь книг пирроновских речей» начинается с рассуждений о принципиальной противоречивости таких феноменов как изменение, движение, рождение, гибель, а самое главное – Бог. Это так, поскольку в мире не может быть никакой причинности, идея причинности рождается у человека, наблюдающего реальный факт единообразия мира.

Но единообразие, повторяемость не может породить причинности. (Если кошки всегда рождают котят, а не слонят, то это ещё ничего не говорит о причине, а только демонстрирует единообразие). Понятие причины вообще непостижимо. Ведь причина и действие не могут совпадать, причина должна быть до действия, но если они не совпадают, то различны. Значит то, что полагается причиной не может породить действие, которое должно быть отлично от неё, поскольку нельзя породить что-то отличное от себя.

Наиболее полно до нас дошли «десять тропов» (способов) защиты скептицизма, выдвинутых Энесидемом, которые излагает позже в своих работах Секст Эмпирик.[136] К ним относятся:

1) Все живые существа разнообразны и по-своему воспринимают окружающий мир. При этом, например, собака, по многим параметрам превосходит в этом человека.

2) Все люди различны между собой, что обуславливает их совершенно разное восприятие.

3) Все органы чувств устроены по-разному и каждый даёт свой, собственный образ предмета.

4) Но даже и один орган чувств воспринимает один и тот же предмет по-разному, в зависимости от ситуации.

5) Предмет всегда воспринимается тем или иным в зависимости от разницы в положении, расстоянии и месте нахождения.

6) Ничто не существует в чистом виде, «без примесей».

7) Значение вещей всегда определяется ситуацией, а не сущностью.

8) В целом всё наше познание относительно.

9) Оценка всякой вещи зависит от частоты её встречаемости: чем реже – тем ценней.

10) Наши знания определяются законами, верованиями, обычаями, в которых мы живём, а значит, несут в себе не только достижения, но и все предрассудки культуры.

При этом каждый троп сопровождается массой «сюжетных картинок» – аргументов, примеров, пародий и т. п. Так, во втором тропе говорится, что в Аттике была одна старуха, которая могла безболезненно выпить цикуты во много раз больше того, от чего умер Сократ.

Агриппа изменил тропы Энесидема. Фактически он стягивает их все к третьему и дополняет четырьмя новыми. О разноречивости во мнениях философов и учёных. О бесконечности доказательства, т.к. каждое из них нуждается в предшествующем доказательстве. О том, что мы никогда не осуществляем такого доказательства, а обрываем его по нашему произволу. И, наконец, о том, что в принципе никогда невозможно выйти из порочного круга цепи теоретических доказательств, что и говорит об абсурдности теоретического, логического знания.

Ж). Философия неоплатонизма. Самым поздним этапом развития античной философии является неоплатонизм, возникший в 3 веке нашей эры, и находящийся на совершенно противоположном по отношению к эпикурейцам и скептикам мировоззренческом полюсе. Теоретически он опирался на платонизм средней Академии (когда она порвала со скептицизмом), неопифагореизм и частично на Аристотеля.

Это мировоззрение поздней Римской империи. Но возникает раньше – в самый кризисный момент перехода от ранней к поздней империи, в пятидесятилетие смены «солдатских императоров». За это время их сменилось около 26, убиваемых за большие деньги солдатами, которые немногим ранее за деньги же возводили их на трон.

а). Основателем неоплатонизма считается Плотин (204/5 – 270 гг. н.э.). Но можно сказать, что это первый пишущий неоплатоник. Видимо, основные положения своего учения он воспринял от своего ничего не писавшего учителя Аммония Саккса, который был крещён родителями, но затем вернулся к язычеству.

Учениками Плотина были Амелий и Порфирий, учеником Порфирия – Ямблих, учеником Ямблих – Эдесием, основавший в 4 веке неоплатоновскую школу в Бергаме. Эта школа соединяется с поздней Академией, и в 437 году главой Академии становится самый выдающийся представитель бергамского неоплатонизма – Прокл, который подводит итог развитию платонизма в рамках языческого политеизма и даёт детально разработанную сводку основных идей, понятий и методов неоплатонизма.

Основатель этого направления – Плотин – первые девять лет своей деятельности устно преподавал в Риме. С воцарением императора Галлиена был приглашён для бесед с ним и по просьбе императора начал записывать свои мысли, позже Порфирий разбил его опусы на группы по темам, так что в каждой оказалось по девять. Отсюда сочинение Плотина получило своё название «Эннеады» – «девятки». Эти «Девятки» имеют у Порфирия такую последовательность: этика, натурфилософия, космология, психология, ноология (учение об уме) и генология (учение о едином).

б). Мировоззрение Плотина во многом определяется вполне понятным стремлением отвернуться от зрелища разорения и нищеты в реальном мире, с тем, чтобы созерцать вечный мир Блага и Красоты. Поэтому его философия – не столько теоретическое построение, сколько некоторый способ выражения определённого человеческого настроения и умонастроения, это радость и скорбь, сопровождающаяся размышлениями о Вселенной.

Это настроение как бы возвращает античную философию от Аристотеля к Платону, а затем и к мифу (у Прокла), соотнося философию не столько со Знанием, сколько с Красотой. Происходит выход философии за свои собственные границы и её ремифологизация.

Основанием этого является доведённое Плотином до крайности платоновское презрение к телесному чувственному миру и признание безусловного приоритета мира высшего над миром низшим, в чём неоплатонизм оказался сходным с враждебной ему христианской религией.

Главным в неоплатонизме оказывается учение о потусторонности, сверхразумности и даже сверхбытийности первоначала всего сущего и о мистическом экстазе как средстве приближения к этому первоначалу. Вследствие этого учение Плотина – последовательный монистический идеализм и даже сверхидеализм.

Исток такого идеализма не столько в созерцании космоса, сколько в духовном устроении дифференцированной личности позднего эллинизма. По Плотину материальное и идеальное противостоят друг другу также, как противостоят друг другу обыденный (низкий) и возвышенный человек. Первый погружён в чувственное существование, он весь во внешнем, потерян и самоуничижён в нём. Он любит красивые вещи, но не понимает красоты как таковой, для него тело важнее души. Возвышенный же человек от внешнего мира обращается в глубины собственной души, которая превыше тела, и там находит истину покой и безмятежность, поскольку душа открывает ему высшую Красоту мира.

Обращаясь к платоновской идее Красоты, Плотин рассматривает ее как главную ценность мироздания. Но Платон говорит о Красоте космического в своей сути Блага, к которому человека ведёт Любовь, вознося его мир к вершинам духа. У Плотина – это трагически скрытая Красота, на фоне которой подчёркнуто безобразно выглядит обыденная жизнь людей, которая воспринимается как лишённость, как всего лишь последняя ступень немотивированного нисхождения вышней Красоты в мир жизненной юдоли.

в). Подлинное бытие высшей Красоты эманирует в мир, постепенно угасая в нём. Мир по Плотину иерархичен и образует ступени нисходящего бытия. Мировая иерархия выглядит так: Единое, мировой разум, мировая душа, природа и небытийная в своей сути (не имеющая в своей сущности бытия) материя.

Прокл для обозначения этой иерархии употребляет понятия: Единое, числа (или боги), ум, душа. При этом Единое соотносит с понятием причины, не меньше, чем с Красотой, и раскрывается через вечное, самодовлеющее, самобытное, причастное причинам, в целом, через актуальную бесконечность. В мире же «стремление у одних вещей имеется в отношении бытия, будучи приспособленностью к причастности причинам; у других оно имеется в отношении жизни, будучи движением к лучшему; у третьих в отношении познания, будучи совокупным ощущением благости причин»[137]. (Соответственно: душа, ум, числа, а над всем этим Единое.) Но сама причина – Красота, а само единое – не причина, но создающая причины мира Красота.

В этом качестве единое существует вне многого и над многим. Единое для много недоступно. Единое «изъято» из мира и вынесено в положение Бога. Единое-Бог непостижимо, поскольку его нельзя назвать существующим. Ведь назвать существующим – значит поставить в какие-то рамки. Единое же нельзя определить, т. е. нельзя заузить, оно беспредельно.

Единое совершенно самодовлеюще, целостно, и ни к чему не стремится. Оно вечное счастье и вечный покой. Оно ни в чём не нуждается. Причём оно не нуждается даже в самом себе, не ограничено даже самим собой и не зависит даже от самого себя. Единое не только не многое, но даже и не единое (в обычном смысле слова: целостное, одно), оно бесконечно и конечно. Оно вневременно. Оно нетронутая временем вечность.

Оно беспредикатно: ему ничего нельзя приписать никаких свойств, в нем нет субъектно-объектного отношения, саморефлексии, самопознания. Единое это знание без познания, немыслящее мышление. Оно невыразимо и не имеет никакого имени. Все «Эннеады» Плотина, особенно их завершение, являются сплошным славословием непознаваемому, сверхсущему и беспредикатному единому.

Единое – это всегда ускользание от мысли, всегда соотнесённой со множественностью. Поэтому оно постижимо только в состоянии экстаза, и если и выразимо, то только средствами апофатической (отрицательной) теологии, либо же сравнением его с Солнцем, Светом и Благом. Как Свет и Благо не есть сущее, но то, что проявляет это сущее, так и Единое светит вокруг себя, не может не сиять.

Оно «переполняется» в своей «запредельности» и не может не проистекать в мир. Поэтому творение мира не есть творение из ничего, а есть абсолютно немотивированный объективный процесс. Единое не обладает бытием, но промыслом, который не есть акт его личного усмотрения или решения, но является свойством его природы, всемогущей, вездесущей и всегда творчески деятельной. Это абсолютно свободная воля. Свободная настолько, что не решает даже, предпринимать ли одно, или отвергать другое. Все акты свободной воли Единого даны в нём сразу и раз и навсегда.

Почему Единое есть высшая Красота, когда оно даже и не существует? С точки зрения неоплатонизма ответом на этот вопрос может быть одно слово: «Потому...». Здесь в неоплатонизме реализуется та же модель, что и в раннем христианстве: чем невероятнее, тем истинней. Реальный вероятный мир – воплощение поруганной красоты. По отношению к нему может рождаться только скепсис. А скепсис противостоит не столько разуму, сколько вере. И именно она даёт уверенность в том, что высшая Красота есть. И словом «Единое» как раз и выражается в неплатонизме эта уверенность, что существует некая целостность подлинных высших, прекрасных правил жизни. Поэтому взгляд на такое первоначало в неоплатонизм имеет мягкое, задушевное, интимно-сердечное настроение, и оно понимается как цель экстаза, а не предмет познания.

г). Познание относится к тому, что освещено Единым. Главной теоретической проблемой неоплатонизма оказывается проблема соотношения единого и многого, проблема эманации. Для ее разрешения и используются представления о мистическом экстазе и иерархичности мира. Плотином и Проклом создаётся учение о переливании полноты первоединства в инобытие, инаковость и возвращение инаконости к своему первоисточнику.

Первым, что с необходимостью происходит из Единого, является Ум (Нус). Ум – это результат переполнения Единого и возникающего вследствие этого излияния его за свои пределы. Единое «по определению» исчерпывает себя, а значит, устанавливает свои пределы и определяет то, что за пределами. Единое порождает множество и становится единомножественным. В этом качестве оно перестаёт быть запредельным благом, и становится благом этого мира – Умом.

Ум – это Единое в мире. Это образ Единого, его энергия, «отпечаток». Ум – «преддверие» Блага, «дитя» Блага, Ум – благовиден. Единое небытийно, Ум – бытиен, поэтому в отличие от Единого Ум обладает характеристикой инаковости. Поэтому именно он есть образ Единого, в котором оно одновременно едино и множествененно. Ум одновременно и мыслящее мышление и демиург.

Если в Едином нет разделения на познаваемое и познающее, то в Уме – есть. Ум познаёт сам себя. Можно сказать, что он – саморефлексия систематизированной совокупности идей. В этом органическом единстве саморефлексии Ум, также как и Единое, существует вне времени. Ум творит своё содержание и мыслит это содержание, начиная с наиболее общих идей, категорий: бытие, движение, покой, тождество, различие и т.п. Из этих идей происходят все остальные идеи, включая идеи индивидуальных вещей. Но значит, ум несёт в себе как высшую гармонию и форму, так и негармоничную хаотическую совокупность идей. Поэтому из Ума рождается душа мира, которая как бы «перерабатывает» в себе негармонические составляющие разума в особую Красоту.

Красота Единого – запредельна, Красота разума – высшая Красота мира. Красота души – Красота, распространённая по миру, поскольку душа, в отличие от Единого и Ума существует во времени. Собственно она и создаёт время и является источником всякого движения, всех реальных движений мира во времени. Душа бестелесна, неделима и созерцает идеи как нечто внешнее для неё. Отражение идеи в душе есть логос. Движение логосов есть собственно высшая душа, повёрнутая к Уму.

д). Низшая же душа дробиться в природе. Поэтому природа замечательна своей одушевлённостью. Душа есть у звёздных светил, растений, животных и т.п. Они реальны настолько, насколько с помощью души причастны идеям Ума. Красота природы – лишь отблеск, слабый и тусклый, подлинной сверхъестественной, надприродной красоты. С лучшей своей стороны природа есть затенённая часть мировой души, с худшей – порождение материи.

Материя не имеет реального существования, т.е. существования идеального. В Уме нет понятия материи, поэтому она небытие и несущее, но ни ничто, не абсолютное несуществование. Материя возникает не как особое начало, противостоящее Единому. Она есть предельное угасание света Единого. Где смыкается тьма, там возникает материя. Материя – отсутствие должного быть света. Тьма материи противостоит свету Единого как зло. Нo поскольку материя несамостоятельное начало, то зло в мире не равновелико добру. Зло – недостаток должного быть добра.

При этом и Ум, и Душа, и природа имеют материал для своего телесного воплощения. Но Ум и Душа имеют особое телесное воплощение, для которого используется особая «космическая материя». Природная материя – самая грубая материя, своеобразные «отходы» процесса эманации. Именно поэтому в Уме нет идеи такой материи. Но в нём есть идеальная материя, понимаемая пифагорейски. Эта материя определяется через понятия предел и беспредельное, единица и двоица. Единица и беспредельное уходят вверх и в центр, составляя суть самого Единого, которое имеет все возможные атрибуты, в том числе и воплощённость, а значит телесность и «материю», но совершенно непостижимого свойства. Предел же и двоица остаются, образуя ум, мыслящий себя, и являются идеальной материей.

д). Материя – главный предмет обычного познания. Низшая материя как зло познаваема инструментом искусственного и даже ложного силлогизма (рассудочного умозаключения). Идеальная материя Ума познаётся (мыслится) математически. Единое же, как благо, не познаётся, а постигается благодаря, как уже говорилось, особому задушевному отношению к его Красоте, особой родственной тяги к нему тяги, проявляющейся в особом мистическом экстазе.

Единое в эманации создаёт многое, которое в свою очередь стремится преодолеть свою разобщённость и вернуться к Единому-Благу. Единое не только эманирует, но и притягивает. Самой большой тягой к Единому наделён человек, но низкий и возвышенный человек испытывают это притяжение по-разному. Низкий человек наделён ей минимально, поскольку он двухмерен, а не вертикален. В его душе низшая часть победила высшую. Изменить это положение может только разум и, в полной мере, экстаз.

Экстаз – это исступление души, прорыв из обычных двухмерных координат жизни. Состояние экстаза выше даже проявлений возвышенной части души и, прежде всего разума. Экстаз – это непосредственное видение Красоты и своей соотнесённости с ней. Экстаз открывает низкому человеку значение его разума, который может за границами экстаза вернуть высшей душе её господствующее положение в человеке. Это одновременно мучительно-неистовый и просветляющий (вычищающий) экстаз. Для возвышенного человека экстаз – это естественное достижение желанной цели, когда душа выступает из тела и сливается с Единым.