Исповедь анальника

«…Не для протокола... слова мои…»

(из фильма «Место встречи изменить нельзя»)

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Трудно быть анальником. А ярко выраженным анальником — еще труднее. Да еще при условии, что приходится делить с кем-то жилплощадь. И эти кто-то не знают, что: посуду в сушилку надо ставить в определенном порядке, а именно, сначала мелкие тарелки, а затем глубокие; если складывать газеты в стопку, то надо, чтобы все они лежали лицевой стороной вверх и уж, конечно, не высовывались одна из-под другой; обувь! Неужели ее нельзя почистить хотя бы раз в жизни! И почему бы этого не делать каждый день?

Да мало ли еще чего! Всего, конечно, им и не упомнить, а до остального не догадаться: тыто ведь все чувствуешь /интересно, чем? — В. Т./, а они — так...

/Хотя, быть может, это и к лучшему, если в семье только один анальник. Что было бы, если бы все были в семье такими занудами!/

Э, да что говорить! Трудно, одним словом. На литературную деятельность одна надежда. В это время совсем другое состояние тела, иной раз — просто неописуемое. По всему телу растекается какое-то блаженство, подкатывающее к горлу, усиливающееся в моменты, когда находишь меткую фразу или нужное слово. Тут уж не до мелочей и часто забываешь и даже внутренне прощаешь тому, кто неровно положил авторучку на столике или же неплотно прикрыл дверцы шкафа... Неужели так трудно укладывать вилки с вилками, а ложки с ложками? Да и ножи тоже...

Мне рассказывали про человека, который от музыки испытывал оргазм. В оргазм от музыки я, может быть, не очень поверю, тем более от музыки специфической — авангардной.

Будь моя воля, я бы тех, кто ее проповедует, ставил бы к стенке и собственноручно спускал бы курок!»

/А зря! Звуковые эротики испытывают и такой оргазм. И потом, ну зачем же сразу же кидаться в садизм?/

Сам я от неодушевленных предметов вряд ли такое испытаю, но что можно получить внутреннее удовлетворение — вполне. Разве что надежда на литературную деятельность, где я могу выразить свое сексуальное неудовлетворение вот таким путем. Объединив таким образом, два в одно, поведаю через литературу о своих сексуальных фантазиях, которые помогают прийти к равновесию...

ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ

Нелегко это и на бумаге выразить... Прочитал эту фразу и захотел было вымарать ее: уж больно плаксивое повествование у меня получается, предисловие начинается со слова «трудно», здесь — «нелегко». Прямо жалобный плач. Объем бы только раздуть до размеров романа (что в наше время не вызывает особых трудностей, достаточно вспомнить мексиканский телесериал, который сейчас, слава тебе, Господи, подходит к концу) и — пожалуйста, читайте, любители сентиментальной прозы. Название для такой вещи можно и у Фейхтвангера занять: «Тяжкий путь познания». И все же не стал я ничего исправлять — где-нибудь что-то исправишь — и чувства твои не так поймут. Значит, нелегко... Но пока никакого устройства, фиксирующего чувства напрямую не создано, приходится довольствоваться листом бумаги и авторучкой, судорожно выводящей наиболее близкое к чувствам слово.

/Похоже на «анальную графоманию» — лишь бы раздуть до размеров романа./

В особые минуты, не такие уж редкие, мне хочется раздеть женщину, сорвать с нее всю одежду, оставив абсолютно голой. Я разделяю взгляды людей, которые предпочитают оставить на женщине что-нибудь вроде чулок с ажурным поясом или какую-нибудь распашонку.

Но в данном случае ее надо раздеть полностью. После этого приковать ее к стене... или нет, лучше к скале. К скале в каком-нибудь уединенном месте, там, где слышен шум разбивающихся морских волн. Приковать наручниками, причем на руке они должны быть застегнуты на несколько зубчиков меньше обхвата запястья. Вдавить в скалу так, чтобы острые ее выступы с силой врезались в тело. Увидеть при этом, как на ее лице мелькнет выражение мгновенной боли. Далее, заломить плечи, чередуя это с ласковыми поглаживаниями. А теперь подкрасться с поцелуем и... вдруг резко и больно укусить до крови. С силой закручивать руки и вдавливать ее в камни. Теперь можно переходить непосредственно к половому акту, он, пожалуй, не будет отличаться от обыкновенного, анально-генитального, с той лишь разницей, что хочется сильнее сдавливать. Одна партнерша как-то сказала мне: «Ты меня когда-нибудь задушишь».

Кроме выражения боли можно зафиксировать стоны и слабые крики. Единственное, что меня в таких случаях может остановить /девушки, внимание!/ — так это слезы. Даже если их причина в том, что она расчувствовалась, а не боль. Тогда я сразу прекращу все свои упражнения, освобожу ее от тисков наручников, уложу на что-нибудь мягкое и буду заботиться о ней, как о маленькой девочке и также ласково к ней относиться.

/Вот видите, садюге не нужен ваш труп, ему нужна ваша боль и ее видимые и слышимые выражения. Будьте умными, подыграйте ему в этом, а то как бы он не увлекся и нечаянно не убил. Повторяю, садисту не нужен труп, ему нужна ваша ЖИВАЯ боль. Трупы делают другие психологические типы. Которые? Об этом мы узнаем в следующей главе, когда будем исследовать так называемый мышечный тип характера./

В заключение хочу заметить, что мой садизм может проявляться не только в сексуальном плане. Я бы предпочел работать в свободное время и на общественных началах в камере смертников. Единственное, это то, что я должен быть твердо уверенным, что те, с кем я буду «работать» — настоящие преступники.

/Вот видите? Анальник честен и здесь!/

Как известно, смертная казнь приводится в исполнение через значительный срок после объявления приговора. Это-то время они и будут в моем распоряжении. Эти подонки каждое утро будут бояться просыпаться, зная, что их ждет. Конечно, если они вообще смогут заснуть после моей «работы» с ними. Единственное, что они могут сделать — это покончить жизнь самоубийством. Но я не дам им сделать этого. Главное, за чем надо следить, это чтобы они часом не померли от моих «воспитательных» мер. Они бы у меня молили, чтобы я их прикончил пораньше. Но закон одинаков для всех. И их единственную просьбу я смогу выполнить только в день исполнения приговора, гуманно застрелив в затылок. Перед выстрелом, как бы нечаянно, нужно все же коснуться стволом его головы. Пусть содрогнется еще раз на прощанье.

Вот так-то! Обычно характер АЭ при подобном изложении вызывает антипатию. И лишь одно вызывает сомнение: слишком уж они правильные, до занудства! Скучновато, наверное, с ними. Но если подобная мысль посетит вас, вспомните, что таблицу периодических элементов, толковые и прочие словари, гобелены и ювелирные украшения, равно как и всю мировую литературу дали людям анальные эротики. Каждому писателю должно хватить анальности, иначе все произведения литературы так и не были бы закончены до конца — не хватило бы элементарной «усидчивости» (кстати, чисто анальное слово!).

Заметка в «Литературной Газете» № 13 (5235) от 20.03.1989г. Приведена с сокращениями:

«СПРАВЕДЛИВА ЛИ КАРА?»

«Я женщина, мать троих детей, хочу рассказать о своем сыне. В детстве он мне не доставлял никаких хлопот. Рос послушным и способным мальчиком. Может быть даже слишком послушным и добрым. Чуткость, отзывчивость, мягкость души стали основными чертами его характера. Болезненно переносил обиды, всякую несправедливость. Был активен, всегда выполнял общественные поручения... Но, сказать по правде, близких друзей у него не было.

Уже на старших курсах института и когда он работал в НИИ, его часто охватывала хандра и чувство одиночества. Я начала ему говорить, что пора обзавестись семьей, привести в дом жену. Но он уклончиво отвечал, что еще рано, что он не готов к семейной жизни и хочет посвятить себя науке. Работал над диссертацией, целыми днями пропадал в институтской библиотеке. Приняли в члены КПСС. Так незаметно ему перевалило за тридцать. И тут — как гром среди ясного неба! Меня вызывают в милицию не то, как на допрос, но чтобы я узнала, кто есть на самом деле мой сын. Оказывается, один из его знакомых попал в венерический диспансер. При выяснении контактов он назвал моего сына и рассказал, что был с ним в гомосексуальной связи. Начались допросы, очные ставки. Он не выдержал и пытался покончить жизнь самоубийством. Его спасли. Я плакала, просила, чтобы он остался жить хотя бы ради меня. И он пообещал мне это. Исключили из партии. Уволили с работы по статье. Присудили год заключения. Когда я подошла к прокурору и сказала, что буду жаловаться и подавать апелляцию, он ответил: «Что ж, жалуйтесь, если вам не стыдно». А потом добавил, что он такую мразь вообще расстреливал бы.

/В предыдущей исповеди анальный инфант лежит на кровати и мечтает о расстреле людей. Но этот-то — прокурор!!!! Конечно же, анально неудовлетворенный. Вот и сублимирует свой латентный садизм в профессии. Создается впечатление, что НЕУДОВЛЕТВОРЕННЫЕ анальники садистически сладострастно преследуют УДОВЛЕТВОРЕННЫХ анальников. Из зависти, что ли?/

Не скажу, что я испытываю симпатию к такому явлению. Но я мать, и мне, может, еще больше жаль такого ребенка. Ведь потом он мне рассказал, что это влечение идет помимо его воли. Что по-другому он не может не оттого, что испорчен, извращен, а оттого, что это его ПОТРЕБНОСТЬ. И если он даже будет жить на безлюдном острове, все равно другим не станет.

/Жить на безлюдном острове — это тоже крик души анального эротика. Но он-то живет среди «культурных и цивилизованных людей», которые лечат и перевоспитывают его?!/

Через год он пришел из заключения. Работает рабочим. Остался таким же добрым и чутким, не злым к людям. Но это все равно уже не тот человек. Я хотела бы узнать, что же это — болезнь или действительно преступление?»

А Вы как думаете, уважаемый читатель?

Приведем небольшой очерк о таком характере.

«МИХАИЛ АНАТОЛЬЕВИЧ»

«Почти все из нас в школе писали сочинение на тему «Кем я хочу быть» или «Моя любимая профессия». Мне где-то повезло — я еще не застал те времена, когда к разряду самых «любимых» не относились профессии бизнесмена, киллера и проститутки. Помню, сам писал про строителя (кажется под впечатлением фильма «Приключения Шурика»), а мой лучший друг — про телевизионного мастера. И тысячи школьников про строителей и телемастеров писали. А может даже и миллионы. И вот недавно я вдруг понял, что едва ли кто-нибудь когда-нибудь писал сочинение про упаковщика с почты. Только что про него писать? Ну, пакует в бумагу бандероли. И что? Где романтизм профессии? О чем тут вообще писать? Так я думал, пока не встретил... человека-упаковщика. Да, есть такие, которые родились с предназначением УПАКОВЫВАТЬ. Сейчас об одном из них расскажу. Тем, кому приходилось отправлять посылки или бандероли с питерского Главпочтамта, вполне могут знать его. Ну а если нет, то знакомьтесь: Михаил Анатольевич, упаковщик. Именно через его мозолистые руки проходит добрая часть почтовых отправлений, которые надо оформить, упаковать в бумагу, обвязать бечевой, опечатать... Редкий посетитель не залюбуется работой Михаила Анатольевича: каждая бандероль старательно заворачивается, принимая идеально квадратную или прямоугольную форму (всякие свертки неопределенной формы мой герой терпеть не может), обшитые отправителями посылки (Михаил Анатольевич требует при обшивании тщательности) запечатываются сургучом точно по внешнему шву. Особенно нравится Михаилу Анатольевичу сургуч. Сургуч коричневого цвета легко формуется, приобретая форму почтовой печати, после того, как упаковщик ставит на мягкой горячей лепешке оттиск молоточком с эбонитовой ручкой. Конечно, будь на то воля Михаила Анатольевича, он бы сделал печать не круглой, а квадратной. Но начальству виднее, а он привык точно исполнять инструкции и не лезть с инновациями. Кстати сказать, по той же причине наш герой никогда не подпишет опись почтового отправления, если это отправление паковал не он. Клиенты рыдают, а Михаил Анатольевич стоит как скала. Остальные же клиенты, любуясь высокопрофессиональной работой упаковщика, нет-нет, да и дарят тому то пяток рубликов, то десяточку. Неожиданная мелочь очень радует Михаила Анатольевича. И знаете, сколько у него к концу дня этой мелочи? О-го-го! Не на одну бутылочку пива «Балтика» хватит. Вот в конце-то своего напряженного трудового дня, греясь с бутылочкой пивка на заходящем питерском солнышке, Михаил Анатольевич и понимает, что такое человек НА СВОЕМ МЕСТЕ.

Благодаря тому, что герой нашего рассказа нашел свое жизненное призвание, он всегда прекрасно себя чувствует, не болеет, выглядит моложе своих лет. В общем, можно сказать, что

Михаил Анатольевич — счастливый человек. Счастливый человек в наше время — большая редкость. Так что заходите на питерский Главпочтамт и посмотрите».

С. С. Либих, у которого я имел счастье учиться, рассказывал такой случай. Больной, несомненно, анальник, свои фекалии складывает в коробочки, взвешивает, описывает и складывает в больничный сарай. Успехи за десять лет вызывают восхищение!