Аспекты триады опыта

Гомогенность опыта подчеркивалась в противовес взгляду, что есть разные субстанции, то есть реальности разного рода. Утверждение, что опыт состоит из одного единого материала не влечет за собой, однако, отсутствия различений или локализаций. Различия, или вторичные аспекты триады могут быть рассмотрены на примере следующего эпизода.

Лето; я совершаю загородную прогулку. Мое внимание занято планированием лекции, которую я должен прочесть завтра; я слышу далекий звон церковного колокола. В этот момент я оглядываю поле и замечаю несколько коров, которых ведут доить, и по ассоциации мне приходит в голову "Элегия" Грея. Немедленно, тоже по ассоциации, я противопоставляю ее картине Ж.Ф.Милле "Ангел". Эти тривиальности раздражают меня, и я чувствую, что мое инстинктивное удовольствие от деревенской тишины нарушается. Все это занимает самое большое несколько секунд, и событие может быть точно локализовано в пространстве и времени. Это произошло со мной нынешним июньским вечером, здесь и теперь. Конституенты события – загородное место, колокольный звон, стихотворение, картина – общеизвестны, и даже мои мысли, занятые планированием определенного будущего действия, являют собой характерную и хорошо известную человеческую ситуацию.

(а) Три аспекта функции.

Функциональное рассмотрение этого события может идти тремя различными путями. Первый состоит в том, чтобы трактовать его как фрагмент тотального процесса, то есть существования вселенной. Событие происходило именно так, а не иначе, и тем внесло свою лепту в самоактуализацию Целого. Посредством меня имело место преобразование энергий. Чувственные впечатления и воспоминания, вместе с моментами моих внутренних функций – мыслей, чувств и тому подобного – соединились, чтобы создать новое сочетание, часть которого была фиксирована в прошлом, а часть перешла в будущее как набор возможностей. Употребляя слово в таком контексте, мы говорим о функции в ее космическом аспекте.

Второй способ описания события состоит в том, чтобы отнести его исключительно к моему собственному опыту. Я могу проследить прошлые события, которые привели меня на это место именно в этот вечер, а также те, которые зафиксировали в моей памяти "Элегию" и "Ангела" и сделали возможной ассоциацию, которую они вызвали. Все описанное вращается вокруг меня – моей истории и механики моих телесных и психических функций. Я таков, и события происходят таким образом. Целостность, соотнесенность и структура в это входят, но характерная черта состоит в том, что это мой собственный акт познания. Чтобы выразить эту черту, мы можем сказать, что знание – это субъективный аспект функции. Это определение знания нужно брать в широком смысле, включая сюда не только интеллектуальное знание, но также и эмоциональное и инстинктивные отношения /attitudes/, привычки тела и так далее – все это оказывается при рассмотрении гомогенным с интеллектуальным знанием. Мы можем пойти далее и сказать, что поскольку функция универсальна, знание тоже должно быть универсальным. По этому поводу Гурджиев цитировал афоризм: "Знать – значит знать все".

Третий способ может быть назван методом стороннего наблюдателя. Он видит человека такой-то внешности, идущего по краю холма, очевидно занятого своими мыслями. Человек, по-видимому, слышит звук церковного колокола, поскольку он поднимает голову и смотрит на поля. Его пристальный взгляд на несколько секунд останавливается на стаде коров. Потом он отворачивается от них к полю пшеницы. Легкое сокращение лицевых мышц указывает на раздражающую мысль. Наблюдатель подходит и заговаривает с ним, и тот рассказывает ему о своем опыте. Это подтверждает и расширяет заключения, выведенные из наблюдения внешнего поведения человека. Третий метод описания показывает объективный аспект события и ведет к определению поведения как объективного аспекта функции.

Три описания возможны, поскольку есть три различных перспективы, а не потому, что есть три различных события. Более того, все три описания относятся только к функции. Они могут быть сделаны соответствующими друг другу с любой степенью точности и детальности, но лишь в той мере, в какой мы ограничиваем себя воспринимаемым процессом, интерпретируемым в терминах этой категории.

(б) Три аспекта бытия.

Если мы попробуем проделать такого же рода анализ с точки зрения бытия, мы обнаружим, что у нас отсутствует пригодный для этого язык. Мы сейчас не имеем меры бытия, независимой от субъективного опыта. Описанное событие имеет некоторую силу внутренней объединенности – меньшую, разумеется, чем более живой опыт, и большую, чем состояние полусознательного сна наяву. Но даже в субъективном аспекте мы не можем оценить качество присутствующего сознания. Для внешнего наблюдателя здесь нет ничего, кроме неуверенного предположения, которое он может вывести из степени связности и согласованности, проявленной во внешнем поведении.

Это разочаровывающие результаты не должны приводить нас к заключению, что бытие невозможно артикулировать. По определению бытие может быть испытываемо, но не знаемо. Если мы испытываем его смутно, то это потому, что мы не упражнялись в нахождении бытийных различений, подобно тому, как мы научены делать это в отношении функции. Необходима способность самонаблюдения, обычно обретаемая посредством специальных упражнений, чтобы обнаружить флуктуации объединенности, которые постоянно происходят в спящем и бодрствующем состоянии человека – неточно называемые бессознательным и сознательным – и приписывать им определенную градацию бытия. Тем не менее, даже без такой способности связь между различными состояниями сознания и степенью объединенности внутреннего мира должна быть очевидна для каждого, кто время от времени рассматривает свой опыт в часы бодрствования. Это то, к чему относится аналогия бытия с интенсивностью освещения в комнате. Так мы приходим к заключению, что сознание – это субъективный аспект бытия, и таким образом соотносимо со знанием, являющимся субъективным аспектом функции.

Если мы теперь спросим себя, есть ли что-либо в бытии, что соответствовало бы поведению, мы сделаем самое интересное открытие. Бытие действительно имеет внешний аспект, и его можно обнаружить в состоянии агрегации хилэ. Относительность материи дает нам наблюдаемую меру бытия. Чем более плотна и непроницаема агрегация хилэ, тем ниже уровень бытия. Чем тоньше и прозрачнее состояние хилэ, тем выше уровень бытия. Более того, слова "выше" и "ниже" соответствуют тут интенсивности внутренней объединенности данного целого. Например, наблюдаемый аспект бытия воды – это степень агрегации ее молекул, по которой мы отличаем лед от воды и воду от пара. Там, где есть средства различения степени агрегации материала опыта, мы имеем средства объективной оценки бытия. Очевидно, что пример с водой – это только аналогия, ибо то, что мы здесь наблюдаем – это функциональные изменения, и, как всегда, мы стоим перед трудностью, что бытие не может быть "знаемо". Поэтому объективная оценка бытия всегда должна проводиться в терминах видимых изменений функции, которые сопровождают невидимые трансформации бытия.

Для большинства из нас, однако, является фактом прямого опыта, что мы встречаем в других людях большую или меньшую прозрачность. Это часто не зависит от функциональных проявлений и может быть обнаружено с наибольшей интенсивностью тогда, когда функционирование наименее интенсивно. Функция одновалентна, в то время, как бытие мультивалентно.

Мы можем теперь добавить к прояснению природы бытия некоторые заключения, к которым мы пришли ранее: это, во первых, относительность целостности; во-вторых, определение бытия как внутренней объединенности любого данного целого; и в-третьих, заключение, что может быть только один материал опыта – хилэ, дифференциации которого должны состоять из различных состояний и степеней агрегации и комбинаций агрегатов. Состояние агрегации хилэ – первичного материала опыта – присутствующее в данном целом, может быть названо его " материальностью ". Чем выше уровень бытия, тем более оно материально. Более того, эта степень материализации – единственный аспект бытия, который проявляется внешним образом. Так мы приходим к определению "материальности" как объективного аспекта бытия. Бытие всегда недоступно знанию. Тем не менее, научаясь быть чувствительным к степени материальности, присутствующей в данном целом, мы можем найти ключ к оценке бытия.

Здесь необходимо привести некоторые соображения об универсальности сознания. Мы обычно употребляем слово "сознание" для обозначения "формы осведомленности, идентичной или аналогичной той, которая присутствует в человеке". То, что мы ограничиваем значение слов антропоморфным контекстом – лишь условность. Слово "сознание" может означать форму осведомленности, ассоциируемую с состоянием внутренней объединенности любого целого, независимо от его природы, устройства, шкалы или деятельности. При таком расширении значения слово "сознание" обретает универсальную значимость, и мы не должны искать выход из затруднения, связанного с необходимостью определять сознание относительно функции. Бытие может быть определено как космический аспект самого себя.

Аргументация от человеческого сознания к универсальному сознанию не ведет к панпсихизму, если мы принимаем во внимание относительность бытия. Это древнее положение, оно было знакомо Платону и Аристотелю. Сжатая формулировка Цицерона гласит: "От чувствительности и жизненности в индивидууме к априорной чувствительности во вселенной». Первичность универсальной чувствительности относительно индивидуальной чувствительности была аксиомой для неоплатоников, таких как Плотин и Прокл.

(в) Три аспекта воли.

Остается рассмотреть третий компонент фундаментальной триады – волю.

Воля в своем космическом аспекте универсальна. Мы не можем представить себе множественность движущих сил, каждая из которых полностью независима от каждой другой. Это был бы поистине безысходный хаос, ибо здесь не было бы преобладающей власти, способной гармонизировать независимые воли. Сам факт, что мы обнаруживаем связность в нашем опыте, должны убедить нас, что не может быть предельного конфликта совершенно раздельных воль; но опыт учит нас также, что воля подлежит ограничению, ибо случайность и неопределенность даны в нашем опыте не в меньшей степени, чем регулярность и порядок. Мы всегда обнаруживаем неполностью реализованный паттерн – что-то одно предсказуемо, а что-то другое непредсказуемо.[41] Тем не менее, некая интуиция универсального порядка дает нам уверенность, что в нашем обозревании Вселенной мы не являемся свидетелями лишенной значения игры несвязанных воль, соответствующей слепому случаю, бредущему по пути наименьшего сопротивления. Здесь мы встречаемся с непреодолимым противоречием всех противоречий – противоречием единства и множественности. Острота этого противоречия столь велика, что мы не можем остановиться ни на одном из его полюсов. В области воли единство и множественность – не лучшие термины. Неадекватность обычного языка привязывает нас к способам выражения, которые должны вести к противоречиям. Если мы употребляем слово "Воля" /The Will/, это форма языка, соответствующая единственному числу; но мы должны постараться наделить ее более глубокой значимостью, в которой все различия между единым и многим исчезают. Свойство, посредством которого одна единственная воля проявляет себя как множественная и ограниченная есть санкционирование /authorization/ или принятие волей ограничений, накладываемых на саму себя. Посредством этого свойства воля обретает объективный характер закона. Закон – это форма всего процесса, и, поскольку весь опыт – это опыт процесса, закон универсален. Применяемый к единичному целому, закон является одним и тем же для всех его возможных проявлений. Таким образом, каждое целое на любой шкале имеет свой собственный закон. Более того, поскольку целостность относительна, закон тоже должен быть относительным.

Нам нужно слово для выражения значения воли в ее субъективном аспекте. Субъективный аспект воли должен отличаться от двух других способов постижения, т.е. знания функции и сознания бытия. Воля не есть нечто и не делает чего-либо; следовательно, мы не можем ни сознавать ее, ни знать ее. Тем не менее она имеет свои собственные различения, хотя они касаются скорее формы, нежели функции, и скорее образа действия, нежели содержания событий. Мы схватываем форму посредством участия, и качество или степень этого участия есть наше понимание. Понимание – это то внутреннее усилие, благодаря которому мы становимся осведомленными о действии воли. Каждая ситуация предстает нам со своими характерными "почему", "что" и " как", и наша способность схватывать этот внутренний характер ситуации происходит единственно из понимания, которое является субъективным аспектом воли.

Утверждающий характер воли оправдывает ее описание как "того, что использует функции в условиях, созданных сознанием". Это не должно, однако, приводить нас к ошибочному предположению, что воля "делает" что-либо. Это утверждение формы или паттерна, которому события должны соответствовать. Таким образом мы обнаруживаем, что объективный аспект воли есть закон. Нет законов функции, скорее есть регулярность поведения. Нет истинных законов бытия, поскольку бытие не имеет дифференциаций. Поэтому закон, в объективном смысле термина, должен происходить единственно из вездесущности воли. Воля везде одна и та же – и все же везде уникальна, и роль понимания состоит в том, чтобы увидеть, что требуется для удовлетворения его требованиям.

Date: 2015-05-18; view: 569; Нарушение авторских прав