Мотивационно-смысловые образования в психологической структуре субъекта

В психологии существует немного понятий, столь же многозначных и противоречивых, как мотив, хотя на первый, поверхностный взгляд здесь вроде бы и нет оснований для особых терминологических проблем. За всем, что человек делает, так или иначе стоит некая причина, «побудитель», которым считается мотив в самой обобщающей его "трактовке. Это принимается всеми. Разногласия начинаются с вопроса о том, что такое мотив реально? Как обнаружить, выделить в психике именно его?

Еще 20 лет назад A. Н.Леонтьев отмечал, что понятие мотива превратилось «в большой мешок, в котором сложены самые разнообразные вещи» [80, с. 14], к чему можно добавить (с долей горечи), что на этом «мешке» указывается, как правило, его принадлежность концепции того же А. Н. Леонтьева. Соответствующие цитаты обычно прилагаются, причем в очень широком понятийном диапазоне.

Нам представляется, что первая особенность мотива состоит в том, что у него нет никакого самостоятельного существования, независимого от других психологических образований. Этот термин означает специфическую функцию, психологические представители и реализаторы которой могут быть очень разнообразными. Но мотива как изолированной психической реальности, как только мотива в субъективном образе просто нет. Это лишь сторона, аспект образа. Все, что выполняет соответствующую функцию, становится мотивом, который как бы «кочует» по психике. Отсюда, по крайней мере, понятно чрезвычайно пестрое разнообразие мотивов, не получившее пока должного анализа и классификации, хотя задача исследования всей системы проявлений и связей мотива очень важна как теоретически, так и сугубо практически [39, 164].

В этой связи можно частично согласиться с парадоксальным высказыванием X. Хекхаузена: «В действительности никаких мотивов не существует» [190, с. 37]. Однако аргументация этого автором является ярко и убежденно бихевиористской, одинаково относясь как к мотиву, так и ко всей психике. Это ссылка на невозможность непосредственного наблюдения того, что не существует в виде «реальных предметов» (190, с., 37-39), т. е. объективно, материально. В таком контексте и психики не должно существовать.

Итак, разобраться на уровне субъекта, где мотив, например, а где личность, не так-то и просто, как и найти их адекватные корреляты в той же деятельности, в поведении вообще. В принципе, в психологических построениях можно обойтись и без специального термина мотив. Мы говорим, например, что влечение (или его предмет) является мотивом, но возможно и так сказать: человека побуждает влечение.

Вне специальной постановки вопроса, вне акцентирования проблемы даже сам термин мотив не является необходимым. Не случайно, к примеру, в первом издании (1935 г.) учебника С. Л. Рубинштейна [154] нет раздела, посвященного мотивации, хотя сам термин, конечно, употребляется, обсуждаются методологические вопросы о движущих силах человеческого поведения. В следующем, переработанном издании [153] введена тема «Мотивация деятельности», которая начинает и новую главу — «Деятельность». Начата формулировка проблем психологии мотивации, обозначены некоторые смежные понятия.

Трактовка понятия мотив С. Л. Рубинштейном является довольно широкой и психологически богатой. Суть ее сводится к следующему. Мотив понимается как побуждение [155, с, 248], как отражение «...преломленных в сознании объективных движущих сил человеческого поведения» [153, с. 5201. Это «переживание чего-то личностно значимого для индивида» (155, с. 152).

Нам сейчас важно подчеркнуть, что мотив признается здесь субъективным феноменом, что принципиально расходится с большинством высказываний на этот счет А. Н. Леонтьева, да и с основной его позицией, обсужденной ранее.

Преобразование проблемы потребностей в проблему мотивов, а также аксиоматическое отождествление предмета деятельности и мотива (предмета потребности) фактически обращает мотив в образование объективное, но отнюдь не личностное, не субъектное.

«Термин «мотив» мы употребляем не для обозначения переживания потребности, но как означающий то объективное, в чем эта потребность конкретизируется в данных условиях и на что направляется деятельность как на побуждающее ее» 188, с. 300].

О психологических потерях, связанных с этими допущениями, ранее уже говорилось, но тезис об объективном существовании мотива заслуживает особого внимания, тем более что убежденно поддерживается многими современными психологами (23, 92, 119)

Нужно полагать, что ни одну из этих позиции нельзя назвать ни верной, ни неверной, поскольку они проецируют более широкие воззрения авторов на психологию в целом и ее предмет, задают направления, аспекты исследовании психики и деятельности, так или иначе их моделируя. К тому же ко всякой живой дискуссии в той или иной степени, с разной мерой очевидности присутствуют факторы личностные, мотивационно-смысловые. Это выразительно отметил Г. В. Лейбниц: «... если бы геометрия так же противоречила нашим страстям и нашим интересам, как нравственность, то мы бы также спорили против нее и нарушали ее вопреки всем доказательствам Эвклида и Архимеда» [84, с. 88]. От пристрастности человеческих суждений нельзя уйти, и это не следует считать недостатком нашего разума. Извечное противопоставление интеллекта и эмоций, приводящее обычно к утверждению «мешающей» функции человеческих переживаний, есть своего рода психологический стереотип технизированного мышления, свойственного традиционно западной культуре. «Субъективность» - это отнюдь не нарицательная характеристика человеческого сознания и психики в целом. Это ее непременный атрибут, не становящийся отрицательным от того, например, что возможны случаи эмотивного поведения, когда чрезмерно усилившиеся эмоции деструктивно влияют на деятельность и поведение субъекта с точки зрения их объективной прагматичности и эффективности (в оценке стороннего наблюдателя). Мотив и смысл эмотивного поведения для его субъекта не становятся от этого незначимыми.

Если психология признает мотив объективным явлением, она лишает себя возможности исследования всей мотивационно-личностной, субъектной реальности. В структуре деятельности остается только объективное, а не отраженное, вторичное. Мотив становится, по существу, только «стимулом» в его классической бихевиористской трактовке. Тогда и приходится, например, вводить в предложенную А. Н. Леонтьевым схему сомнительные дополнения в виде установки как «стабилизатора» деятельности. Авторы «динамического» подхода к анализу деятельности полагают, что без установки она «... каждое мгновение изменяла бы свою направленность под влиянием любых воздействий, обрушивающихся на субъекта» [23, с. 72].

Думается, что «стабилизация» деятельности осуществляется, по крайней мере, двояко: со стороны предмета деятельности и со стороны мотива. Причем, оба должны рассматриваться психологией именно во вторичном своем существовании. «В этой отраженной своей форме предмет и выступает в качестве идеального, внутренне побуждающего мотива» [84,с.192], — отмечал также А. Н. Леонтьев. В противном случае, как нам представляется, просто невозможно прийти к такому описанию деятельности, в котором она — «это не реакция и не совокупность реакций, а система, имеющая строение, свои внутренние переходы и превращения, свое развитие» [84,с. 82].

Конечно, введение категории установки в схему структуры деятельности способствует расширению и обогащению исходной концепции (19, 23), но и по-своему заводит ее в тупик, абсолютизируя объективно-энергетическое понимание мотива. Он представлен субъекту деятельности в структуре психического образа, и котором слиты, но не тождественны и предмет деятельности, и ее мотив, и различные желания и переживания человека, имеющие свои предметы и т. д.

Как отмечалось, практике психологических исследований настоятельно необходимы специальные способы и средства обнаружения психологических проявлений и выражений мотива, который дан человеку как бы на языке смыслов и переживаний, через их посредство. Мотив — это наличие отношения к деятельности, к миру в целом, стоящего у истоков всей субъективной феноменологии психики.

Итак, назвать мотив побудителем — это очень просто, но куда сложнее понять: где именно мотив, что такое «побуждение» означает для субъекта психологически? Здесь целая группа связанных вопросов о сущности и функциях одного из базовых психологических образований. Ведь фактическое место мотива значительно шире и многообразнее, чем участие в деятельности. Формально в наличии побуждения нуждается всякий психический процесс. Не бывает, конечно, деятельности без мотива, но вполне возможен мотив вне деятельности: до ее начала, после завершения, вовсе не связанный с деятельностью. К числу таких недеятельностных мотивов относятся так называемые потенциальные [40, 69], т. е. как-то связанные с деятельностью генетически. Но, видимо, есть мотивы «чисто» недеятельностные, имеющие, тем не менее, представленность в направленности человека, по-своему выраженные в особенностях эмоциональной и смысловой структур субъекта. Так что психологии нужно исследовать не только мотивы деятельности и поведения, а мотивы личности, которые выходят на поведение, деятельность, поступок, переживание и т. д. Это переориентировка принципиальная, сущностная, заметно меняющая акцент анализа.

С. Л. Рубинштейн давно отметил, что «узловой вопрос — это вопрос о том, как мотивы (побуждения), характеризующие не столько личность, сколько обстоятельства, в которых она оказалась по ходу жизни, превращаются в то устойчивое, что характеризует данную личность» [155, с. 248].

Нельзя сказать, что в современной психологии есть исчерпывающие ответы на этот вопрос. Продолжается понятийное противопоставление мотивов внешних и внутренних, возникшее, по существу, от контакта разноязыких школ психологии, в которых термины стимул и мотив отнюдь не тождественны, но и не разделены непроходимо по реализуемой функции.

Не преодолены полностью понятийные разрывы между философскими представлениями о социогенном характере потребностно-мотивационной сферы человека и общепсихологической, субъектной концепцией мотивации, которой фактически нет в психологии. Огромный эмпирический материал рассыпан по частям, отнесенным к разным психологическим направлениям и странам, и сопоставление их результатов является серьезной исследовательской задачей, поскольку за одноименными терминами стоит зачастую несовместимое содержание [26, 60, 100, 125, 131, 188, 190 и др.].

Многозначность и противоречивость понимания мотива напрямую проецируется в трактовке его психологических функций, в отношении которых явно прослеживается расширительная тенденция: от общепринятого побуждения до контроля, например, и защиты [125].

В отечественной психологии чаще всего упоминаются три функции: побуждение к деятельности, придание ей направленности (или векторизация деятельности), смыслообразование.

«Мотив не только побуждает деятельность и создает ее направленность, но, что очень важно, мотив вместе с тем придает деятельности (и всем реализующим ее процессам) определенный личностный смысл (можно сказать также — субъективную ценность)» [85, с. 15].

Рассмотрим эти функции подробнее.

1. Побуждение как непременный атрибут мотива является в действительности, скорее описательной, метафоричной функцией, нежели экспериментально-объективной и четко выделяемой, проверяемой на практике. В реальном исследовании психики у нас нет надежного критерия для обнаружения истинного побудителя как источника того или иного процесса.

Это подмечено, в частности, К. Обуховским, который писал, что мотив — «причина действия в том смысле, в каком, например, нажатие кнопки можно считать причиной полета ракеты» [125, с. 16].

О наличии побуждения говорят обычно постфактум, когда деятельность уже началась или, более того, уже завершилась. Но что происходило до ее начала? Каковы были мотивы потенциальные? Какой именно и почему победил и проявился? Такие вопросы, собственно, и являются психологическими, но на них нет прямых ответов. Деятельность и мотив сопряжены отнюдь не по модели линейной детерминации, связи между ними не однозначны. Ведь отсутствие деятельности, как ранее отмечалось, не означает обязательного отсутствия мотива. Равно как и наличие деятельности нельзя рассматривать в качестве доказательства присутствия одноименного мотива-побудителя. В противном случае (на практике довольно распространенном) допускается произвол в назывании (обозначении) мотива, отчего возникла, в частности, неописуемая пестрота в терминологии и феноменологии мотивов как априорных побудителей.

По представленной выше схеме А. Н. Леонтьева, например, цель не побуждает к действию, а только подчиняет его (84). Но следует признать, что и здесь нет конкретного операционального критерия для различения фактов (и функций) побуждения и подчинения, а соответственно — для разведения мотива и цели. Если положим, в результате снятия какого-то задания человек не прекращает соответствующую активность, то этого недостаточно, чтобы считать задание мотивом (не просто целью), а существующую активность — деятельностью (не просто действием) [88]. Ведь возможно, что это отмененное извне задание было для субъекта все-таки целью, входящей в какой-то иной, не известный исследователю мотив.

В предложенной А. Н. Леонтьевым схеме деятельность, как известно, полярна, и в ее структуре нет морфологически обозначенных элементов. «...Когда перед нами развертывается конкретный процесс — внешний или внутренний — то со стороны мотива он выступает в качестве деятельности человека, и как подчиненный цели — в качестве действия или системы, цени действий» [85, с. 59].

В подобных логических отношениях находятся мотив и цель, что затрудняет объективную диагностику и собственно психологической функции побуждения.

Нет должной методической конструктивности и в разработке этого вопроса па пути исследования намерений человека, намеченном С. Л. Рубинштейном [73, 155], хотя само различение цели и намерения представляется нам психологически основанным.

В любом случае необходимо понятийное уточнение, казалось бы, очевидной функции побуждения на уровне индивидуальной, субъектной психики. Ведь «побуждать» вовсе не обязательно означает «побудить», поэтому необходимо выделить две стадии реализации этой обобщенно называемой функции:

а) потенциальная устремленность человека, наличная избирательная тенденция как своеобразный психологический вектор физиологической активации¹;

_______________________________________

¹Феномены активации довольно интенсивно исследуются объективно физиологическими методами, но их сложные, неоднозначные проекции на психологическом уровне активности и мотивации остаются слабо изученными, хотя и существует практика их синонимизации [38, 188 и др.].

б) реализация победившей устремленности, проявившаяся в существовании какого-то акта деятельности, либо иного психического процесса, имеющего свое начало, течение и результат.

Значит, полный психологический анализ феномена побуждения нужно производить, по крайней мере, в двух взаимосвязанных временных и событийных срезах: что побуждало и что побудило.

На первой стадии (а) зарождается, по-видимому, то, что обычно относится в психологии к категории состояний. Здесь «работает», скорее, не мотив собственно, а переживаемое состояние потребности, т. е. своеобразный и мало изученный сплав ее с широко понимаемой эмоцией как переживаемым отношением к миру и к себе в этом мире. Очевидно, что далеко не все, что побуждает человека, внешне скрытно инициируя его поведение, приводит в реальности к какой-либо целенаправленной деятельности или просто к выраженной, оформленной активности. Что-то (и очень многое) может остаться внутри, проявившись, однако, в мотивационно-смысловых образованиях целостной структуры направленности субъекта. Эту часть (сторону) общей функции побуждения реализуют не только и даже не столько мотивы, по крайней мере в традиционной и узкодеятельностной их отнесенности.

Что касается второй (б), прагматически результативной стадии побуждения, когда осуществляются «запуск» или периодические «включения» деятельности, то эту функцию peaлизует также не просто мотив как некий психический образ того, что нужно человеку, во всяком случае не сам по себе. Реально побуждают взаимоотношения, взаимодействия, мотива с его субъективной, личностной значимостью, т. е. с тем, зачем это нечто, необходимое объективно, нужно конкретному человеку субъективно — в данный момент и в данных условиях.

Такой подход, по-видимому, сродни введенному В. Г. Асеевым [15, 18] разделению в мотивационных явлениях значимости динамической и содержательной. Во всяком случае, этот автор также считает, что движущей силой человеческого поведения выступает не мотив, а противоречие двух видов названной мотивации. В этом, на наш взгляд, больше психологической продуктивности, чем в традиционных теоретических дискуссиях о том, что именно побуждает: потребность или мотив (журнал «Вопросы психологии, например, 1984—1985 гг.).

Итак, личностное соотношение ранее выделенных вопросов что нужно и зачем нужно, динамика возможных между ними психологических противоречий выступают действительной причиной, реальной движущей силой человеческого поведения и деятельности. Поэтому главная проблематика психологии побуждения — это вовсе не рассмотрение вопроса что нужно, а специальное исследование всегда двусторонней его трансформации в вопрос субъективно-ценностный, личностный, в определенной степени моральный: зачем нужно.

Понятно, что речь идет лишь о высших, вполне сформировавшихся видах специфически человеческой мотивации, которая так или иначе отразилась в структуре сознания, в отношениях объективного значения и субъективного смысла, во всей палитре столь же субъективных эмоций. Собственно же мотив может при этом оставаться неосознанным, не отделяться от смысла.

Обобщенную функцию побуждения (и не только к деятельности) реализует, на наш взгляд, не мотив как таковой. На потенциальной стадии (а) это делают потребности в их иерархичных отношениях с мотивами. Тогда как на результативной стадии побуждения (б) работают столь же динамично соподчиненные мотивы в их взаимоотношениях и противоречиях с личностной иерархией смыслов.

В обоих случаях необходимо специальное исследование всех групп иерархий, а также их отношений с целью выявления специфических мотивационно-смысловых структур направленности человека. Какие-то системообразующие блоки (смысловые конструкты) этих структур смогут стать, вероятно, своеобразными критериями мотивационной готовности субъекта (или, напротив, непригодности его) к той или иной, например, профессионально-педагогической деятельности.

2. Функция придания направленности деятельности, относимая обычно к мотиву, также заслуживает понятийного уточнения.

Побуждение как энергетический импульс к началу и поддержанию активности, конечно, не может быть «в никуда», но направляет оно скорее человека, чем его деятельность. Это в общем-то разные психологические реальности, это разные функции.

Это можно иллюстрировать упрощенной аналогией из курса школьной физики. Если шар катится по наклонной плоскости, то «побуждает» его, очевидно, сила тяжести, но «направляет» движение не она, а форма плоскости, силы трения и т. д.

Нам представляется, что уже выбранную человеком и протекающую реально деятельность далее направляет не просто мотив, а его практические взаимные связи с предметом деятельности, ее целями, задачами, средствами, результатами. Мотив, а точнее — иерархия мотивов во всей своей психологической представленности и выраженности, придает направленность не деятельности, а личности в целом. Эти две направленности (деятельности и личности), несомненно, связаны, но, как говорилось, отнюдь не идентичны, а тем более — не тождественны. Они описывают разные феномены реальной жизни личности: план поведения и план сознания, объективный праксис и мир субъективного и субъектного в человеке.

Нетрудно видеть, что своего рода логическим основанием для распространившегося в отечественной литературе приписывания мотиву функции «направления деятельности» является обсужденное ранее положение общепсихологической концепции Л. Н. Леонтьева. Его суть заключается и отождествлении, слиянии в деятельности ее предмета и мотива (предмета потребности).

Мы полагаем, что эти психологические феномены должны быть разделены (и не только в деятельности), а их проявления, связи и отношения специально исследуемы.

Мотив — это ответ на вопрос: что человеку нужно. Предмет деятельности описывает: что и с чем делать для достижения этого нужного. Он и задает направленность деятельности, подобно тому, как предмет всякого другого психического процесса обозначает его направленность, будь то действие, восприятие, эмоция.

Различие предмета деятельности и ее мотива сродни тому, которое было обнаружено в структуре навыка животных В. Л. Протопоповым еще в 1935 г. Стимул (мотив) влияет на формируемый навык только динамически, тогда как его содержание определено характером преодолеваемой преграды [88, с. 241]. Другое дело, что до сих пор в психологии «побудительные» аспекты деятельности как бы отрываются от «содержательных», когда исследуется лишь что-то одно, гласно или негласно отождествленное с другим психологическим явлением.

3. Рассмотрим, наконец, смыслообразующую функцию мотива, которая с личностной точки зрения является несомненно решающей и введение которой в терминологический строй психологии (А. Н. Леонтьев) следует расценивать как чрезвычайно важное теоретическое положение, касающееся не только проблем психологии мотивации.

Пусть человек далеко не всегда осознает собственные мотивы. Последнее, по-видимому, просто метало бы субъекту деятельности и жизни. Смысл же присутствует в психике всегда.

Качественная специфика сложившихся личностных мотивов принципиально видоизменяет побудительную функцию в нечто новое: в его субъективную цену. Энергетический вопрос что побуждает психологически трансформируется в личностный — зачем. Как отмечалось ранее, психологическая, субъектная сущность проблемы человеческой мотивации заключается не только в том, что необходимо (потребно) личности, и не только в том, что и как делается для достижения нужного, а в том именно, зачем необходимо человеку все ранее названное. Во имя этого так или иначе срабатывает и побуждение, и направление деятельности, равно как и многие другие мотивационные явления, которые структурированы в целостной мотивационно-смысловой сфере направленности человека.

Такую новую роль мотива А. Н. Леонтьев называл смысло-образованием [84, 89]. С. Л. Рубинштейн описал личностную, характерологическую проекцию мотивов [155, с. 247—24.9], формирующихся на основе мотивов-побуждений.

Откуда берется в личности, в психическом образе этот нравственный, по сути, вопрос: зачем необходимо? Как задастся и оценивается на реально-психологическом уровне эта субъективная, индивидуальная значимость производимого, происходящего, отражаемого человеком? Это вопрос о ценности, о смысле, развернутый психологический анализ которого заслуживает того, чтобы стать предметом специального и большого исследования [5, 20, 23, 25, 32, 122 и др.]. Поэтому рассмотрим здесь лишь некоторые аспекты этого емкого понятия, отнесенные, прежде всего, к его связям с понятием мотива.

«Сознательный смысл, — писал А. Н. Леонтьев, — выражает отношение мотива к цели» [88, с. 3001. Он же, как отмечалось, усиленно подчеркивал, что мотив — явление объективное, субъективно представленное человеку «... только в своем косвенном выражении — в форме переживания желания, хотения, стремления к цели» [84, с. 204]. Смысл также называется одним из выражений мотива [84, с. 205—206], средством, его психологического обнаружения. «Вопрос о смысле есть всегда вопрос о мотиве» [84, с. 281].

Думается, что в этих, широко распространившихся психологических посылках остается определенная проблематичность, недосказанность. Если мотив и цель объективны, то как в их отношениях рождается подчеркнуто субъективный смысл? В названных понятийных связках потерян, по сути, сам субъект отражения и деятельности, хотя «смысл порождается по сути не значением, а жизнью» [84, с. 279].

Несмотря на явное увеличение числа психологических работ, посвященных проблеме смысла [12, 22, 32, 136, 177, 197 и др.], само это понятие еще не вошло в устоявшуюся парадигму психологического знания. Для традиционно деятельностных, процессуальных, даже личностных понятийных построений термин смысл вовсе не является необходимым. Акцентирование смыслового аспекта в значительной мере меняет весь строй психологических понятий, ведя к созданию существенно новых моделей психики в целом. Это задача на будущее, предполагающая серию планомерных исследований и систематизацию понятий.

Как отмечено в работе Б. С. Братуся, «именно смысловое строение, смысловое поле и составляет особую психологическую субстанцию личности, определяя собственно личностный слойотражения» [31, с. 99].

По работам А. Н. Леонтьева можно говорить о существовании трех видов смысла: биологическом (инстинктивном), жизненном, сознательном (разумном, личностном, субъективном).

Первый — биологический относится автором к психике животных и применяется, по существу, как синоним понятия мотив. Он означает образование особых «смысловых связей» как биологических отношений между потребностью и ее предметом, фиксируемых вследствие «чрезвычайного акта опредмечивания» [88].

Понятие жизненного смысла (некоего предмета для субъекта) значительно шире предыдущего и включает в себя всю обобщенно философскую категорию пристрастности психики, ее зависимость «от отношения субъекта к отражаемому предмету» [88, с. 296].

Сознательный (субъективный) смысл, авторское определение которого приведено чуть выше, можно рассматривать как специфически человеческую часть жизненного смысла.

Прилагательные: сознательный, субъективный, личностный, употребляемые перед термином смысл, в действительности не идентичны, выделяя разные аспекты (и, по-видимому, природу) некоего целостного смысла, принадлежащего субъекту.

Термин «субъективный» подчеркивает философскую категорию вторичности смысла, его происхождение и форму существования. В сущности, это прилагательное информативно лишь в том случае, если бывают другие — объективные смыслы, а это вопрос исконно философский, методологический. В материалистической позиции Л. Н. Леонтьева смысл, разумеется, субъективен, чем и отличается от объективных значений. Но если хотя бы два разных субъекта находят общий смысл, то где и как он тогда существует? Все субъективные смыслы порождаются жизнью и выражаются в значениях, т. е. объективны на «входе» и на «выходе».

Сознательный (лучше называть осознаваемый) — означает, по-видимому, следствие работы сознания, т. е. разведение выбранного человеком смысла и системы значений. Всякий смысл входит в сознание (по определению последнего), но не всегда и не всякий осознается, как-то соотносясь со значением.

Личностный — значит смысл для личности, что включает в себя оба предшествующих определения и признан подчеркивать, выделять соответствующую атрибутику емкого понятия личности в его отличиях от таких категорий, как общество, человек, индивид и т. д.

Таким образом, синонимичное употребление названных понятий смысла создает лишь дополнительную путаницу, тем более, что под смыслом чаще всего имеется в виду лишь та его трактовка, которая связана с отношениями мотива и цели (по А. Н. Леонтьеву). Очевидно, что такое понимание неоправданно заужено: речь идет о смысле действия, причем только еще планируемого или происходящего, но даже не действия совершенного. Но разве бессмысленна деятельность в целом, весь психический образ? Отраженный в сознании мир всегда субъективно окрашен, более или менее осмыслен и иным быть не может. Психическое отражение по определению пристрастно, и в нем слиты воедино три «измерения»: пространство, время, отношение (смысл, эмоция, сознание).

На наш взгляд, возможно и необходимо выделение нескольких этапов (или аспектов) смыслообразования, каждый из которых выражает разные уровни и грани отношений:

а) между несколькими потребностями, между различными иерархизированными мотивами (и том числе недеятельностными);

б) между потребностью и мотивами, предметами и мотивами;

в) между мотивом и целью, между различными целями;

г) между мотивом и результатом, целью и результатом, между различными результатами;

д) между целями и задачами, различными задачами и т.д.

В эту разветвленную сеть отношений по-особому включаются эмоции человека, связи которых со смыслам описаны в теоретической психологии отнюдь не исчерпывающе.

В работе В. К. Вилюнаса (40), одной из немногих по этому вопросу, отношения смысла и эмоций трактуются как проявление двух разных языков, выражающих единый мир пристрастного в психике и имеющих различные уровни обобщения. Эмоция «описательна», тогда как смысл имеет язык «объяснительный», связанный с сознательной оценкой наличного пристрастного отношения. Автор приравнивает эмоции и биологический смысл, но разводит понятия эмоции и личностного смысла.

Однако, если и говорить о биологическом смысле применительно к человеку, то, по-видимому, следует подразумевать смысл, рожденный где-то в системе биологических, витальных потребностей, что само по себе условно и практически не выделимо. Есть в этом и достаточно определенное принижение мира человеческих эмоций, которые не только «описывают», но и оценивают, регулируют, по-своему аргументируют поведенческие реакции субъекта. «Языковые» различия эмоции и смысла, вероятно, существуют, но они производны от предметной отнесенности этих психологических феноменов. Все дело в том, смысл чего (?) или чувство чего (?) исследуется. Возможность совпадения между этими предметами представляется очень маловероятной. Можно говорить, например, о «смысле чувства», подразумевая под этим некую субъектную стоимость существующего переживания, но этот смысл вовсе не равен тому, на что чувство направлено, т. е. его предмету, равно как и самому «чувству». Некий объект может быть общим для смысла, потребности, эмоции, деятельности, но предметное содержание этих психологических явлений непременно различается. Не случайно, например, наша языковая практика различает такие категории, как чувство радости, ее причина, смысл и т.д., хотя в традиционном научно-психологическом анализе подобная феноменология пристрастного исследуется мало. Здесь существует глобальный теоретический вопрос о «языке психики», языке пристрастности в их соотношении с «языком мозга» и с языком в лингвистическом его толковании.

Всякий язык по определению объективен, тогда как использующая его и в языке выражающаяся психика субъективна. Речевые формы последней – это лишь переводы, знаки, замещения, т.е. непременно измененные, искаженные варианты субъективного «оригинала». Языковые (семиотические и семантические) проблемы стоят перед всяким научным знанием. Но они особенно многосложны для психологии. Поэтому начатая в рамках психолингвистики разработка языковых средств выражения мира пристрастности (12, 22, 102,136,177,197 и др.) представляется с годами все более актуальной., требующей активного распространения на все другие классические разделы современной психологии.

За любыми описаниями мотивов так или иначе стоят семантические, в сущности, категории, хотя они и не упорядочены, не систематизированы, не соотнесены со смыслами, вкладываемыми в одинаковые термины разными авторами. В «языке смыслов» нет общепринятого алфавита, нет единиц, грамматических правил и т. д., отчего столь различны качественные интерпретации показателей, получаемых при измерении одних и тех же потребностей или других личностных особенностей человека [101, 111, 131, 149, 150, 189 и др.]. Вне смысловой, трактовки не дают ожидаемого результата и математические, процедуры факторизации используемых параметров. Если нет метаязыка (а именно таковым является для психологии мотивов язык субъективной семантики), то нет и целостной картины изучаемого субъекта деятельности и психики.

Мы полагаем, что обеспечение смыслообразования отнюдь

не является функцией мотива. Смыслообразование осуществляет

субъект посредством своих мотивов, а точнее — всей иерархизированной

структуры направленности человека, которая по-своему соотносится как «внутри себя» (связки: потребности - мотивы - цели - задачи - результаты и т. д.), так и с раз личными внешними явлениями и факторами, условиями и обстоятельствами жизни и деятельности человека.

Смысловая картина личности, как отмечалось, чрезвычайно многоаспектна и пестра. В реальной человеческой психике непродуктивны поэтому поиски смысла «вообще», т. е. как бы универсального, всеобъемлющего. Это всегда конкретный смысл чего-то: действия, деятельности, поступка, чувства, высказывания и т. п. Существенно общей остается субъективно-оценочная сторона взятого психологического феномена, неоднократно обозначаемая ранее как попытка найти ответ на вопрос: зачем. У субъекта существует соподчиненная и динамичная система смыслов, в которой могут быть выделены своеобразные этажи, уровни действенности, степени осознанности и вербализованности (выраженности в категориях значений) и т. п.

Принципиально важно, что при этом подходе обозначается отказ от традиционного функционального дробления психологической феноменологии на процессы, свойства и состояния. Психологические образования — это другой уровень анализа (151), находящего все большее применение в отечественной психологии.

В терминологии А.Г.Асмолова [19, 20] это различные смысловые

установки. По схемам Б.С.Братуся [31—33] речь идет о смысловых образованиях личности, функции и виды которых можно принять за некоторые исходные, но подлежащие, вероятно, специальному исследованию, поскольку в нашей работе выделяются не чисто смысловые, а именно мотивационно - смысловые образования субъекта.

Признание полимотивированности деятельности (для нашей психологии вполне принятое) приводит к необходимости введения понятия о полиосмысленности деятельности. Мотив и смысл существуют в единстве, но не тождестве. Мотивационные структуры направленности человека, видимо, менее устойчивы, чем рожденные в них и других психологических взаимосвязях и отношениях соответствующие смысловые структуры и

конструкты. Отношения мотива и смысла - это своего рода процесс.

Мотив первичен по отношению к смыслу только на ранних стадиях онтогенеза, когда ребенку что-то просто необходимо (есть мотив как опредмеченная потребность), но ребенок еще не может знать (осознавать, осмысливать) то, зачем это нужно, во имя чего. Но по мере вхождения в жизнь, по мере разрытия и формирования личности отношения меняются на противоположные: смысл становится психологически решающим и непременно участвует в выборе субъектом мотивов, в их формировании (воспитании) и личностной динамике (развитии). Оттого и мотив становится собственно личностным образованием, а не преходящим, случайным внешним стимулом.

Смысл выступает теперь своего рода «мотивом» побуждения, причем не только к деятельности человека.

В этой связи можно сослаться и на позицию В.А.Иванникова (71), который также разводит между собой психологические реальности, стоящие за терминами мотив и побуждение, вводя понятие мотивационного действия как внутреннего психическoro процесса по построению побуждения. При этом волевая феноменология приближается к нашему пониманию смысловых образований и явлений их синтеза с мотивами.

Мотивационно-смысловое описание направленности субъекта (попытка которого предпринята в пашей книге) позволяет, с одной стороны, гораздо детальнее анализировать психологически богатые феномены мотивации, не сводя их к одному лишь, довольно гипотетическому побуждению к деятельности. С другой стороны, появляются теоретические и инструментальные возможности изучения реальных движущих сил человеческого поведения, возможности субъектного анализа действительной направленности человека во всех ее субъективных проявлениях, в том числе и недеятельностных, но психологически не менее существенных.

Во многом схожие взгляды высказываются целым рядом отечественных психологов [34, 56, 57, 75, 128, 139, 159, 175, 193 и др.], что служит косвенным подтверждением злободневности и важности вопросов, обсуждаемых в этой книге. Интерес психологии к субъективности и субъектности не может не коснуться глобальных проблем мотивации. Ведь еще Л. С. Выготский отмечал, что «настоящее понимание заключается в проникновении в мотивы собеседника», что «конечное объяснение лежит в мотивации» [42, с. 164]. Но только в сплаве своем со смыслом мотив содержит в себе эту «объяснительную» силу, распространяющуюся далеко за пределы традиционней психологии речи.

Мотивационно-смысловые личностные образования не просто участвуют в побуждении, направлении, оценивании, регулировании, планировании поведения и деятельности. Они реально субъективируют отраженный мир, очеловечивают и оживляют его, задают психическому образу конкретно-индивидные, субъектно-пристрастные параметры.