Психологическая структура деятельности субъекта

В отечественной психологии вряд ли найдется категория, употребляемая столь же часто, как «деятельность». Обилию проблем и различных подходов к ним в полной мере отвечает несчетное число соответствующих публикаций и дискуссий, особенно обострившихся в начале 80-х годов. Не претендуя, разумеется, на всесторонний анализ этого важного психологического понятия, мы коснемся лишь тех аспектов рассмотрения деятельности, которые связаны с пониманием направленности человека, с трактовкой деятельности на реально психологическом ее уровне, а также с представлениями о ее психологической структуре.

Как ранее подчеркивалось, направленность человека проявляется не только в системе устремлений, но и в системе действований. Человек более всего проявляется в деятельности, но в ней же и формируется. Деятельность важна не только и качестве своеобразного индикатора направленности человека, но и как путь формирования направленности. Причем, эта порождающая функция деятельности является психологически решающей, важнейшей по сравнению с функцией проявляющей. Психика, конечно, не может ни существовать, ни развиваться вне функционирования, вне активности, вне деятельности. Это полностью относится и к потребностно-мотивационной сфере субъекта, но применительно к реальному, конкретному человеку совершенно необходим своеобразный «перевод» известных методологических категорий и понятий теоретической психологии.

На наш взгляд, главным для практики является вопрос: что т скос деятельность на ее реально психологическом уровне, т. е. в том виде и исполнении, в котором она подлежит конкретному научному исследованию и анализу? Когда перед нами учеба школьника, например, или труд оператора, то принципиально важно знать: где именно здесь «деятельность», из чего она составлена, как связана с психикой, человеком? Для непротиворечивых ответов на эти и многие подобные вопросы недостаточно одной только теории. Нужна также достаточная методическая, операциональная разработанность схемы научного анализа.

Известно, что в методологической концепции А. Н. Леонтьева понятию деятельность принадлежит одно из центральных мест [11]. По если использовать терминологию Э. Г. Юдина, это относится к деятельности как объяснительному принципу [205], введенному в понятийный аппарат психологии советской наукой и затем последовательно в ней реализованному.

Однако, «... между деятельностью как объяснительным принципом и деятельностью как предметом изучения существует весьма заметная разница» [205, с. 309]. Главное, что эта разница далеко не всегда понимается и подчеркивается именно в практике соответствующих исследований.

Перенос методологической, общественно-исторической категории деятельность на уровень конкретной личности и психики проблематичен и доныне [81, 97]. Вопрос недостаточно исследован. «До сих пор отсутствует сколь-нибудь значительное количество фактов, раскрывающих своеобразие возникновения индивидуальной деятельности на основе коллективной» [52, с. 631.

По схеме А. Н. Леонтьева специфика деятельности определена следующим образом: «Мы называем деятельностью процессы, которые характеризуются психологически тем, что то, на что направлен данный процесс в целом (его предмет), всегда совпадает с тем объективным, что побуждает субъекта к данной деятельности, т. е. мотивом» [88, с. 518—519].

Такой логический ход, заключающийся в психологическом отождествлении предмета и мотива деятельности, разумеется; не случаен для системы общепсихологических взглядов Л.Н. Леонтьева. Он неоднократно использован для объяснения и иллюстрации генезиса человеческой деятельности [84, 88], для установления связей между смежными понятиями.

Итак, чтобы некая диффузная активность, связанная с наличием потребности, переросла в целенаправленную деятельность, необходимо «опредмечивание потребности» в мотиве.

«Потребность получает свою определенность только в предмете деятельности: она должна как бы найти себя в нем. Поскольку потребность находит в предмете свою определенность («опредмечивается» в нем), данный предмет становится мотивом деятельности, тем, что побуждает ее» [88, с. 312].

И, наконец, совсем уже однозначное утверждение: «... Предмет деятельности есть ее мотив» [85, с. 58].

Таким образом, «совпадение» предмета и мотива становится своеобразным критерием деятельности, некой психологической аксиомой, следствия из которой достаточно существенны и заслуживают особого рассмотрения.

Если исходить из того, что такое совпадение существует всегда (по определению), что факт его наличия не нужно специально устанавливать, то тогда термины «предмет» и «мотив» для всякой конкретной деятельности негласно становятся как бы синонимами. Один заменяет другой и что-то одно из них можно просто не рассматривать, исключить их психологического анализа деятельности. Так оно фактически и происходит. Например, при изучении мотивации почти традиционно не исследуется предметная сторона деятельности. Или напротив, тщательно анализируя предмет деятельности, психология, как правило, оставляет в стороне мотивационные ее аспекты. По существу, из психологии как бы изымается одно из этих понятий, а отсюда происходят ошибки и упущения не только терминологические, но и методологические.

Подчеркнем, что в многослойной концептуальной схеме А. Н. Леонтьева таких прямых ошибок, разумеется, нет. Они распространяются при переносе частных положений его схем на практику, так как аксиоматическое утверждение тождества предмета и мотива в деятельности, думается, неоправданно упрощает и обедняет как раз реальную методику психологических исследований деятельности и ее мотивации.

Если исходить из обсуждаемой схемы, то конкретная, особенная деятельность может быть определена как целенаправленная активность, отвечающая определенной потребности и направляемая мотивом [82, 83, 88]. Это «... процесс, побуждаемый и направляемый мотивом — тем, в чем опредмечена та или иная потребность» [84, с. 188—189].

По мере разработки этой концепции, начиная с 40-.x годов, автор изменял и уточнял многие ее моменты, так что в представлении о психологической структуре деятельности выделились некоторые основные, системообразующие блоки, составляющие (рис. 1).

Потребность ←→ Активность

↑ ↑

↓ ↓

Мотив ←→ Деятельность

↑ ↑

↓ ↓

Цель ←→ Действие

↑ ↑

↓ ↓

Задача (условие) ←→ Операция

Схема психологической структуры деятельности (по А. Н. Леонтьеву)

В этой схеме выделены не какие-либо независимые элементы, не единицы деятельности. Это структура не морфологическая, и суть ее в раскрытии внутренних отношений, взаимных связей отдельных составляющих или моментов деятельности [81, 83, 85, 88]. Конечно, в понятийной интерпретации данной структуры нет (и не может быть) общепризнанной однозначности. Ведь по сути дела здесь проецируется тот или иной взгляд на психику в целом, да и в высказываниях Л. И. Леонтьева есть немало несоответствий, позволяющих его последователям по-разному трактовать, казалось бы, базовые понятия единой психологической концепции.

«Потребность есть состояние организма, выражающее его объективную нужду в дополнении, которое лежит вне его» [86, с. 1].

Важно подчеркнуть, что будучи объективной по происхождению, потребность субъективна с точки зрения психологической. Это не нужда, а состояние, ей отвечающее, нужду отразившее. В этой связи известное «преобразование» проблемы потребности в проблему мотивов [84, 86], видимо, отходит от такой позиции, о чем будет сказано отдельно.

Итак, потребность сама по себе не ведет напрямую к деятельности, в которой нужда могла быть устранена, а вызывает лишь активность, общую активацию как диффузное, ненаправленное повышение каких-то жизненных практических проявлений. Это выражается, например, в общем возбуждении организма, в усилении ориентировки как своеобразной предыстории целенаправленной деятельности. Причем, связи между потребностью и активностью являются двусторонними и скорее круговыми, нежели линейными (как изображено на обсуждаемой схеме).

Чтобы из активности возникла собственно деятельность, потребность должна «опредметиться», найти себя в мотиве, который (но А. Н. Леонтьеву) станет и предметом деятельности. Не вдаваясь сейчас в подробности трактовки термина «мотив» (об этом сказано в следующем параграфе), подчеркнем лишь двусторонность и множественность связей потребности и мотива. Возникший мотив непременно видоизменяет исходную потребность, что заслуживает специального психологического исследования. Нужно бы здесь уйти и от некоторой упрощающей схематизации.

«Человек ест шоколад не потому, что испытывает потребность в шоколаде. Факт существования шоколада ведет к появлению такой потребности» [86, с. 6].

Конечно, не будь шоколада объективно, не знай о его существовании субъект, не было бы и субъективного выражения в возможном недостатке такого продукта. Но объективного наличия вещи отнюдь не достаточно для существования одноименной потребности. Мало знать, что некий предмет в мире имеется. Необходимо еще, чтобы именно он был нужен, потребен и доступен человеку. «Потребность в шоколаде» не выводима из одного только шоколада. В ней существует, прежде всего, субъект с его опытом, желаниями, ценностями, эмоциями, и тому подобными субъективными феноменами отнюдь не биологической природы.

В понятийной связке потребность-мотив па уровне субъекта просто не существует отношений первичности-вторичности, а есть круговая взаимозависимость. Понятие потребности представляется психологически более широким, ибо мотив есть проявление потребности, ее конкретизация в реальном предмете. От какой-то одной потребности стрелки на рис. 1 должны идти не к единственному мотиву, а к целому их набору, к динамичной и соподчиненной системе. Каждый мотив описывает и преобразует лишь часть общей потребности, которая не сводится к простой сумме всех мотивов вместе.

В этой связи нам представляется излишне механистичной позиция А. Н. Леонтьева: «О потребности ничего нельзя сказать иначе, как на языке мотивов» [86, с. 13]. Но разве «молчит» о потребности язык человеческих чувств, смыслов, переживаний?

Принятое в этой схеме психологического анализа преобразование потребностей в мотивы [84, с. 196] в конце концов приводит к фактическому исчезновению потребности из деятельности и психики, означает потерю незаменимой психологической категории, обозначающей нечто большее, чем одно только предметное свое содержание. Потребностное состояние нужды психологически никак не равно тем предметам (мотивам), в наборе которых потребность реализуется посредством деятельностей. Потребность, сведенная фактически к предмету деятельности, сама при этом «устраняется» из психики, что напоминает, к примеру, феномен «исчезновении» эмоций в логических доказательствах «периферической теории» У. Джемса.

Позиция А.Н. Леонтьева [84, с. 190] представляется нам неоправданно категоричной. Понятие потребности вне мотива можно, конечно, назвать «абстрактом», но не в большей степени, чем любое другое научное понятие, которое, дабы быть обобщенным, всегда так или иначе отвлекается от конкретности. Но предметно не наполненных потребностных состояний у человека просто не бывает. Потребность по определению предметна. Другое дело, что предмет — это не обязательно вещь, да и уровень конкретизации предмета потребности может быть очень различным. Скажем, это все новое для человека как предмет его познавательной потребности или, что значительно менее абстрактно, это некий вполне определенный учебный предмет как один из мотивов, в котором познавательная потребность частично нашла себя. Но и после этого потребность не исчезнет из действующей психики насовсем, оставив свое специфическое представительство в направленности субъекта, в его переживаниях и сознании. Потребность, как отмечалось ранее, может и не иметь вовсе прямой связи с предметной деятельностью, но быть при этом совершенно конкретной психологически.

Мотив, равный предмету потребности, и мотив, равный предмету деятельности, в действительности вовсе не синонимичны, не идентичны. За ними стоят различные психологические реальности, разные плоскости анализа как деятельности, так и психики: предмет потребности и предмет деятельности. В обсуждаемой схеме психологической структуры деятельности такого разведения нет, значит, как отмечалось, что-то одно вынужденно теряется.

Взять, к примеру, известный «психологический закон» Дж. Ст. Милля: «Чтобы быть счастливым, человек должен поставить перед собой какую-нибудь цель; тогда, стремясь к ней, он будет испытывать счастье, не заботясь о нем» [84, с. 198].

Думается, что эта «хитрая стратегия счастья» верна лишь частично, в определенных обстоятельствах и времени. Счастье становится таковым лишь при наличии соответствующего переживания, осознания субъектом собственного состояния. Не всякая цель, конечно, входит и в синдром счастья, поэтому постановке соответствующей цели должно предшествовать некое переживаемое, психологически реальное, а не сугубо прагматическое представление о будущем счастье. Но это невозможно без соответствующей потребности, мотива, желания в их психологической слитности. Более всего нужно «хотеть быть счастливым», как отмечено еще К. Прутковым, и это стратегия более глубокая и общая, чем предложенная Миллем.

Приходится отметить, что похожие психологические потери характерны для массовой практики упрощенно - деятельностного подхода. В этой связи Б. Ф. Ломов писал, что «такая деятельность, при выполнении которой человек не воспринимает, не мыслит, не переживает, — такая деятельность просто но может существовать» [97, с. 10].

Еще Л. И. Божович отмечала, что говоря о мотивах, А. Н. Леонтьев «абстрагируется от воплощенных в них потребностей» (73, с. 21).

Вновь обратимся к схеме динамической структуры деятельности.

Возникновение мотива приводит к оформлению деятельности, подчиненной мотиву, который ее побуждает и направляет (согласно аксиоматике А. Н. Леонтьева), хотя, на наш взгляд, здесь имеются вопросы, заслуживающие специального рассмотрения.

В принципе, обоснованно отнести исследуемый процесс к рангу деятельности можно тремя способами анализа:

а) найти предмет изучаемой активности и автоматически

считать его мотивом, а соответственно активность — деятельности;

б) выявить мотив исследуемого процесса, заранее отождествив его с предметом этой активности, также без анализа (аксиоматически) называемой деятельностью;

в) раздельно анализировать предмет и мотив данной системы активных процессов, а затем показать наличие их психологического совпадения, что даст право отнести данные процессы к собственно деятельности.

Эти, логически выделенные пути изучения деятельности подтверждаются практикой отечественной психологии, кроме третьего из обозначенных, который является наиболее богатым психологически. Направления, названные в пунктах «а» и «б», основаны либо на заведомом упрощении структуры деятельности, либо на простом непринятии обсуждаемой специфики деятельности. Тождество предмета и мотива принимается априори, не рассматривается в качестве специфического критерия деятельности. В любом случае одно из понятий фактически ликвидируется.

Тогда, например, в работах по исследованию предмета деятельности понятие мотива, а главное — сам стоящий за ним психологический феномен как бы выносится «за скобки», отчего проблемы мотивации становятся чем-то вроде очередного психологического эпифеномена. И напротив, «традиционных работах по психологии мотивов как гипотетических «побудителей» и «объяснителей» не упоминается фактический предмет деятельности человека. Причем, в обоих вариантах возможны теоретические ссылки на концепцию А. П. Леонтьева как на исходную, но трактуемую, разумеется, по-разному.

В массовой практике психологических исследований деятельности каких-либо сопоставлений предмета и мотива обычно нет, но изучаемые активные процессы называются, как правило, именно деятельностью.

Труд, например, психологически не равен трудовой деятельности, а процессы познания — познавательной и т. п. С другой стороны, деятельность отличается и от более «мелких» психологических образований. Ведь «такие процессы, предмет и мотив которых но совпадают между собой, мы будем называть действиями» [88, с. 279].

Деятельность выступает «основной» единицей «жизненного процесса» [88, с. 50], но «единицей» специфической, психологически своеобразной, достаточно абстрактной и искусственной, а потому не сводимой однозначно it той практике социального бытия, из которой (и которой) она производится.

Деятельность, по крайней мере, как бы трехчленна, т. е. осуществляется одновременно в трех плоскостях: субъект — объект (предмет) — внешний праксис (реализация разных видов активных процессов). Эти «моменты» деятельности можно выделять и рассматривать только одновременно, в их сопоставлении и взаимопереходах. Положим, внешнее наблюдение за каким-либо действием никак не отличает деятельность от активности или от действия, если не исследовать параллельно плоскость субъекта, сферу его сознания и мотивации, субъективного предмета анализируемого праксического феномена. Фактически такое рассмотрение выступает реализацией известного в отечественной психологии принципа единства сознания и деятельности [77, 155], единства деятельности, сознания и личности [84]. Эти принципы убедительно работают на философском уровне, но какими методическими средствами располагает современная концепция деятельности для необходимого выявления всех ее сторон: предмета, мотива, факта их психологического совпадения, наконец?

Как показывает анализ, термин предмет деятельности используется в психологии также далеко не однозначно, поскольку теоретически это понятие разработано явно недостаточно. Хотя само свойство предметности деятельности, да и других психических процессов и состояний представляется в основном бесспорным.

Подчеркнем основное в этой проблеме и, возможно, полемичное.

А. Н. Леонтьев, например, называл предметом «... нечто противостоящее.., сопротивляющееся.., то, на что направлен акт.., т. е. как нечто, к чему относится именно живое существо» [88, с. 49]. Это «… предмет активного отношения организма» [88, с. 50].

Предмет — не синоним понятия «объект деятельности», с которым она вещно осуществляется. Это лишь стороны объекта, его связи и отношения, которые фактически отражаются и реализуются в деятельности субъекта.

Предмет деятельности есть «... то, на что направлен данный процесс в целом» [88, с. 518- 519].

Принципиально важно и следующее высказывание: «Предмет деятельности выступает двояко: первично — в своем независимом существовании, как подчиняющий себе деятельность субъекта, вторично — как психический образ предмета.., как субъективный продукт деятельности, который фиксирует, стабилизирует и несет в себе ее предметное содержание» [85, с. 55].

Необходимо подчеркнуть, что психологии следует работать с предметом именно во вторичном, отраженном его существовании, когда он принадлежит субъекту, составляя какую-то особую часть «субъективного образа объективного мира». Психологически предмет деятельности — это та сторона субъективного образа, которая обозначает, задает, что и как делается для достижения конечного и связанного с потребным результата. Это иерархичная и динамичная система целей и задач, программа преобразований объекта деятельности, по-особому связанная с мотивом.

Поскольку А. Н. Леонтьев отождествил в деятельности ее предмет и мотив, функцию придания направленности деятельности он адресовал мотиву, тогда как много правдоподобнее, что реализует ее именно предмет деятельности в его непременных отношениях с мотивом. Другими словами, деятельность направляется не мотивом (что нужно иметь), а психологически более сложными связями его с предметом деятельности (что и с чем делать для достижения нужного).

Следует полагать, что во всякой реальной человеческой деятельности между предметом ее и мотивом нет ни совпадения, ни полного разъединения. В субъектном своем существовании они обязательно взаимодействуют, соотносятся, вступают в возможные противоречия и т. п. Практике психологического анализа необходимо не только поименное изучение предмета и мотива, но также исследование их отношений, в структуре которых формируется вектор деятельности. С точки зрения теоретической эта задача для психологии новая и, на наш взгляд, достаточно перспективная.

Совпадение мотива (что нужно) и предмета (что делается) — это частный, редкостный, излишне благополучный вариант деятельности, когда человек делает именно и только то, что ему субъективно нужно (предмет = мотив), и именно (только) потому, что достигает при этом и субъективно, и объективно нужного (смысл = мотив = предмет). Такие равенства представляются нам излишне прагматичными. По сути, они исключают из деятельности живого человека с его сомнениями, противоречиями, переживаниями, неудачами, самой направленностью личности, наконец.

Вторичная, отраженная представленность предмета в структуре человеческой деятельности поднимает чрезвычайно важный и сложный вопрос, напрямую связанный с пониманием предмета психологии. Дело в том, что в рабоче-обиходном употреблении психологических терминов далеко не всегда разводится их объективное и субъективное существование. Это относится и к мотиву, и к предмету, и к потребности, и к деятельности, и так далее по всему психологическому тезаурусу. Взять, к примеру, специфику собственно психической (внутренней, умственной) деятельности. Механизмы интериоризации и экстериоризации имеют, скорее, методологическое звучание, описывают «жизнь деятельности» на уровне философско-обобщенном. Ведь за исключением работ школы П. Я. Гальперина в психологии нет каких-либо последовательных, экспериментально убедительных исследований того, как реально переходит материальное действие (или его определенная часть) в умственное действие, в саму мысль и две ее стороны: объект мысли и мысль об объекте [45]. Деятельность во вторичном, собственно психологическом ее существовании научной психологией практически пока не изучается, отчего, быть может, «... проистекает то фактическая ликвидация психологии, оставляющая нас беспомощными перед стихией собственной душевной жизни, то, напротив, неправомерная психологизация явлений, относящихся к другим областям знания» [44, с. 7]. Причем в академической советской психологии явно преобладает первая крайность, что связано, вероятно, с упрощенно материалистическими и физиологизаторскими традициями.

Возвращаясь к понятию предмета деятельности, отметим, что он употребляется не во всех направлениях отечественной психологии. Например, в терминологии С. Л. Рубинштейна такой термин отсутствует, а его психологическое место занимает понятие цели деятельности [153, 155]. Схожая позиция по этому вопросу и в теоретических построениях Н. Ф. Талызиной [182]. Думается, однако, что понятие предмета деятельности имеет более широкое и богатое психологическое звучание, чем понятие цели. Именно предметное (а не узко целевое) содержание деятельности особенно эффективно исследовано в советской психологии, где получены многие фундаментальные результаты области психологии деятельности. Это работы, например, А. Н. Леонтьева, П. Я. Гальперина, В. В. Давыдова, А. В.Запорожца, И. Ф. Талызиной и многих других. Общим здесь является планомерное и трудоемкое изучение предмета деятельности, даже внедрение и целенаправленное формирование его при конструктуировании соответствующей деятельности и более всего учебной.

Однако, в обсуждаемом контексте результаты большинства работ этого направления одинаково относятся как к предмету деятельности, так и к предмету действия, в частности, к предмету активности. Здесь подчеркнуто исследуется лишь одна сторона деятельности — предметная, а ее сопоставления с другой и не менее важной стороной – мотивационной — проводится, несравненно менее активно.

Важно, что термин предмет психологически корректен применительно не только к деятельности, но и к потребности, например, к эмоции и т. д. Психологическое наполнение каждого такого предмета будет различным, но есть и необходимое общее: предмет обязательно участвует в формировании некоего вектора активности, в оформлении его избирательности. Предмет деятельности направляет ее в целом, а через цели, в которых предмет выражается, направляются действия. Предмет потребности (мотив) направляет человека на поиск деятельности и ее предмета. Совпадение этих двух предметов может быть чисто вещным, объективным, но не психологическим, не субъективным.

Если соединение, слитие предмета и мотива в деятельности (по А. Н. Леонтьеву) считать ее непременным признаком, тогда все неисчислимые формы и виды человеческой активности вовсе нельзя называть «деятельностями» в исходной трактовке итого базового понятия. Положим, кто-то учится не для получения знаний, не во имя самоизменения, а для отметки, престижа, по чужому требованию и т. п. У такого человека нет учебной деятельности как таковой, как особенной, а есть лишь действия (по предмету своему учебные), но мотивированные чем-то другим и включенные в состав какой-то иной, не учебной деятельности.

Чтобы назвать, например, чью-то работу на производстве собственно трудовой деятельностью, мало установить, что она направлена на труд, на производство продукции, а не на получение, скажем, зарплаты, на общение с коллегами, самоутверждение и т. п. Необходимо также установить, что эта работа побуждается (лучше сказать, мотивируется) именно самим производством продукта, что оно стоит во главе существующей в данном человеке иерархии мотивов и смыслов.

Да и в примере А. Н. Леонтьева, ставшем хрестоматийным и иллюстрирующем «принципиальное строение деятельности индивида в условиях коллективного труда» [88, с. 279-284] в гипотетической ситуации первобытной охоты, собственно деятельности нет ни у загонщиков, ни у скрывающихся в засаде. Предмет и мотив, вероятно, совпадают здесь не в «особенной», а только в совокупной, коллективной деятельности всех участников сложного, распределенного процесса охоты. Ни у кого в отдельности, в индивидуальности такого совпадения нет. Носитель и субъект такой деятельности -это сообщество людей в целом, некий психологический социум.

Так что практика применения термина деятельность в широкой психолого-педагогической литературе явно расходится с теоретической его трактовкой в базовой концепции. Соответственно расходится и практика соответствующего психологического анализа.

Почти все, что человек делает, принято называть деятельностью, добавляя самые разнообразные прилагательные: операторская, мнестическая, творческая, педагогическая, математическая и т.п. Разумеется, допустимы и такие подходы, ведь, как отмечал Б. Ф. Ломов, «... деятельность является многомерной, и любое ее измерение может быть использовано как основание классификации» [97, с. 7].

Аналогично высказывался и А.Н.Леонтьев: «Отдельные конкретные виды деятельности можно различать между собой по какому угодно признаку: по их форме, по способам их осуществления, по их эмоциональной напряженности, по их временной и пространственной характеристике, по их физиологическим механизмам и т. д.» [84, с. 102].

Практике нужны, конечно, некие достаточно полные и не противоречивые классификации деятельностей [180, 181], но при этом нельзя забывать, что различные основания классификации могут оказаться построенными и на принципиально несхожих пониманиях самого термина деятельность. Базовая разнопонятийность ведет к дальнейшим терминологическим неточностям и путанице, так что не могут договориться, адекватно понять друг друга даже лица одной профессии и образования.

Дискуссии становятся бесплодными и сугубо персонифицированными, когда ссылки на «авторитеты» делаются, по существу без содержательных, понятийных сопоставлений.

Согласно схеме, представленной на рис. 1, деятельность реализуется посредством действий, хотя и не сводится к их механической сумме. В этой схеме вообще нет аддитивности: крупные, обобщающие блоки не получаются от сложения более мелких и частных. В проводимом психологическом анализе «... речь идет не о разных процессах, а скорее о разных плоскостях абстракции» [85, с. 61].

В отличие от деятельности, действия — это «такие процессы, предмет и мотив которых не совпадают между собой» [88, с. 270—271]. Действие — это составляющая деятельности, отвечающая цели как своему предмету и как всегда осознанному представлению о будущем результате. Цель не осуществляет побуждения к действию, а только подчиняет его [84], функция побуждения остается за мотивом общей деятельности. Деятельность может реализовываться разными наборами действий. Одно и то же действие, напротив, может включаться в состав различных деятельностей, а оттого принципиально меняться.

По схеме А. Н. Леонтьева, мотив выражается в целях [88, с. 301], и здесь мы вновь встречаемся с последствиями отождествления в деятельности ее предмета и предмета потребности (мотива). В системе целей выражается, на наш взгляд, не мотив, а предмет деятельности. Связи между ними бесспорны, но мотивационная структура личности не сводима однозначно к структуре деятельности. Интенциональный и операциональный аспекты деятельности [81, 85] несет в себе ее предмет, реализуемый в целях и задачах, но аспект личностный, смысловой, пристрастный (подробное об этом — в следующем разделе этой книги) заключен в иной цепочке понятий: потребность — мотив — смысл — эмоции (19,39,62,169)

Действие реализуется посредством операций — способов осуществления действия, отвечающих задаче, т. е. цели, данной в определенных условиях [83- 85]. Действие существует реально лишь как система операций, но как сумма задач не исчерпывает полностью цели, так и сложение операций не дает результата действия как психологически целого образовании.

Таковы в общих чертах взгляды А. Н. Леонтьева, который очень много сделал для упорядочивания понятий, связанных с психологией деятельности, с трактовкой ее структуры. Заложено мощное и все болей ветвящиеся направление психологии, уже имеющее и свои традиции, и непримиримых критиков, и активных продолжателей. Эта концепция знала периоды взлетов и падений, но ее мощное влияние на весь ход развития советской психологии в 50—80-е годы совершенно несомненно. Для многих поколений психологов схемы А. П. Леонтьева стали средством познания предмета своей науки, началом собственных вопросов и исканий, поскольку им «сформулированы лишь исходные принципиальные положения, реализация которых в конкретно-психологическом плане требует целого ряда уточнений» [52, с. 66]. Теории действительно «не умирают от критики» [21, с. 26], они гибнут от выхолащивания, канонизации и забвения, но последнее зависит уже не столько от создателей теории, сколько от их учеников и потомков, от их профессионализма и общей культуры.

Особая роль в постановке психологических проблем деятельности принадлежит С. Л. Рубинштейну, который первым выделил деятельность в качестве предмета психологической науки [35, 155].

Правда, проводить здесь систематические сопоставления с ранее обсужденными схемами довольно затруднительно, потому что у С. Л. Рубинштейна нет специальных работ по психологии деятельности, но есть немало высказываний и замечаний, представляющих интерес и доныне, особенно, как нам кажется, отнесенный к пониманию проблем мотивации деятельности.

Целостной психологической концепции деятельности этот автор не разрабатывал, зачастую приравнивая это понятие к понятию поведения [155, с. 136, 138, 154],не давая своей позиции должной интерпретации. Что касается структуры деятельности, то здесь используется несколько понятий, связи между которыми очерчены лишь в самых общих чертах.

Подчеркнуто, что действие (сознательное) включается в деятельность как «в более обширное целое» [153, с. 468], хотя четкого критериального аппарата для различения этих образований у автора нет.

Сознательный характер человеческой деятельности приводит к расхождению в ней мотива и цели, которая называется конечной целью деятельности и достигается в ряде действий, отнесенных к частным целям [153, с. 468—169]. Однако, для возникновения действия недостаточно осознания цели, «надо учесть условия, в которых действие должно совершиться» [155, с. 151], т. е. определить задачу как соотношение цели и условий. Наконец, необходимо еще, чтобы задача была принята субъектом или «нашла отклик и источник в переживании его [155, с. 151]. Таким образом, действие, как и деятельность, имеет свой мотив, отождествляемый С. Л. Рубинштейном с переживанием. «В качестве мотива, или побуждения к действию, всегда выступает переживание чего-то личностно значимого для индивида — в силу связи с его потребностями, установками и т. д.» [155, с. 152].

Как видим, по ряду позиций различия со схемами А. Н. Леонтьева здесь довольно значительны, так что за одноименными терминами: деятельность, действие, мотив и т. д. — стоят, по существу, разные психологические феномены, о чем необходимо помнить в любых понятийных дискуссиях. С методологической точки зрения это все же различия в рамках общей философской концепции, в которой деятельностная природа психики признается одинаково принципиальной и значимой ее особенностью.

Наиболее существенные расхождения имеют место в трактовке проблем мотивации и роли в них (и в деятельности в целом) переживаний субъекта. Если А. Н. Леонтьев фактически вывел категорию переживания, эмоций из психологической структуры деятельности, то С. Л. Рубинштейн, напротив, приравнял переживание к мотиву как побуждению. Эти позиции не подлежат, конечно, эклектичному объединению, но должны быть в равной степени учтены в современных психологических построениях.

Двухмерная схема структуры деятельности, приведенная выше, настоятельно требует добавления еще одного психологического параметра, т. е. перехода от плоскостной к пространственной интерпретации. В левом «столбце» схемы смешаны, по существу, два аспекта, или измерения психики: предметный и потребностно-мотивационный, смысловой. Как ранее подчеркивалось, отождествление предмета деятельности и предмета потребности (мотива) приводит на практики к фактическому уничтожению либо одного, либо другого феномена, имеющих в реальности как бы параллельное существование. С одной стороны, есть предмет в его вторичном существовании, отнесенный к деятельности, действию, операции, переживанию и т. д. С другой стороны, прослеживается цепочка разветвленных мотивационно-эмоциональных структур, берущих свое психологическое начало от потребностного состояния.

Такой подход поможет снятию целого ряда понятийных упрощений и механистических интерпретаций как деятельности, так и психологии субъекта в целом. Предметно-мотивационные связи заслуживают специального психологического анализа. В разных видах деятельности, в изменяющихся условиях функционирования и развития человека, в его взаимоотношениях с миром могут относительно преобладать, как бы акцентироваться, то предметная, то мотивационная стороны деятельности. Где-то в этих взаимодействиях реализуется, вероятно, и психологический механизм рождения новых потребностей и мотивов, и срабатывает формирующая роль деятельности в процессах изменения и развития субъекта [41, 203].

Но замечанию Э. Г. Юдина, «... в нашей философской литературе «не повезло» проблематике, связанной с философским анализом структуры деятельности» [205, с. 269]. Еще в большей степени это относится к литературе психологической, к деятельности как предмету практического исследования.

Одной из крупных и нерешенных проблем представляется необходимость введения категории времени в психологическую структуру деятельности, да и психики как таковой. Известно, что всякая реальная деятельность является многопредметной и полимотивированной, так что выделить некую особенную деятельность из целостной системы отношений человека с миром можно лишь чисто условно. Однако, одновременность в функционировании нескольких мотивов является, вероятно, только кажущейся. Возможно, что здесь идет «переключение» субъекта с одной деятельности на другую, а не собственно параллельное их осуществление (по аналогии с трактовкой таких свойств внимания, как распределение и переключаемость). Значит, в психологическом анализе деятельности нужны некие временные и пространственные показатели, ибо деятельность, конечно, дискретна, и все ее психологические составляющие ограничены во времени «действия».

Взять, к примеру, понятие цели, которое в концепции А. Н. Леонтьева понимается одновременно и как представление о результате, и как сам результат. Ясно, что и по содержанию, и по функции это психологически разные феномены, разведенные также по оси времени. Общие и частные цели, широкие и узкие мотивы - этому нужна четкая количественная интерпретация. Тогда и психологическая картина деятельности будет более живой и конкретной, более приближенной к ее субъектной реальности.