Эпилог: последствия

Как только Октавиан получил письмо Клеопатры с просьбой похоронить ее рядом с Антонием, он бросился в ее покои, потому что «Клеопатру он особенно хотел сохранить в живых для триумфа»[633]. Октавиан приказал врачам попробовать оживить ее, но было уже поздно. Они не смогли определить причину смерти и обнаружить следов насилия: «на руке ее были видны только еле заметные уколы»[634].

Не обратив внимания, нет ли на полу каких‑нибудь оброненных заколок и есть ли они в волосах женщин, врачи предположили, что отметины на коже остались от укуса змеи. Хотя ни одной из трех огромных кобр, которые могли бы лишить жизни трех женщин, не нашли, «некоторые утверждали, будто видели змеиный след на морском берегу, куда выходили окна»[635]. По рассказам очевидцев, Октавиан «даже посылал псиллов, чтобы высосать яд и заразу»[636]. Эти ливийские заклинатели змей, жившие тогда в Александрии, прославились тем, что умели «высасывать змеиный яд из ран людей, только что укушенных змеей, но еще не умерших»[637].

Их египетские коллеги были жрецами богини Селкет, владычицы скорпионов. Они спасали людей от укусов этих ядовитых насекомых и змей с помощью сложных ритуалов, описанных в медицинских текстах. Там излагались способы лечения от укусов двадцати одного вида змей и говорилось, какие боги отождествлялись с ними. Содержащийся в трактатах прогностический текст давал ответ на вопрос, будет ли жить пациент. Лечение заключалось в том, что в месте укуса делался надрез и прикладывался углекислый натрий, чтобы снять отечность, наподобие того, как сейчас с этой целью может применяться сульфат магния. Рана также обрабатывалась составами и смесями из лука, пива, рожкового и терпентинного дерева, куфи, горчицы и отваром корня мандрагора.

Клеопатре, конечно, была оказана экстренная помощь. Октавиан «осмотрел ее тело и велел попытаться вернуть ее к жизни с помощью различных противоядий и псиллов»[638]. Чтение ими заклинаний составляло важный элемент лечения. Одно из. заклинаний птолемеевских времен звучало так: «Яд не проникнет в сердце, не будет жечь грудь. Меч Осириса уничтожит яд, он ослабит жжение, когда выйдут из тела змеи мербу, вартет и кетет». В таких заклинаниях упоминались традиционные божества Селкет, Ра и Гор, но чаще всего на помощь призывали Исиду, лучшую целительницу при укусах змей.

Однако все попытки вернуть к жизни Клеопатру медицинскими и магическими методами оказались тщетными. Клеопатра ускользнула. Она твердо решила «не достаться произволу победителя»[639]. И как говорят, особенно Октавиан «сокрушался о самом себе, как будто ее смерть лишила его всей славы от его победы»[640].

Но он также сознавал: если он хочет, чтобы египтяне видели в нем законного преемника, – а кое‑где уже начали бунтовать, когда распространилась весть о смерти Клеопатры, – он должен достойно похоронить свою предшественницу. Поэтому, исполняя ее волю, он велел достроить ее усыпальницу и похоронить Клеопатру вместе с Антонием. Согласно источникам, оба «были набальзамированы и похоронены в одной гробнице»[641].

Время похоронных обрядов, конечно, имело немаловажное значение с ритуальной точки зрения, так как через два дня после смерти Клеопатры 10 августа египтяне отмечали день рождения Исиды, или праздник огней в память о том, что Исида с факелом разыскивала в темноте расчлененное тело Осириса. Когда повсюду в Египте и за его пределами храмы Исиды засверкали огнями, тело живого воплощения Исиды поместили в мавзолей рядом с храмом богини на полуострове Лохиада в Александрии, к всеобщему удовлетворению почитателей, верящих в бессмертие их божества. В отличие от ее мужа Осириса Исида никогда не умирала, ее считали живой царицей, которая перешла в другое измерение, чтобы воскрешать мертвых. В более позднем литературном произведении, основанном на фараоновском «Ритуале предка», описан эпизод, как Клеопатра рассказывала, будто мертвые ждут живую воду, чтобы повторно родиться. Кроме того, существовало поверье, что в храмах Исиды души умерших получают новое рождение и там «полно привидений»[642].

В загробный мир Клеопатру сопровождали ее служанки Хармиона и Ирада, чья преданность в Александрии вошла в поговорку. По приказу Октавиана «обе доверенные служанки были удостоены почетного. погребения»[643], по всей видимости, в мавзолее Клеопатры в соответствии с применявшейся в самые ранние исторические периоды Египта многовековой практикой захоронения слуг с теми, кому они служили при жизни. Там же установили их статуи. Хотя, как утверждают источники, Октавиан «велел с надлежащей пышностью похоронить»[644]Клеопатру, в них не говорится, что он лишил ее важных и дорогих, предназначенных для погребения с ней предметов. Говорят, что «во дворце нашли несметные сокровища»[645], и в своем реквизиционном рвении Октавиан переплавил царское столовое серебро и золото, а также все изделия из драгоценных металлов, какие попали ему в руки, и отправил в Рим все другие сокровища Клеопатры, в том числе ее личные украшения и сохранившуюся одну большую жемчужину стоимостью примерно десять миллионов сестерциев. И хотя его биограф с умилением пишет, что он не оставил для себя ничего, «кроме одной плавиковой чаши»[646], у него нашлось достаточно средств, чтобы на следующий год приобрести остров Капри как символ своего статуса.

Богатства Египта, отправленные в Рим, в одночасье положили конец тринадцатилетнему периоду экономической депрессии, когда «процентная ставка упала с 12 до 4 %»[647]. Теперь Октавиан мог гарантировать ежегодные поставки египетского зерна в огромных количествах и выдать войскам давно задержанную плату. Согласно более позднему источнику, он «покорил своими щедротами воинов, раздачами хлеба – толпу и всех вместе – сладостными благами мира»[648], и никто не осмелился оказать ему противодействия, «так как наиболее непримиримые пали в сражениях и от проскрипций»[649], в том числе одна женщина.

После смерти Клеопатры 17‑го дня Мезори, или 10 августа, Египтом, очевидно, управляли ее дети в течение приблизительно трех недель. Когда Рим аннексировал Египет 1‑го дня Тота, или 31 августа 30 года до н. э., с первого дня следующего месяца правление перешло к режиму Октавиана. Сделав себя законным наследником Клеопатры тем, что он отдал распоряжение похоронить ее и достроить гробницу, Октавиан приказал казнить ее старшего сына и соправителя Цезариона, пятнадцатого и последнего Птолемея, чья династия правила Египтом почти триста лет.

Соглашаясь с Арием, который перефразировал строку из «Илиады», что «нет в многоцезарстве блага»[650], Октавиан наконец сделал себя единственным наследником Юлия Цезаря. Он распорядился построенный Клеопатрой Цезареум в честь Цезаря переделать в мемориал в честь его самого. Вместе с тем Октавиан приступил к осуществлению и замысла Клеопатры установить с обеих сторон от огромного входа два гранитных обелиска, что она повелела доставить из Гелиополя. Каждый из них стоял на спинах четырех гигантских бронзовых крабов. Надписи на их клешнях на греческом и латыни извещали, что обелиски установлены по указанию Октавиана, однако, увезенные в Лондон и Нью‑Йорк, они до сих пор называются «Иглами Клеопатры».

В Цезареуме находились многочисленные статуи в соответствии с давней египетской традицией воздавать почести предкам, но Октавиан заменил изваяния, оставшиеся от прежнего режима, своими. Женские статуи должны были затмить скульптуры Клеопатры, поэтому он поместил там изображения своей жены Ливии и других родственниц. Бюст молодой женщины, найденный недавно в гавани Александрии, идентифицировали по прическе – как оказалось, это скульптурный портрет дочери Октавии, Антонии Младшей.

Но ее отец Антоний не удостоился такой чести – все его статуи сбросили с постаментов и разбили. Обелиск, воздвигнутый Клеопатрой в его честь, теперь увековечивал завоевание Египта Римом. Имя Антония убрали из всех официальных надписей, и день рождения Антония 14 января Октавиан объявил nefastus – несчастливым.

Статуи Клеопатры избежали уничтожения благодаря тому, что «один из ее друзей, Архибий, заплатил [Октавиану] две тысячи талантов»[651]. Этих денег хватило бы, чтобы содержать римскую армию в течение года, и от такого предложения не мог отказаться даже Октавиан. Хотя об Архибии обычно отзываются как о человеке, у которого больше денег, чем разумения, только храмы были в состоянии предоставить такую огромную сумму, особенно потому, что им нужно было сохранить статуи Клеопатры в целости как важную составляющую часть египетского культа божественных предков. Если учесть, что египетское имя Архибия было Хоремахбит, правдоподобно было бы предположить, что он выступал представителем египетского духовенства после смерти юного верховного жреца Петубастиса.

Эта смерть не только серьезно отразилась на египетской администрации, но и изменила ситуацию в древней столице, Мемфисе, где новые правители Египта традиционно короновались наследным верховным жрецом. Теперь это не представлялось возможным, поскольку «мемфисская династия оказалась уничтоженной одновременно с домом Птолемеев»[652]. Египетские источники констатируют, что солдаты Октавиана разграбили и осквернили гробницу прежнего верховного жреца Пшеренптаха III, хотя он умер за десять лет до этого и был похоронен рядом со своей женой Таимхотеп. Его тело пришлось заново бальзамировать и перезахоронить в 30 году до н. э. Чтобы тело его несчастного сына и наследника Петубастиса не постигла такая же участь, его хранили в помещении, где проводили бальзамирование, невероятно долго – в течение семи лет, и только потом захоронили его мумию с золотыми и серебряными украшениями и оградительными амулетами из всевозможных драгоценных камней.

Обеспечив свои позиции в Александрии, Октавиан отправился в Мемфис, где он назначил новым верховным жрецом ближайшего родственника прежнего – Псенемона из Летополя, объявленного также «божественным сыном» Юлия Цезаря, то есть самого правящего императора, или «бога и сына бога» на египетский манер. Хотя его почитали таковым в храмовом комплексе Мемфиса, скорее всего Псенемон был первым и последним верховным жрецом Октавиана. После того как несчастного Петубастиса похоронили спустя семь лет после его смерти, жрецы перестали вести записи в 23 году до н. э.

Не разделяя энтузиазма своей предшественницы по поводу египетской религии, Октавиан «отказался свернуть с пути, чтобы посмотреть на Аписа»[653]. Он заявил, что «поклоняется богам, а не быкам»[654], и ему поддакивали его услужливые поэты, которые высмеивали «глупых» и «грубых»[655]египтян и их поклонение таким священным созданиям. Новый режим перестал оплачивать дорогостоящие похороны животных, как это было заведено при Птолемеях, и теперь при бальзамировании их обматывали использованным папирусом, а не полотном лучшего качества. То же самое происходило во время похорон быка Бухиса в Гермонтисе. Когда двадцатичетырехлетний бык, которого Клеопатра перевозила на лодке по Нилу в начале своего правления, умер вскоре после ее смерти, на стеле из песчаника, установленной по такому случаю, упоминалось имя Октавиана, но без его титулов и даже без картуша.

Служители культа из Гермонтиса, «сердитые жрецы», как их назвал историк Дж. Линсей, видимо, выразили нежелание признать законность преемника тем, что не указали его титулы, хотя они уже существовали. Об антиримских настроениях можно судить по тому, что всем служителям храма – от верховного жреца до рядового служки – полагалось приносить клятву в том, что они не будут оставлять свой пост и принимать участие в мятежах. Вот содержание папируса, найденного в районе Фаюма:

«Мы, два служителя, отвечающие за лампы в храме величайшего бога Сераписа и в находящемся там святилище Исиды, а также Паапис, сын Тониса, и Петорисрис, сын Патефоса, оба отвечающие за лампы в храме величайшей богини Таурт в Оксиринхе, все четверо клянемся Цезарем [Октавианом], богом и сыном бога, перед надзирателями храмов в Оксиринхском и Кинопольском номах, что будем следить за лампами в храмах вышеназванных номов и наливать надлежащее масло для горения ламп в храмах с 1‑го дня Тота до 5‑го дня Мезори нынешнего первого года Цезаря в соответствии с тем, что поставлялось до 22 года Клеопатры, который также является седьмым. Мы ручаемся друг за друга, и вся наша собственность является гарантией выполнения нами указанных обязанностей»[656].

Очевидно, что подобные клятвы оказались неэффективными, поэтому в ответ на начавшиеся волнения, центром которых, как всегда, были храмы, Октавиан конфисковал земли храмов и поставил духовенство под начало великого жреца Александрии и всего Египта. Этот новый назначенец отвечал за соблюдение строгих правил, касающихся всего – от одежды жрецов до их поведения. Он также велел установить свои статуи по всей стране. На дальнем юге, в Асуане, появилась огромная бронзовая статуя с большими, глубоко посаженными глазами, как у него самого, а его глаза сверкали «как у лошади, и белки были больше обычного»[657]. Ее назначение состояло еще в том, чтобы вести символическое наблюдение за границей с Нубией, населенной кочевыми племенами блеммиев и нобатов.

Эти находившиеся в постоянном движении племена также поклонялись Исиде, что, вероятно, служит объяснением того, почему, несмотря на свое истинное отношение к Египту и его богам, Октавиан пожелал установить в Филэ статую, изображающую его в полном облачении фараона подносящим мирру, вино и прочие дары Исиде и другим божествам. Его даже стали называть «возлюбившим Птаха и Исиду». Еще дальше на юге, в Калабше, что в Нубии, из громадной скульптурной группы Клеопатры и Цезариона, возлагающих подношения Исиде, на 23‑футовом (около 7 метров) входе он приказал вытесать свое изваяние с надписью в картуше «Римлянин, бог Цезарь, сын бога».

Хотя Октавиан традиционно изображался как фараон, который занимал центральное место в египетской культуре, он управлял страной заочно, после того как уехал из Египта в Сирию и летом 29 года до н. э. вернулся в Италию. Несмотря на то что Октавиан и его римские преемники продолжали использовать фараоновский титул «царь Верхнего и Нижнего Египта, владыка Двух Земель, сын Ра», они добавляли еще фразу «обладающий несравнимой властью особенно в любимом им городе Риме»[658]. Тем самым подчеркивалось, что египетский фараон больше не живет в Египте.

Превратив независимое царство Клеопатры в некое подобие своей вотчины, Октавиан относился к египтянам иначе, чем к остальным подданным. Им не разрешалось не только входить в римский сенат, на что они имели право в птолемеевские времена, но даже служить в армии. Таким образом, их положение свелось до уровня крепостных, занимающихся выращиванием зерна для Рима. Границы Египта были закрыты для иностранцев, и совершать поездки можно было лишь при наличии специальной визы. Любому римлянину сенаторской номенклатуры запрещалось без особого разрешения посещать Египет. Одним словом, «римляне <…> научились от Александра зорко следить за Египтом»[659]. Прекрасно понимая, что рискованно вручать управление этой страной кому‑либо из сенаторов, Октавиан назначил человека второго сословия, всадника Корнелия Галла, одного из похитителей Клеопатры, префектом Египта и Александрии. Подавив восстание на юге, Галл приказал сделать мемориальные надписи в храмах, в частности в Филэ, «записать его победы на каменных глыбах пирамид»[660]и даже установить его статуи повсюду в Египте. Имеются сведения, что он «распускал порочащие Октавиана сплетни»[661], за что его обвинили в измене и принудили к самоубийству.

Между тем серьезные волнения продолжались почти по всему Южному Египту, и в 24–23 годах до н. э. Октавиан потерпел крупное поражение от кандаки (царицы) Мерое, воительницы Аманиторе. Войска этой «второй Клеопатры» вторглись в Египет из Судана, разгромили три римские когорты, взяв много пленных, захватили Асуан и даже, как свидетельствует Страбон, сбросили с постаментов статуи Октавиана. Этим фактом объясняется, как голова огромной бронзовой статуи Октавиана с глубоко посаженными глазами оказалась за сто миль южнее, в Мерое, закопанной под ступенями храма и символически попираемой прихожанами.

После того как Октавиан покинул Египет, куда он больше никогда не возвращался, 13 августа 29 года до н. э. он прибыл в Рим. Там он отпраздновал три пышных триумфа в ознаменование побед в Иллирии, при Акции и в Египте. По свидетельству историка, «все шествия производили потрясающее впечатление трофеями, добытыми в Египте»[662]. Огромные богатства Клеопатры и ее погребальные принадлежности были показаны во время шествия, кульминацией которого стало появление ее одиннадцатилетних близнецов под табличкой с надписью «Солнце и Луна» вместо имен. Разговорам о том, что Октавиан с радостью избавился от Клеопатры, иначе он оскорбил бы общественное мнение, проведя ее в триумфальном шествии, был положен конец, когда люди увидели ее детей, шедших через весь Рим за повозкой с огромной восковой фигурой их покойной матери на ложе. «Чучело мертвой Клеопатры, будто следующей вместе с пленными и своими детьми, составляло часть пышной процессии»[663], а муляжи змей, обвивающих руки египтянки и ползущих к груди, давали понять невежественной толпе, что царица умерла от змеиного яда.

Среди тех, кто пришел посмотреть на смерть Клеопатры, находился поэт Проперций со своей девушкой. Они так удачно расположились в толпе зрителей, что потом в своем стихотворении поэт написал: «Я видел руку со следом укуса священной змеи, видел, как в члены тайным путем проникает сон»[664]. Его собрат по перу Гораций по такому случаю переписал мрачноватое стихотворение, сочиненное им вскоре после битвы при Акции. Скрытое разочарование по поводу того, что Клеопатра осталась жива, сменилось радостью и чувством удовлетворения, вызванным ее смертью. Ведь теперь Рим мог откупорить бутылку старого вина и торжествовать, потому что его «Ода о Клеопатре» начиналась «Nunc est bibendum»:

Нам пить пора, пора нам свободною

Стопою в землю бить, сотрапезники,

Пора для пышных яств салийских

Ложа богов разубрать богаче[665].

Кульминацией триумфа стала казнь пленных на форуме, после чего герой‑победитель Октавиан взошел на Капитолийский холм и совершил жертвоприношения в храме Юпитера. Поскольку здесь находился религиозный центр Рима, откуда Клеопатра предположительно намеревалась править, Октавиан одарил своей щедростью главные храмы Юпитера (Зевса), Юноны (Геры) и Минервы (Афины) – из них убрали все прежние украшения и принесли туда богатые трофеи Египта. Октавиан признался, что дары, преподнесенные римским храмам, обошлись ему в 100 миллионов сестерциев, и не случайно «невиданное доселе количество горного хрусталя»[666]весом 150 фунтов (68 кг) презентовала храмам на Капитолийском холме жена Октавиана Ливия. Вполне возможно, что это был хрусталь, из которого Клеопатра намеревалась сделать для себя гроб такой же, как у Александра, хотя из‑за его астрономической стоимости она не могла позволить себе такую роскошь даже после смерти.

Октавиан построил в общей сложности десять новых храмов и более восьмидесяти отремонтировал за баснословные деньги, не оставив никаких мемориальных надписей о себе. Построив огромный храм, получивший название Пантеон, он установил в нем статую Венеры. Возвращая Риму богиню, что символизировало поражение Клеопатры, он украсил новую статую ее оставшейся крупной жемчужиной, «которая была разделена надвое, чтобы эта половина <…> пиршества была в обоих ушах»[667]. Октавиан даже взял для своей новой статуи жемчужное ожерелье, которое Клеопатра собственноручно повесила на шею статуе Венеры, установленную Цезарем в его семейном храме на форуме.

Хотя Октавиан обязался сохранить в целости скульптуры Клеопатры, в том числе и эту, он изменил архитектурный ансамбль форума, расширив его и придав ему некоторую фаллическую композицию. Две полукруглые галереи напоминают яички, а длинный передний двор смыкается с территорией храма Венеры, построенного в ее честь Цезарем, «производя впечатление, будто здание совершает половой акт»[668], в результате неявного, но вполне понятного расположения архитектурных составляющих.

Безусловно, много чему научившись во время пребывания в Александрии и осуществляя замыслы Цезаря, намеченные вместе с Клеопатрой, Октавиан завершил строительство нового здания сената, начатое Цезарем. Он также мог гордиться, что «принял Рим кирпичным, а оставляет мраморным»[669]. Тогда впервые облицевали североафриканским мрамором храм Аполлона на Палатинском холме. В стенах храма за дверями из слоновой кости на фоне барельефов с изображением Аполлона‑Октавиана, сражающегося с Антонием‑Гераклом, расположилась библиотека, подобная александрийской, где «дано узнавать читателю, что создавали в долгих ученых трудах новый и старый поэты»[670].

Следуя традиции римских полководцев привозить изделия старины из Греции и стран Востока для украшения своего более скромного города, Октавиан распорядился доставить из Египта коллекцию статуй и обелисков и тем самым положил начало тенденции, которая привела к тому, что в Риме оказалось больше обелисков, чем осталось в Египте. Из двух обелисков, увезенных из храма бога Солнца Ра в Гелиополе в знак победы над Египтом, один, воздвигнутый фараоном Сети I, был установлен в центре Большого цирка (ныне на Народной площади), а второй, воздвигнутый саитским царем Псамметихом II, чье имя заменили на имя Октавиана, поставили на Марсовом поле (сейчас находится на площади Монте Читорио) в центре вымощенной мраморными и бронзовыми плитами площадки. Размеченная линиями и с обозначениями зодиакальных созвездий, она образовывала гигантский циферблат солнечных часов, имевший 100 футов (примерно 30 м) в диаметре. Эти самые большие во все времена часы, названные «Solarium Augusti», создавались по образцу египетских, состоявших из циферблата и стержня, тень от которого, перемещаясь вследствие движения солнца, показывала истинное солнечное время. Стоявший в центре обелиск высотой 100 футов дважды в году – 23 сентября, в день рождения Октавиана и день осеннего равноденствия, и 21 марта, в день весеннего равноденствия, отбрасывал тень поперек циферблата до ступеней, ведущих к алтарю «Мира, дарованного Августом» с такой надписью на медной доске: «Август пожаловал этот дар солнцу, поставив Египет под власть римского народа».

Еще два гранитных обелиска, привезенных из Египта (сейчас они стоят на площадях Есквилинской и Квиринальской), установили справа и слева от входа в величественный мавзолей, который Октавиан начал строить на Марсовом поле в 28 году до н. э. Вполне возможно, что прототипом его гробницы послужила усыпальница Клеопатры, а архитектурное оформление фасада такое же, как у мавзолеев царей на Востоке. Могила под купольным верхом чаще всего представляла собой ступенчатую пирамиду в поперечном сечении. Когда Римом овладела египтомания, богачи, такие как Гай Цестий, начали строить пирамидальные гробницы посередине Вечного города.

Хотя Октавиан любил повторять, что он восстановил республику и ликвидировал угрозу монархии, исходившую с Востока, он стал принцепсом Рима, то есть «первым гражданином», а фактически императором, в январе 28 года, после чего его тоталитарный режим определял все аспекты жизни от общественной морали до подавления таких нежелательных культов, как поклонение Исиде. Он даже устанавливал, как нужно одеваться: всем мужчинам надлежало носить тогу, а замужним женщинам – скрывавшее всю фигуру длинное платье и накидку.

Угодливый сенат лишь штамповал такую политику, желая отметить восхождение к власти Октавиана присвоением ему нового имени, непосредственно связывающего его с Римом. Кто‑то высказывался за то, чтобы назвать его Ромулом по имени основателя города и первого царя, против чего возражали советники принцепса, указывавшие на нежелательные в таком случае ассоциации с монархией и тиранией. Поэтому в качестве более почетной альтернативы Мунаций Планк предложил имя Август, процитировав строку из стиха Энния: «По августейшем гаданье основан был Рим знаменитый»*. Хотя места, где авгуры совершили обряд освящения, назывались «августейшими», видимо, не случайно Планк, однажды плясавший перед Клеопатрой, Новой Иси‑дой, и, вероятно, знавший, что она носила еще один священный титул «Исида Августейшая», что значит «величественная» и «божественная», сделал такое предложение. Вот так в 27 году до н. э. сын банкира Гай Октавиан стал Августом Цезарем, присвоив себе имя божественной Клеопатры.

Тогда же было принято решение назвать в честь Октавиана его новым именем один из месяцев точно так же, как пятый месяц года[671]квинтилис переименовали в июль в честь Юлия Цезаря. Но вместо того чтобы выбрать для этого месяц своего рождения – сентябрь, новоиспеченный Август сделал августом секстилис с таким расчетом, чтобы «месяцем, переименованным в его честь, был тот, когда он сверг Клеопатру»[672]. А1 августа, день, когда капитулировала Александрия, он провозгласил всенародным праздником.

С тех пор, избегая упоминания Клеопатры, Антония или гражданской войны, Октавиан просто заявлял: «Aegyptum imperio populi Romani adi‑eci» – «Я присоединил Египет к империи римского народа», хотя он сделал его своей вотчиной. Изолировав египтян от остального Древнего мира путем запрета любому римлянину посещать Египет или египтянину приезжать в Рим, Октавиан принял меры к тому, чтобы его версия событий никогда не оспаривалась: он ввел строжайшую цензуру. Были сожжены тысячи противоречащих или инкриминирующих текстов от «Книг Сивилл» до сочинений Юлия Цезаря. Смотрителю за библиотеками приказали изъять произведения, признанные «неподходящими» для читательской аудитории, и заменить их трудами самого Октавиана, обогащенными литературным талантом его поэтов, с его собственной трактовкой истории.

И все же, несмотря на драконовские меры, некоторые источники сохранились. Когда царские архивы в Александрии переходили в другие руки, бесчисленное множество официальных документов отправили в корзину как макулатуру, еще какие‑то пошли в переработку для обертывания мумий, и лишь малая толика обнаружилась через две тысячи лет, в том числе документы, написанные рукой Клеопатры. Погребальные надписи верховных жрецов Мемфиса, скрытые под зыбучими песками Саккары, были найдены и переведены только в наше время. Благодаря сложностям птолемеевской иероглифики от глаз агентов Октавиана ускользнули тексты на стенах храмов, содержащие удивительные факты и излагающие опасные умонастроения.

Имена и образы Клеопатры и Антония также сохранились на их монетах, причем серебряные монеты Антония находились в обращении в течение почти 250 лет, то есть намного дольше, чем более мягкие золотые монеты Октавиана, бывшие в ходу едва ли одно столетие. Как и его монеты, гены Антония оказались более долговечными. Родив единственного ребенка, дочь Юлию, Октавиан неоднократно использовал ее для достижения своих политических целей: сначала она была помолвлена с сыном Антония, Антиллом, а затем после его казни – с гетским царем вопреки римскому закону, запрещавшему браки с иностранцами. В конце концов, в 25 году до н. э. ее выдали за двоюродного брата, сына Октавии – Марцелла, а после его преждевременной кончины ее сосватали престарелому Агриппе в знак запоздалой благодарности за то, что он выиграл многие сражения для Октавиана. Несмотря на 25‑летнюю разницу в возрасте, они родили двух сыновей – Гая и Луция, которые стали наследниками Октавиана. После смерти Агриппы Юлию заставили выйти замуж за сына Ливии, Тиберия, из тех соображений, что ее мальчикам нужен отец, но так как обе стороны не проявляли интереса к этому союзу, Юлия часто заводила любовные романы. После того как ее любовником стал младший сын Антония, Юл, Октавиан вынудил его совершить самоубийство, а Юлию обвинили в распущенности, сослали на небольшой остров Пандатерия и даже отказали в похоронах в фамильной усыпальнице. Поскольку ее сыновья также рано умерли при загадочных обстоятельствах, Октавиану ничего не оставалось, как сделать своего взрослого пасынка Тиберия преемником. Сам он умер в 14 году н. э. в возрасте 75 лет, как говорят, отравленный Ливией, пожелавшей, чтобы императором стал ее сын, которому было уже около тридцати.

В то время как Октавиан явно не преуспел как представитель династии, род Антония был плодовитым и многочисленным. На Востоке его внучка, полукровка‑азиатка по имени Пифодорида, вышла замуж за его бывшего вассального царя Полемона I Понтийского, а затем за Архелая Каппадокийского. На Западе внук Антония, Клавдий, и правнуки Калигула и Нерон стали императорами и преемниками Октавиана и Тиберия.

При их правлении возродилось восточное великолепие, и снова пошли слухи, что Александрия станет столицей империи вместо Рима. Калигула возродил память о своем прадеде и приказал доставить из Александрии обелиск, установленный Клеопатрой в честь Антония, и установить в Риме рядом с центром поклонения Исиде (ныне он находится на площади Святого Петра рядом с Ватиканом). При Калигуле культ Исиды получил государственное признание после его жестокого подавления предшествовавшим режимом. Калигула также продвигал идею о своей божественности, основанной на мистериях, связанных с культом Исиды, и даже хотел жениться по‑птолемеевски на своей сестре. Как поклонник Александра Великого он возложил щедрые подношения к его саркофагу и взял себе его золотой нагрудник, а когда принимал заморских царей, надевал диадему, очень напоминавшую царскую птолемеевскую.

Откровенно неримское поведение послужило одной из причин убийства Калигулы. Его преемником стал внук Антония, Клавдий, который, продолжая поддерживать культ Исиды, построил замысловатый алтарь, украшенный изображениями Исиды и священных быков. Военный трибун Клавдия – Гай Стертимий Ксенофон – также являлся жрецом Исиды и Сераписа. И хотя Октавиана и всех его ближайших родственников кремировали по римскому обычаю, а урны с их прахом установили в семейном мавзолее, там же нашлось место и для саркофагов, когда кто‑либо из членов императорской семьи изъявлял желание быть по‑египетски забальзамированным.

Египетское влияние продолжало распространяться в Риме под влиянием таких придворных, как Херемон, бывший библиотекарь в Александрии и эксперт по египетской цивилизации; сочинения «Агугжтлака» («История Египта») и книги об этой стране вызывали все больший читательский интерес. Будучи известным историком и автором работ по этрусской и карфагенской истории, Клавдий сам приступил к написанию современной истории Рима начиная с убийства Цезаря в 44 году до н. э., но его бабка Ливия настоятельно посоветовала ему опустить события, предшествовавшие 30 году до н. э., и любое упоминание о Клеопатре, ибо даже как император «он видел, что о событиях более ранних правдивый и свободный рассказ уже был невозможен»[673]. При том что сторонницей цензуры являлась мать Клавдия – Антония, дочь триумвира Антония от Октавии, – его дочь от Клеопатры делала все возможное, чтобы сохранить наследие своих родителей, ибо Клеопатра Селена была «в полном смысле маминой дочкой»[674].

Хотя многим историкам хочется верить, что всех троих детей Антония и Клеопатры пощадили, поскольку Октавиан вроде бы «впоследствии поддерживал их и заботился о них, как о близких родственниках, сообразно с положением каждого»[675], упоминания об участии семилетнего Птолемея Филадельфа в триумфе 29 года до н. э. не встречаются, а это вполне может означать, что он не пережил своей первой холодной зимы в Риме. Александра Гелиоса также последний раз видели во время триумфа, поскольку он, вероятно, умер, «не достигнув возраста, когда разрешалось идти на военную службу и жениться»[676]. Его нареченную Иотапу, теперь оставшуюся невостребованной, отправили обратно к ее отцу Артавазду, который был прощен Октавианом и стал вассальным царем Армении. Саму же Иотапу выдали за другого вассального царя Коммагены.

Единственного оставшегося в живых ребенка Клеопатры, одиннадцатилетнюю дочь Клеопатру Селену, отправили жить со святейшей Октавией, на чьем попечении находились ее двое сыновей от первого брака, ее две дочери от Антония – две Антонии в возрасте от девяти и шести лет – и тринадцатилетние Юл, Антоний и оставшийся сын Фульвии, после того как Октавиан обезглавил его старшего брата Антилла. Детей растили и воспитывали для создания политических союзов, и на Селену распространялись планы Октавиана относительно Северной Африки. Ее обручили с царевичем Юбой, жившим в Риме с тех пор, как Цезарь привез его из Северной Африки четырехлетним ребенком, он получил римское гражданство, был наречен Гаем Юлием Юбой, остался у Цезаря и, возможно, встречался с Клеопатрой VII во время ее пребывания в Риме. Затем, проживший какое‑то время в доме Октавии, царевич был сделан вассальным царем Мавритании и Нумидии в 25 году до н. э. и женился на Селене.

Официально Селена стала царицей Мавритании и Нумидии, но еще раньше на церемонии пожалований она получила от родителей Киренаику. После того как из всех детей Клеопатры VII Селена одна осталась в живых, она могла считать себя правительницей Египта по рождению. Как наследники всей Северной Африки – в теории, а не на практике – Юба и Селена правили своим царством из приморской столицы Иол. Они переименовали ее в Кесарию (ныне Шершель), и своим новым названием город мог быть в равной мере обязан и Цезарю, и Октавиану. Супруги воссоздали двор Клеопатры в роскошном дворцовом комплексе с великолепной мозаикой, облицованными мрамором стенами и полотнищами богатой пурпурной ткани, выработанной на фабриках Юбы в Могадоре. Дворец украшали резные изображения сфинксов, бронзовые фигуры Диониса и светильники в александрийском стиле. Много статуй привезли из Египта, в том числе полуторатысячной давности статуи фараонов Тутмоса I и Тутмоса II, гигантский урей со змеей и голову Амона, вероятно, вытесанную из камня в Фивах, чтобы увековечить династическую связь между Александром и его божественным отцом.

Среди экспонатов своеобразной галереи предков находились великолепные мраморные бюсты Юбы с очень красивым лицом и вьющимися волосами и скульптурные портреты столь же привлекательной Селены, передающие ее преданность и любовь к родной стране. Унаследовавшая любовь Клеопатры к жемчугу и ярким нарядам, Селена в память о матери переняла и ее прическу «арбуз», правда, добавив к ней такую деталь, как завитки в форме улиток, обрамлявшие ее несколько полноватое лицо.

Кроме того, в этой галерее имелась скульптура Птолемея I и базальтовая статуя последнего верховного жреца Мемфиса Петубастиса III, троюродного брата, близкого к царской семье. На статуе была выбита дата смерти шестнадцатилетнего жреца – 31 июля 30 года до н. э., когда его, как и единоутробного брата Цезариона и сводного брата Анти‑лла, убили по приказу Октавиана.

Но самым замечательным произведением в этой экспозиции было большое мраморное изваяние самой Клеопатры. Абсолютно не похожий на мягкие и кроткие портреты царицы, выполненные во время ее пребывания в Риме в молодые годы, «скульптурный портрет в накидке передает совершенно иной образ Клеопатры VII»[677]. Ваятель изобразил энергичную женщину, чьи последующие достижения прославлялись дочерью, вероятно, заказавшей этот портрет. Из‑под края накидки на голове виднеются уши с проткнутыми мочками для сережек, по‑видимому, похожих на те с ее знаменитыми жемчужинами. Пучок вьющихся волос над бровью очень напоминает локон на голове Александра Великого также из Северной Африки римского периода. Очевидно, так Селена подчеркивала родственные отношения своей матери со знаменитым предком их династии. В самом деле, это лицо Клеопатры с крупным, но красивым носом кажется таким мужественным, что кое‑кто считает его лицом мужчины. Если учесть большое сходство данного скульптурного портрета с мужеподобными изображениями Клеопатры на монетах, а также многозначительные события, приведшие к его созданию, нет ничего удивительного в подобной интерпретации.

Новый двор начал изготовлять серебряные изделия такого же изумительного качества. Примером может служить великолепное серебряное блюдо с фигурой женщины, вполне возможно, самой Селены. Локоны у нее над бровью «уложены в бог весть какую прическу»[678], похожую на ту, что у скульптурного портрета ее матери, выполненного в мраморе. Проткнутые уши также виднеются из‑под головного убора Александра из слоновьей кожи со всеми атрибутами птолемеевского Египта от систра и кобры до рога изобилия. Полумесяц как символ Селены соединялся с изображением Гелиоса в память о ее брате Александре Гелиосе, а лира, виноградные гроздья и сосновые шишки Диониса вместе с палицей и колчаном Геракла – как дань уважения ее отцу Антонию.

Как Антоний и Клеопатра, Селена и Юба несли в массы политическую идею посредством своих монет: царя Юбу чеканили на одной стороне, а царицу Селену – на другой.

По ее портретам можно судить, что она «унаследовала сильно выдающийся вперед нос матери, но в то же время складывается впечатление, что она была красивее Клеопатры VII»[679]или по крайней мере не выглядела столь устрашающей. На монетах Селены можно видеть полумесяц, символизирующий Исиду, египетский систр, корону с двойным оперением и солнечным диском, а также крокодила как характерную эмблему Египта. Селена и Юба, конечно, содержали живых крокодилов в большом столичном храме Исиды, украшенном статуями богини, чей культ имел достаточно широкое распространение. Некоторые детали этого культа великолепно описаны в единственном целиком дошедшем до нас известном римском «романе» «Метаморфозы», написанном романизированным жителем Северной Африки (современного Алжира) во II веке н. э.

Прочная связь с родиной Селены, Египтом, нашла отражение в творениях архитекторов, художников, писателей и ученых, наводнивших ее двор. Личный врач Юбы, Евфорб, доводился братом Антония Музы, греческого вольноотпущенника Антония. И тот и другой прославились как специалисты в области водолечения, которое, вероятно, проводилось в роскошном банном комплексе Кесарии, куда вода доставлялась по громадному акведуку. Юба и Селена также построили большой амфитеатр и ипподром рядом с библиотекой, ставшей образовательным центром.

О самом Юбе Плиний Старший писал, что «он больше прославился своей ученостью, чем как властитель»[680], а его интерес к философии, истории и географии проявился в том, что они с супругой отправляли экспедиции за пределы сфер своего влияния. Морские экспедиции на запад достигали островов в Атлантическом океане, названных «Канария» (от латинского «canis» – «собака»), поскольку там водились крупные собаки. Пару этих животных привезли Юбе. Росшие на Канарских островах финиковые пальмы и папирус напомнили Селене о ее родине. При Юбе также совершенствовались методы бальзамирования.

Пытаясь установить более прочные связи с Египтом, они также послали экспедицию, которая должна была найти таинственные истоки Нила. Геродот утверждал, что великая река Египта текла с запада на восток, а учитель Александра, Аристотель сделал предположение, что ее истоки могут на самом деле находиться на западе. Этой проблемой занимался и заступник Юбы, Цезарь. Желая установить истину, Юба и Селена направили своих исследователей, которые пришли к выводу, что обнаружили истоки Нила в горах их Мавританского царства.

Открытию, подтверждавшему, что Нил выше третьего порога вместе со своим притоком Атбара может отделять Египет и, стало быть, всю Северную Африку от Эфиопии, посвятил несколько строк поэт Кринагор Митиленский. В своей эпиграмме по случаю бракосочетания Юбы и Селены он писал:

Судьбою назначено двум народам соседним,

чьи обширные земли от страны темнокожих эфиопов

отделяет Нила поток полноводный,

подданными стать одной четы царственной

и создать единую семью египтян и ливийцев.

И пусть отпрыски царские, когда черед их настанет,

примут над ними державную власть[681].

Первого ребенка, родившегося у Юбы и Селены между 13 и 9 годами до н. э., назвали Птолемеем. Хотя до нас дошли немногие подробности личной жизни Селены, она, безусловно, оказывала большое влияние, если учесть ярко выраженный египетский стиль ее двора и «необычно высокий статус, занимаемый женщинами Кесарии в последующие после ее смерти века»[682]. В то время к элите принадлежали такие образованные представительницы слабого пола, как филолог Волусия Тертуллина. Когда Селена умерла в возрасте примерно тридцати пяти лет, вероятно, во время родов, ее смерть связали с лунным затмением. Поэт Кринагор написал по этому поводу:

Взойдя в ту ночь над горизонтом,

Сама луна от горя потемнела

И накрылась траурной вуалью.

Бездыханной увидала небесная Селена

Свою прекрасную земную тезку,

Черной тенью сходящей в мрачный Гадес.

Еще недавно красотой они сияли: одна – меж звезд,

Другая – средь людей, но в одночасье

Их поглотил кромешный мрак[683].

По‑видимому, забальзамированную в традициях династии Клеопатру Селену погребли в царском некрополе, который Помпоний Мела назвал «общей могилой царской семьи», приблизительно в 20 милях к востоку от столицы Иол Кесарии. Это была большая округлая гробница диаметром 200 футов (более 60 метров), вероятно, построенная Юбой II. Ее окружали шестьдесят ионических колонн, и со всех четырех сторон света имелись изящно вытесанные ложные двери, напоминавшие традиционный египетский элемент декора, любимый самой Клеопатрой VII. Над каждой из них вверх до вершины на высоту 75 футов (порядка 24 метров) поднимались каменные ступени.

При соединении в одной конструкции восточного округлого мавзолея с архитектурой древнеегипетских погребальных сооружений получилась необычная ступенчатая пирамида. За замурованным входом, расположенным на уровне земли под одной из ложных дверей на восточной стороне гробницы, начинался сводчатый проход, ведущий в прямоугольную комнату, своего рода преддверие. За ней на высоте семи ступеней начиналась сводчатая галерея, закручивающаяся в спираль против часовой стрелки, протяженностью 500 футов (152 метра). Одно из ответвлений галереи оканчивалось в центре гробницы, где египетского типа раздвижные двери из известняка с приводным механизмом закрывали вход в погребальную камеру, в которой могли находиться только два или три захоронения. В гробницу, ограбленную еще в давние времена, археологи проникли в 1855 году. По сохранившимся записям, здесь ничего не было обнаружено. Ни тел, ни погребальных урн. Разве что египетская подвеска, несколько бусин и жемчужин на полу, столь обожаемых прославленной матерью Селены.

Юба на много лет пережил свою жену. Он много путешествовал по Востоку и женился во второй раз, прежде чем вернуться в Мавританию в 5 году н. э. В 21 году он сделал соправителем своего сына Птолемея, унаследовавшего царский престол после смерти отца в 23 году. Его титулы утвердили Тиберий и сенат, который провозгласил его «другом и союзником римского народа». Направленные Римом послы вручили ему скипетр из слоновой кости и триумфальную с вышитыми звездами пурпурную тогу, называвшуюся «toga picta».

Судя по великолепному скульптурному портрету в мраморе из царской столицы, Птолемей, как и его отец, был красивым мужчиной. По примеру своих современников‑римлян он носил небольшую бороду и аккуратную стрижку.

О личной жизни Птолемея почти ничего не известно. В исторических документах нет сведений ни о его жене, ни о детях. Упоминание о некой «царице Урании», считающейся придворной дамой с царскими замашками, может относиться к какой‑нибудь родственнице, пожелавшей по примеру знаменитых птолемеевских предков называться Уранией – по имени, под которым известна сама Афродита.

Очевидно, собрав огромные богатства, Птолемей почувствовал себя достаточно независимым от Рима, чтобы на восемнадцатом году правления выпустить золотые монеты с изображением своих триумфальных регалий и скипетра из слоновой кости в ознаменование того, что ему удавалось подавлять время от времени поднимавшиеся волнения в своем царстве. Он также совершал частые поездки в зарубежные страны. В Афинах в его честь установили статую в гимнасии ранних Птолемеев с надписью: «Сыну царя Юбы, потомку царя Птолемея».

В 39 году его пригласил в Рим его правнучатый племянник император Калигула, очевидно, как внука Клеопатры, земного воплощения Исиды, на церемонию освящения нового храма Исиды на Марсовом поле. Согласно древним источникам, Птолемей в великолепном пурпурном плаще, надетом, по‑видимому, поверх полученной от сената тоги, «привлек к себе все взгляды»[684], и Калигула, сочтя, что тем самым унижается его достоинство, приказал арестовать Птолемея и казнить.

Поскольку он был единственным вассальным царем, с кем Калигула обошелся таким образом, видимо, причина была не только в броской одежде Птолемея. Вполне вероятно, что Птолемей оказался замешанным в заговоре против императора, возглавляемом неким Гетуликом, чей отец являлся союзником отца Птолемея, Юбы. Возможно, Птолемей надеялся, что, если заговор удастся, он вернет себе территории, включая личную вотчину императора – Египет. Или, может быть, он стал настолько сильным и богатым, что не пожелал довольствоваться ролью вассального царя, а Калигула решил сделать Мавританию римской провинцией.

Когда сам Калигула был убит в 41 году, его преемник Клавдий действительно включил Мавританию в состав Римской империи, но, опечаленный смертью Птолемея, его троюродного брата по их деду Антонию, решил установить статуи Птолемея и Юбы II в их столице Кесарии. Обе эти статуи поместили в храме Венеры, потому что знавший историю Клавдий чтил память их предшественника Юлия Цезаря.

По злой иронии судьбы последнего известного потомка Клеопатры Великой, ее внука Птолемея, казнил приверженец Исиды и правнук Антония, Калигула. Тем не менее влияние Клеопатры VII продолжало сказываться как через ее образ земного воплощения Исиды, так, вполне возможно, через других царских потомков. При всей скудости сведений известны имена семерых членов мавританского царского дома. Известно также, что примерно в 8 году до н. э. у Селены и Юбы II родилась дочь, о чем имеется почетная надпись в Афинах. Римские источники упоминают о внучке Клеопатры и Антония по имени Друзилла[685], которая вышла замуж за Тиберия Клавдия Феликса, вольноотпущенника императора Клавдия, в 50‑х годах ставшего прокуратором Иудеи, царства, коим Клеопатра VII так хотела завладеть.

Муж Друзиллы также являлся сподвижником Павла из Тарса, того самого города, куда прибыла Клеопатра для встречи с Антонием в образе Афродиты. Здесь, как в Антиохии и Эфесе, процветал культ Исиды. После принятия крещения Павлом он, ведя истовую миссионерскую деятельность в Сирии, Малой Азии и Греции, вступил в тесный контакт со многими последователями Исиды, бывшими господствующей религиозной силой в Древнем мире. Даже построенный в Александрии корабль, на котором он плыл с Мальты в Путеолы и Сиракузы, назывался «Диоскуры»[686], по имени героев‑близнецов Кастора и Полидевка, ставших спасителями благодаря самой Исиде. И так как культ ее распространился далеко за пределами Египта вплоть до Британии, преодолевая этнические и политические барьеры, образ матери Исиды со своим божественным сыном был воспринят ранним христианством, пытавшимся соперничать с ее всеохватывающим призывом.

Друзилла умерла в 30‑х годах н. э., но, по преданию, ее родословная продолжалась еще в течение нескольких столетий, пока в III веке не проявилась сильная историческая личность – Зеновия из Пальмиры. Названная в сирийских надписях Бат‑Заббаи, «та, которая с красивыми длинными волосами», двадцатисемилетняя Зеновия стала регентшей своего сына после смерти мужа в 267 году. Прославившаяся умом и красотой, она утверждала, что ведет происхождение от Клеопатры. Говорят, что ей принадлежала коллекция кубков ее великой прародительницы, якобы доставшихся ей в Антиохии, городе, находившемся во владении и той и другой.

Когда самозваная «новая Клеопатра» бросила вызов могуществу Рима, увенчав себя царской диадемой и взяв имперские титулы, в том числе имя Августа, сенат обратился к императору Клавдию Августу с просьбой «освободить нас от Зеновии». К тому времени она расширила свои владения за счет римских провинций в Малой Азии, а затем захватила Египет. Сражение за Александрию в 272 году произвело такие разрушения, что, как писал историк Аммиан Марцеллин, стены рухнули, превратилась в руины большая часть района Брухий, значительно пострадал Дворцовый квартал и даже была разрушена великая Александрийская библиотека.

В конце концов Зеновия потерпела поражение, ее силы были разбиты в сражениях при Антиохии и Пальмире преемником Клавдия, Аврелианом. Увешанную драгоценностями Зеновию доставили в Рим и в золотых оковах провели по улицам столицы в триумфальном шествии Аврелиана. Жизнь ей сохранили и позволили доживать свои годы в имении Аврелиана недалеко от Тиволи. Однако арабские источники расходятся с римскими в описании ее судьбы. Она якобы не попала в руки своему врагу «царю Амру», а покончила с собой, приняв яд, находившийся в ее полом кольце. Молва приписывает ей такие слова: «Я умираю по своей воле, а не по воле Амра».

Постигшая Зеновию и Клеопатру участь, совпадающая даже в том, что как одна, так и другая скрывали смертельный яд в неком украшении, отражает влияние, какое веками оказывала Клеопатра VII после своей смерти. Ее золотая статуя до 220 года стояла в храме Венеры на форуме в Риме. Клеопатру продолжали почитать и боготворить повсюду в Египте от Александрии до Гермополя. Ее превозносили до небес, ее статуям поклонялись в самых дальних уголках страны. В 373 году писец в культовом центре Исиды на острове Филэ оставил такую запись: «Я выкрасил фигуру Клеопатры золотой краской»[687].

Память царицы‑богини продолжали чтить в знаменитом святилище Исиды на острове Филэ вплоть до VI века н. э., когда весь остальной Египет уже был христианизирован. В 453 году население этого района получило разрешение от Рима отметить ежегодный праздник «плавание Исиды на корабле», провезя по Нилу культовую статую храма. По сути дела, это действо должно было символизировать путешествие великой царицы‑фараона, которая пыталась осуществить свою мечту – возродить империю Александра Великого.

Самоубийство последней его преемницы явилось поворотным пунктом западной цивилизации. Почти добившись своей цели путем улаживания отношений с Римом, чтобы сохранить независимость Египта, и привлечения самих римлян себе в помощь, Клеопатра вселила такой ужас своим недругам, что их враждебность по сей день дает о себе знать. Но, несмотря на все попытки убрать ее из истории, она оставила о себе такую память, что сделать это оказалось непросто, и, подобно Александру, стала легендой. Даже ее самым злобным критикам пришлось признать неустрашимость этого легендарного потомка многих царей – Клеопатры Великой, чей дух, унаследованный от самого Александра, в конечном счете оказался несломленным.

Date: 2015-11-15; view: 328; Нарушение авторских прав