Дворец Цезаря: Клеопатра в Европе 2 page

Основным продуктом питания в древности служил хлеб. Богатые ели хлеб из лучшей пшеничной муки artophites, солдатский рацион составлял хлеб buccelltum, лепешками из грубых отрубей кормили рабов и собак. И хотя в силу экономической необходимости большинство римлян к хлебу добавляли разве что яйца и овощи, простая пища считалась признаком республиканских пристрастий перед наплывом экзотического съестного с Востока. Одному римскому полководцу III столетия до н. э. достаточно было тарелки пареной репы, потому что «человек, который довольствуется таким обедом, не нуждается в золоте»[334]. Однако Цезарь и Клеопатра, как и большинство богатых римлян, рассчитывали на более разнообразное меню за обеденным столом, чем хлеб и репа.

Традиционной любимой закуской – gustatio – было блюдо из спаржи, подававшейся за столом Цезаря с приправой на основе оливкового масла, или из нее делали какие‑нибудь муссы. Одновременно подавали такие блюда, как грибы в красном вине, сельдерей в изюмном соусе, чечевицу с мидиями и травами, маслины в приправленном ароматными травами масле, хлеб с оливковой пастой, овощные оладьи и небольшие сырники в виде шариков – globi.

В Риме Клеопатра, наверное, во всем старалась подражать римлянам, и неудивительно, если она наслаждалась чем‑то вроде современной широкой лапши, называвшейся lagana, которую обожал сподвижник Цезаря Цицерон, а также кукурузной лапшой palmentus. При добавлении в нее сыра получалось блюдо puls punica – каша по‑карфагенски. Уже в те времена выделывали много сортов сыра – от ricotta (творога) до более мягких сливочных сыров с наполнителями из трав и орехов. Сицилийские повара славились тем, что свои блюда заправляли большим количеством сыра, однако их рыбные блюда с сыром не всем приходились по вкусу.

Тем не менее рыба простая, хорошо приправленная, часто подавалась в качестве primae mensae – основного блюда. Любимые у греков и многих итальянцев всевозможные морепродукты добывались в Неаполитанском заливе, хотя Цезарю они также поставлялись из рыбного хозяйства его богатого двоюродного брата, специализировавшегося на ловле морского угря, которого, вероятно, подавали к столу Клеопатры, когда она жила в Риме. Угорь был одной из самых дорогих рыб, а то, что египтяне поклонялись ему, стало предметом шутливой ремарки в одной греческой комедии: «Вы считаете угря великим божеством, а мы – деликатесом»[335].

Но тогда чрезмерная любовь к морепродуктам у греков также граничила с религией.

В одном рецепте приготовления угрей в свекольной ботве они сравнивались с богинями в брачном возрасте точно так же, как двух сестер‑гречанок назвали анчоусами за «их бледность, худобу и большие глаза»[336]. Некоторых людей за то, что они обожали рыбу, называли «рыболюбами», хотя правильнее их было бы называть «женолюбами» за их любвеобильность, вот почему рыба обычно символизирует любовные чары. Обычная барабулька ассоциировалась с богиней классического пантеона Гекатой, а нильский окунь считался священным животным Хатхор. У египтян ассоциация между рыбой и любовной игрой отражена в словах, с которыми выходящая из воды девушка обращается к своему возлюбленному: «Посмотри, у меня между пальцев трепещется красная рыбка». Тогда, как и сейчас, некоторые морепродукты считались афродизиаками. Согласно поверьям, Венера в полночь ела устрицы. Не трудно представить, что Цезарь и Клеопатра вместе вкушали блюдо из устриц, доставляемых в Рим даже из Красного моря и Британии, надо полагать, во льду или в уксусе.

На столах богачей могли быть и такие экзотические деликатесы, как британская говядина, привезенная через Галлию, «нумидийские птички» – цесарки из Северной Африки, копченые перепела из Египта, любимое кушанье Александра, и даже индийские павлины, которых содержали как декоративных птиц, но в некоторых случаях их мясо употребляли в пищу, хотя оно такое жесткое, что из него делали котлеты, а потом их тушили в бульоне. Подавали и более ординарные блюда: жареного ягненка, утку, голубя или молочного поросенка с разными замысловатыми соусами. У секретаря Цезаря Авла Гиртия был повар, восхищавший всех своими отменными соусами; он готовил и ягненка по‑лидийски с сыром фета, и говядину или телятину в кисло‑сладком соусе.

Сомнительно, чтобы Клеопатре довелось отведать знаменитые римские деликатесы, такие как сони[337]в меду или сваренные в молоке улитки с соусом из забродивших рыбьих внутренностей. Римляне очень любили эту приправу и добавляли ее для пикантности в большинство блюд. Она обязательно стояла на столе, как и более острая приправа гарум. Еда у римлян получалась очень острой, из‑за того что они часто приправляли ее солью, винным уксусом, дорогим черным перцем, который, как и имбирь, гвоздику и куркуму, везли из Юго‑Восточной Азии через египетские порты на Красном море.

На десерт шли различные фрукты: виноград, яблоки, гранаты и фиги. Клеопатре особенно нравился крупный, сочный инжир, как и египетские финики, мешками доставлявшиеся из Фив. Подавали также мягкие фрукты из Кампании, запеченные в вине. Из них еще делали желе, его запивали коктейлем из меда и сока со льдом – неким подобием современного мороженого. Это был любимый десерт Александра, который, несомненно, вкушали и его преемники. Медом поливали запеченные фрукты, яичные драчёны и различные кондитерские изделия, такие как кунжутные и медовые вафли, ореховое и маковое печенье, фруктовые и ореховые кексы – панфорте и характерные пирамидальной формы пирожные из пропитанных медом пшеничных зерен – как знак почтительного отношения к родине Клеопатры.

Ужин заканчивался философской беседой с «винопитием», и хотя сам Цезарь пил мало, он мог позволить себе посмаковать вместе с Клеопатрой лучшее цекубское вино – римский аналог современного шампанского, и пили его из хрустальных бокалов. С одной стороны, это были своего рода музыкально‑поэтические вечера с участием таких знаменитостей, как «благоухающий певец и музыкант‑виртуоз»[338]Марк Тигелий Гермоген и митиленский поэт Кринагор, кстати, посетивший Цезаря в 45 году до н. э., а с другой – философские дискуссии единомышленников‑филэллинов, которые вел иногда друг Клеопатры, философ Филострат.

Изначально греческие пиры представляли собой исключительно мужские вечеринки с выпивкой, куда женщин приглашали только для того, чтобы разбавить сугубо однополые компании, однако смешанные собрания не очень нравились некоторым мужчинам. Вот что по этому поводу сочинил Ювенал:

Впрочем, несноснее та, что, едва за столом

поместившись, <…>

Сопоставляет поэтов друг с другом, <…>

Та, что стремится прослыть ученой, речистой не в меру;

Пусть же матрона, что рядом с тобой возлежит,

не владеет

Стилем речей, <…>

Пусть не поймет и из книг кой‑чего, мне прямо

противна <…>

Та, что, древность любя, неизвестный нам стих

вспоминает[339].

Хотя на таких мероприятиях привычки потребления вина женщинами строго регламентировались, двор Клеопатры на Тибре, по‑видимому, руководствовался совсем иными традициями Птолемеев и их божества‑покровителя Диониса, бога виноделия, чьи мистерии были раньше запрещены в Риме, а потом возрождены знаменитым трезвенником Цезарем. Несомненно, этот жест адресовался Клеопатре, однако появление культа, связанного с потреблением спиртного на людях и плясками, должно быть, не нашло понимания у многих нетерпимых в вопросах нравственности римлян. Это утверждение особенно справедливо в отношении тех, кто ратовал за возвращение республики и кому, главным образом противникам Цезаря, не очень‑то нравилось, что в Риме пребывает иностранка в окружении своих придворных.

Хотя Цезарь жил с женой‑римлянкой Кальпурнией в официальной резиденции на Священной дороге, согласно древним источникам, он совершенно открыто появлялся на людях с Клеопатрой. Некоторые современные историки утверждают, что он был слишком занят, чтобы часто видеться с ней, и навещал ее лишь время от времени. Наоборот, влияние Клеопатры на Цезаря нельзя недооценивать.

Разумеется, это влияние не оставили без внимания республиканцы, которые уже давно во всем, что им не нравилось, винили «неримский» источник, будь то греческий или египетский. Цицерон, считавший, что Александрия – это город мошенников и плутов, нанес Клеопатре по крайней мере один визит, чтобы получить некие литературные труды, по его словам, якобы обещанные ему. От своих шпионов и доносчиков она узнала о его высказываниях и мнении о ней, и никаких книг он не получил. Это, очевидно, удручило Цицерона, но из‑за какой‑то проблемы в отношениях с женщинами, о чем свидетельствуют несколько неудачных попыток жениться, не говоря уже об отвращении почти ко всему греческому, примером чего служит употребление им слова «graeculus» – «гречишка», и ненависти к монархии, едва ли он смог бы завести дружбу с женщиной, которую даже не назвал по имени, а просто величал «царица» с явной издевкой.

Его отношение, безусловно, отражало огромное расхождение между египетской монархией и римским республиканизмом, хотя присутствие Клеопатры в Риме шло вразрез не только с республиканскими идеалами, но также с положением римских женщин. В те времена, когда лучшей эпитафией для римской женщины могла бы стать следующая: «Приятная собеседница и подобающего поведения, на ней держался дом, и она пряла шерсть»[340], просто немыслимо было, чтобы женщина обладала большей властью, чем окружающие ее мужчины.

Цицерон, конечно, утверждал, что «предки наши признали нужным отдавать всех женщин, ввиду неразумия, под власть опекунов»[341], но он никогда не посмел бы высказывать такие сентенции в присутствии превосходившей его по интеллекту Клеопатры. А вот в письме к другу Цицерон писал: «Царицу я ненавижу; что я по праву так поступаю, знает Аммоний, поручитель за её обещания, которые имели отношение к науке и соответствовали моему достоинству. <…> О Саре я узнал, помимо того что он негодный человек, что он, сверх того, еще заносчив по отношению ко мне: всего один раз видел я его у себя в доме; на мой любезный вопрос, что ему нужно, он сказал, что ищет Аттика. О гордости же самой царицы, когда она находилась в садах за Тибром, не могу вспомнить без сильной скорби. Итак, с ними – ничего»[342].

Что касается упоминания о загадочном человеке по имени Сара, то оно могло быть сокращенной формой египетского имени Серапион, хотя не исключено, что речь шла о брате Клеопатры, Птолемее XIV, царский титул которого «сын Ра» произносился в Риме «са ра». Если он действительно навещал Цицерона, то вера первого в свой божественный статус объясняет его видимую заносчивость, как и сетования оратора по поводу гордости его единокровной сестры.

Раздумывая, как защитить Цезаря от чрезмерного влияния, оказываемого на него этой непривычно волевой женщиной, и будущее Рима, Цицерон и его друзья‑республиканцы с не меньшим подозрением относились к Антонию, давнишнему противнику Цицерона. Называя Антония «гнусным человеком»[343], Цицерон высмеивал его за преклонение перед всем греческим, любовь к экзотической одежде, в частности, белой обуви афинских чиновников и александрийских жрецов, и за то, что во время службы в Галлии он предпочитал носить одежду местных жителей. Иногда Антоний одевался на манер Геракла, считавшегося божественным предком его семьи и которого он напоминал телосложением, а также «своею одеждой: всякий раз, как ему предстояло появиться перед большим скоплением народа, он опоясывал тунику у самых бедер, к поясу пристегивал длинный меч и закутывался в тяжелый военный плащ»[344].

Тем не менее все, что так презирал Цицерон в Антонии, импонировало Цезарю и Клеопатре. Он обуздал свое безрассудство, с помощью своей честолюбивой третьей жены Фульвии, и супруги вполне могли оказывать почтение Клеопатре, желая уладить размолвку с Цезарем. Как‑то раз, когда на судебном заседании оратор произносил речь, а в это время через площадь несли Клеопатру, Антоний, «едва завидел ее, вскочил, не дослушав дела, и отправился провожать царицу, буквально прилипнув к носилкам»[345]. Зная его филэллинские настроения и то, что он – поклонник Александра, Клеопатра узрела в нем соратника и ввела его в их круг союзников, поставив перед собой цель добиться для Цезаря верховной власти в Риме и заодно укрепить свои позиции монарха в Египте.

Цезариону пророчили судьбу нового Александра и что он должен править объединенным Востоком и Западом. Его младенческие годы в Риме вполне могли протекать в соответствии с советами Сорана, как отучать от груди, что делать, когда режутся зубы, как пеленать, чтобы не было опрелости, и рекомендациями по поводу коляски и стула на колесиках, когда ребенок начнет ходить. Говорили, что мальчик не только был похож на Цезаря, но и ходил, как он. И сейчас, когда они имели возможность проводить время вместе на вилле, взаимная привязанность возникла между отцом и сыном, единственным ребенком диктатора, растущим в культурной среде, где наследники мужского пола ценились превыше всего.

Хотя еще рано было объявлять перед общественностью о своем отцовстве, Цезарь тем не менее сообщил об этом Антонию и нескольким ближайшим сподвижникам и начал работать над новым законопроектом, позволяющим диктатору «брать жен сколько угодно и каких угодно для рождения наследников»*. Это свидетельствует о серьезном характере его отношений с Клеопатрой и его намерений насчет их сына. Сама Клеопатра пользовалась симпатией в окружении Цезаря и вызывала огромное любопытство у граждан.

Насладившись недавно блистательной пышностью триумфа Цезаря, жители Рима, вероятно, сочли прибытие Клеопатры в их город как дополнение к экзотическому шоу: она предстала самой эффектной персоной, какую когда‑либо видели большинство римлян; каждая деталь ее внешности и образа жизни подвергалась тщательному изучению и копировалась. Все в «облике Клеопатры» – от ее египетского антуража до прически «арбуз» и жемчуга – перенималось многими римлянками с такой скрупулезностью, что их скульптуры часто путали с самой Клеопатрой.

Что касается скульптурных портретов египетской царицы, то самые великолепные были выполнены во время ее пребывания в Риме. Она позировала римским и греческим скульпторам, старавшимся передать сходство с оригиналом в мраморе и бронзе. Хотя многие сомневаются, что эти произведения дошли до наших дней, существуют по крайней мере две головы, представляющие Клеопатру в период, когда она жила в Риме. Оба скульптурных портрета сделаны из привезенного из Греции мрамора и имеют близкое сходство с ее изображениями на монетах. И хотя они не подписаны, как и большинство античных работ, в Риме в I веке до н. э. ни у кого не возникали сомнения, кто эта женщина.

Главную из этих скульптур установил Цезарь в самом центре города. Он поклялся, что если его божественная прародительница дарует ему победу над Помпеем, он построит новый храм в ее честь. И он сдержал клятву, воздвигнув храм Венере‑Прародительнице, и тем самым включил родоначальницу дома Юлиев в свои планы. Он с предельным тщанием подбирал скульптуру для нового храма, чтобы всем показать суть своей политики. Перед храмом поставили античную статую Буцефала, любимого коня Александра, с изваянием самого Цезаря в качестве наездника; буквально это означало, что он – преемник великого полководца. Позади многозначительной конной статуи поднимался пролет ступеней к основанию с коринфскими колоннами, за которыми располагалось святилище Венеры, содержащее великолепную коллекцию сверкающих драгоценных камней и камей. В нем стояла прекрасная статуя Венеры, изваянная греческим скульптором Аркесилаем. На ней были надеты нагрудник из лучшего британского жемчуга и пожертвованное Клеопатрой ее собственное ожерелье из жемчуга. Композиция получила завершение, когда Цезарь внес последний штрих – «рядом с богиней он поставил прекрасное изображение Клеопатры»[346].

Этот знаменательный шаг одни историки расценили не больше чем «вежливый»[347]жест, а другие «как открытое признание брака между потомком знатного патрицианского рода и дочерью бога»***. Фигурки Венеры по традиции дарили невестам при вступлении в брак, а эта золотая статуя в натуральную величину вполне могла означать публичное объявление Цезаря о своих отношениях с Клеопатрой и его династических намерениях. Хотя Птолемеи всегда устанавливали свои статуи и статуи членов царской семьи в храмах рядом с богами, в республиканском Риме вот так никогда не изображали здравствующих личностей. Поэтому изваяние женщины как символ ее божественности в самом центре римской столицы было чем‑то вроде политического динамита.

Хотя оригинальная золотая статуя Клеопатры исчезла давно, вместо нее в 46–44 годах до н. э. выполнили копию из желтоватого паросского мрамора. Позднее, во II веке н. э. она оказалась в коллекции скульптур у богатых братьев Квинтили, имевших виллу на Аппиевой дороге. Ныне носящая название «Ватиканская голова» по месту, где она теперь хранится, она издавна считалась образом римской жрицы, пока не обратили внимания, что ее «инфула» – ритуальная повязка на голове – на самом деле является широкой диадемой поздних Птолемеев. Ее большие глаза и маленький рот очень напоминают те, что мы видим на изображениях Клеопатры на монетах, и голову, несмотря на отсутствие у нее носа, в 1933 году в итоге идентифицировали как скульптурный портрет Клеопатры VII.

У нее прическа «арбуз», и волосы завязаны лентой. Предположение о том, что это копия золотой статуи Клеопатры, установленной Цезарем, сделали на основе небольшого узелка над лбом. Как видно, римский скульптор, изготавливавший копию, не совсем понял, что это такое. Возможно, это была «небольшая корона в виде лотоса, или урей, или даже остатки большого завязанного узелком локона»[348], по всей видимости, вроде «lampadion» – «хохолка», который имеется на мраморном скульптурном портрете женщины из храма Исиды в Помпеях (I век до н. э.), или даже стилизованный вариант характерного, вздернутого над бровью локона Александра. Еще одна деталь, вызвавшая неуверенность у копииста, это что‑то наподобие пятна на левой щеке, предположительно отпечаток пальца ребенка. Если учесть, что в оригинальной скульптуре Клеопатра отождествлялась с Афродитой‑Венерой, то ребенок у нее на руках – это, вероятно, Цезари‑он, представленный как Эрос‑Купидон в такой же паре «мать и дитя», как и на кипрских монетах Клеопатры, на которых младенец смотрит на нее, подняв голову.

Второй скульптурный портрет Клеопатры, меньше чем в натуральную величину и снова изваянный в Риме из того же паросского мрамора, нашли на вилле на Аппиевой дороге к югу от города. Ее черты под действием химического очистителя, примененного на каком‑то этапе, – «Ватиканская голова» подобной обработке не подвергалась, – смягчились, «образ передан несколько приукрашенным»[349], чем особенно восторгаются историки мужского пола. «Вероятно, как лучший и наиболее удачный скульптурный портрет»[350]птолемеевского правителя, в итоге приобретенный Берлинским античным музеем, «Берлинская голова» «говорит сама за себя, <…> она несравнимо более красивая, чем нелестные портреты на монетах, и действительно передает образ великой царицы»[351]. Еще два ученых с таким же восторгом высказываются о ее «большой физической красоте»[352]. В более сдержанном тоне высказывает свое мнение их коллега женского пола: «Ни в чем не льстя Клеопатре, скульптурная голова имеет близкое сходство с портретами Александра Великого»[353]. Она и в самом деле чуть наклонена, как у Александра, только в другую сторону. У «Берлинской головы» все та же самая прическа «арбуз» с диадемой; небольшие завитки волос обрамляют лицо, а над бровью маленький пучок волос, напоминающий характерные пряди на лбу Александра.

Есть еще и третий скульптурный портрет в натуральную величину, передающий стилизованный образ женщины, наделенной божественным статусом, из царского рода Птолемеев. На ней надет грифовый головной убор и парик, состоящий из трех частей с расположенными уступами локонами. Этот образ встречается на рельефах в египетском храме Клеопатры и воспроизведен на печатке золотых колец, которые, по‑видимому, носили сторонники Цезаря. Известный также как «Капитолийская голова», этот образ весьма вероятно отражает период, когда живая Исида жила в Риме как союзница и супруга Цезаря‑воина. Безусловно, Исида имела большую военную значимость для римлян: «Исида‑Виктория» отождествлялась как с Венерой Виктрикс, так и с римской богиней войны Беллоной, выступавшей в той же роли, что и бог войны Марс. И когда главный храм Исиды в Риме на Капитолийском холме был разрушен по приказу сената в 48 году до н. э., Цезарь и Клеопатра вполне могли задумать строительство нового храма Исиды на Марсовом поле. Когда его сооружение завершилось несколькими годами позже, он вместил в себя различные скульптуры, привезенные из Египта, на египетские мотивы. Некоторые из этих артефактов были найдены не так давно – в 1987 году.

Изваяния Цезаря также устанавливались в храмах по его программе саморекламы, одобренной сенатом, который предложил ему «храмы, жертвенники, изваяния рядом с богами, <…> жреца»[354]. «Непобедимому Богу», – гласило посвящение на одной из статуй Цезаря, то есть оно дословно повторяло надпись на памятнике Александру в Афинах. Таким образом, посылка Цезаря не могла быть более очевидной: он – новый Александр, его союзница и супруга Клеопатра – живая преемница Александра, а их сын Цезарион, зачатый в городе Александра, мог бы стать преемником их обоих в новом мировом порядке.

И не случайно эту статую Цезаря как бога установили в храме обожествленного Ромула, основателя Рима, берущего начало с 753 года до н. э., но бледнеющего перед богатыми городами Востока. И Цезарь взял на себя преобразование «вечного города», направив часть огромных средств, добытых во время военных кампаний, на осуществление грандиозных программ реконструкции.

Узнав многое за время пребывания в Египте, стране, существовавшей благодаря знаниям в области гидравлики, Цезарь намеревался изменить русло Тибра и построить искусственную гавань в устье, чтобы Рим имел прямой выход к морю. Увидев в Фаюме, каких результатов можно добиться с помощью мелиорации, он планировал построить канал для осушения Понтинских болот, чтобы снизить уровень заболеваемости малярией, от которой страдали горожане в летнее и осеннее время. Под впечатлением того, какие урожаи выращивались на осушенных землях в Фаюме, он решил осушить Фуцинское озеро к востоку от Рима, чтобы увеличить пахотные земли и сократить зависимость столицы от привозного продовольствия. Городу с населением почти один миллион жителей, «возможно, перенаселенному как современный Бомбей или Калькутта»[355], было не по силам бесплатно раздавать зерно тремстам двадцати тысячам человек ежедневно. Помимо увеличения производства зерна, Цезарь решил отправить многих безработных, живших на такое вспомоществование, в другие районы Италии и в Грецию, в частности, в Коринф. Он предполагал возродить значение этого города как важного торгового центра, прорыв канал через Коринфский перешеек, представлявший собой кратчайший путь между Ионическим и Эгейским морем. Весьма вероятно, что моделью этого проекта послужил канал между Нилом и Красным морем, благодаря которому увеличился товарооборот Египта.

Клеопатра и ее советники помогали Цезарю разрабатывать планы великих проектов, а тем временем старый кирпичный город начал уступать место облицованной мрамором метрополии, и образцом для нее служила Александрия. В 46 году до н. э. состоялось официальное открытие нового Форума Юлия, где находился величественный храм Венеры с золотой статуей Клеопатры. В соседствующей с ним базилике Юлии, названной так по имени дочери Цезаря, разместились римские суды в таких же великолепных портиках, как в александрийском гимнасии. Клеопатра появлялась в таких местах в своем царском паланкине с занавесками из тончайшего полотна. Примерно в это время родилась идея построить новое здание для заседаний народного собрания на Марсовом поле. Предполагалось, что его стены в окружности составят одну милю. А у Тарпейской скалы на Капитолийском холме намечалось построить самый большой в мире театр. Оба эти проекта возникли под влиянием гигантомании Александра и колоссальных размеров египетской архитектуры, которая произвела на Цезаря неизгладимое впечатление.

Но наибольшее воздействие на Цезаря Клеопатра оказала в той области, к какой у них обоих была тяга, – в области знаний, и, несмотря на недавно понесенный урон в ходе Александрийской войны, Клеопатра все еще владела крупнейшей в мире библиотекой. Несомненно, по ее совету Цезарь решил создать аналогичную библиотеку в Риме, и в 47 году до н. э., по возвращении из Египта, он назначил главного библиотекаря. Перед ним была поставлена задача собрать копии всех существующих греческих и латинских трудов, что требовало непосредственного сотрудничества с Александрией.

Столь ощутимо повлияв на культуру, религию, политику и даже ландшафт Рима, Клеопатра дала Цезарю средство, позволяющее изменить время. Астрономы Клеопатры предоставили ему египетский календарь, более точный, чем тот, которым пользовались римляне, и по которому с незначительными изменениями, внесенными папой римским в 1582 году, до сих пор живет Западный мир. В далекой древности египтяне придумали солнечный календарь, разбив год на триста шестьдесят дней и добавляя в конце каждого года пять дней, чтобы привести его в соответствие с движением Солнца. В каждом храме жрец‑астроном, наблюдая за небесными светилами, с помощью обелисков, солнечных часов и механических водяных часов сложной конструкции, изобретенных ктесибием Александрийским, следили за тем, чтобы ритуалы совершались и праздники проводились точно в определенный день и час. Александрийские ученые также усовершенствовали древний египетский календарь, воспользовавшись вычислениями коллеги Аристотеля Каллиппа Кизикского. В 330 году до н. э. он скорректировал греческий календарь, приведя в соответствие друг другу солнечный и лунный календари на основе знаний, полученных учеными Александра в Вавилоне.

Существовавший в Риме лунный календарь в триста пятьдесят пять дней вызывал необходимость через год добавлять к году целый месяц, чтобы в среднем в году получалось триста шестьдесят шесть дней; лишний день ликвидировался, если дополнительный месяц исключался из календаря один раз в двадцать лет. Но поскольку римские жрецы, следившие за этими сложностями, не занимались своим делом во время длительного пребывания Цезаря в Галлии в 50‑х годах до н. э., римский календарь постепенно ушел на два месяца вперед. Получилось, что на летний месяц июль приходился по календарю осенний месяц сентябрь; дни праздников сместились и выпадали на несоответствующий период. Так что советники Клеопатры оказались весьма вовремя в Риме и исправили это серьезное расхождение.

Под руководством ее придворного астронома Сосигена римский сложный лунный календарь был упразднен и принят более простой солнечный египетский. Он получил название юлианский, в соответствии с ним год состоял из трехсот шестидесяти пяти дней, и еще один день добавлялся к каждому четвертому году, который стал называться високосным. Пятый месяц квинтилис переименовали в июль в честь Цезаря. Его день рождения, приходившийся на этот месяц, отмечался так же широко, как и дни рождения восточных правителей.

Вводя новый календарь с 1 января 45 года до н. э., Цезарь и Сосиген добавили два дополнительных месяца между ноябрем и декабрем 46 года до н. э. как единовременную меру. Таким образом, 46 год до н. э. оказался самым длинным в истории – он растянулся на четыреста сорок пять дней, так что пребывание Клеопатры в Риме было более продолжительным, чем с 46 по 44 год до н. э. Продление года также имело серьезные политические последствия, поскольку те, чей срок полномочий составлял один год, занимали свой пост несколько дольше.

В то время как весь образ жизни Рима менялся по воле одного человека, находившегося под влиянием не просто иноземца или даже женщины, но и монарха, истовые республиканцы искали способы, как положить конец этим реформам. Стали поговаривать, что Рим уже не хорош для Цезаря, что он собирается перенести столицу в Александрию и даже провозгласить себя царем и править вместе с женой‑иностранкой. Все видели, что они открыто появляются вместе в Риме, считая себя супружеской парой, презрев римский закон и то, что Цезарь официально состоял в браке с Кальпурнией, и в довершение всего он собирался провести закон, позволяющий ему иметь не одну жену.

Между тем, несмотря на происходившие в Риме перемены, гражданская война не утихала, и сыновья Помпея, скрывавшиеся в Испании, не собирались складывать оружие. Задача принудить их к сдаче снова встала перед Цезарем. Хотя упоминания о местонахождении Клеопатры в этот период позднее уничтожили, равно как и все другие подробности ее пребывания в Риме, можно предположить, что на некоторое время она вернулась в Египет, чтобы заняться там государственными делами, а Цезарь в ноябре 46 года отправился в Испанию.

Сыновьям Помпея и их союзникам удавалось избегать прямого столкновения в течение нескольких месяцев, пока Цезарь наконец не навязал им сражение весной 45 года до н. э. Оно началось 17 марта в сорока милях от современной Севильи при городе Мунде. Пятидесятичетырехлетний полководец вскоре оказался в гуще ожесточенной рукопашной схватки в первых рядах своих легионеров, буквально дравшись не на жизнь, а на смерть, пока не произошел перелом и противник не обратился в беспорядочное бегство, оставив на поле битвы тридцать тысяч человек. Цезарь потерял одну тысячу своих солдат. Еще были убиты от двадцати до тридцати тысяч повстанцев, продолжавших сопротивляться в Кордове. И хотя младшему сыну Помпея, Сексту, удалось снова скрыться, его раненый брат Гней был пленен и казнен, а его отрубленную голову выставили на всеобщее обозрение.