Глава XII. – Как сегодня многолюдно, – сказала Ольга, увидев гостей, собравшихся у Докки

– Как сегодня многолюдно, – сказала Ольга, увидев гостей, собравшихся у Докки. Пришли не только завсегдатаи вечеров путешественников (за исключением тех, кто был на войне), но и Палевские в полном составе, и Сербины, и княгиня Думская чуть не с десятком своих знакомых.

– Узнали, что будет генерал Палевский, – ответила Докки, посмотрев на графа, окруженного знакомыми. – Он весьма популярен.

Палевский – необычайно красивый и представительный в парадном мундире – поймал ее взгляд и улыбнулся уголками рта. Докки смущенно отвела глаза – смотреть на него и знать, что он ее тайный любовник, было необычайно приятно и волнующе. Казалось невероятным, что именно ей дозволено обнимать, целовать и наслаждаться пылкими ласками этого сейчас неприступного и сдержанного человека. Несколько месяцев назад в Вильне она не смела и мечтать о таком, хотя и тогда желала прикоснуться к нему, изведать теплоту его объятий и нежность поцелуя.

«А теперь я желаю его куда сильнее, – думала она, пытаясь занимать своих гостей и остро ощущая его присутствие, – поскольку узнала наслаждение его страстью. И чем больше я провожу с ним времени, тем сильнее жажду его…»

Она говорила с гостями, но глаза ее нет‑нет да искали Палевского, а мысли все время возвращались к проведенному накануне с ним вечеру, тихому, полному удовольствия от общения друг с другом. Они вместе поужинали, разговаривая обо всем на свете, потом долго гуляли по садику особняка, держась за руки, и невинные эти прикосновения доставляли им немалое наслаждение. Но, конечно, этого было недостаточно, чтобы удовлетворить разгорающуюся в них страсть. Их тела все чаще сливались в объятиях, губы все настойчивее искали губы другого, желание все сильнее – до сумасшествия – охватывало их, и потом невозможно было вспомнить, как они сумели добраться до спальни.

– …разве можно там хорошо поесть?! – раздался рядом чей‑то настойчивый голос.

Докки встрепенулась, наткнувшись на требовательный взгляд господина Гладина.

– Простите, где? – она смешалась, понимая, что за своими думами совершенно упустила нить беседы.

– В Пруссии, конечно! – воскликнул Рейнец. – Разве можно там насытиться русскому человеку, ежели пруссаки не в состоянии испечь ни нормальный хлеб, ни подать к столу хорошее мясо? Помню, в одной корчме мне на обед принесли молочный суп с несъедобным и каким‑то мокрым салатом да яичницу. Пруссаки толка в еде не ведают‑с, скажу я вам.

– Зато французы в ней отлично разбираются, – заметил Жорж‑Сибиряк. – Супы у них прекрасны, соусы – великолепны, десерт – превосходен, а вино – лучшее в мире.

– Мой французский повар на волне любви к России и ненависти к Бонапарте отказывается готовить французскую пищу, – хохотнула княгиня Думская. – Можете себе представить: заказала я давеча soupe a l’oignon – он мне щей наварил. Каково?!

– Один мой дальний родственник – во времена мира – решил поехать в Европу – попутешествовать, – к кружку присоединилась графиня Логачева, привлеченная аппетитной темой. – А надо сказать, большую часть жизни он провел в провинции и в языках был не силен, в том числе во французском. Потом жаловался, что во Франции все обманщики. Спрашивают его: не хочет ли он отведать свежие пети‑пуа, мол, только доставили. Он заказывает, приносят ему горошек, а он в обиде: я кушанье с таким красивым названием ожидал, а они обыкновенный горох на блюде подают…

Все рассмеялись. Сербина‑старшая обратилась к Палевскому.

– Граф Поль, а как кормят в Англии? Пудингами и этими… ростбифами? – она подтолкнула к Палевскому свою робкую дочь в очередном белом платьице. – Надин мечтала услышать ваш рассказ об этой стране. Ее весьма интересует география, не так ли, моя дорогая?

Надин потупилась, а взоры всех обратились к Палевскому.

– Пудинги, ростбифы, черепаший суп, – кивнул он с едва заметной улыбкой. – Надобно сказать, мясо, ветчины у них хороши, но пудинги я есть избегал – не пришлись мне они по вкусу.

– Соглашусь с вами, – заметил один из гостей. – Пудинги отвратительны, но супы и ветчины вполне съедобны.

– А что в английской кухне вы бы отметили особо? – поинтересовалась Логачева.

– Чистоту, – усмехнулся Палевский.

– Прекрасно сказано! – хихикнула Думская. Судя по смешку, пробежавшему среди публики, шутку генерала оценили почти все. Лишь графиня Сербина озабоченно нахмурилась.

– На стенах, полах, столах в кухне, которую я наблюдал, – ни пятнышка, – продолжал Палевский. – Плиты, кастрюли и сковороды вычищены так, будто ими ни разу не пользовались. Все бело, светло, просторно – увидеть это было весьма поучительно.

– Иной раз стоит посмотреть чью кухню, чтобы навеки лишиться аппетита, – согласилась Думская.

– Поэтому мы стараемся туда не заглядывать, – рассмеялась графиня Логачева.

– Но зачем вы пошли смотреть кухню? – спросила Сербина‑старшая. – Вам, в вашем положении, вовсе не следовало опускаться до осмотра хозяйственных помещений.

– Я никогда не пренебрегаю возможностью увидеть что‑то новое и извлечь из этого пользу, мадам, – с поклоном сказал Палевский.

– А как вы восприняли обычай англичан после обеда разделяться на мужскую и женскую компании? – поинтересовался Жорж‑Сибиряк. – Надо признать, меня этот обычай весьма удивляет. Англичан никак нельзя назвать варварами, но некоторые их традиции кажутся таковыми.

– В том есть свои преимущества. Ежели вы не стремитесь оказаться в обществе дам, что обычно вызвано желанием увидеть определенное лицо, к коему питаете склонность, – Палевский бросил быстрый взгляд на Докки, отчего ее сердце забилось сильнее, – комфортно провести время в мужской компании, не стесненной присутствием прекрасного пола, за рюмкой хорошего вина и свободными разговорами.

– Или английским джентльменам надобно разгорячить вином свою холодную кровь, прежде чем приступать к общению с дамами, – добавила Думская, озорно поводя глазами. – К счастью, русские мужчины не нуждаются в подобных средствах, чтобы суметь выказать свой темперамент, хотя порой злоупотребляют гораздо более крепкими напитками, чем какой‑нибудь портвейн или мадера за английским столом.

– А английские женщины? – спросила Логачева. – Говорят, влажный климат острова в немалой степени способствует белизне их кожи.

– Да, да, – оживилась Думская. – Ну‑ка, признавайтесь, Поль, каковы там женщины.

– Как выразился один поэт: англичанок нельзя назвать розами – для этого они слишком бледны, но лилии, по его словам, – вот весьма подходящее слово, – с усмешкой сказал Палевский. – Одеваются они просто, имеют довольно изящные фигуры и приятные лица, в основном белокуры, хотя встречаются и темноволосые. Весьма образованны: даже служанки на постоялых дворах со знанием дела могут порассуждать о поэзии, о романах, ими прочитанных.

– Вы хотите сказать, служанки там обучены грамоте? – удивилась Сербина. – Куда только смотрят их хозяева?! Учить чтению крепостных последнее дело, скажу я вам. Вместо того чтоб трудиться, они начнут читать, наберутся из книг вздорных идей.

Нина Палевская обменялась взглядами с княгиней Думской и осторожно заметила:

– Элен, в Англии нет крепостных, там все свободны.

– Господи, да как же такое возможно?! – искренне поразилась Сербина. – Государство развалится, коли каждый объявит себя свободным и начнет делать, что ему вздумается. Кто ж будет работать? Вы, верно, шутите, дорогая.

– Англия не разваливается уже несколько сотен лет, – сказал Палевский. – Напротив, только крепнет и богатеет. Свободный труд, соразмерно затраченным силам оплачиваемый, служит только на благо процветания страны. Англия и прочие европейские государства тому являются ярким примером.

– Вот странно, – покачала головой Сербина. – По‑вашему, выходит, что каждому лакею да служанке надобно жалованье платить? Так и разориться недолго. А на что живут местные помещики? Сами пашут? Воля ваша, вы шутите!

Гости насмешливо переглядывались, пока Палевский терпеливо объяснял своей малопросвещенной родственнице, что всякий работник в Англии получает вознаграждение за труд, земли сдаются в аренду фермерам, благодаря чему аристократия получает весьма приличный доход, а также растолковывал прочие нюансы заморской жизни, столь отличной от привычного российского уклада.

– Не думала, что еще встречаются настолько невежественные дамы, – шепнула Ольга Докки. – Она пребывает в явном шоке от услышанного, многое из которого стало для нее настоящим откровением.

– Видимо, графиня ожидала, что будет обычный светский вечер, – тихо ответила ей Докки. – Могу представить ее разочарование, когда оказалось, что здесь обсуждаются не сплетни, а жизненный уклад дальних и неинтересных ей стран.

– Бабушка говорила, Сербина увязалась за Палевскими, узнав, что на приеме будет граф Поль, – сказала Ольга. – Она все пытается пристроить за него свою дочь и буквально преследует генерала.

Докки покосилась на молчаливую Надин.

– В Вильне Сербина утверждала, что графиня Палевская поддерживает брак своего сына с ее дочерью и чуть не все уже сговорено.

– Нина Александровна хочет, чтобы он женился, – Ольга оглянулась на графиню Палевскую, беседующую с Думской. – Но я пока ничего не слышала о предполагаемой невесте. Конечно, Поль считается выгодным женихом – титул, чин, средства, положение в обществе. Каждая мать мечтает о подобном муже для своей дочери.

Ольга отошла к бабушке, а Докки посмотрела на Палевского. Почувствовав ее взгляд, он повернул голову и улыбнулся ей.

«Как я смогу без него жить? – в панике подумала она. – Без его взглядов, улыбок, прикосновений?.. Как буду засыпать и пробуждаться не в его объятиях? Как смогу перебороть в себе любовь и бесконечную тягу к нему?.. Я стала заложницей собственного сердца и своих чувств, пленницей его страсти и нежности…»

Она вспомнила их первую встречу на виленской площади, когда ее поразили его изумительные глаза, сверкающие и холодные, как бриллианты, и то странное щемящее смятение – сладостное и тревожное одновременно, взволновавшее воображение и душу. Мысленно она перенеслась к прошедшим временам – тем радостям и печалям, что ей довелось пережить за эти месяцы, полные надежд и отчаяния, бесконечной тоски по нему и… любви.

– У вас чудесный дом… – Докки вздрогнула и повернулась. К ней подошла сестра Палевского – Наталья Марьина.

– Небольшой, но очень уютный и изысканный, – княгиня окинула одобрительным взглядом библиотеку, заставленную вдоль стен книжными шкафами светлого дерева. Между ними по одной стороне стены – будто на картинах, обрамленных рамами высоких окон, – виднелись по‑осеннему золотисто‑багряные кусты и деревья ухоженного сада.

– Наш особняк в Москве большой, совершенно бестолковой планировки, – сообщила она. – Впрочем, подозреваю, что дома уже нет – говорят, после пожаров ничего не уцелело.

Докки удивилась беспечности, прозвучавшей в голосе Марьиной. Сама бы она крайне удручилась, случись что с ее домами – здесь или в Ненастном. И не столько из‑за материальных потерь (хотя и это нельзя было сбрасывать со счетов), сколько из‑за глубокой привязанности к родным стенам и привычно‑домашней обстановке.

– Будем надеяться… – начала Докки, но сестра Палевского только фыркнула.

– Я‑то как раз надеюсь, что он сгорел, – доверительно поделилась она, весело поблескивая глазами. – Мужу дом достался по наследству – довольно обветшалое здание, темное и несуразное. Я все уговаривала Марьина продать его и купить другой особняк. Мы даже подыскали подходящий, но у нас перекупили его прямо под носом, а потом настало лето, мы уехали в имение, а там и война началась. Так что для нас все как раз сложилось удачно. Конечно, мы потеряли в деньгах, но Поль поможет – он всегда нам помогает, потому как мы с мужем совершенно не умеем вести дела и обращаться со средствами.

«Неужели и Палевскому приходится содержать своих нерадивых родственников?» – Докки была обескуражена, но тут выяснилось, что под помощью подразумеваются дельные советы по управлению хозяйством и выгодное вложение денег.

– Как Поль во всем разбирается – ума не приложу, но даже наш поверенный прислушивается к его рекомендациям, – говорила Марьина, и в ее словах слышалось восхищение братом, как и горячая к нему привязанность. – Муж смеется, что выгодно женился, поскольку приобрел шурина, с которым как за каменной стеной: решит все проблемы и все сделает. У них между собой сложились прекрасные отношения. Мне остается только надеяться, что будущая жена брата также станет моей доброй подругой.

Докки покосилась на Надин, по возрасту годившейся княгине скорее в дочери, нежели в подруги, и ее захлестнула такая волна привычно‑безнадежного отчаяния, что она чуть не задохнулась. Марьина тем временем упомянула о своих детях – их было у нее трое, старшему исполнилось как раз пятнадцать лет, и о муже – он сейчас формировал ополченские отряды в Тверской губернии.

– Поль вечно на службе, я занята семьей, но едва узнала, что брат ранен, оставила детей родственникам мужа и помчалась к Полю вместе с родителями. Зато теперь, хотя и был тревожный повод для нашей встречи, можно насладиться семейной идиллией, – улыбнулась княгиня.

У нее была славная улыбка, как и у графини Нины.

– Младший брат, к сожалению, не смог вырваться со службы – иначе все были бы в сборе, как в старые добрые времена.

– Генералу повезло, что у него такие любящие родственники, – сказала Докки. – Как и то, что вы смогли отыскать его в этой неразберихе после сдачи Москвы.

– О, мы нашли его чудом, – Наталья с любовью посмотрела на брата, что‑то рассказывающего внимательным слушателям. – Сперва мы поехали в Москву – искать его в госпиталях. По дороге узнали, что там французы, и лишь часть раненых успели вывезти из города – кого отправили в Рязань, кого – в Тверь, в другие города, некоторых вообще не успели или не смогли вывезти… Словом, мы с мамой были в панике.

Докки сочувственно кивнула, вполне понимая их состояние.

– Тут кстати пришлась известность Поля. Отец смог быстро выяснить, что генерал Палевский в Твери, и мы отправились туда, но в госпиталях его не нашли. Оказалось, адъютант Поля – Матвеев, очень преданный ему офицер, увез брата к себе в деревню под Вышним Волочком, – Марьина покачала головой. – С одной стороны, мы были рады этому обстоятельству – вы не представляете, какой ужас творится в госпиталях, с другой – нам опять нужно было его искать. Когда мы наконец обнаружили Поля, он уже оправился от горячки благодаря хорошему уходу, который Матвеев за ним организовал. Брат был ужасно худ и слаб, страдал от болей, но, едва увидев нас, заявил, что мы должны отвезти его в Петербург.

– Верно, он хотел показаться врачам? – предположила Докки, не в силах поверить, что он так хотел увидеть ее.

– Какое там! Поль их страшно не любит и старается не попадать лишний раз в их руки. Мы так и не поняли, чего он рвался в Петербург – заставил нас выехать на следующий же день и погонял кучеров всю дорогу, хотя от тряски раны его мучили еще сильнее. По приезде рухнул в постель и, можете представить, не встал даже по приезде государя, – Наталья с усмешкой всплеснула руками. – Его величество, впрочем, с пониманием отнесся к своему раненому герою, настоял, чтобы Поль лежал, и прислал ему затем своего лейб‑медика. Но на следующий день брат уже поднялся. Надобно сказать, первые дни в Петербурге он держался не столько благодаря силе организма, сколько характера, но теперь, похоже, окреп.

Докки задумалась, насколько родные Палевского посвящены в его личную жизнь. Он не ночует дома, и они наверняка догадываются, что он проводит время у дамы. Вот только знают ли они, кто эта дама, и что думают по этому поводу.

Среди гостей раздался взрыв смеха. Докки и Наталья посмотрели на развеселившуюся толпу, центром которой были Палевский и княгиня Думская.

– На вашем вечере удивительно непринужденная обстановка, – сказала Наталья. – Даже свободнее, чем в московских гостиных, а там общество считается не столь чопорным в отличие от петербургского.

– Рада, если вам нравится, – ответила Докки. – Мне как раз хотелось, чтобы мои гости чувствовали себя как дома.

– Вам это в полной мере удалось! – Марьина бросила на нее лукавый взгляд. – Княгиня Софи Думская – знаете, она близкая приятельница моей матушки, – отзывается о вас самыми теплыми словами. Поэтому мы все хотели познакомиться с вами поближе.

Докки учтиво улыбнулась, отметив про себя, что Марьина не стала расспрашивать ее о родственниках, от Думской, видимо, уже зная, что эта тема болезненна для баронессы.

«Интересно, что еще могла рассказать им Софья Николаевна?» – напряженно думала она, вместе с Марьиной присоединяясь к кружку гостей, обступивших Палевского, который как раз говорил:

– Надобно заметить, хотя там все аристократы знают французский язык, на нем не говорят.

– А на каком же языке они общаются? – удивилась графиня Сербина.

– На родном, madame, – ответил ей Палевский.

Сербина пожала плечами, выразив тем недоумение по поводу странных порядков, заведенных в Англии.

– Это только в нашем обществе почему‑то стыдятся говорить на языке родной страны, – сказал генерал. – В Англии дворяне довольно уважают свою нацию, чтобы придерживаться собственных обычаев и языка.

– И то правда, – поддержала его княгиня Думская. – Молодцы англичане, не чета нам. Мы все обезьянничаем, подражая французам. А чем они лучше нас, что с них пример брать?

С этим утверждением никто не стал спорить, признав, что и в русском языке довольно слов, способных передать все те оттенки мыслей и чувств, кои до сих пор считались прерогативой французского языка.

Вскоре общество переместилось из библиотеки в гостиную, куда подали чай и закуски. Разговор шел своим чередом, пока Жорж‑Сибиряк не уселся за фортепьяно, желая исполнить несколько шотландских песенок, некогда им выученных. На вечерах Докки редко музицировали, разве что кто‑нибудь из гостей хотел познакомить своих собеседников с музыкой или песнями определенной местности. В прошлый раз Жорж – большой виртуоз по части фортепьяно – наигрывал греческие мелодии, теперь он затянул унылую балладу о пастушке и овечках, заблудившихся в вересковых зарослях.

– У вас весьма занимательный вечер, – к Докки подошел Палевский. – Мне доставило удовольствие принять в нем участие.

– Благодарю вас, – Докки чуть порозовела под его взглядом. А он, понизив голос, добавил:

– Но гораздо большее удовольствие мне доставит момент, когда гости разойдутся и мы с вами останемся одни.

Докки только вздохнула. Она сама с нетерпением ожидала окончания вечера.

– Я провожу своих родственников до дома и вернусь, – сказал он и отошел, а Докки как бы невзначай посмотрела на часы. Скоро ужин, а после ужина гости разъедутся.

Слуги зажигали свечи, пока две дамы исполняли дуэтом английскую песенку позапрошлого века о птичке, томящейся в золотой клетке.

– «И птичка выпорхнула вон, едва часов раздался звон», – вскоре допели они и под аплодисменты присели в реверансе.

– Ах, какая чудная песня! – воскликнула Думская. – Я за эту маленькую птичку вся испереживалась. Слава богу, она догадалась, что дверцу клетки забыли запереть.

– Надин знает прекрасный романс о птичке, – возвестила публике Сербина. – Она споет, если кто‑нибудь сможет ей подыграть, – графиня впилась взглядом в Палевского:

– Граф, не окажете ли любезность саккомпанировать своей кузине?

Палевский поднялся с места и подошел к Надин, отправленной матерью к фортепьяно. Он почтительно наклонил голову, пока барышня, запинаясь и робея, объясняла ему, что за романс собирается исполнить. Они хорошо смотрелись вместе: высокий темноволосый мужественного вида генерал и тоненькая юная девушка с нежным личиком, обрамленным льняными кудрями.

Наконец Палевский сел за фортепьяно и стал наигрывать известную мелодию, вот уже лет пятнадцать кочующую по гостиным, а Надин затянула:

Стонет сизый голубочек;

Стонет он и день и ночь;

Миленький его дружочек

Отлетел надолго про‑о‑о‑чь…[33]

Голос ее был не слишком силен, но приятен, а Палевский и вовсе оказался великолепным аккомпаниатором. Докки с изумлением и восхищением наблюдала, как его сильные гибкие пальцы легко пробегали по клавиатуре, мягко брали пластичные широкие аккорды, отчего старый романс зазвучал по‑новому: задушевно, с надрывной тоскливой ноткой, передающей страдания сизого голубочка. Не только Докки, но и все присутствующие с наслаждением слушали игру Палевского, а едва романс закончился, разразились восторженными аплодисментами. Краснеющая Надин присела, Палевский встал и поклонился. Сербина же, решив, что именно пение ее дочери вызвало столь бурный отклик, довольно заявила:

– Надин у меня весьма способна к музыке и пению, а также к другим наукам, подобающим юным барышням.

Тем временем Палевского не отпускали, наперебой умоляя исполнить еще что‑нибудь, по его выбору и на его вкус.

– Коли вы так желаете, я исполню романс… – генерал достал стоящую за фортепьяно гитару.

Присев на табурет, он рассеянно перебрал нежно зазвучавшие струны, Докки же мгновенно перенеслась мыслями в тот чудный июньский вечер, когда Палевский пел, не отводя от нее глаз. Полумрак той комнаты, офицеры, сидевшие вокруг неприбранного после ужина стола, звуки гитары и его обворожительного голоса, его веселый и ласковый взгляд, обращенный на нее, ощущение счастья, охватившее ее тогда, – все представилось так живо, что она вздрогнула, почувствовав, как по коже пробежали мурашки.

Но сейчас, в этой гостиной, полной гостей, Палевский не смотрел на нее. Он склонил голову к гитаре, сделал небольшую паузу, затем решительно взял несколько аккордов и запел:

Холодный взор твоих очей

Не обещал и не лукавил,

Но душу замереть заставил,

Унес покой моих ночей.

Не ведал я, что женский взгляд

Навеки покорит и ранит,

Заворожит, пленит и станет

Дороже всех иных наград.

Докки затаила дыхание. Следя за его чуткими пальцами, которые ласково касались гитарных струн, она напряженно вслушивалась в строчки романса; страстный, проникновенный голос Палевского завораживал, заставляя верить тем словам, которые звучали в тиши гостиной.

Вдали, там, где война и кровь,

В вечерний час, остыв от битвы,

Я повторял одну молитву,

Прося, чтоб свиделись мы вновь.

Неожиданно он вскинул голову, их взгляды встретились. Блики свечей переливались в его прозрачных глазах.

Ты – тайна счастья моего

Ты словно жизни совершенство,

Ты – сердца нега и блаженство,

Ты – лед, и жар, и страсть его.

И терпких губ твоих вино

В чудесный миг испив однажды,

Отведать вновь спешу, но жажду

Мне утолить не суждено.

Тобою лишь одной томим,

Я постигаю неизбежность,

Познав и грусть твою, и нежность,

Стать вечным пленником твоим.

Он вновь склонился к гитаре, а она так и не спускала с него глаз. Сердце ее билось сильно‑сильно, чуть не выпрыгивая из груди, а в душе робко расцветала, распускалась вдруг обретшая очертания надежда…

Твои печали утолить,

И радостей твоих коснуться,

В твоих объятиях проснуться…

Ах, что желанней может быть?..[34]

Прозвучали последние аккорды. Затихающие звуки гитары еще несколько мгновений дрожали в воздухе, после чего Палевский резко встал и поставил инструмент на место.

Слушатели заахали, зааплодировали, особо чувствительные дамы достали платочки. Он более не смотрел на Докки, но когда она смогла наконец отвести от него глаза, то к своему ужасу заметила, что на нее очень внимательно смотрит его мать, графиня Нина Палевская, от которой, судя по всему, не укрылись взгляды, которыми обменялся ее сын с хозяйкой вечера – Ледяной Баронессой.