С 19 декабря 1866 г. по 5 апреля 1867 г

Полностью убедившись в том, что мой муж не оправится от затянувшейся болезни, если будет пребывать в бездеятель­ности, а также в том, что мне давно уже пора ехать и нести свидетельство людям, я решила, вопреки суждению и совету церкви в Батл-Крике, членами которой мы тогда состояли, рискнуть и, несмотря на страшный зимний холод, отправить­ся в Северный Мичиган вместе с мужем, находившимся в край­не ослабленном состоянии. Чтобы принять столь рискован­ное решение, мне понадобилось немало мужества и веры в Бога, особенно если учесть, что я была одинока в своем мне­нии, так как церковь в Батл-Крике, включая руководителей, не поддерживали меня в этом.

Но я знала, что мне предстоит большое дело, и мне каза­лось, что сатана твердо решил воспрепятствовать мне. Я дол­го ожидала, когда плен наш будет возвращен и Господь поми­лует нас, и теперь опасалась, что драгоценные души погиб­нут, если я и дальше буду бездействовать. Оставаться и даль­ше вне поля деятельности было для меня хуже смерти, но в то же время я понимала, что если мы тронемся с места, это мо­жет означать для нас гибель. Поэтому 19 декабря 1866 г. в раз­гар снежной бури мы выехали из Батл-Крика и отправились в местечко Райт, штат Мичиган. Мой муж выдержал долгую и суровую дорогу в девяносто миль намного лучше, чем я дума­ла, и в конце пути чувствовал себя не хуже, чем когда мы вы­езжали. Прибыв в наш старый дом к брату Руту, мы были теп­ло приняты этой дорогой семьей. Они заботились о нас с та­кой нежностью, с какой родители-христиане могут заботить­ся о своих больных детях.

Мы нашли местную церковь в очень плохом духовном со­стоянии. У большинства ее членов семена разногласия и недовольства [571] друг другом пустили глубокие корни, и ими овладел мирской дух. Но несмотря на низкий духовный уровень, бра­тья и сестры так редко видели наших проповедников, что алка­ли духовной пищи. Здесь началось наше первое успешное слу­жение за все время болезни моего мужа. Здесь он начал тру­диться так же, как и в прежние годы, хотя был еще слаб. Он говорил тридцать или сорок минут до полудня по субботам и воскресеньям, а я занимала остальное время, а затем проповедовала около полутора часов после обеда в оба выходных дня. Нас слушали с величайшим вниманием. Я видела, что мой муж начинает излагать материал все более и более свободно, после­довательно и вразумительно. И когда однажды он ясно и убе­дительно говорил целый час, полностью осознавая свое бремя служения, я не могла выразить словами ту благодарность, кото­рая переполняла мою душу. Я поднялась в собрании и почти полчаса пыталась сквозь слезы рассказать о том, что произош­ло. Церковь была глубоко тронута, а я стала теперь уверена, что для нас наступает рассвет нового дня.

Мы оставались у этих людей шесть недель. Я проповедо­вала для них двадцать пять раз, а мой муж — двенадцать. По мере продвижения наших трудов в этой церкви я стала боль­ше узнавать о личных проблемах и переживаниях отдельных ее членов и начала писать для них свидетельства, которые в общей сложности составили сто страниц. Затем началась не­посредственная работа этих людей, когда они приходили в дом к брату Руту или когда я посещала их дома, но особенно ин­тенсивно мы трудились на богослужебных собраниях. Мой муж много помогал мне. Сказывался его большой опыт в этом деле, который он приобрел в былые годы, трудясь рядом со мной. И теперь, когда муж снова приступил к своему люби­мому делу, казалось, у него восстанавливается вся та ясность мышления, здравое суждение и добросовестное отношение к заблуждающимся, которые были характерны для него в про­шлом. Фактически никто из других служителей, даже если бы их было двое, не смогли бы помочь мне так, как он.

Великая и славная работа была совершена для этих доро­гих людей. Они полностью исповедали прегрешения друг [572] против друга, единство было восстановлено, и благословение Божье сопровождало всю нашу работу. Мой муж трудился над тем, чтобы поднять в этой церкви дух жертвенности до того уровня, который следует рекомендовать всем другим нашим церквам, и его усилиями церковь собрала хорошие годовые пожертвования — около трехсот долларов. Люди, болезнен­но воспринявшие некоторые мои свидетельства, особенно относительно одежды, выработали твердую позицию после того, как услышали разъяснение данного вопроса. Они при­няли реформу одежды и здоровья, и немалая сумма была со­брана для Института здоровья.

Здесь я считаю своим долгом сказать, что когда эта работа была в самом разгаре, к несчастью для всей общины город Райт посетил один богатый брат из штата Нью-Йорк; сделал он это после того, как узнал в Батл-Крике, что мы отправи­лись в путь вопреки мнению и совету церкви и руководите­лей дела Божьего в Батл-Крике. Этот брат решил заявить пе­ред теми, для кого мы столько потрудились, что мой муж не­много не в себе, и что, соответственно, его свидетельство не имеет особого смысла. Своим нехорошим влиянием он отбро­сил дело, которое мы исполняли, по крайней мере на две не­дели назад — так сказал мне брат Рут, пресвитер церкви. Я пишу это для того, чтобы бездуховные личности поняли, что они, в своем ослеплении и бесчувствии, за один час могут произвести такое пагубное влияние, для противодействия ко­торому утомленным рабам Господним придется работать еще несколько недель. Мы трудились для богатых людей, и сатана видел, что этот богатый брат — как раз тот человек, которого он может использовать. Да поможет Господь заблудшему бра­ту увидеть и в смирении исповедовать свое заблуждение. По­сле двух недель самого изнурительного труда нам удалось при Божьем содействии устранить дурное влияние и убедительно доказать этим дорогим людям, что к ним послал нас Бог. Как следствие наших трудов семь человек вскоре после этого были крещены братом Ваггонером, а еще двое — в июле, моим му­жем, во время нашего второго посещения этой церкви. [573] Нью-йоркский брат вернулся со своей женой и дочерью в Батл-Крик не в том состоянии ума, чтобы правильно охарак­теризовать доброе дело, совершенное нами в городе Райт, или изменить к лучшему те противоречивые чувства, которые вла­дели церковью в Батл-Крике. Когда стали известны все фак­ты, выяснилось, как он навредил тамошней церкви, а церковь навредила ему, ибо они перемывали нам кости, переходя из дома в дом, и крайне неблагоприятно отзывались о проделан­ной нами работе. Примерно в то время, когда они поступали так жестоко по отношению к нам, мне приснился следующий сон. Будто бы я приехала в Батл-Крик с одним облеченным властью человеком, который держался с большим достоинст­вом. Во сне я объезжала дома наших братьев. Когда мы соби­рались было войти в один из них, то услышали чьи-то гром­кие голоса. Их обладатели склоняли имя моего мужа, и я с огорчением и удивлением узнала по голосам как раз тех лю­дей, которые всегда заявляли о своем неизменном дружеском расположении к нам. Они смаковали разного рода сцены и происшествия, имевшие место во время суровой болезни моего мужа, когда его умственные и физические силы были в значительной мере парализованы. Я с огорчением слышала голос ранее упомянутого мнимого брата из Нью-Йорка. Он, совершенно серьезно и преднамеренно преувеличивая, рас­сказывал случаи, о которых братья в Батл-Крике ничего не знали, а наши так называемые друзья из Батл-Крика в свою очередь рассказывали то, что было известно им. Мне стало плохо, сердце заныло, и я во сне чуть не упала, но рука мое­го спутника поддержала меня, и он сказал мне: “Ты должна выслушать. Ты должна знать правду, даже если ее трудно вы­нести”.

Мы подходили к следующим домам, и беседы в них ве­лись на ту же тему. Это была их истина для настоящего вре­мени. Я сказала: “Мне ничего не было об этом известно! Мне было невдомек, что подобные чувства жили в сердцах тех, кого мы считали нашими друзьями в благополучное время и нашими скорыми помощниками в скорбях, страданиях и не­счастьях. Лучше бы мне никогда об этом не знать! Они ведь были нашими самыми лучшими и верными друзьями”.

Человек, сопровождавший меня, повторил следующие слова: [574] “Если бы они с таким же желанием, пылкостью и ревнос­тью беседовали о своем Искупителе, размышляя о Его несрав­ненных достоинствах. Его бескорыстной щедрости, о Его милосердии и прощении, о Его нежном сострадании к боля­щим, о Его великодушии и неизреченной любви, то насколь­ко более ценными были бы их плоды!”

Тогда я сказала: “Я сильно огорчена. Мой муж не щадил себя в деле спасения душ. Он нес на себе бремя, пока оно не раздавило его; его разбил паралич, его физическое и умствен­ное здоровье оказалось подорванным, и теперь, после того как Бог поддержал его рукой Своей, поднял его с постели, чтобы снова был услышан его голос, подмечать все его стран­ные слова и поступки — просто жестоко и грешно”.

Сопровождавший меня человек ответил так: “Когда темой беседы является Христос, Его жизнь и характер, тогда дух воскресает и плодом будет святость и жизнь вечная”. Затем он процитировал следующие слова из Библии: “Что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любез­но, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте”. Эти слова произвели на меня такое впечатле­ние, что в следующую субботу я взяла их за основу своей про­поведи.

Мои труды в городе Райт изнурили меня. Мне приходи­лось постоянно ухаживать за мужем днем, а иногда и ночью. Я делала для него ванны, брала его с собой кататься верхом на лошади и два раза в день гуляла с ним, как бы ветрено и дождливо ни было. Я писала под его диктовку статьи для “Ревью”, кроме того сочинила много писем и исписала много стра­ниц личных свидетельств, а также написала большую часть Свидетельства № 11; и все это не считая посещений и пуб­личных выступлений, на которых я старалась говорить как можно дольше и как можно энергичнее. Брат и сестра Рут глу­боко сочувствовали мне в моих трудах и переживаниях и нежно [575] заботились обо всех наших нуждах. Мы часто молились, чтобы Господь благословил их материально, благословил их дом и даровал им здоровье, благодать и духовную силу, и я чувствовала, что их сопровождает особое благословение. Хотя после нашего отъезда они много болели, недавно я получила сообщение, что теперь они чувствуют себя лучше, чем преж­де. Что касается материального благополучия, то брат Рут на­писал мне, что его пшеничные поля принесли двадцать семь бушелей с акра, а некоторые даже сорок, тогда как средний урожай у их соседей был всего лишь семь бушелей с акра.

29 января 1867 года мы выехали из города Райт и отправи­лись в Гринвилл, округ Монткелым, находящийся в сорока ми­лях от него. Это был один из самых холодных зимних дней, и мы были рады укрыться от холода и снегопада в доме брата Мейнарда. Эта дорогая семья приняла нас в свой дом и в свои сердца. Мы жили у них шесть недель, трудясь в церквах Грин-вилла и Орлеана и сделав гостеприимный дом брата Мейнар­да своим духовным центром.

Господь дал мне способность свободно говорить перед людьми; я чувствовала, что Он подкрепляет меня при каждом усилии. Убедившись, что имею свидетельство для людей и могу трудиться вместе с мужем, я укрепилась в вере, что он выздоровеет и будет успешно трудиться в деле Божьем. Люди принимали его служение, и он много помогал мне. Без него я не смогла бы так много сделать, но с его помощью и в силе Божьей я полностью выполнила порученное мне дело. Гос­подь подкреплял мужа во всех его усилиях. Когда муж, не­смотря на свою немощь, отваживался на что-то, доверяясь Богу, силы прибывали к нему и ему становилось лучше день ото дня. Когда я поняла, что к моему мужу возвращаются фи­зические и умственные силы, моей благодарности не было предела, ибо теперь ничто не мешало мне с новой силой и [576] энергией взяться за дело Божье и трудиться бок о бок со сво­им мужем для народа Божьего в заключительные дни исто­рии этого мира. До того, как его разбил паралич, он занимал важный пост в канцелярии и вынужден был находиться в ней большую часть дня. А поскольку я не могла разъезжать без него, то значительную часть времени была привязана к дому. Я чувствовала, что теперь, когда он трудится в слове и учении и посвящает себя всецело проповеди Евангелия, Бог будет благоприятствовать ему. Мы твердо решили, что муж никогда больше не позволит запереть себя в канцелярии, ибо бумажной работой могли заниматься другие, но сделает так, чтобы мы могли вместе путешествовать и возвещать торже­ственное свидетельство, которое Бог дал нам для Своей Церк­ви Остатка.

Я остро ощущала, что народ Божий находится в плохом духовном состоянии, и каждый день признавалась, что исчер­пала запас своих сил. Находясь в городе Райт, мы отослали мое Свидетельство № 11 в издательство, и я использовала практически каждое мгновение, свободное от собраний, что­бы записывать материал для Свидетельства № 12. В Райте я работала на пределе своих физических и умственных возмож­ностей. Я понимала, что надо отдохнуть, но мне некогда было перевести дух. По нескольку раз в неделю я выступала перед народом и исписывала множество страниц личными свиде­тельствами. Я ощущала на себе бремя ответственности за души, и чувство долга было настолько велико, что я спала всего лишь по несколько часов каждую ночь.

Трудясь таким образом и словом, и пером, я получала из Батл-Крика письма, которые сильно меня расстраивали. Чи­тая их, я испытывала невыразимое уныние духа, переходив­шее временами в отчаяние, и это на некоторое время парали­зовало мою жизненную энергию. Три ночи я почти не смыка­ла глаз, мысли мои тревожили меня. Я, как могла, скрывала свои чувства от мужа и от той милой семьи, у которой мы жили. Никто не знал, какое бремя гнетет мою душу, когда я присоединялась к утренним и вечерним молитвам у семейно­го алтаря, но я стремилась возложить это бремя на великого [577] Носителя бремен. Однако мои моления исходили из скорбя­щего сердца, и из-за непроизвольных приступов горя и отчая­ния я часто запиналась и теряла мысль во время молитвы. Кровь приливала к голове, меня шатало, и я едва не падала в обморок. У меня часто текла кровь из носа, особенно когда я пыталась писать. Я вынуждена была откладывать перо, но не могла сбросить с себя груз тревоги и ответственности, когда сознавала, что имею свидетельство для других, однако не имею физической возможности его передать.

Я получила еще одно письмо, в котором мне сообщали о решении издательства отложить публикацию Свидетельства № 11 до тех пор, пока я не напишу о том, что мне было пока­зано об Институте здоровья, поскольку руководители этого предприятия крайне нуждались в средствах и хотели, чтобы мое свидетельство оказало должное влияние на братьев. Тог­да я описала часть того видения, которое мне было показано относительно института, но не могла изложить его полностью из-за повышенного кровяного давления. Если бы я знала, что Свидетельство № 12 будет отложено на такой долгий срок, то не стала бы посылать и ту часть материала, которая содержа­лась в Свидетельстве № 11. Я полагала, что, отдохнув несколь­ко дней, смогу снова взяться за перо, но, к величайшему мое­му огорчению, обнаружила, что мой мозг находится не в том состоянии, чтобы я могла что-либо писать. Пришлось отка­заться от мысли изложить свидетельства общего или личного характера, и я все время переживала об этом.

Учитывая сложившиеся обстоятельства, мы решили вер­нуться в Батл-Крик, переждать там период распутицы и за это время дописать Свидетельство № 12. Моему мужу не терпе­лось повидаться с братьями в Батл-Крике, поговорить с ними и вместе порадоваться тому, что Господь сделал для него. Я со­брала свои рукописи, и мы отправились в путь. По дороге мы провели два собрания в Орандже и воочию видели, какую пользу они принесли церкви и как она воспряла духом. Мы сами воспряли [578] под благотворным воздействием Духа Божьего.

В ту ночь мне приснилось, что я нахожусь в Батл-Крике. Я смотрела через боковое окно на входную дверь и увидела, как к дому приближается группа людей, шедших по двое. Они выглядели суровыми и решительными. Я хорошо их знала и потому сразу пошла открыть дверь в гостиной и впустить бра­тьев, но решила еще раз посмотреть на них. Теперь картина изменилась, и вся процессия стала похожа на шествие като­лической инквизиции. Один нес в руке крест, другой — жезл. Когда люди приблизились, державший жезл начертил им ли­нию вокруг нашего дома, сказав три раза: “Этот дом объявля­ется вне закона. Имущество конфискуется. Они хулили святой орден”. Меня охватил ужас, я выбежала из дома через се­верный вход и сразу оказалась среди людей, часть которых я узнала, но не осмелилась сказать им ни слова, боясь, как бы они меня не выдали. Я попыталась найти уединенное место, где можно было выплакать свое горе и помолиться, не наты­каясь повсюду на жесткие, инквизиторские взгляды. Я часто повторяла: “О, если бы только я могла понять происходящее! О, если бы только они сказали мне, что я такого сделала!” Я плакала навзрыд и молилась, когда видела, как конфискуют наше скромное имущество. Я пыталась прочитать сочувствие или жалость во взглядах окружавших меня и приметила лица отдельных людей, которые, как мне казалось, поговорили бы со мной и утешили бы меня, если бы не боялись, что другие это заметят. Я решила было сбежать от толпы, но, увидев, что за мной следят, скрыла свои намерения. Я громко разрыда­лась и произнесла: “О, если бы только они объяснили мне, что я такого сказала или сделала!”

Мой муж, спавший в той же комнате на соседней кровати, услышал, как я громко всхлипываю, и разбудил меня. Моя подушка намокла от слез, а дух мой был подавлен и опечален.

Брат и сестра Хауи сопровождали меня и мужа до Запад­ного Виндзора, где нас тепло приняли брат и сестра Кармен. В субботу и воскресенье мы встречались с братьями и сестрами [579] из окрестных церквей и свободно возвещали им наше сви­детельство. Проявившие интерес к делу Божьему испытали особое благодатное воздействие Святого Духа. Наши конфе­ренции проходили успешно, и почти все свидетельствовали, что сильно укрепляются и воодушевляются, бывая на них.

Через несколько дней мы снова оказались в Батл-Крике, где не были около трех месяцев. В субботу, 16 марта, мой муж проповедовал в церкви об освящении. Эту проповедь стено­графировал редактор “Ревью”, и она была опубликована в номерах 29 и 18. Джеймс также ясно и убедительно говорил после обеда и утром первого дня. Я как всегда без напряже­ния делилась своим свидетельством. В субботу, 23 марта, мы свободно проповедовали для церкви в Ньютоне, а еще через субботу трудились в церкви Конвиса, оставшись там и на вос­кресенье. Мы намеревались вернуться на север и проехали тридцать миль, но были вынуждены повернуть обратно из-за ужасного состояния дорог. Мой муж был страшно разочаро­ван холодным приемом, который ему оказали в Батл-Крике, и я тоже расстроилась. Мы решили, что не можем нести свидетельство в этой церкви, пока нам не дадут понять, что нужда­ются в нашем служении, и предпочли трудиться в Конвисе и Монтеррее до окончания весенней распутицы. Следующие две субботы мы провели в Конвисе и имеем доказательство того, что проделали хорошую работу, поскольку сейчас там прояв­ляются ее лучшие плоды.

Я приехала домой в Батл-Крик, как уставший ребенок, которому нужны слова утешения и поддержки. Но мне боль­но здесь писать о том, с какой холодностью нас встретили наши братья, с которыми три месяца назад я расставалась в полном единстве взглядов, за исключением того, что мы вы­ехали, не послушав их совета. В первую же ночь, проведен­ную в Батл-Крике, мне снилось, что я работаю изо всех сил и еду на большое собрание и что я сильно устала. Пока сестры [580] причесывали меня и поправляли на мне платье, я заснула, а проснувшись, с удивлением и негодованием обнаружила, что мою одежду куда-то унесли, а вместо нее нацепили на меня старые лохмотья и еще что-то сшитое и связанное из обрыв­ков одеяла. Я спросила: “Что вы сделали со мной? Кто унес мою одежду и заменил ее на нищенские лохмотья? Кто мог так бессовестно поступить?” Я сорвала с себя эти лохмотья и выбросила их. Мне было очень больно и обидно, и я в досаде закричала: “Верните мне мою одежду, которую я ношу двад­цать три года и ничем не опозорила ее. Если вы не сделаете это, я позову на помощь людей, и они вернут ее мне, ведь я ношу эту одежду вот уже двадцать три года”.

Этот сон сбылся. В Батл-Крике о нас ходили самые неве­роятные и неправдоподобные слухи, наносящие вред нашей репутации. Некоторые люди, временно проживавшие в цент­ре здоровья, и отдельные жители Батл-Крика написали пись­ма в церкви Мичигана и других штатов, в которых выражали свои опасения, сомнения и измышления в отношении нас. Я с огорчением выслушала обвинение, выдвинутое против меня одним работником, которого уважала; он утверждал, что слы­шал со всех сторон, будто я высказывалась против церкви в Батл-Крике. Я так огорчилась, что не могла вымолвить ни сло­ва. Нас резко обвиняли повсюду, и, когда стало ясно, что мно­гие братья и сестры настроены против нас, мы затосковали по дому. Мы были крайне подавлены и разочарованы, и я ска­зала двум руководящим братьям, что не чувствую себя здесь как дома, поскольку мы встретили недоверие и весьма холод­ный прием вместо приветственных и ободряющих слов, и что я никак не могу понять, почему именно так надо относиться к людям, всецело преданным делу Божьему, трудившимся не щадя живота своего даже во вред собственному здоровью. Затем я объявила, что мы решили переехать из Батл-Крика в более уединенное место.

Огорченная сверх всякой меры, я сидела дома, боясь встре­чаться с членами церкви, дабы не получить от них очередного [581] удара. В конце концов, видя, что никто не пытается успоко­ить меня, я сочла своим долгом пригласить нескольких опыт­ных братьев и сестер и ответить на обвинения в наш адрес. Обремененная, подавленная и близкая к отчаянию, я ответи­ла на выдвинутые против меня обвинения и рассказала о том, как год назад путешествовала по востоку страны и с какими трудностями встретилась во время этой поездки.

Я призвала всех присутствующих рассудить, могла ли я после такого самоотверженного служения делу Божьему пре­небрежительно отзываться о церкви в Батл-Крике, к которой не питала ни малейшей неприязни. Разве я не была заинтере­сована в деле Божьем, по крайней мере, не меньше, чем при­сутствующие? Вся моя жизнь неразрывно связана с ним, у меня не было никаких других интересов, кроме дела Божьего, в которое я вложила всю душу и шла на любые жертвы — лишь бы только оно процветало. Я не допустила даже, чтобы при­вязанность к моим любимым малышам отвлекла меня от ис­полнения моего долга и от Божьего дела. Моя материнская любовь была так же сильна, как и любовь любой другой за­ботливой матери, однако я находилась вдали от моих детей и позволила другой женщине временно заменить им мать. Я убедительно доказала свою преданность Божьему делу и за­интересованность в нем. Я доказала своим трудом, как оно мне дорого. Мог ли кто-либо представить более убедитель­ные доказательства своей заинтересованности? Они ревните­ли дела Божьего? Я еще большая ревнительница. Они преда­ны делу Божьему? Я могла бы доказать, что предана ему зна­чительно сильнее, чем кто-либо другой, участвующий в нем. Они страдали за истину? Я страдала значительно больше. Я не дорожила жизнью и не страшилась поношений, страданий и лишений. Когда друзья и родные потеряли всякую надежду на то, что моя жизнь продлится, ибо болезнь съедала меня, мой муж на руках относил меня в лодку или в дилижанс, и мы отправлялись проповедовать. Как-то раз мы находились в пути до полуночи и оказались в городе Бостон без средств к существованию. В двух или трех случаях мы по вере своей проходили [582] пешком по семь миль. Мы путешествовали до тех пор, пока силы не оставляли меня, а затем преклоняли колени на земле и молились о силе. Господь давал нам силы, и мы были способны еще более ревностно трудиться на благо других. Мы не допускали, чтобы какие-либо препятствия удерживали нас от исполнения долга или отвлекали от работы.

Дух, проявленный на этом собрании, сильно расстроил меня. Я вернулась домой с тяжелым сердцем, так как присут­ствовавшие даже не пытались облегчить мои страдания. Они не признались в несправедливом ко мне отношении и не рас­каялись в своих подозрениях и обвинениях против меня. Им не за что было осудить меня, но они и не предприняли ника­ких действий, чтобы успокоить меня.

В течение пятнадцати месяцев мой муж оставался на­столько слабым, что не в состоянии был брать с собой часы или кошелек или держать вожжи, когда мы куда-то ехали. Но в этом году он уже брал с собой и часы, и кошелек, кото­рый, впрочем, был всегда пуст вследствие наших больших расходов, и мог держать в руках вожжи. Во время болезни Джеймс несколько раз отказывался принимать деньги от сво­их братьев, хотя в общей сложности ему предлагали почти тысячу долларов; он сказал, что когда будет сильно нуждать­ся, даст им знать. В конце концов мы действительно стали испытывать нужду. Мой муж считал своим долгом, прежде чем просить о помощи, продать все, за что можно было вы­ручить хотя бы немного денег. У него в канцелярии было несколько ценных вещей из его коллекции, а также кое-ка­кие недорогие вещи, хранящиеся у братьев в Батл-Крике. Все это мы продали. Мы также избавились от мебели, продав ее на общую сумму сто пятьдесят долларов. Мой муж пытался продать наш диван для молитвенного дома на десять дол­ларов дешевле его стоимости, но не смог. В это время сдох­ла наша единственная, дорогая нам корова. Тогда мой муж впервые решился попросить помощи и написал записку брату, что если церковь сочтет возможным возместить нам потерю коровы, мы будем очень признательны. Но вместо помощи мой муж получил обвинение в том, что он поме­шался на деньгах. Братья знали Джеймса достаточно хоро­шо, чтобы понимать: уж если он просит о помощи, значит, [583] действительно доведен до крайней нужды. Но они даже не подумали помочь нам, а использовали эту просьбу, чтобы осудить его и мои чувства и больно ранить нас в нашей нуж­де и скорбях.

На собрании, о котором я повествую, мой муж смиренно признал, что в некоторых денежных вопросах поступал не­правильно, но делал то, чего не должен был делать, лишь из страха перед братьями, из желания быть предельно честным и сохранить единство с церковью. После этого признания люди, желавшие навредить ему, стали открыто презирать его. Нас смешали с грязью, и мы подверглись неслыханному уни­жению. При таком положении дел мы отправились на встре­чу в Монтеррей. В дороге я не находила себе покоя и все вре­мя пыталась уяснить, почему наши братья не понимают и не принимают того, что мы делаем. Я была уверена, что когда мы встретимся с ними, они узнают, какого мы духа, и что Дух Божий, обитающий в них, будет в полном согласии с тем же Духом, живущим в нас, Его смиренных рабах, и у нас восста­новится полное единство мыслей и чувств. Но и в Монтеррее к нам отнеслись с недоверием и подозрительно наблюдали за нами, что приводило меня в такое полнейшее недоумение, которого я еще ни разу в жизни не испытывала. Когда я раз­мышляла над этим, меня вдруг осенило, пронзив словно мол­нией: я вспомнила часть видения, данного мне в Рочестере 25 декабря 1865 г., и я немедленно пересказала его мужу.

Мне было показано несколько деревьев, которые росли близко друг от друга, образуя круг. Вокруг этих деревьев ви­лась большая лоза, накрывавшая их сверху и образующая что-то наподобие беседки. Вдруг деревья начали раскачиваться, как бы потрясаемые сильным ветром. Ветви лозы стали одна за другой отрываться от своей опоры, и наконец вся лоза ото­рвалась от деревьев, за исключением нескольких усиков, за­цепившихся за нижние ветви. Тогда вышел человек, оторвал оставшиеся усики лозы, и она вся осталась лежать на земле.

Невозможно описать словами, как мне было мучительно больно это видеть. Многие прохожие смотрели на лозу с сожалением, [584] и я с нетерпением ожидала, когда какая-нибудь добрая душа поднимет ее, но никто не помог лозе. Я спроси­ла, почему никто не хочет поднять лозу, и тут увидела, как к заброшенной лозе подошел ангел. Он обхватил ее своими ру­ками, поднял и поставил прямо, сказав при этом: “Стой ли­цом к небу и пусть твои побеги вьются вокруг Бога. Ты лиша­ешься человеческой поддержки, но сможешь устоять силой Божьей и обойтись без людей. Опирайся на одного Бога и не пожалеешь. Никто не оторвет тебя от Него”. Я почувствовала необыкновенное облегчение и радость, когда увидела, что о заброшенной лозе позаботились, и спросила у ангела, что все это означает. Он ответил: “Ты — эта лоза. Все увиденное ты испытаешь, и когда это случится, ты полностью уразумеешь притчу о лозе. Бог будет для тебя постоянным помощником в бедах”. С этого времени я окончательно уяснила для себя свой долг, и никогда еще прежде не свидетельствовала перед людь­ми с такой легкостью. На этом собрании я, как никогда рань­ше, почувствовала, что десница Господня поддерживает меня. Проповедь моего мужа также была ясной и убедительной, и все засвидетельствовали, что собрание прошло прекрасно.

Когда мы вернулись из Монтеррея, я сочла своим долгом созвать еще одно собрание, поскольку мои братья так и не сделали даже попытки успокоить меня. Я решила идти впе­ред в силе Божьей, снова выразить свои чувства и освободиться от подозрений и слухов, наносящих нам вред. Я несла свиде­тельство и рассказывала, что мне было показано в прошлом о некоторых присутствовавших, предостерегая их о грозящих им опасностях и обличая их неверные поступки. Я сказала, что нередко оказывалась в очень щекотливом положении. Ког­да в видении передо мной представали семьи и отдельные личности, я зачастую видела то, чего нельзя рассказывать дру­гим, поскольку в видении раскрывались тайные грехи и по­роки, о которых никто не знал. Для некоторых братьев и сес­тер я трудилась месяцами, чтобы исправить их тайные поро­ки, о которых другие ничего не знали. Когда мои братья видят [585] этих людей печальными, видят их отчаяние и слышат их со­мнение в том, что они приняты Богом, то осуждают за это меня, как будто я виновата, что грешники оказались в таком состоя­нии. Те, кто порицал меня за правду, совершенно не понимали, о чем они говорят. Я выразила протест против такого инквизи­торского осуждения моих действий. Мне была поручена небла­годарная работа обличать тайные грехи. Вот если бы я полно­стью объяснила свое поведение и обнародовала все, что следу­ет сохранять в тайне во избежание подозрений и ревности, то тогда согрешила бы против Бога и травмировала людей. Я вы­нуждена сохранять в тайне личные пороки людей и не разгла­шать их. Другие могут думать что угодно, но я никогда не пре­дам заблудших людей, доверившихся мне, и не открою посто­ронним того, что можно рассказать только тем, кого это непо­средственно касается. Я сказала собравшимся, чтобы они от­стали от меня и дали мне свободно действовать в страхе Божь­ем. Наконец-то я освободилась от тяжкого бремени и ушла с этого собрания с чувством облегчения.