Песня дыханий, слившихся воедино

Две с половиной недели спустя

Вода колышется и плещется о сваи мостков. У луны не хватает тонкого ломтика с краю. Ее свет серебрит черную рябь на озере. Мы снова вернулись туда, где все началось, – на мостки, с бутылкой «Джеймсон» и моей гитарой.

Нелл сидит на краю, закатав штаны до колен, и болтает ногами в теплой, как кровь, воде. Я играю «Не пей воду» Дэйва Мэтьюса, а она слушает. Я опираюсь спиной на угловой столб, одна нога в воде, другая у Нелл на коленях. Она растирает мне голень, глядя на воду. Мы мало говорили с тех пор, как пришли сюда в полночь, два часа назад. Мы оба слегка подшофе, и расслабленное, спокойное молчание приятно.

Было много визитов в больницу, чтобы убедиться – физически с ней уже все в порядке, плюс ей выписали кучу назначений – терапевт, психолог – и всю остальную, давно опоздавшую муру. Я жил у родителей, разговаривал с отцом. Я рассказал немного, но достаточно, чтобы у него сложилось мало‑мальское представление, через что я прошел. Извиняться второй раз он не стал, и это, пожалуй, к лучшему, но я видел, что он пытается наладить отношения. Что ж. Живу настоящим и стараюсь не держать зла. Последнее дается мне с трудом.

Нелл… еще не вполне оправилась, но все к тому идет. Я тоже выбит из колеи, но и мне уже лучше.

А сейчас мы пьяны и сидим одни на мостках.

После «Не пей воду» я запел «Черный дрозд». Не знаю, чью версию – Сары Маклахлен или Пола Маккартни, не важно. Я пою, и слова никогда еще не значили для меня так много. Это не озарение, а спокойная уверенность, что рано или поздно с нами все будет в порядке.

Нелл читает между строк. Она поворачивает голову и глядит на меня. Ее глаза кажутся яркими в серебристо‑лунной мгле.

– «Всю свою жизнь ты ждал этого мига, чтобы возродиться…» – допела она со мной последнюю строчку. – Господи, я так люблю эту песню… Откуда ты узнал?

Я пожал плечами и отложил гитару.

– Точно не знал, мне так казалось. Для меня она всегда много значила, а сейчас тем более.

– А мы… тоже?

– Что – мы тоже?

Нелл пододвинулась поближе и улеглась спиной мне на грудь.

– Ждали этого мига?

У меня вырвался почти смешок.

– Я не совсем понимаю, о чем ты спрашиваешь, но отвечу «да». В наших жизнях было много всякого непростого дерьма, а… последний случай стал просто адским. – Я до сих пор не мог назвать то, что случилось, медицинским термином. Невыносимо тяжело. – Но нам нужно научиться быть свободными. Без этого никак. Это не значит быть постоянно счастливыми или благополучными. Вполне нормально, если в жизни что‑то не так. Я тебе это говорил, а теперь и сам еще раз заучил. Но если что‑то не так, это не значит, что ты перестаешь жить.

Нелл откинула голову и припала к моим губам. Я почувствовал горечь «Джеймсон» и резкий лимонно‑лаймовый привкус спрайта, которым она запивала виски. Спрайт с виски? Фу‑у. Но ей так нравится, и ладно. На вкус она прежняя Нелл, и это главное.

По моим губам пробежался ее язычок, и я понял, чего она хочет. Рука Нелл погладила меня по затылку и потянула к себе. Мои пальцы пробежались по ее животу, нашли щель между футболкой и штанами и коснулись горячей шелковистой кожи. Я потянул футболку вверх, и Нелл отстранилась, помогая мне ее снять. Мы пришли на мостки поздно ночью, когда она уже побывала в душе, поэтому лифчика на ней не было. Мне это понравилось. Можно гладить ее живот, подниматься по ребрам, кружить пальцами вокруг упругого, напряженного соска и брать рукой ее тяжелые груди. Нелл застонала мне в губы, и я понял, как ей это необходимо.

Мне тоже.

Я целую ее, исследую ее рот, заново изучаю изгибы бедер и налитые выпуклости грудей, глажу влажные, свившиеся после душа волосы. Она целует меня, позволяя себя трогать. Мне кажется, что каждая ласка несет ей исцеление, доказывает, что Нелл больше своего горя.

Для меня ласка делает то же самое.

Наконец Нелл поворачивается ко мне, и мы ложимся. Доски мостков оказываются под моей спиной, а Нелл прижимается ко мне. Мягкость сливается с твердостью. Я чувствую на себе вес ее тела, а она берет мое лицо в ладони и целует, пока я не забываю обо всем на свете, и, Господи Иисусе, ее рот – это мой рай.

Нелл

Я и не подозревала о силе тлеющего во мне желания, пока его руки не принялись мять мои ягодицы. До того момента целовать его было приятно и хорошо – то, что нужно, чтобы забыться. Но когда его пальцы алчно впились в мой зад, сидевшее во мне желание сорвалось с цепи.

Я хочу его. Конечно, Колтон необходим мне эмоционально – он моя опора, он всегда рядом, успокаивает, утешает, защищает и отвлекает от черных мыслей. Но это… Я не могу без его рук, обнимающих и ласкающих меня, его пальцев, оставляющих на коже невидимый обжигающий след, его рта, приносящего в привычные ощущения бурю наслаждений. Я просто не могу жить без этого, во мне поселилось какое‑то безумие.

По‑моему, Колтон почувствовал что‑то похожее, когда я набросилась на него. Мы просто целовались, ласкались, немного трогали друг друга, но когда я повернула голову и увидела, как яркие сапфирово‑синие глаза, сверкающие в свете звезд и луны, смотрят на меня как на самое прекрасное создание на свете, я словно потеряла разум.

Я сунула руку в его джинсы, лихорадочно замешкавшись у пуговицы и эластичной резинки трусов, и дернула край футболки. Я задыхалась от страсти, сходила с ума от желания.

Он взял мои запястья в одну руку и приподнял мое лицо за подбородок.

– Расслабься, Нелл. Не торопись.

– Не могу, не могу. – Голос кажется чужим, это почти писк, а я ведь не пищу. – Я хочу тебя сейчас!

Его взгляд спокоен, хотя в нем тоже голод и желание.

– Я тоже тебя хочу, но не торопись. Я здесь. Я рядом.

Колтон привлек меня к себе. Я ощутила его горячее тело, твердые мышцы и возбужденный член, упирающийся мне в бедро.

– Этого недостаточно. Я хочу тебя во мне, Колтон. Пожалуйста.

Он отвел выбившийся локон большим пальцем.

– Знаю, детка. Но подыши пока для меня, ладно? Это нормально.

Я спохватилась, что дышу учащенно и слишком глубоко. Я не в порядке. Но с Колтоном мне лучше, и не потому, что он умеет меня успокоить, а потому, что он – это он. Колтон неизменен, как скала. Он грубый, неотесанный, добрый и умный, почти неграмотный, но такой блестяще талантливый и такой, черт побери, красивый, что так просто не бывает. И он весь мой. От этого мне становится хорошо, потому что он любит меня, хотя я убежала от него в Детройт, а сейчас пыхчу, как ненормальная.

Я выравниваю дыхание. Заставляю себя дышать медленно, на счет, как учили на терапии, и постепенно в голове проясняется.

И тогда Колтон легко поднимается на ноги, подхватывает меня и несет в свободную комнату в доме его родителей, где он спал все это время. Дом тих и темен, какими бывают только пустые дома. Кэллоуэи уехали, решившись, наконец, на давно необходимый им уикенд.

Колтон опускает меня на кровать. Я вдыхаю запах его одеколона, шампуня и виски. Я смотрю на него, упиваясь его грубой, мужественной красотой. Он срывает рубашку, не забыв сексуально поиграть мышцами на груди и животе, затем справляется с пуговицей на джинсах, и я трепещу от нетерпения, глядя, как он, дразня меня, нарочито медленно расстегивает молнию. Джинсы падают на пол. Трусы спереди натянуты до предела. Колтон вовсе не стесняется. Он берется большими пальцами за серый эластичный пояс и оттягивает трусы, высвободив головку, обнажаясь передо мной.

Боже, да!

Не удержавшись, закусываю губу и улыбаюсь, глядя, как Колтон стоит выпрямившись, с блестящим от желания членом. Обнаженный, он возвышается надо мной. Протянув руку, я хватаю Колтона и тяну к себе. Он залезает на постель и становится надо мной на колени.

– На тебе слишком много надето, – говорит он.

– Это надо исправить, – соглашаюсь я.

Он улыбается и стаскивает мои спортивные штаны, затем трусики. Его рот опускается на мой; поцелуй не нежный и мягкий, он алчный, требовательный. Я глажу его член, вожу большим пальцем по влажному пятнышку на конце, обвожу пальцами вены и выпуклости, заново открывая для себя разительный контраст шелковистой гладкости и стальной крепости.

Я ожидала, что он проникнет в меня, но Колтон медлит.

– Тебе врачи позволили, точно? – шепчет он нежно.

Я киваю и тяну его на себя. Колтон не поддается, глядит на меня сверху вниз непроницаемым взглядом. Не понимаю, чего он колеблется, – я же ясно показала свое желание.

Он перекатывается на спину и перетягивает меня сверху, укладывая на себя спиной. Извиваясь, Колтон подтягивается выше и перекладывает подушки, так что мы полулежим, и Боже, как же это, блин, невероятно удобно и сексуально как я не знаю что! Снизу он надавливает на мой вход. Запрокинув голову, я целую Колтона в подбородок, растворяясь во вкусе его кожи, а он тянется назад и шарит в ящике тумбочки в поисках чего‑то. Я слышу, как рвется пакетик, и Колтон быстро надевает и раскатывает презерватив. Я едва замечаю это, пробуя соль на его шее, но затем его руки, скользнув по ребрам, щиплют соски, и я задыхаюсь, и постанываю, и опускаю руку между наших ног, ища его, направляя его туда, где он должен быть. Вдавливаю его в меня. О‑о… о Боже.

Оставляю пальцы там, где соединяются наши тела, и ощущение его покрытой латексом плоти на моих влажных от желания складках возбуждает, как никогда. Мы двигаемся, и я чувствую, как мои лепестки растягиваются от его толщины, как моя влага смазывает нас обоих. Мои пальцы переплетаются с пальцами Колтона около клитора, и мы стимулируем меня вместе. Другой рукой я касаюсь его подбородка. Колтон поворачивается лицом в мою руку и целует ладонь. Он мнет и ласкает мои груди, одновременно играя с набухшим клитором, его бедра напрягаются, каменеют, а мои ноги свисают по обе стороны, помогая мне приподниматься и опускаться. Дотянувшись до его мошонки, я ласкаю ее, приподнимаю в ладони, вытягиваю руку еще сильнее, чтобы потереть пальцем маленькую мышцу сразу за ней.

Дыхание Колтона обжигает щеку, его голос произносит мое имя, воспевает его любовь ко мне, повторяет, какая я красивая, какая прекрасная и потрясающая. Каждое слово, слетающее с его губ, – это стихи, песня, рифмующаяся с волнообразным трением наших тел.

Нет ни начала, ни остановки, ни его, ни меня, есть только мы, только полное слияние, перемешанные души, слившиеся тела и головокружительное наслаждение.

В какой‑то момент я кончаю, и оргазм бесконечен – волна за волной восхитительного давления, наплывающего жара, растущего экстаза и острого ощущения любви настолько сильной, что я не могу дышать, а только положить голову на плечо Колтона и кончать, не отпуская его, шепча его имя, как молитву нашей любви.

Это меня волшебным образом не исцелит, и завтра я не проснусь здоровой и радостной. Я по‑прежнему подавлена, и в моей душе глубокая рана.

Но эти минуты с Колтоном помогают все пережить. Он меня не «лечит» и не целит, он просто делает жизнь стоящей. Он помогает мне дышать, заново учит улыбаться. Он целует меня, и я забываю горе и подступающее порой нестерпимое желание резать себя ради боли, заслоняющей иную боль.

Он входит в меня, и я могу стонать с ним, дышать с ним, каждое дыхание – песня, и ради минут и часов, потраченных на жадное поглощение его любви ко мне, его любви во мне, я становлюсь его Нелл, без шрамов и призраков.

Когда Колтон кончает, я тоже испытываю оргазм и шепчу слова, которые почти заменяют у нас признание в любви:

– Я растворяюсь в тебе.

Это так верно… Когда мы вместе кончаем, когда целуемся, когда задремываем и засыпаем бок о бок, мы растворяемся друг в друге, и тогда со мной все в порядке. Когда я растворяюсь в нем.

[1]Роман для детей Лоис Лоури.