Призраки: жить сегодняшним днем

Собственное тело будто ополчилось на меня: я таяла в его объятиях, в жилах пылал огонь, голову распирали вина и гнев, воюя друг с другом.

Я призналась. Я рассказала Колтону свою тайну, свою неискупимую вину. Я плакала. Прорыдала несколько часов. Целую вечность. Не знаю, сколько это продолжалось. Боже, насколько же легче мне стало!.. Но вина осталась. Я знаю, это нелепо. Знаю, но, черт побери, не могу избавиться от чувства вины.

А теперь все в миллион раз осложнилось из‑за железной мощи объятий Колтона. Боже, до сих пор не могу постичь грубую, дикую, мужественную силу этого человека. Два года не пересекались, и вдруг – сидит на скамье и отчего‑то поет именно нашу песню. Он стал еще больше и мускулистее. Отъявленный. Отпетый. На похоронах Колтон показался мне чудовищем – рукава пиджака едва не трещали от огромных мышц. А теперь – черт побери… Во рту пересохло, как в пустыне, когда я увидела его у Центрального парка, поющего для прохожих. Смоляно‑черные волосы, падающие на глаза и на воротник, спутанные, небрежные, прекрасные, и сапфировые глаза, глядящие прямо в душу, остались прежними. Но тело… Боже, боже мой.

Татуировки превратили его торс в живую фреску – на груди стихотворные строфы, на правом плече дракон, дышащий огнем на японских мультяшных героев. Пламя лесным пожаром распространяется по спине и переходит в золотое солнце на позвоночнике, напоминающее картушку старого компаса. На левой руке силуэт соблазнительной девушки, на левом боку тоже надписи, по‑моему, на латыни. Предплечья испещрены нотными строками, звездами, солнцами, черепами со скрещенными костями, железными крестами, которые перемешиваются, сливаются и соединяются в разнообразных комбинациях. Не человек, а шедевр росписи по телу. Шедевр огромных мужских мышц, твердых, тяжелых, огромных.

Он внушает трепет своей неистовой мощью, грубой брутальностью. Он до полусмерти избил Дэна. Получил при этом жестокий отпор, но даже не обратил внимания на сломанный нос, удары по ребрам и груди, глубокие ссадины на лице. Дэн – чудовище, а Колтон порвал его, как листок бумаги.

Это было самым сексуальным и самым пугающим зрелищем в моей жизни. Ярость Колтона казалась первобытной, такой мощной и раскаленной, что в комнате стало душно. У него сделался взгляд холодного, расчетливого воина, ужасающего в своей ледяной беспощадности.

Я не в силах ему сопротивляться.

Он хочет меня, но борется со своим желанием. Я его понимаю.

Он брат моего погибшего бойфренда. Это было бы… неправильно.

«Как вы познакомились?» – «О, на похоронах его брата, младшего брата, моей первой любви».

Лучше некуда.

Но Колтон… Мне с ним спокойно. Он вытянул из меня правду. Он вытянул из меня боль. Колтон знает, что такое боль. Он хорошо с ней знаком. Он сжился с ней. И с чувством вины тоже.

У Колтона есть свои секреты, и я хочу знать их все.

Я хочу прикосновений его жадного рта, его железных рук. Они нужны мне. От этого я чувствую себя живой и защищенной. Оберегаемой. Колтон убьет любого, кто тронет меня. Он едва не уничтожил Дэна. А может, и убил, не знаю.

И не хочу знать.

А вот что хочу знать, так это почему Колтон живет в Нью‑Йорке один при наличии отца конгрессмена. Почему он был вынужден участвовать в подпольных уличных боях, чтобы выжить. Почему в конце концов попал в банду.

Я хочу знать, почему Колтон упорно не целует меня. Почему всегда отодвигается, отчего считает, что недостаточно хорош для меня. Ведь он самый потрясающий человек, какого я знаю. Такой несомненный талант. Глубокий хриплый, грубый голос, невероятное мастерство игры на гитаре, страстность, которую он вкладывает в исполнение песен.

Колыбельная, которую он пел мне, – самое прекрасное, что я когда‑либо слышала. Такая пронзительная печаль… Одиночество и тоска, звучавшие в этой песне, надрывали сердце. Наверное, у нее нет названия – вряд ли ее слышал кто‑то еще, кроме меня.

А сейчас… о, сейчас его руки обнимают меня крепко‑крепко. Мне хочется повернуться и уткнуться ему в грудь, примоститься поудобнее и согреться теплом его сильного тела. Мы лежим рядом, он обнимает меня за талию, но прикосновение не кажется интимным. Оно почти покровительственное. Почти.

Я хочу большего. Осмелюсь ли я?

Да.

Я повернулась, и Колтон зашевелился, ослабил хватку, издав глубокий сонный звук. От этого тихого стона я невольно улыбнулась. Он спал на боку и не отодвинулся, когда я прижалась к нему. Я уткнулась лицом в ямку под его подбородком. Моя рука скользнула по его боку на спину. Я вдыхала его запах, позволяя жару, исходившему от Колтона, обволакивать меня. Боже мой. Может, я делаю ошибку, но сейчас мне удивительно хорошо. Никогда больше мне не захочется спать как‑нибудь иначе. Другой рукой я прижала к себе подушку. Тело Колтона – убежище, где я могу расслабиться. Прижавшись носом, я чувствую, как у него на шее бьется пульс, и могу считать удары, ожидая, когда придет сон.

И сон приходит, удивительно приятный. Без кошмаров. Ни пустого ботинка, ни красной блестящей грязи, ни кровавой пены. Просто сон. Рука Колтона на моем бедре. Может, это я положила его руку себе на бедро, а может, и нет. Ладно, признаюсь, это я. И мне это нравится. Не должно, но нравится.

Я поддамся. Время лечит любые раны, верно? Может, я горевала достаточно долго, и теперь пришло время жить дальше. Обрести то, что сделает меня счастливой после бесконечно долгого горя.

Просыпалась я медленно, будто выплывая на поверхность после глубокого нырка. Первое, что почувствовала, было тук‑тук‑тук‑тук сердца Колтона под моим ухом. Боже, как мне нравится этот звук… Потом я почувствовала его тело, мускулистое, но мягкое. Я практически лежала на нем сверху, устроившись на груди и животе, закинув на него ногу. Затем почувствовала свою ладонь.

Она у него на животе. Ну… вернее, не совсем на животе. Немного ниже. В общем, там. И лежит она на части тела, абсолютно проснувшейся. Очень, очень проснувшейся. Огромной. Толстой. Моя рука на нем. Обхватывает его.

О боже. О блин! О боже!

Колтон дышит ровно, едва слышно посапывая. Значит, еще спит.

Самая большая проблема в том, что я не хочу убирать руку, хочу его трогать. Прошло уже столько времени, и мысль о том, чего касается моя рука… Низ живота у меня свело сладкой судорогой, порывом влажного желания.

Не в силах ничего с собой поделать, я провела ладонью вниз и снова вверх. Колтон шевельнулся, приподнял бедра и снова расслабился. Я сделала это снова, медленно, нежно, виновато, с жадным интересом глядя, как напряглись мышцы пресса, когда Колтон снова приподнял бедра. Он застонал, исторгнув из груди волчье рычание. Дыхание стало неровным, он глубоко вздохнул.

Я опустила глаза. Из‑под резинки спортивных шортов чуть‑чуть показалась розовая плоть. Я облизнула губы. Это ужасно с моей стороны. Это неправильно, глупо, порочно, но я не остановилась. Пока Колтон ворочался во сне, на бедрах трусы задрались, а сзади спустились ниже ягодиц. И теперь самый кончик выглядывает из‑под резинки.

Я смотрю на массивное лицо Колтона, расслабленное, красивое и невинное. Он сглотнул, повернул голову, приподнимаясь во сне навстречу моему прикосновению. Не знаю, что я делаю, почему, куда это заведет. Колтон по‑прежнему крепко спит, дыша глубоко и ровно, и при этом смешно и тихо похрапывает.

Одной рукой он обнимает меня, слегка прижимая к себе, другая покоится у него на груди. И сейчас эта рука непроизвольно сдвинулась вниз и остановилась на моей заднице. Да. Мне это нравится. Я передвинулась повыше, чтобы ладонь Колтона сжала левую ягодицу.

Что я творю? Я не в силах разобраться в себе. Он перестал целовать меня, когда я была расстроена, чтобы не воспользоваться ситуацией, а я ласкаю его во сне, заводясь, как дешевка, от прикосновения руки, лежащей на моем заду, пока он мирно похрапывает.

Нехорошо, но я немного стащила с него трусы. Он еще чуть больше выглянул из‑под резинки. Теперь я увидела толстую розовую шляпку гриба с крошечным отверстием на конце и бороздкой внизу по краю. Я зажмурилась и приказала себе остановиться. Не помогло. Прикусив губу, я коснулась розовой плоти большим пальцем – нежная как бархат. Я не удержалась и погладила его всего, с трудом сглотнув от восхищения. У меня ушло довольно много времени на то, чтобы ладонью пройтись от кончика до основания.

Я сильно прикусила губу, чтобы убедиться – это не сон. Острая боль подтвердила – это явь. Я не сплю, и я законченная шлюха без понятия о морали. Я ведь никого не касалась после Кайла. Целовалась с несколькими парнями в попытке заставить себя жить дальше и погасить острое желание, которое так долго носила в себе. Но ни один из них не вызвал у меня и искры ответного чувства. Будто я мертвая. Дэн был на редкость настойчив, я тоже старалась себя принудить, но ничего не получалось.

Не могу сказать, что Колтон вызвал во мне некую искру, – нет, это чувство гораздо более сильное, чем просто искра. Один взгляд на Колтона разжигает во мне огонь. Его прикосновения – даже невинное рукопожатие – пробуждают внутри настоящий ад.

Трогать его в таком интимном месте и так эротично? От меня исходил такой жар, что можно было зажечь спичку. Пламя желания разгоралось с каждой секундой.

Не могу перестать его гладить. Вверх и снова вниз, лаская ствол, ощущая его толщину через скользкую ткань трусов. Колтон двигается в такт моим движениям, он просыпается. Стонет, извивается под моими пальцами. Теперь я не могу остановиться. Кажется, он близок к разрядке.

Я прижала палец к кончику и принялась водить вокруг отверстия, чувствуя, как напряглось подо мной тело Колтона. Подняв голову, я смотрела, как распахнулись его недоумевающие глаза, как они сфокусировались и неуверенно заморгали, когда он приподнялся. Мой взгляд метнулся вниз, и я увидела, как белый ручеек заливает его живот.

– Что за хрень? – сказал Колтон чуть невнятно, озадаченно и медленно.

Он разрядился, но все еще сонный. Я сунула руку в трусы и взялась за него рукой, прикусив губу от его шелковистой плотности. Взгляд Колтона встретился с моим, и я видела, что он не понимает, сон это или явь, как себя вести и что сказать.

– Извини, – прошептала я. – Я тебя случайно задела, проснулась и… не удержалась.

– Я сплю? – осторожно спросил он.

Я покачала головой:

– Нет.

Он опустил глаза на свой мокрый живот.

– Значит, ты…

Я кивнула:

– Да.

– Пока я спал?

Я снова кивнула, не в силах выдержать его взгляд.

– Да. Я не знаю… Извини. Я… Я просто не удержалась, ничего не смогла с собой поделать. Я понимаю, это нельзя, но я, это… – Я замолчала, не представляя, как закончить фразу. Я набрала в грудь воздуха и начала снова: – Ты был таким твердым и большим, а я так долго… то есть я…

– Нелл, – сказал вдруг Колтон. – Заткнись.

Я заткнулась.

– Посмотри на меня, – велел он.

Я заставила себя поднять глаза.

– Извини, – прошептала я.

– Я сказал, заткнись.

Я поморщилась от резкого тона, но прикусила язык и ждала.

– Я даже не знаю, что сказать. Я думал, что сплю. – Глаза Колтона пронзали меня насквозь, синие и горячие, как пламя газовой горелки. – Хочешь знать, что я видел во сне?

Я кивнула.

– Отвечай вслух.

Передо мной новый Колтон – властный, требовательный. Я не знала, беситься ли от его приказов или возбуждаться от них. Я решила делать и то, и другое.

– Да, Колтон. Я хочу знать, что тебе снилось, – сказала я мягко и покорно, хотя глаза наверняка выдавали мой гнев.

Его лицо осталось бесстрастным.

– Тебя. Я видел во сне тебя. – Его глаза сузились. – Я видел во сне, как ты делаешь то, что ты, получается, делала наяву.

– Это был хороший сон? – набралась я смелости и спросила. – Тебе он понравился? – Я провела пальцем по густеющей липкой массе на животе Колтона, глядя на него из‑под опущенных ресниц.

Он резко втянул воздух, глядя, как мой палец рисует узоры на его коже. Затем его взгляд опять метнулся ко мне.

– Это был противоречивый сон. Я не должен был хотеть, чтобы это был не просто сон. Я не должен был хотеть, чтобы он стал явью. Но я хотел.

Я пыталась игнорировать оглушительное биение крови в ушах.

– Отчего же не должен?

Колтон нахмурился.

– Потому что… из‑за всего.

– Объяснись.

Я тоже могу быть настойчивой.

– Потому что ты любила Кайла.

– Его уже нет. Это не измена. – Я с трудом сглотнула, потому что довод Колтона был очень веским. Это как раз будет изменой. Я изменю мертвому Кайлу.

– Твоя очередь высказаться.

– О чем?

– О своих мыслях хотя бы.

Я принялась обводить пальцем анимэшного героя на груди Колтона, оранжево‑желтые языки пламени, глаз дракона.

– Я лгу, это будет изменой. Изменой его памяти. Но это… чушь.

Впечатавшись затылком в подушку, Колтон отвернулся и уставился в стену. Его челюсти сжались и снова расслабились – на загорелой коже двинулась тонкая черная щетина.

– Ну, не х…ня ли все это? – едва слышно сказал он.

Он выбрался из кровати, сделал пару шагов по коридору и исчез в ванной. Я видела, как он намочил полотенце и вытер живот. Вернувшись, Колтон лег рядом со мной на бок, глядя на меня.

– Я тоже именно так думаю, – сказал он. – Глупо, но не могу избавиться от ощущения, что мы оскорбляем его память. Хотя это фигня, если бы он не умер, он бы первый захотел, чтобы мы были счастливы.

– Вранье. Будь он жив, он бы захотел меня.

– Однако его нет!

– Это аргумент или возражение? – поинтересовалась я.

Колтон фыркнул:

– Даже не знаю. – Он повернул голову и посмотрел на меня. – Блин, то, что ты сделала, все меняет.

– Знаю, – едва слышно ответила я. – Ты сердишься?

Он энергично затряс головой.

– Сержусь? Нет. Я растерян. Не буду лгать, это почти подстава. Не могу сказать, что я этого хотел, но и не стану утверждать, что был бы против.

Я задохнулась.

– Я все поняла. Прости меня. Я… сама себе противна.

– Перестань. Даже не начинай, слышишь? Я сам хорош. Ты спала, а я тебя раздевал…

– Чтобы мне не пришлось спать в джинсах, – перебила я.

Но Колтон тоже перебил меня:

– Я хотел посмотреть на тебя. На твою прелестную круглую задницу. Я трогал тебя за ляжку.

– Но ты меня не… Не сделал того, что сделала я.

Свободной рукой Колтон потер лицо.

– У нас что, соревнование? Кто кого переплюнет в скотстве? – спросила я.

В душе, однако, я боролась с ошеломлением. Колтон хотел посмотреть на мою «прелестную круглую» задницу? Я привыкла считать, что задница у меня, наоборот, толстая. Комплексы легко не сдаются. Выходя на пробежки, я бегаю, как одержимая, – иногда мне удается убежать от мыслей, воспоминаний, ночных кошмаров и чувства вины. Еще помогает музыка и «Джек Дэниэлс». Но как бы я ни бегала, попа на месте, и грудь уменьшаться не желает.

– Я бы победил в таком соревновании на счет «раз», это без вопросов, – сообщил Колтон. – У тебя была минутная слабость. А я скотина по жизни.

– Неправда. – Я пододвинулась к большому телу Колтона и заглянула ему в глаза. Расстояние для поцелуев. – Это не было минутной слабостью. Это были месяцы желания. И ты не скотина.

– Чего ты хочешь‑то, Нелл?

– Я первая тебя спросила.

– То есть ни один из нас не в курсе, чего нам надо? – Он испытующе смотрел мне в глаза, водя пальцем кругами у меня на пояснице.

– Да. То есть я знаю, чего хочу, но не знаю, правильно это или нет. Теперь я узнала: способ, которым я добилась своего, нехорош. Извини.

– Ты хочешь сказать, что не должна была это делать, пока я спал? – Его ладонь продолжала кружить, опустившись ниже.

Я слегка прогнула спину, и Колтон это заметил. Его глаза расширились, ноздри затрепетали, губы сжались в тонкую линию, дыхание стало глубоким.

– Да, – сказала я.

Я решилась признаться в своем поступке и своих желаниях. Колтон совершенно прав, говоря, что это все меняет. Дороги назад для меня теперь нет. Я знаю, как он чувствует себя в моей руке. Я знаю, что чувствует тело Колтона подо мной, и хочу большего. Я знаю, что он чувствует, прикасаясь к моей заднице. И я знаю – Колтон хочет этого так же сильно, как и я, и борется с собой не меньше моего.

Я не отвела взгляд, когда он двинул руку еще ниже. Я прикусила губу, ощутив поглаживание по ягодицам. Ложась в постель, я стянула джинсы и была теперь в крошечных желтых стрингах. Шелковый треугольник прикрывал лишь самое сокровенное, узкие тесемки на бедрах соединяются в одну, проходящую между ягодицами. Лифчик я тоже сняла, оставив только обтягивающую футболку из голубого хлопка, с карманчиком на правой груди, украшенным блестящим пурпурным сердцем.

Не отводя взгляда, Колтон провел пальцами по тесемке на бедрах и медленно, не таясь, взялся за левую ягодицу. Я пристально глядела в синие глаза, видя там отражение своих чувств – сдерживаемое желание.

– Я прощаю тебя, – сказал Колтон. Уголок рта едва заметно иронически изогнулся. – В конце концов, сон был прекрасный.

Он повел пальцем по тесемке вниз, между ягодицами. Я испуганно затаила дыхание. Его ладонь двинулась вверх по другой половинке и снова спустилась, лаская бедро. Боже, о боже мой… Он гладит мою обнаженную спину, забираясь под футболку. Его ладонь оставляет на коже пылающий след.

Пальцы остановились у меня под мышкой, ища доступа к груди. Моя рука поднялась, скользнула по груди Колтона, задержалась на плече и сделала то, чего мне давно хотелось, – дотронулась до щетины на подбородке. Воспользовавшись открывшимся доступом, Колтон округло повел ладонью по выпуклости моей груди, прижатой к его мускулистому торсу.

– Что мы творим, Нелл? – спросил он отрывистым шепотом.

Я покачала головой, приподняв плечо:

– Не знаю. Но мне нравится.

– Мне тоже. – Он подтянул меня повыше. Перевернувшись на бок, я подперла голову рукой, забросила ногу Колтону на бедро и ласкала его свободной рукой.

Я открыта перед ним. Футболка задрана так, что видно нижнюю часть грудей. Я молча ободряю Колтона, бросая вызов своей неподвижностью и пристально глядя в его слишком синие глаза.

Боже мой, боже, он принимает вызов. Почувствовав его ладонь на животе, я ожидала, что он двинется ниже. Колтон, кажется, и сам об этом думал, но повел руку к краю футболки. Все это время я сдерживала дыхание. Горло напряглось, легкие горели, сердце то замирало, то учащенно билось.

Его нежная, загрубелая, огромная рука взяла мою грудь снизу. Я не могла дышать секунд тридцать. Боже, боже… Его рука… Ощущение было потрясающим – жесткое, царапающее. У меня довольно большая грудь – чашечки С, почти Д, но она легко умещалась в его ладони. Шершавая ладонь задела сосок, и воздух ворвался в легкие так, что закружилась голова.

– Колтон… – Я уткнулась лбом ему в плечо.

– Посмотри на меня, Нелл, – сказал он мягко, но настойчиво. Полуприкрытые глаза смотрели серьезно. – Это точка невозврата. Если ты не хочешь, скажи сейчас, поднимайся и уходи. Все будет забыто, я останусь твоим другом. Но скажи это немедля, потому что еще минута, и я не смогу остановиться.

Сглотнув, я кивнула, прикусила губу и отвела взгляд.

– Боже, чтоб я сдох. Не делай так, – сказал он, с трудом сдерживаясь.

– Как? – не поняла я.

– Не кусай губу. Это сводит меня с ума. Еще раз прикусишь губу, и все кончено – твой рот станет моим. – Голос Колтона стал совсем грубым и хриплым, отдаваясь вибрацией в моем теле, испепеляя изнутри страстью.

– Хорошо, что сказал, – прошептала я.

Он убрал руку.

– Решай сейчас, Нелл. Либо ты полностью моя, либо сделаем вид, что ничего не было.

– Я твоя? – Мой голос прозвучал тихо и боязливо.

– Ты спрашиваешь или утверждаешь?

– Я… Колтон, я не могу забыть… но мы… – Я оборвала себя, чувствуя, что не в состоянии связно объясниться.

Не подумав, я снова прикусила губу. Колтон зарычал.

– Блин, я же тебе сказал! Не… делай… этого. Я не удержусь. Я уже и так терплю из последних сил, а ты снова кусаешь губу.

– Почему это сводит тебя с ума? – спросила я, выигрывая время.

Для чего мне время, я не знала. В своих желаниях я не сомневалась, но сейчас, когда Колтон снова стал требовательным и властным, я превратилась в скромную, неуверенную, закомплексованную, испуганную девчонку. Я снова во власти своего проклятия: способна возбуждать его сонного, но не в силах пойти навстречу, когда он ясно дает понять, что хочет меня, как и я его. Я просто ненормальная.

– Не знаю, – ответил он. – Так уж выходит. Ты прикусываешь губу, и я немедленно хочу ее отобрать, взять в рот и сосать, как фруктовый лед. Я хочу облизывать твои губы, кусать их и целовать, пока ты, блин, не начнешь хватать ртом воздух и не растечешься лужей на полу.

Ну, блин… Я тоже этого хочу.

Волнение прошло.

Я почувствовала, что сердце творит что‑то странное – раздувается, гулко и неровно стучит, сладко болит, и поняла, что решилась.

Я прикусила губу.

– Ч‑черт… Ты с ума сошла, детка. – Его голос превратился в рык дикого зверя.

Я даже не уловила его движения. Только что Колтон лежал рядом, а в следующее мгновение расплющил меня, губы раскрыли мои, и, верный слову, он взял мою нижнюю губу в рот и сосал ее, щекоча языком. Меня потрясло и шокировало внезапное неистовство его поцелуя, но я растаяла в блаженстве, едва он начал посасывать мою губу. А затем просто растеклась, как мягкий воск, потому что Колтон вдруг сразу стал нежным, взял мое лицо ладонями и смотрел на меня, едва касаясь моих губ, а потом поцеловал медленно и так глубоко и прекрасно, что я… забыла себя. Рот Колтона завладевал моим, властвовал надо мной, похищал сердце, отбирал мое тело.

Мы целовались и раньше, и всякий раз я готова была поклясться, что это лучший поцелуй в моей жизни. Со стесненным сердцем я призналась себе, что это лучше, чем с Кайлом. Поцелуи Колтона причиняют боль, но настолько сладкую, глубокую и ни с чем не сравнимую, что я просто не знала, как быть.

А в этом поцелуе я… растворилась. Меня не стало. В этот момент я поняла, что принадлежу Колтону. Он так и сказал: я – его. Как это получилось, не знаю, но очень хочу узнать.

– Последний шанс, Нелли, детка… – это даже не шепот, а дыхание, ощущаемое ухом, едва слышная мысль, – …сказать, если ты не хочешь.

Я оттолкнула Колтона и увидела боль в его глазах, прежде чем успела объяснить. Он начал вставать, но я ухватила его за бицепс и удержала. Запустив пальцы под футболку, сорвала ее. Глаза Колтона расширились. Он облизнул губы.

– Хочу, – сказала я как можно громче, то есть сейчас почти беззвучно. – Я хочу этого.

Выражение глаз Колтона изменилось, став глазами дикого животного.

Ну, вот мы и приехали.

– Сними стринги и раздвинь ноги.

– Скажи «пожалуйста». – Я понемногу училась этой игре. Ужас и беззащитность отступили, за что я была благодарна.

Колтон молча смотрел на меня. Я не шевельнулась. Он недоверчиво покрутил головой, чуть опустив веки, потянул мои стринги, и они разошлись на лоскутки. Не рванул, вообще не приложил усилия, просто взялся двумя пальцами за тесемку на бедре, сунул еще два пальца за желтый шелк и потянул. Треск материи. Оп‑па, и нет трусов. Вот так просто.

– Эй, мне нравились эти стринги, – запротестовала я.

– Надо было слушаться. – Он скользнул пальцами по моему сразу напрягшемуся животу, между плотно сжатыми ляжками. – А теперь расставь ноги и кричи, не стесняйся. Никто не услышит.

– Что‑о‑о… о‑о‑о… – Я не успела даже смутиться, а его язык уже делал что‑то нечестивое с моим клитором.

Я развела ноги. Я прижала пятки к ягодицам и широко развела колени. У меня не осталось никакого стыда.

– Да, Нелли, именно так, – выдохнул Колтон в складки моего тела. – Блин… Господи… Сладкая как сахар.

Я покраснела при этих словах, а затем во мне не осталось места ни для чего, кроме криков, вырывавшихся из глотки. Потому что… Боже… я никогда ничего подобного не испытывала. Никогда. Я извивалась на кровати, выгибалась дугой, дрожала в такт мелким движениям его языка. Потом… о да, так еще лучше: он сунул в меня палец, согнул, и я не выдержала. Меня словно охватило пламя. Я закричала так громко, что ушам стало больно. Тогда я стиснула зубы и застонала.

– Ты мне доверяешь? – Голос Колтона удивил меня. Я так забылась в новых ощущениях, что даже не поняла слов.

– Ч‑ч… что?

– Ты. Мне. Доверяешь? – Его пальцы, не останавливаясь, сгибались, извивались, ощупывали мою плоть.

– Твои пальцы во мне, так что – да.

– Возможно, тебе захочется укусить подушку.

– Зачем… – начала я, но так и не закончила вопроса. – О… блин!

Он засмеялся, но польщенно. В моих складках было уже два его пальца, а третий… О черт. Не может быть. Не верю. Я даже вообразить не могла, но он прямо там. Да‑да, где грязно и темно.

Я вцепилась зубами в подушку, превратившись в сплошной вихрь неистового экстаза. Я просто не могла сдерживаться. Я разошлась по швам, а ведь еще и не кончила. Или кончила? Может, это и есть то, что находится за гранью, и я впервые там побывала? Не знаю. Не в силах сдерживаться, я закричала в подушку, заплакала и выгнулась дугой, брыкаясь. Я не сразу осознала, что мои пальцы вцепились в волосы Колтона и сильнее прижимают его голову, хотя я умоляла его.

О чем умоляла, не знаю.

– Колтон… Колтон… пожалуйста… о боже, о боже…

Прошу ли я его остановиться или не прерываться, даже чтобы вздохнуть? Не знаю.

Всего лишь крошечное прикосновение, самый кончик его пальца щекочет меня внутри запретного места, но это потрясающе.

– Что… что ты со мной делаешь?! – задыхаясь, спросила я.

– Заставляю тебя кончить. Довожу до ума пальцами, девственница! – Колтон снова приник ртом к моим складкам и всосал набухший клитор. Я невольно закричала и выгнулась. – Я тебя готовлю.

– К чему? – Я хотела знать. Господи, как я хотела знать! Неужели есть что‑то еще?

– Кончи, и я тебе покажу.

– Мне казалось, я уже кончила?

Он засмеялся:

– О нет. – Протянув вверх свободную руку, он вдруг оказался повсюду, щипая и катая мой сосок, и теребя внизу, и облизывая, и всасывая. – Кончай. Сейчас!

Это приказ, и у меня нет выбора, как только послушаться. Я взорвалась, превратившись в жидкий огонь, крики и всхлипывания. Настоящие, со слезами.

А затем… Колтон полез по мне, как настоящий хищник. Щетина вокруг рта была мокрой. Из‑за меня. Я вспыхнула до корней волос.

Боже мой, боже мой, о черт! Колтон такой огромный – сплошь мускулы, широкие линии, твердые грани. Он такой большой, он заслоняет остальной мир. Я вижу только его татуировки, сапфировые глаза и черные, как мех соболя, волосы. А затем я опустила глаза и увидела… ну, это. Его конец.

Мне нравится это слово. Я его никогда не произношу. После гибели Кайла я начала ругаться, не таясь, – мне вдруг стало все равно. А вот секс исчез из моей жизни. Я сквернословила, сыпала проклятиями, пила, но будто забыла, что такое секс. Я похоронила себя в местном колледже, работала в отцовском офисе, никого не видела, ничего не делала, никем не была. Я работала. Я училась. Я занималась музыкой. Я была живым мертвецом, выеденной виной оболочкой.

А теперь снова ожила. Мне нравится полнота жизни, и меня влекут неприличные слова.

Я бесстыжа. И мне это нравится. Отчасти потому, что чувство вины за содеянное – это новый вид боли, а боль – это моя суть.

Возвращаюсь к его концу: он великолепен. Я просто… О боже. Я трогала его, но не видела во всей красе, во всей длине, во всех его толстых дюймах, надвигающихся на меня. Я забыла дышать, прикусив губу.

– Не волнуйся, я осторожно, – сказал Колтон очень нежно.

Он думал, что я боюсь. И когда я это поняла, то испугалась. Я пришла в ужас. Чуть не закричала. Сознание случившегося захлестывало меня снова и снова, волну за волной неся боль, вину, стыд и слезы.

– Нелл, что? Что? Почему ты плачешь? – Колтон прилег сбоку и пощекотал мне лицо своим носом. – Блин… Блин, это я накосячил. Слишком много всего сразу. Как же я так… – Он прижал ладонь ко лбу.

– Нет… – судорожно прорыдала я. – Я не из‑за тебя.

– Тогда из‑за чего?

– Ну, в каком‑то смысле из‑за тебя, – глубоко дыша, я вонзила ногти в руку. Боль сработала – я немного успокоилась. – Из‑за тебя, но… не из‑за того, что ты думаешь.

– Объясни же вразумительно, черт бы все подрал! – зарычал он.

– Прости. Прости. – Я глотала воздух и больно дергала себя за волосы. – Ты просто настолько больше… Настолько масштабнее, чем все, чем… Кайл. – И я снова зарыдала.

– Ё‑мое. – Колтон снова навис надо мной, опираясь на локоть, но я едва видела его через жгучую соленую пелену. – Нелл, я – это всего лишь я. Да, я сказал – последняя возможность, но… дело сделано. Не бойся. Не надо… Господи, я такой урод хренов… Слушай, как решишь, так и будет. Извини, что я тебя втянул.

Я засмеялась сквозь слезы.

– Ну и идиот же ты, – выговорила я.

Колтон замер, будто окаменел.

– Как ты меня назвала? – спросил он ледяным голосом.

Изогнувшись, я посмотрела на него и увидела, что он в ярости. Подбородок напрягся, челюсти сжаты, на шее выступили жилы.

– Колтон, я… я только хотела сказать, что не боюсь. Тебя не боюсь. Я назвала тебя идиотом, потому что ты ведешь себя так, будто меня во что‑то втравил. А ведь это я тебя втянула. – Его трясло от бешенства, меня – от замешательства и ужаса. – Извини… я… я не… я не хотела… пожалуйста…

– Заткнись на секунду и дай мне остыть, а?

Я кивнула и лежала, боясь шевельнуться.

Через несколько минут Колтон проговорил гораздо спокойнее:

– У меня проблема с этим словом. Когда меня называют идиотом или дураком… Дебилом, дегенератом, тормознутым и тому подобное… Я взрываюсь, как по нажатию кнопки. Не повторяй этого. Никогда, даже в шутку. Поняла?

Я кивнула.

– Да, поняла. Прости. Ты не идиот, ты потрясающий человек. Ты… это целая вселенная. Я так и хотела сказать. Это…

– Не нужно так усердствовать, уже забыли, – перебил Колтон.

Я вскинула на него глаза, стараясь рассмотреть, понять, что с ним случилось, почему у него появился такой комплекс. Очевидно, кто‑то постоянно унижал Колтона, оскорбляя его умственные способности. Раз это вызывает у него такую ярость, значит, далеко искать не надо. Но неужели мистер и миссис Кэллоуэй на это способны? Кайла они всегда поддерживали и любили. Временами проявляли строгость, особенно если речь шла о репутации семьи, но это можно понять.

– Я не усердствую, – тихо сказала я. – Я объясняю, почему вдруг разревелась, как девчонка.

– Ты и есть девчонка, – резонно заметил Колтон.

– Да, – сказала я, – но пока ты не вызвал меня на откровенный разговор, я вообще не плакала. Совсем.

Колтон развернулся и поглядел на меня.

– Ты не оплакивала Кайла? – спросил он почти недоверчиво.

– Оплакивала? – недоуменно переспросила я. Он говорил об этом, как о чем‑то обязательном.

Колтон поднял голову и уставился на меня.

– Оплакивала, прошла все стадии горя? – Он снова улегся, сжав пальцами переносицу. – Значит, нет. Поэтому ты в таком дерьме.

Я прикрыла лицо ладонью, пряча раздражение, обиду и повлажневшие глаза, которые больно защипало.

– Он погиб. Я это пережила.

Колтон фыркнул:

– Ни хрена подобного. Ты же режешь себя, Нелл!

– Уже несколько недель не режу! – Я сознавала, что потираю шрамы большим пальцем, но ничего не могла с собой поделать.

Колтон взял мои руки и развел в стороны, проведя кончиком пальца по узору из белых линий. Этот нежный жест пронзил мне сердце. Подбородок у меня задрожал. Его взгляд был мрачным.

– Нехило, – сказал он и посмотрел мне в лицо. Взгляд стал твердым, жестким. – Если ты еще раз себя порежешь, я рассержусь. По‑настоящему. Тебе не захочется этого видеть.

Боже упаси. Не сомневаюсь. Но я не ответила. Этого я обещать не могу. Пока мне удавалось не резать руки, потому что голова занята Колтоном. Это отвлекает и без спасительной боли.

Колтон на это не повелся. Двумя железными пальцами он взял меня за подбородок.

– Обещай, Нелл. – Глаза цвета синевы небес стали настойчивыми. – Обещай мне, говорю. Больше никаких порезов. Если невтерпеж, звонишь мне. Я приезжаю, и мы решаем проблему. О’кей?

Как бы мне хотелось дать такое обещание… Но не могу. Он не понимает, как сильна во мне необходимость заглушить боль. Я ненавижу эту привычку, искренне ненавижу. После порезов еще тошнее, проблема лишь усугубляется. Я не могу пересилить себя, это уже не привычка, а зависимость, тайный позор, вроде как подсесть на травку, или таблетки, или на что хотите. Колтон знает, что такое резать себя, но не сознает, насколько глубоко во мне гнездится это желание.

Я не ответила. Дрожа всем телом, я смотрела в потолок. Мне хотелось пообещать. Я хотела исцелиться и никогда не ставить новых зарубок боли на запястьях и предплечьях.

Колтон сел, обнаженный, уже без эрекции. Я загляделась на его поникший член, отвлекшись всего на несколько мгновений. Колтон схватил меня в охапку, поднял и посадил к себе на колени, заставив смотреть в свои гневные глаза.

– Обещай мне, Нелл, черт бы все подрал!

– Нет! – Я вывернулась, отбиваясь, чтобы уйти с кровати, подальше от его горячей кожи, стальных мускулов и сердитых, пронзительных глаз. – Нет! Ты не можешь от меня этого требовать. Ты не понимаешь! Нельзя появиться в моей жизни и пытаться меня переделать!

– Можно, – спокойно, но внушительно сказал Колтон.

Он по‑прежнему сидел на кровати, глядя на меня. В груде одежды на полу я искала свою, но футболка, как нарочно, не попадалась, поэтому я натянула футболку Колтона. Она оказалась мне до середины бедра, она мягкая и пахнет Колтоном – невозможно оторваться, потому что это одновременно успокаивает и возбуждает.

– Нельзя! Ты меня не знаешь. Ты не знаешь, через что я прошла. Ты не знаешь, что я чувствую.

– Верно. Но пытаюсь понять.

– Почему?

– Потому что тебя нельзя было оставлять наедине с горем. Тебе нельзя было разрешать держать это в себе и позволять разъедать себя изнутри. Смерть Кайла – открытая рана тебе. Она никогда не заживет, никогда не покроется струпом. Она, блин, гниет, это уже гангрена, Нелл. Тебе необходимо кого‑то впустить. Тебе нужно впустить меня.

– Не могу, не могу. – Я выбежала в кухню.

Необходимо выпить или резануть ножом. Колтон вытащил на поверхность всю дрянь, которую я тщательно прятала. Он все знает и делает это нарочно.

Я долго держала это в себе, а когда оно угрожало вырваться, пила, пока все снова не опускалось внутрь, или резала себя и истекала кровью, чтобы чувствовать эту боль вместо той. Чтобы не начать плакать, кричать и беситься.

Я знала – у Колтона где‑то есть виски, но не могла найти бутылку. В холодильнике нет, а до шкафчика над холодильником я не достаю. Там наверняка что‑нибудь найдется. Я забралась на кухонный стол, потянулась к дверце и потеряла равновесие. Я грохнулась на пол, сильно ударившись – даже дыхание занялось.

Во мне снова что‑то поднимается. Во мне взбаламучена вся муть после того, как Колтон заставил меня разрыдаться и признаться, что я убила Кайла. Вина заполнила меня до краев и выплеснулась наружу, разодрав мне сердце.

Это скорбь от потери, от сознания, что Кайла больше нет. Умом я знаю, что его нет, но его уход – это горе. Боль. Одиночество. Тут не только чувство вины. Мне давно казалось, что моя вина странно гипертрофирована. Я не могла ее объяснить, обосновать и облегчить и не могла дольше сдерживаться.

Я подавляла рыдания, борясь с болезненными спазмами в животе и сердце.

Нет.

Нет.

Я не стану плакать.

Колтон насильно выпустил из меня вину, но горе ему из меня не достать. Не хочу. Это слишком. Это меня убьет.

Резко открылся ящик, где забренчали столовые приборы. Не сознавая, что делаю, я копаюсь в выдвижном ящике в поисках ножа. Пусть Колтон рассердится, мне все равно. Я слышу, как он топает по коридору. Он давал мне время успокоиться, но теперь догадался, что я делаю.

Он опоздал.

Боль – желанное облегчение. Я с виноватым удовлетворением смотрю на наполняющуюся красным тонкую линию на предплечье. Нож не очень остер, поэтому пришлось надавить. Порез глубокий.

– Что за фигня? – Колтон в трусах подбежал ко мне, испуганный и рассерженный. – Нелл! Что за хрень?

Я не стала отвечать. У меня закружилась голова. Кровь текла. Я посмотрела на пол и увидела много крови. На этот раз я слишком глубоко порезалась. Ну и хорошо. Горе вытекает из меня и размазывается по вытертому ламинату.

Я на руках у Колтона, выше пореза сильное давление. Белое полотенце быстро розовеет, становится алым. Колтон сжимает мою руку так, что боль от давления пересиливает боль от пореза. Полотенце обматывается вокруг предплечья и поверх туго стягивается ремнем.

Я стою у него между колен, чувствуя спиной его твердую грудь и испуганное, неровное дыхание. Колтон обнимает меня за плечи. Держит ремень в одной руке, мое запястье – в другой. Прижимается лицом к моей макушке. Его сопение громко отдается в ушах, в волосах.

– Черт бы тебя побрал, Нелл. Ну зачем?

Я обрела голос. Боль в словах Колтона была ощутимой, будто я порезала его, а не себя, и мне захотелось облегчить ее. Странно. Я пытаюсь облегчить боль Колтона от моего пореза.

– Я не могу это вынести, – прошептала я. На большее не хватило сил. – Его нет, он не вернется. По моей вине или нет, но он погиб. Он мертв. Он скелет в деревянном ящике, гаснущее воспоминание. Ничто не избавит меня от этой боли, даже время.

– Знаю.

– Ничего ты не знаешь, – бешено прошипела я. – Тебя там не было. В мою голову ты не залезешь. Ты не знаешь!

– Он был моим младшим братишкой, Нелл. – В голосе Колтона звучала почти такая же скорбь, как в моем.

– Ты уехал, когда нам было по одиннадцать лет, и ни разу не приезжал!

Об этом Кайл никогда не рассказывал, и я знала – это больная тема. У них в семье никогда не говорили о Колтоне.

– Да, но у меня не было возможности. Я жил на гроши. Выживал. Я страшно скучал по нему. Мысленно я написал Кайлу тысячи писем, засыпая на скамейках в парке или в коробках в переулках, накрывшись газетами. Тысячи строк, которые я никогда не доверил бы бумаге. Денег не хватало даже на еду и жилье, не говоря уже о билете на автобус до Детройта.

Что‑то в его словах показалось мне странным, но голова кружилась, одолевала противная слабость, и я не поняла что.

Колтон ослабил самодельный жгут и осторожно снял полотенце. Кровь сочилась медленно, лениво. Меня подняли и понесли, и я уронила голову на широкую грудь Колтона. Он положил меня на постель, исчез и тут же вернулся со свертком марли, пластырем и тюбиком неоспорина.

– Швы бы наложить, – сокрушался он, складывая бинт, прикрыв им порез и туго обматывая марлей. – Но ты же не позволишь. Придется обойтись.

– Откуда ты знаешь, что не позволю? – спросила я.

– А что, поедем?

– Черта с два! Но как ты узнал? – Я смотрела, как он фиксирует концы повязки.

– Я сам не позволил бы на твоем месте. Начнутся расспросы, социальные службы, психологи, психушка. Хуже всего, что врачи позвонят твоим родителям. – Он приподнял мой подбородок, погладив большим пальцем по щеке. – Именно это я тебе устрою, если еще раз случится такая фигня. Отвезу в приемное отделение чертовой неотложки и сам позвоню твоим чертовым родителям, как должен бы сделать сейчас, но не буду.

– Отчего? – прошептала я.

– Потому что они тебя неправильно поймут. Это ведь не настойчивое требование внимания и прочие выдумки мозговедов. – Он коснулся своим лбом моего. – Я могу тебе помочь, если разрешишь. Мы тебя вытащим.

– Мы? – Черт. Черт! Мои глаза неподвижны, зато губы дрожат, и грудь тяжело поднимается. У меня выработалась привычка причинять себе боль, чтобы остановить слезы. Колтон это уже знает и держит меня в объятиях, прижимая к груди. Он твердо настроен любить и быть рядом. Я всегда боялась признаться, что именно этого я так отчаянно хочу. Да вот только он очень настойчив в том, чтобы не дать мне спрятаться, солгать, скрыться или притвориться, и он знает все мои уловки.

– Отпусти себя, – хрипло шепчет он.

– Нет. Нет! – вырвался у меня вопль.

– Надо. С кровью это не вытечет, и спиртным этого не залить.

Судорога, дрожь, зубы глубоко впились в нижнюю губу. Пальцы вцепились в жесткие выпуклые мышцы на груди Колтона. Я не плачу. Я не…

Черт, я реву.

– Это страшно больно, блин. – Слова почти потонули в задушенных рыданиях и сотрясающих тело судорожных вздохах. – Я хочу, чтобы он вернулся! Я больше не хочу видеть, как он умирает!

Я рыдала и рыдала, а Колтон все держал меня. Немного выплакавшись, я горячечно заговорила:

– Я вижу это снова и снова. Стоит закрыть глаза, и я каждый раз вижу, как он умирает. Я знаю, в этом нет моей вины, я всегда это знала. Я убедила себя, что виновата, потому что вина легче, чем боль от его ухода.

– Его нет. Ты должна это принять.

– Знаю, но это очень больно. – И наконец, самое тяжкое признание: – Я стала замечать, что забываю его. Я все время вижу, как он умирает, но не помню запаха его кожи. Я не помню его объятий, секса с ним, его поцелуев. Я не помню Кайла. Иногда гадаю, любила ли я по‑настоящему или это просто подростковая влюбленность. Наверное, любила, раз он был у меня первым. Раз мы трахались. Я не знаю. Я не помню. А теперь есть ты, и ты… лучше, чем он. Сильнее. Ты возбуждаешь меня так, как не умел он. Ты даешь мне почувствовать то, чего я не чувствовала с ним. То, как ты меня целуешь, лучше, чем поцелуи Кайла, которые я помню. Когда ты заставил меня кончить, я поняла, что в жизни не испытывала ничего подобного, за все два года, которые мы с Кайлом были любовниками.

Из груди вырвался беспомощный вопль саднящей боли, самоуничижения, гнева и горя. Колтон сжал меня крепче, позволяя кричать. Он не говорил «тс‑с‑с», не успокаивал, не убеждал, что это пройдет.

– Я забыла его, Колтон! Я никогда не любила его, и он умер! Он никогда не вернется ко мне, у меня больше не будет жизни!

– Забвение – это способ защиты, Нелл. Телу хочется жить дальше. Ты любила Кайла. Он был твоим первым мужчиной, а до этого – твоим лучшим другом. Я помню, вы были неразлучны с колыбели. Ты его любила. Да, он умер, и это, блин, самое худшее. Его отняли у тебя, у всех нас, слишком скоро. Я не могу сделать так, чтобы это перестало быть огромным горем, но ты должна прийти в себя. Ты должна позволить себе исцелиться и жить дальше. Ты застряла в мгновении его смерти, попала в замкнутый круг. Ты должна разорвать этот круг.

– Я не знаю как.

– Чувствуй. Скорби. Позволь себе гнев оттого, что его отняли у тебя. Чувствуй отсутствие Кайла. Чувствуй печаль и тоску по нему. Не отгораживайся от нее, не режь себя, чтобы отступила душевная боль, не напивайся до бесчувствия. Просто сядь и позволь ей растерзать твое сердце. А затем встань и просто продолжай дышать. Живи день за днем. День прошел – и хорошо. Просыпайся и вспоминай горе. Плачь. Затем утирай слезы и начинай свой день. У тебя горе, но ты жива, и однажды все наладится.

– Тебя послушать, так это легко.

– Ни хрена подобного это не легко. Это самая трудная штука на свете. Но это единственный способ выкарабкаться. То, как ты поступаешь, тебя убивает.

В его голосе я уловила что‑то личное.

– Ты делал так же?

Колтон вздохнул:

– Да. И не однажды.

– Из‑за Кайла?

– Не только.

– А из‑за кого еще?

Он снова вздохнул – долгим досадливым вздохом.

– Из‑за друзей. Братьев. Из‑за деву… из‑за человека, которого любил.

– Расскажи.

– Блин, ты что, правда хочешь это слушать? Вот сейчас? – Я кивнула. Из груди Колтона вырвалось рычание. – Прекрасно. Первым был мой лучший друг, мой и Сплита, Ти‑Шон. Они со Сплитом вместе выросли и вместе организовали «Пять‑один Бишопс». Ну, один раз на баскетбольной площадке дрались из‑за территории. В основном на кулаках, несколько цепей, у одной суки была бита. Разошлись, блин, не унять. Один из тех парней вытащил нож и воткнул Ти в чертово горло. Я смотрел, как он истекает кровью, залив меня всего. Я видел, как Ти умер, я его держал… А потом я убил ту сволочь. Бил его башкой о бетон, пока не выскочили его мозги. Не смог остановиться. Ти был хорошим парнем, верным другом. У него была благородная душа, я тебе говорю. Но его угораздило родиться в гетто. Тут мало что можно сделать, только выживать, а то порвут. Тут просто выбора нет в основном. Это всего лишь жизнь. Жизнь в гетто. Такие дела, блин. Ти был смышленым, слышь. Он мог поступить в колледж, писать какую‑нибудь умную туфту, стать кем‑нибудь, если бы ему дали возможность. Не дали. А теперь он мертв.

– Мне очень жаль.

– Потом застрелили еще одного брата, Лила Шейди. Сперва мы друзьями не были. Его девица на меня запала, ну а ему, ясное дело, это не понравилось. У меня с ней ничего не было, но он все равно меня недолюбливал. Но в конце концов мы разобрались и с тех пор прикрывали друг другу спину, если заварушка какая или еще что. Шейди словил муху прямо в лоб. К счастью, я этого не видел, но Шейди не стало, и это плохо. Я курил с ним траву целый час, понимаешь, а через минуту Сплит и Мо барабанят мне в дверь, несут Шейди, орут, что чужая банда обстреляла их на ходу, из машины. – Глаза Колтона стали пустыми, он сейчас видел прошлое. – За несколько лет ушли еще двое. День‑другой, фигня прежняя. Хотя уже не такие близкие друганы, как Ти и Шейди. – Он замолчал, и я поняла, что Колтон сейчас во власти воспоминаний.

Я переплела свои пальцы с его.

– Ты говорил что‑то о девушке… О той, которую любил…

– А‑а, худший день моей жизни. Именно после этого я решил покинуть банду и жить честно, купить мастерскую и уйти от всего этого дерьма. – Колтон нагнул голову, спрятал лицо в моих волосах и глубоко вздохнул. – Ее звали Индия. Такая красавица, черт побери… Мать у нее черная, папаша – кореец. Миндалевидные глаза, прямые черные волосы до талии, фигура – мечта, в общем, прекрасное тело. Обалденно красивая… Слишком красивая, чтобы жить в гетто и угодить в дерьмо, в которое угодила… Она общалась с подружкой Сплита, часто крутилась рядом, ну, я и обратил на нее внимание. Была вечеринка, гудели допоздна, и так вышло, что только мы с ней и не заснули. Просидели на пожарной лестнице, проговорив до рассвета. Она хотела пойти на косметические курсы или учиться на модель, еще не решила. Ее в любом случае ждал успех.

Долгая пауза. Слишком долгая. Не осмеливаясь ее нарушить, я ждала, когда Колтон заговорит.

– Мы встречались где‑то с год. Встречались – не совсем то слово, потому что я не водил ее на Бродвей или там в Маленькую Италию. Мы были вместе около года, вот что я хочу сказать. Блин, я не могу говорить об этом. – Его голос треснул, Колтон глубоко вздохнул, длинно выдохнул и продолжал: – Были терки с конкурентами, ну, драка, как всегда… Дело обернулось скверно. Я отделился от Сплита и бежал несколько миль, уводил этих козлов. Их было слишком много, никак бы их один не запинал. И ненароком привел их к Индии. Она гуляла со своими подружками и их парнями. Видит меня на улице, понимает, что у меня проблемы, зовет наших на помощь. Ну, вместе мы с теми разобрались, я получил в плечо, но не сильно. Последний из этих говнюков угрожал нам, орал, но я видел, что он перетрусил… Мы его отпустили. Сукин сын отбежал, остановился в сотне шагов и выстрелил, типа как напоследок бросил «мать твою». Индия стояла на крыльце, и пуля угодила ей в переносицу. Ну абсолютная случайность! Я прекрасно видел выражение «ой, блин» на лице того м…ка, ведь Индию все знали. Не имело значения, из какой ты банды: Индию все знали и любили, уважали ее, блин. Она ведь очень хорошая была. Его грохнули на следующий день. Не я, но это не важно… это все фигня. Ее не стало, вот что. Ее красота, прелесть, любовь ко всем, кто бы они ни были… все исчезло.

Я почувствовала, что волосы у меня на голове стали мокрыми. В его голосе слышались слезы. Я извернулась у него на коленях и обняла, прижав его голову к груди, понимая теперь, что он имел в виду, призывая позволить горю растерзать тебя. Колтон крепкий орешек, он суровый и сильный, но вот он плачет от воспоминаний, хотя прошло уже несколько лет.

– Она была первой девушкой, в которую я влюбился. Конечно, подружки были, я даже думал, что люблю кого‑то из них, но это была не любовь. Это была почти любовь, подобие любви. Когда ты чувствуешь всепоглощающую потребность в человеке, ради которого, блин, на все готов, несмотря ни на что… такой человек живет, блин, в твоей душе, проникая под кожу, перемешиваясь с тобой самой своей сутью, так что вы дышите одним воздухом, – это любовь. Вот так я любил ее… – Голос Колтона звучал надломленно. – А она умерла. Вот почему у меня шрамы на груди. Я не желал принимать ее смерть. Очень долго не мог смириться. Это жгло так сильно и так глубоко, что я просто вынужден был как‑то спасаться. Мне надо было что‑то почувствовать помимо этого ада. Спас меня Сплит. Заставил признать, что случилось. Я прочувствовал, а потом отпустил. – Колтон отрывисто засмеялся. – Хотя оно ни хрена не уходит. Все равно ты ощущаешь боль и не перестаешь любить. Но продолжаешь жить, а дерьмо заталкиваешь поглубже, чтобы не портило каждый день. И постепенно вроде приходишь в порядок. Больно по‑прежнему, тоска не проходит, мелочи забываются – ее запах, вкус ее губ, гладкость кожи, голос, словно то была другая жизнь, и другой человек ее любил. Но на будничном уровне ты в порядке. Более или менее.

– А ты научился любить кого‑то другого? – спросила я, потому что мне нужно было знать.

Колтон сел. Теперь мы сидели по‑турецки, глядя друг на друга.

– Не знаю. – Синие глаза, сейчас глядевшие без привычной жесткости, словно вбирали меня. – Но я над этим работаю. В случае чего сразу скажу.

Он говорит обо мне.

– Как ты отгоняешь призраков, Колтон? – прошептала я после долгой паузы.

Он пожал плечами:

– Не знаю. Их не отгоняют. Ты просто понимаешь, что какую‑то часть себя отдать не можешь, потому что она принадлежит мертвому человеку.

– Думаешь, у нас с тобой получится? Ты, с призраком Индии, и я, с призраком Кайла?

Он взял меня за руки и погладил большими пальцами суставы.

– Все, что от нас требуется, это как следует попытаться. Дать себе столько времени, сколько нужно. Не спешить. Жить день за днем, вдох за вдохом.

– Я так не умею. Боюсь. – Я не могла поднять глаза на Колтона.

Он снова взял меня за подбородок и повернул к себе лицом, только на этот раз он подался ко мне, коснувшись моих губ своими.

– Я тоже не умею и тоже боюсь. Но если мы хотим жить, а не шататься сами полумертвыми призраками, цепляясь за любовь к навсегда ушедшим, то стоит попытаться. – Он снова поцеловал меня. – Мы понимаем друг друга, Нелли. Мы оба потеряли любимых. У нас обоих есть шрамы, горе и гнев. У нас все может получиться.

Я дышала, превозмогая страх, дрожь, желание убежать.

– Мне нравится, когда ты называешь меня Нелли. Меня еще никто так не называл.

Колтон улыбнулся и крепче прижал меня к себе.

Date: 2015-11-13; view: 331; Нарушение авторских прав