Часть III. Русская агентурная разведка с 1906 по 1914 год 3 page

С другой стороны, русско-японская война так напугала власть имущих, что они начали придумывать всевозможные причины своей неосведомленности об истинном состоянии и положении японской армии и свои выводы начали обобщать.
Весьма характерным объяснением такого рода являются рассуждения начальника штаба войск Дальнего Востока генерала Орановского на имя военного агента в Китае полковника Огородникова (отношение от 9 июля 1906 г. за № 4341).
По мысли этого начальника штаба, военный агент, находясь долго на одном месте, усваивает «свой определенный взгляд, который может получить предвзятое направление. Ярким примером такого явления может служить бывший военный агент в Японии полковник Ванновский, который с самого начал внушил себе чувство презрения к японской армии и к японским порядкам, стараясь убедить в этом всех остальных, и работал все время в таком вредном для нас направлении...».
Значит, по мысли генерала Орановского, военных агентов нужно было, по возможности, чаще сменять, чтобы они не могли «усвоить свой определенный взгляд» на армию и порядки данной страны. Начальник же Генерального штаба писал, что военных агентов «надо приучить работать с меньшими деньгами, самим изучая страну, следя за жизнью, вращаясь в обществе». Тут два противоположных взгляда, друг друга исключающих и оба одинаково неверных, не жизненных и вредных для дела разведки. Ибо если «почаще сменять» всех военных агентов, то они, не успев войти в «общество», должны будут уезжать и из «личного» изучения страны ничего не получится. Изучение страны и армии только посредством «вращения в обществе» и «слежки за жизнью» дает именно такие результаты, какие дала деятельность родственника Куропаткина — Ванновского...
Выше мы указывали, что главное артиллерийское управление военного министерства добивалось права на ведение самостоятельной агентурной разведки за границей. На это Генеральный штаб не согласился. Тогда было выдвинуто требование — назначать помощников военных агентов по технической части. На это Генштаб согласился, но лишь в 1910 году, когда стала очевидной необходимость обратить серьезное внимание на техническую разведку. В виде опыта было решено назначить помощников военных агентов по технической части при военных агентах во Франции и Австро-Венгрии. Однако министерство финансов на этот вопрос смотрело иначе и в соответствующих ассигнованиях отказало. Генеральный штаб на этом успокоился, и вопрос заглох до начала войны 1914—1918 гг., когда стало возможным не считаться с мнением министерства финансов... -114-

Больным вопросом в деятельности разведки являлся вопрос связи в мирное время с официальными военными агентами и офицерами-разведчиками, прикомандированными под ложными предлогами к посольствам и консульствам. Казалось бы, этот вопрос является самым легким и несложным, но на деле было иначе. Если бы военное ведомство надеялось на дипломатических курьеров министерства иностранных дел, то оно получало бы почту от своих военных агентов, находившихся в восточных странах два-три раза в год. Кроме того, нужно иметь в виду, что надежность этих дипломатических курьеров была весьма проблематичной и возможность их подкупить не представляла для иностранной контрразведки большого труда и не требовала особенно больших денег. И как в старое «доброе» время, когда деятельность «черных кабинетов» казалась крайне ограниченной и неусовершенствованной, Генеральный штаб до самого начала войны 1914 —1918 гг. продолжал вести со своими военными агентами самую секретную переписку по обыкновенной почте. Бывали случаи, когда военные агенты против этого протестовали, указывали, что «вся входящая и исходящая корреспонденция военного агента (телеграфная и почтовая) подвергается перлюстрации» (см. рапорт военного агента в Вене полковника Марченко от 29 апреля 1907 г. № 135). Но это не помогало. Легкомысленное отношение Генерального штаба к этому важнейшему вопросу агентуры доходило до того, что он счел возможным сообщить военному агенту в Китае следующую ересь (6 октября 1907 г. № 631):
«...Пересылка корреспонденции вам будет производиться не через министерство иностранных дел, ибо это затрудняет наши миссии, а через Петербургский почтамт заказною бандеролью непосредственно на имя военного агента в Китае...».
Значит, из-за нежелания «затруднять наши миссии» Генштаб сознательно облегчал противнику возможность проникать в его агентурные дела. Из довольно обширной переписки по вопросам связи видно, что даже на упаковку и заклейку корреспонденции не обращалось должного внимания. Так, военный агент в Вене в апреле 1907 года вынужден был донести Генеральному штабу (№ 331), что «печати на конверте № 901 были треснуты и конверт имел подозрительный вид. Испрашиваю особо секретные бумаги в синей обертке заклеивать предварительно в конверте с помощью Syndetikona (особо приготовленного гумми-ара-бикума, не растворяющегося на пару. — К.З.)».
Военный агент в Болгарии полковник Леонтьев дополнял эту картину предложением (13 марта 1907 г. № 58):
«...Необходимо ввести взаимное извещение о полученных номерах, так как некоторые донесения посылаются почтой, где пропажи составляют -115- обычное явление, да и телеграммы не всегда доставляются по адресу...».
Командир сводного корпуса в Маньчжурии генерал-лейтенант Дем-бовский в рапорте на имя военного министра (21 октября 1906 г. № 8880/811) писал:
«...Несмотря на неоднократные просьбы о посылке пакетов, адресованных на имя нашего военного агента в Японии, не иначе, как через штаб крепости Владивосток, полковник Самойлов продолжает получать пакеты по японской почте с надписями: «секретно» и «совершенно секретно», что вполне в расчетах японцев, читающих нашу корреспонденцию...».
Комендант Владивостокской крепости писал (19 января 1907 г. № 29) начальнику Генерального штаба:
«... К сожалению, не все пакеты, имеющие назначение военному агенту в Японии, предварительно посылаются и поступают в штаб крепости. Так, зарегистрирован случай сдачи секретного пакета в Харбине, имеющего следующую надпись: «Секретно. Военному агенту в Японии, полковнику Самойлову, Токио, через крепость Владивосток».
Согласно этой надписи, наша почта, не сдавая пакета в штаб крепости, направила его обычным порядком и, как предполагает полковник Самойлов, этот пакет и еще другие пять поступили к нему, побывав в руках японцев и с явными следами, что они были вскрыты...».
У читателя, не посвященного в «тайны» Владивостокской крепости, может создаться впечатление, что если бы пакет посылался через ее штаб, то это значило бы, что он не мог попасть в руки японцев. В действительности же дело обстояло следующим образом. Штаб крепости, получив с русской почты секретный пакет для военного агента в Японии, ждал прибытия русского парохода и сдавал его капитану для отправки в какой-либо порт, где имелось русское консульство. Гарантий же, что японцы на пароходе не имели своего человека, конечно, никаких не было.
Характерно, что, когда Генштаб запросил министерство иностранных дел — нельзя ли как-нибудь связь с агентами Генштаба в Персии и Бомбее поддерживать через посредство этого министерства, — последнее ответило, что «все сведения, поступающие из Персии, могли быть пересылаемы в штаб Кавказского военного округа при посредстве шахской почты, а из Бомбея «еженедельно шифром по английской почте через Порт-Саид на Батум».
Русский морской агент в Америке (капитан I ранга Васильев) в своих отчетах за 1911 и 1912 годы приводил весьма характерный пример того, как чиновники русского министерства иностранных дел относились к упаковке и пересылке дипломатической почты. -116-

Он писал, что «в присутствии секретарей посольства однажды, в виде опыта, были вынуты пакеты из посольского вализного мешка, не трогая печатей, замков и не разрезая наружного шва у мешка».
«О легкости и простоте вскрытия запечатанного конверта, снятии копий или фотографий с документов говорить не стоит. Между тем, министерство иностранных дел, посылая для сведения своих представителей за границей литографированные копии секретных и несекретных депеш их коллег под общим названием «дипломатический салат», а также и шифры, совершенно не подозревает, что с документов этих могут снять копии на почте в Вашингтоне... Мой рассказ о важно-комической роли, которую исполняют курьеры-чиновники министерства иностранных дел, развозя по Европе донесения своих шефов, видимо, произвел должное впечатление, так как наше посольство в Вашингтоне получило грозный запрос по этому поводу. Однако посольство, подтвердив справедливость всего вышеизложенного, высказало сомнение, что вашингтонское правительство так интересовалось русскими делами.
Так как последнее заключение основано лишь только на святой наивности и на доверии, которые едва ли могут быть приемлемы в подобных случаях, то я для полноты картины позволю себе добавить, что в вашингтонском почтамте заведывающим отделением иностранной корреспонденции состоит г-н Milas, служивший ранее в министерстве иностранных дел и лет пять тому назад бывший вторым секретарем американского посольства в Петербурге. Неужели он случайно находится на службе в почтамте? Неужели случайно нами получаются заказные письма и пакеты вскрытыми со штемпелем «Opened by mistake»? Неужели также случайно французский посол тому же Кудашеву при мне говорил, что написал официальную ноту с протестом против вскрытия его писем? Ведь не секрет также, что почтмейстеры в Париже, Бухаресте, Галаце, Берлине и т.п. состоят на огромном жалованьи у министерства внутренних дел (русского. — К. 3.) и вся нужная для нас корреспонденция доставляется в наши миссии, посольства и консульства для перлюстрации писем тайными агентами, состоящими при них...».
Связь с военным агентом в Константинополе также поддерживалась посредством капитанов русских пароходов. Здесь все как будто бы шло хорошо, пока одного из таких капитанов не накрыла русская же таможня в Одессе. Привезенные капитаном для штаба Одесского военного округа газеты были таможней переданы в цензуру, которая так «процензуровала» эти газеты, что когда они, наконец, попали в штаб округа, то оказалось, что самые интересные места в этих газетах замазаны до неузнаваемости цензорской кисточкой. Поднялся страшный скандал, в результате которого действия таможни и цензуры в прошлом были оправданы, -117- но впредь было предложено пакеты в адрес штаба округа пропускать, не задерживая и не подвергая цензуре...
Штаб Черноморского флота в сентябре 1906 года тоже писал начальнику морского Генерального штаба, что Севастопольская таможня начала задерживать и подвергать вскрытию и таможенному досмотру адресованные на имя штаба морским агентом в Константинополе казенные пакеты, запечатанные гербовой печатью посольства и с надписью «Expedition officielle», причем присылавшиеся агентом еженедельно номера турецких газет, а также книги на иностранных языках отправлялись в цензуру. Таможенные чиновники заявили, что они будут вскрывать даже пакеты с надписью «секретно».
На запрос морского Генштаба министр финансов ответил, что действия Севастопольской таможни были вполне правильными, так как от вскрытия освобождалось только то, что везли фельдъегеря.
Через два месяца министр финансов изменил этот взгляд и сообщил начальнику морского Генштаба, что «как выяснилось из сношения с главным управлением по делам печати, казенные посылки, препровождаемые из Константинополя от нашего морского агента на имя штаба Черноморского флота, не должны подлежать рассмотрению цензуры».
Положение в вопросе связи усугублялось еще и тем обстоятельством, что вся переписка с военными агентами велась на официальных бланках с указанием на конверте полного адреса (названия учреждения, должности, чина и пр.). При этом пакеты распределялись на простые, секретные и совершенно секретные, в зависимости от их содержимого. Следовательно, иностранная контрразведка могла безошибочно, по одному наружному виду, определить, какой из пакетов представлял для нее интерес и над которым стоило поработать по его перлюстрации. Военные агенты все это видели и знали и писали об этом в Генштаб.
В начале 1913 года некий П. Брандт написал в «Русском Инвалиде» (№ П2 от 29 мая 1913 г.) статью «К борьбе со шпионажем», в которой доказывал всю ложность надежд на сохранение секрета при существовавших тогда образцах конвертов, прошивании и накладывании сургучных печатей. Но Генштаб счел лучшим не обращать внимания на критику и указания со стороны.
Он не понимал того вреда, который наносил этим своей же собственной агентуре, и никаких мер предосторожности не принимал, — ибо нельзя считать за таковые приказ по военному ведомству 1908 года № 15, с приложением весьма неудачных образцов конвертов, — и лишь удивлялся, когда секретные сотрудники его и военных агентов проваливались один за другим. -118-
Другой вопрос, которым Генштаб под напором военных агентов все же заинтересовался, это вопрос о неприкосновенности жилищ военных агентов и вопрос относительно прислуги военных агентов.
Особенно по этому поводу волновался военный агент в Японии. В 1906 году он доносил в Генеральный штаб следующее:
«Из секретного источника имею сведения, что за мной установлен самый строгий надзор. Мне даже известны некоторые лица, приставленные, чтобы следить за мной, но, вероятно, есть и другие, мне неизвестные. В последнее время было несколько случаев, заставляющих меня удвоить внимание и принять все меры к надлежащему хранению бумаг, что и заставляет меня возбудить вопрос о разрешении сжечь ненужные дела...».
Военный агент в Австро-Венгрии после того, как ему стало известно, что австрийцы читали его и Генерального штаба шифрованные телеграммы и, следовательно, находились в курсе русских агентурных секретов, писал:
«...Вот уже месяц, как я стал получать письма от неизвестных авторов и визиты подозрительных лиц. № 25-й, с которым я несколько раз встречался в обществе, тщательно меня избегает.
...Боятся вступать со мной в разговоры и все офицеры ниже генеральского чина...».
В 1911 году в русском берлинском посольстве всплыл совершенно случайно весьма пикантный случай, доказывающий, как в царских учреждениях охранялись государственные тайны.
Военный агент в Швейцарии в декабре 1910 года сообщил в Генеральный штаб, что из подслушанного разговора двух германских дипломатов он понял, что немцы в русском посольстве в Берлине имеют своего агента по фамилии Рехак.
Генеральный штаб запросил мнение военного агента в Берлине по этому вопросу. Ответ последнего раскрыл кошмарную картину безалаберности, беззаботности и халатности царских чиновников.
Он доносил, что Юлиус Рехак действительно служил около 20 лет в русском посольстве в должности старшего канцелярского служителя. В его обязанности входили уборка помещения канцелярии посольства, покупка и выдача канцелярских принадлежностей, отправка почты, заделка курьерской почты, сдача и получение этой почты на вокзалах и пр. Кроме того, Юлиус, как его называли в посольстве, являлся комиссионером по каким угодно делам. Осведомленность его была поразительна. Во всех учреждениях и заведениях Берлина у него имелись «задние ходы».
Ясно, каким удобным для русской беззаботности человеком являлся Юлиус. Для того чтобы чины посольства и «высокие путешественники» -119- еще более ценили Юлиуса, германские власти вообще и полиция в особенности помогали Юлиусу во всем. Он мог достать билеты на железную дорогу или в театр, когда они уже были распроданы, получить беспошлинно с таможни вещи или переслать их и т. д.
Когда военный агент поинтересовался у первого секретаря посольства, как они не боятся держать исключительно немецкую прислугу вообще и такую личность, как Юлиус, в особенности, тот с грустной улыбкой бессильного человека ответил: «Это невозможно. Если мы уволим Юлиуса, то германское министерство иностранных дел нас за это съест... Ведь мы его с поличным еще не поймали...».
У Юлиуса были ключи от помещения канцелярии посольства. Когда происходила уборка, а также ночью все шкафы посольства находились в его распоряжении. В посольстве имелось несколько хороших шкафов с секретными, но не шифрующимися замками. Ключи от этих шкафов находились в заделанной в стене кассетке, которая открывалась простым ключом. Потом ключи переложили в один из секретных шкафов. Однако вскоре у этого шкафа испортился замок. Никто не знал, как быть. Юлиус сразу пригласил слесаря, ему одному известного, который, как привычное дело, открыл шкаф в одну минуту... Осенью 1909 года двое из чинов, подъезжая около 11 часов вечера к посольству, увидели ночного сторожа, стоявшего у приоткрытых ворот. Как только сторож заметил подъезжавших, он быстро шмыгнул в ворота и захлопнул их за собой. Чины посольства стали звонить, ибо своих ключей не имели. Только через порядочный промежуток времени тот же сторож, с заспанным лицом, открыл им дверь. «Вероятно, в канцелярии посольства шел обыск и надо было дать время захлопнуть шкафы и скрыться», — добавляет военный агент.
Только после этого случая Юлиус был заменен бывшим русским матросом, которого немцы начали бойкотировать.
«По слухам, — пишет военный агент, — у Юлиуса образовалось уже большое состояние. Он получал жалованья 100 марок в месяц, больше этого — «на чай» за комиссионерство и контрабанду. Полагаю, однако, что главный источник его доходов — разведка... Главное управление Генштаба усмотрит из настоящего донесения еще раз, почему я упорно не хотел сдавать своих шифров и секретных дел на хранение в посольство».
О таких же порядках писали и другие военные агенты. В результате всех этих рапортов Генштаб начал принимать кое-какие меры.
Во-первых, он циркулярно разъяснил всем своим военным агентам, что их квартиры не пользуются правом экстерриториальности и поэтому шифры и секретные дела военной агентуры предложил им хранить в -120- соответствующих помещениях посольств, миссий и генеральных консульств, а «отнюдь не в своей квартире, хотя бы и в секретных несгораемых хранилищах...».
Во-вторых, Генштаб предложил военным агентам заменить своих вольнонаемных слуг русскими военнослужащими, лучше всего из состава нижних чинов полевой жандармерии», причем Генштаб в данном случае соглашался покрыть расходы по отправке и экипировке такого «нижнего чина», а оплату для него помещения и продовольствия возлагал на личные средства военных агентов.
В-третьих, всем военным агентам был разослан следующий циркуляр:
«Имеются сведения о случаях ненадежности частной прислуги некоторых из наших военных агентов. Замечено:
1. Стремление прислуги точно выяснить, кто посещает военного агента и с какой целью, хотя бы это и не вызывалось требованиями службы.
2. Рытье в бумагах, брошенных черновиках и т. п.
3. Вхождение, более частое, чем нужно, при шифровке бумаг.
4. Пропажа ключей от секретных шкафов и т. д.
Изложенное сообщается для сведения и принятия мер предосторожности — даже от прислуги, вывезенной из России и уже долго состоящей на службе».
Таким образом, оба этих вопроса теоретически как будто были разрешены, но фактически осталось в силе старое положение, ибо посольства, миссии и генеральные консульства крайне неохотно предоставляли военным агентам помещения для хранения секретных документов, а если и предоставляли, то сопротивлялись принятию необходимых мер предосторожности. «Нижних чинов из состава полевой жандармерии» также не везде и не всегда высылали.
Далее, одним из вопросов, волновавших военных агентов и мешавших их работе, был вопрос о взаимоотношениях с послами и консулами.
Вот несколько примеров.
Военный агент в Австро-Венгрии полковник Занкевич в 1911 году писал генерал-квартирмейстеру Генштаба об отношении к нему посла Гирса. «Уже из отзывов лиц, близко знающих Гирса, — писал Занкевич, — я знал, что он принадлежит к числу тех послов, которые не только не признают совместной работы с военным агентом, но и стараются облечь деятельность подведомственных им канцелярий и свою собственную покровом тайны от него. Всегда ориентируя посла в представляющих для него интерес военно-политических вопросах, я, не получая от него каких-либо ценных указаний, до последнего времени все же не замечал в нем желания играть со мной в прятки. -121-

Получив сведения о раскрытии нашего агентского шифра австрийцами, посол счел возможным сказать мне об этом лишь через два дня...».
Далее Занкевич указывал, что вся беда, по его мнению, в том, что Гире боится, как бы Занкевич не использовал его сведений для своих донесений.
В другом рапорте тот же Занкевич сообщал Генштабу, что некоторое время назад он обратился к полковнику Артамонову (военный агент в Сербии. — К. 3.) с просьбой помочь ему организовать наблюдение в Боснии и Герцеговине через Сербию. Артамонов почему-то уведомил об этом посла Гартвига, который счел нужным и возможным послать в министерство иностранных дел с курьером депешу политического характера, в которой упоминает и о просьбе Занкевича. В министерстве иностранных дел все такого рода депеши литографировались и рассылались во все посольства и миссии.
Занкевич умолял Генеральный штаб принять меры, чтобы его просьба к Артамонову не попала в этот литографируемый материал.
Такого рода фактов можно было бы привести довольно много. Но нам кажется, что и приведенных достаточно для характеристики отношений между представителями министерства иностранных дел и военного ведомства.
В 1907 году Генеральный штаб разослал всем своим официальным военным агентам циркуляр, из которого вновь приходится сделать вывод о весьма слабой осведомленности Генштаба о своих соседях. Суть циркуляра заключалась в следующем. Начальник Генштаба приказал всем официальным военным агентам донести, помещают ли они свои статьи по вооруженным силам соответствующих государств в «Русском Инвалиде». Далее его именем приказывалось, что статьи, подготовленные к публикации, должны представляться начальнику Генерального штаба для прочтения».
Увеличилась ли от этого мероприятия осведомленность Генерального штаба об иностранных армиях, нам не известно...
В 1908 году 5-е делопроизводство Генштаба наконец пришло к заключению, что «...наши разведывательные органы, представляя свои донесения, в большинстве случаев не знают, как оценена их работа. Почти совершенно нет и обмена сведениями между названными органами, большинство которых не знает, на что направлена работа других разведывательных органов».
Исходя из этих соображений, 5-е делопроизводство предложило ежемесячно составлять перечни важнейших донесений со сжатым изложением последних и указаниями, по каким вопросам следует продолжать -122- работу, что необходимо проверить, на что обратить особое внимание, какие работы начать вновь и т. д.
Такого рода перечни предполагалось рассылать всем военным агентам и штабам военных округов, которые «таким образом будут знать, как оценены их донесения, в каком направлении желательна их дальнейшая работа по каждому вопросу. Зная, кроме того, что доносят соседи, военные агенты и окружные штабы будут обмениваться необходимыми донесениями, проверять друг от друга свои сведения, следствием чего будет более согласованная и производительная работа».
Однако эти благие рассуждения 5-го делопроизводства в жизнь проведены не были. Никто из местных разведывательных органов так и не получил оценки Генштабом своих донесений. Единственное, что Генеральный штаб провел в жизнь, это то, что делало и министерство иностранных дел, — донесения в Генштабе копировались и рассылались всем местным органам без оценки или пояснений Генштаба. Местным органам разведки этот порядок никакой пользы не приносил. Наоборот, увеличивалось количество «входящих» и разбухал секретный архив. Кроме того, ленивым разведчикам этот порядок представлял широкие возможности вводить Генштаб в заблуждение, то есть перефразировать донесения своих коллег и представлять их как что-то новое.
В 1910 году Генеральный штаб нашел, что его местные разведывательные органы совершенно нерационально расходуют большие суммы. В денежных отчетах показывалось изрядное количество агентов, сведений же поступало мало.
Ввиду этого всем военным агентам было сообщено, что «генерал-квартирмейстер Генштаба выразил пожелание, чтобы для ведения негласной разведки в важнейших соседних государствах они пользовались услугами не мелких отдельных агентов, а крупным лицом, оплачиваемым соответствующим содержанием (примерно до 10000 рублей в год), которое само являлось бы руководителем агентурной сети в своем государстве».
Этого, однако, оказалось недостаточно. Генштаб захотел и сам непосредственно заполучить таких крупных агентов-подрядчиков и руководить ими.
В делах военного агента в Австро-Венгрии, оставленных во время войны на хранение в голландском посольстве, мы нашли письмо подполковника Энкеля от 23 января 1912 г. на имя военного агента Занкевича, в котором Энкель указывал, что одной из главнейших задач Особого делопроизводства является организация за границей тайной военно-осведомительной службы в целях: -123-

«1. Доставления Главному управлению Генштаба в мирное время документальных данных, раскрывающих стратегические предположения наших вероятных противников на случай войны.
2. Заблаговременного раскрытия признаков частичного осуществления указанных выше предположений в период обостренных дипломатических отношений в предвидении возможного разрыва.
3. Всестороннего и своевременного осведомления Главного управления Генштаба о ходе осуществления тех же предположений с наступлением разрыва, а равно о военных действиях наших противников в период войны».
Энкель находил, что этими задачами определенно намечалось, во-первых, территориальное начертание необходимой Главному управлению Генштаба агентурной сети — в центральных учреждениях военного министерства и на всех фронтах вооруженной борьбы данного государства; во-вторых, определялись те требования, которым должны были удовлетворять входившие в состав агентурной сети лица («готовность при всяких обстоятельствах служить в пользу России или во вред данного государства, соответствующее общее развитие и компетентность в военном деле, соответствующее общественное положение, занятие или связи, обеспечивающие лицу возможность выполнять взятые им на себя осведомительные функции и т. д.»).
По мнению Энкеля, важность указанных задач не допускала возможности ограничиться лишь пассивным использованием благоприятных случайностей для насаждения агентурной сети, а требовала «широкого применения в этом направлении активного начала».
По этим соображениям Энкель и обращался к военному агенту в Вене с просьбой «не отказать в содействии». Последнее, по словам Энкеля, «могло бы выразиться в указании чинов из числа служащих в центральных учреждениях военного министерства или войсковых штабов Австро-Венгрии, отличающихся нравственной неустойчивостью и беспринципностью, падких до денег или женщин, а равно обремененных долгами», лиц, различных национальностей, положений и профессий, пригодных для осведомительной службы в мирное и военное время, в отношении которых имеется уверенность, что попытка привлечь их в агентурную службу могла бы увенчаться успехом. «Лица этой категории предпочтительно не должны принадлежать к национальности, недружественной той политической группе, в которую входит Австро-Венгрия, и, вместе с тем, не должны подлежать призыву на родине, в случае войны, в ряды армии».
В заключение Энкель уверял Занкевича, что попытки привлечения на осведомительную службу указанных выше лиц будут производиться -124- со «всей необходимой тщательностью и осторожностью» и что участие Занкевича в этом деле «будет сохранено в полнейшей тайне».
Наконец, все военные агенты получили циркулярное письмо от имени начальника Генерального штаба, в котором говорилось:
«Ввиду того, что Париж, Брюссель и Цюрих, как значительные центры международного шпионажа, являются и местопребыванием крупных агентов этого рода деятельности, было бы в высшей степени желательным, если бы вам удалось узнать адреса подходящих лиц, которым можно было бы поручить ведение разведки в широких размерах».
Последний абзац циркуляра показывает, что русский Генштаб считал самым выгодным пользоваться шпионами-профессионалами, превратившими разведку в своего рода коммерческое предприятие. Эти шпионы-профессионалы в лучшем случае продавали добытые ими тем или иным путем документы всем, кто только давал больше денег; в худшем же случае они сами фабриковали документы или входили в контакт с разными контрразведывательными органами, от которых получали за мизерную плату сфабрикованные документы для продажи их определенным странам. Хорошо поставленные разведки услугами этого рода спекулянтов пользовались, главным образом, лишь для того, чтобы ввести в заблуждение своих вероятных или воображаемых противников, но не в целях осведомления о вооруженных силах последних.
Так, например, в 1912 году стало известно, что германская контрразведка открыла в Цюрихе контору по продаже фальшивых документов. Фальшивки, по словам русского Генштаба, были до того искусно сфабрикованы, что французская разведка приобретала их на протяжении довольно долгого времени.
Из практики русского морского Генерального штаба известен случай, когда французы, желая проверить, ведут ли русские против них агентурную разведку, подослали к русскому консулу в Генуе некоего Т. Ганри. Последний вручил консулу запечатанный пакет с просьбой переслать в морской Генштаб. В этом письме Ганри предлагал продать секретные документы о французском флоте. Морской Генштаб догадался в чем дело и сообщил французскому морскому агенту, что «по агентурным сведениям, некий Ганри имеет французские документы и предлагает их купить».
Французы, конечно, знали, что это за документы, кто их продавец и для какой цели их предложили русскому морскому ведомству.
Как мы видим, с одной стороны, русский Генеральный штаб предпочитал иметь дело с крупными агентами-подрядчиками и шпионами-профессионалами, с другой же стороны, он боялся стать жертвой мошенников. Дабы избежать последней опасности, Генштаб придумал следующую комбинацию. -125-