Вариативность номинаций 4 page

По-видимому, отнюдь не случайными являются трансформации некоторых фрагментов текста федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности». Кажется, одной из наиболее активных политических партий, настаивавших на его принятии, был СПС, фракция которого в Госдуме постоянно призывала «усилить борьбу с антисемитизмом, национализмом и экстремизмом» [Новости. ОРТ. 14.06.02]. В результате ст. 1 закона № 114-ФЗ от 25.07.02 включала в понятие «экстремистская деятельность (экстремизм)», в частности, «возбуждение расовой, национальной или религиозной розни, а также социальной розни, связанной с насилием или призывам к насилию». Впоследствии же, в ходе неоднократных редактирований, эта формулировка в тексте от 29.04.08 приняла несколько иной вид: «возбуждение социальной, расовой, национальной или религиозной розни». Совершенно очевидным следует считать смещение акцентов – вероятно, по признаку актуальности определенной формы розни – с «расовой, национальной» на «социальную». Таким образом, наиболее приоритетной оказывается угроза именно социальной розни – по крайней мере, самой опасной для существующего строя. Однако это вряд ли означает усиление защиты интересов тех, кто находится в низах общественной иерархии; скорее, здесь можно усмотреть гарантию незыблемости прав той группы, которую персонаж В. Набокова назвал «буржуйским интернационалом» [Набоков 1990, 2: 389]: фундаментальной основой ее солидарности является вовсе не расовая, национальная или религиозная общность членов, а политическая власть и материальное богатство (понятно, что последовательность упомянутых составляющих может быть иной, это несущественно), т. е. узы прочного социального родства.

Собственно, в сегодняшнем виде текст упомянутого закона оказался окончательно гармонизированным с формулировкой ч. 5 ст. 13 Конституции РФ, где представлена именно такая последовательность: «…разжигание социальной, расовой, национальной и религиозной розни».

Подобный подход является не просто традиционным, а имманентно присущим классовому обществу с древнейших времен. Например, во второй половине III тыс. до н. э. некий гераклеопольский царь так наставлял наследника: «Подавляй чернь, гаси пыл ее, – не склонны к восстанию богатые, бедняки же замышляют вражду» [Поучение 1978: 207]. Довольно прозрачны также источники и импульсы многих других законодательных инициатив – например, гуманистический порыв (якобы общеевропейского образца) против смертной казни в России; причем, насколько можно доверять результатам многочисленных социологических опросов, в среднем по меньшей мере 85 % респондентов поддержали применение высшей меры наказания. Конституционный суд РФ принял прямо противоположное решение. «…На чем поднялась новая политическая элита? …На разрушении веками складывавшегося на евразийском пространстве многонационального государства. <…> Почему наши либералы так против смертной казни борются? Из-за трогательной заботы о серийных убийцах? Нет, просто они хорошо помнят, что именно высшей мерой в прежние годы каралась государственная измена» [Поляков 2005: 269]. Можно вспомнить по этому поводу, как персонаж известной антиутопии характеризовал архаичную для его времени правовую систему: «Государство (гуманность) запрещало убить насмерть одного и не запрещало убивать миллионы наполовину» [Замятин 1989: 555].

Нелишне иметь в виду и то, что, судя по вышесказанному, такая этическая константа, как стыд, вовсе не является доминирующей в сознании описываемой социальной страты; скорее, ее душевный комфорт абсолютно неколебим. Так, по словам типичнейшей представительницы россиянской элиты Т. Юмашевой (б. Дьяченко, дочери Ельцина, по совместительству занимавшей в 1996–1999 гг. должность советника президента), указ-индульгенция об освобождении бывшего главы государства от какой бы то ни было ответственности за содеянное им на высшем государственном посту не удивил членов с(С?)емьи: «В общем-то нечего было бояться, ничего такого не сделали, за что было бы стыдно» [24. Ren-TV. 30.12.09]. Теми же светлыми чувствами проникнуты высказывания и других элитариев: «[Вице-премьер А. Жуков: ] Я занимаюсь нацпроектами, здравоохранением, социальной политикой, образованием, культурой, и почти в каждой области за последние годы достигнуты зримые результаты, за которые мне не стыдно» [РГ-Неделя. № 167. 29.07.10. С. 9]. – «У меня совесть чиста» (В. Матвиенко – об итогах своей деятельности на посту губернатора Санкт-Петербурга) [Неделя. Ren-TV. 03.07.11]. «Нам нечего стесняться …» (кандидат в президенты РФ В. Путин) [24. Ren-TV. 08.02.12]. Естественна и констатация номинального главы Семьи: «Теперь я – счастливый человек!» (Б. Ельцин) [РТР. 01.09.06][81].

Описанная словесная маскировка, вероятно, вызвана и некоторыми причинами эмоционально-психологического свойства. Хотя отношение представляющих себя элитой ко всем остальным сконцентрирована в реплике: «А я на классовую ненависть плевать хотел!» (К. Ремчуков, владелец и главный редактор «Независимой газеты») [Неделя. Ren-TV. 17.02.07], но некоторых элитариев, кажется, всё-таки немного беспокоит отсутствие всенародного восторга и публичного почитания их высоких достоинств; оказывается, неблагодарное «население относится скептически не только к самым крупным собственникам» (В. Найшуль) [Времена. ОРТ. 19.06.05]. Поэтому «богатый должен быть абсолютно уверен: он богат, потому что умнее, а не безнравственнее бедного! А как же быть, если еще руки – после того, как взял чужое, – трясутся? Тут-то десовестизация и приняла размах государственной программы… Почти исчезли из средств массовой информации нравственная оценка представителей нарождающегося класса и способов их обогащения… Хороший пример бессовестности подали и политики» (1997) [Поляков 2005: 204–205].

Иными словами, в России считают необходимым обустройство по взятой за образец цивилизационной модели: «…Если конгрессмен-республиканец, обсуждая налог на прибыль, говорит: “Why should the best people be punished?” [ «Почему наказывать лучших людей?»], для того чтобы понять это высказывание, нужно знать, почему богатые люди – лучшие и почему закон о налогах с доходов является для них наказанием» [Александрова 2003: 98].

В российских же условиях знать, почему богатые являются лучшими, необязательно: они – элита, поэтому и не подлежат даже такому «наказанию», как прогрессивная ставка подоходного налога. В общем,

Не спрошу я, откуда явилося,

Что теперь в сундуках твоих есть;

Знаю: с неба тебе всё свалилося

За твою добродетель и честь!.. [Некрасов 1953: 38].

Кстати, при известных оценках взаимоотношений элиты и всех прочих «россиян» невольно вспоминаются слова́ некогда часто цитируемого автора: «Страшно далеки они от народа»; ср. следующую микродискуссию между Э. Памфиловой, тогда – председателем совета по гражданскому обществу при президенте, и Л. Алексеевой, руководителем Московской Хельсинкской группы: «“Та элита, которая в 90-е была оторвана от общества …” – “А сейчас элита не оторвана от общества?”» [Судите сами. 1 канал. 08.02.07]. Эта противопоставленность россиянской элиты всем остальным «уважаемым россиянам» изредка эксплицируется буквально: «Таких опрокинутых лиц у российской элиты [узнавшей об отставке Ельцина и новых демократических назначениях] народ еще не видел» [24. Ren-TV. 30.12.09]. «Важно, какое отношение к этому явлению [коррупции] среди чиновничества и среди обычных людей» (Д. Медведев) [Сегодня. НТВ. 07.04.10]. «Губернатор Санкт-Петербурга Валентина Матвиенко и главный газпромовец Алексей Миллер, обычно неприступные, а тут [на стадионе] – не отличаются от простых фанатов» [Новости. ТВК. 30.08.08].

Обсуждая на «остросюжетном» ток-шоу «Последнее слово» тему «Пипл хавает» [НТВ. 04.06.11], его участники (среди которых были, конечно, достойные представители относящих себя к элите – политики, шоу(бизнес)мены и прочая почтеннейшая публика) неоднократно и почти без эмоций – вероятно, как привычное – употребляли слово быдло – по-видимому, применительно ко всем остальным…

Тем не менее (возможно, в преддверии очередных выборов) всё чаще звучат призывы к «консолидации российского общества». Хотя руководитель фракции «Справедливой России» в Госдуме Н. Левичев и заявляет – явно скептически: «…Не очень понятно, как можно собирать в Народный фронт представителей бизнес- элиты из Российского союза промышленников и предпринимателей и нищих пенсионеров» [В чем сила, брат? // РГ-Неделя. № 118. 02.06.11], но на зарубежном опыте хорошо известно: «Специализация современного общества, нескончаемые перемены и неуверенность в завтрашнем дне – всё голосует в пользу конформизма, величайшего социального дара и благословения. Эпоха резких социальных колебаний сводит до минимума потребность в свободе, максимально расширяя диапазон ограничения» [Ниринг 1966: 103].

Заметим также, что вследствие подобных вербально-манипулятивных операций структура современного российского общества выглядит в глазах наблюдателя как удивительно однополярная и несбалансированная: лишь в работах специалистов встречаются упоминания и о внеэлитных слоях либо об оппозиции элита / население. «Законы должны быть действенны для всех… чиновник, бизнесмен или простой гражданин Российской Федерации» (М. Прохоров, президент фонда «Онэксим») [Сегодня. НТВ. 17.02.08]. Однако, по мнению опытного журналиста, «мы знаем политиков наперечет, они давно утратили авторитет в обществе. А других нет… Частным случаем этой трагедии, проявившейся в прессе, стало исчезновение простого человека с экранов телевизора и с газетных страниц. Простой человек как символ какого-то движения общества» [Богданов 2007: 3]. Так в сознании социума вполне способна возникнуть парадоксальная, но, вероятно, прогнозируемая и программируемая кем-то лакуна: довольно высокая частотность слова элита – как и производных от него – при почти полном отсутствии номинаций тех, кто к этому слою не принадлежит, может инициировать у последних стойкое ощущение своей невостребованности и даже сомнение в факте собственного существования.