Теория и практика ночных прогулок

Ключевые слова: терпение и любовь. Причем терпение предшествует любви. Терпение без любви возможно, а любовь без терпения нет.

Из дневника невернувшегося шныра

Шли дни. Любопытная, как кошка, Рина обследовала всю территорию ШНыра и целыми днями пропадала у пегов. Поначалу дежурные вопили и кидались ведрами, но после привыкли и теперь все чаще сваливали на нее уборку денников или посылали разгребать граблями песчаную дорожку.

Рина привыкла к внутреннему расписанию ШНыра и даже научилась выносить из столовой тарелки под пристальным взглядом караулившей в дверях Суповны.

С Мамасей она говорила по телефону каждый день, изредка попадая на Артурыча. С Артурычем Рина не здоровалась, только выпаливала: «Мамасю позови!» Артурыч звал. Обижаться на Рину он не пытался, потому что обида требует эмоциональных усилий. Артурыч же напрягаться не хотел.

Поначалу Рина думала, то мама будет скакать по потолку полевым галопом, но она была спокойна как удав. То, что дочь не живет дома и бросила школу, ее, казалось, совершенно не волновало. Как-то ради эксперимента Рина несколько раз подряд сказала ей: «Я в ШНыре! В ШНыре! Тут пеги, пеги, пеги!» И столько же раз Мамася как попугай повторила: «Да, да! Правительственная программа – это здорово. Надо пользоваться халявой. Только умоляю, когда президент будет тебя награждать, отстегни от ноги свой кошмарный нож. Охрана тебя застрелит».

Рина ощутила, что мозг у нее сварился вкрутую. Что с Мамасей? Чем ее собираются награждать? Что она вообще слышит, когда Рина повторяет: «в ШНыре, в ШНыре»?

Но, видно, у ШНыра имелись свои внутренние секреты, которые лучше было принимать как данность. В конце концов, если бы о ШНыре можно было трещать на каждом шагу, о нем давно бы уже знали все.

С Улом Рина виделась редко. Он был или в нырках, или еще где-то пропадал. Даже на обедах появлялся редко, хотя Рина и высматривала его в столовой. Нельзя сказать, чтобы Ул ее специально избегал. Рина больше склонялась к мысли, что ему не до нее. Да и вообще Ул производил впечатление человека, для которого дружба – не в дежурном соблюдении обычаев попеременного телефонного передергивания, улыбочек и вежливого виляния хвостиком, а во взаимопомощи в трудные минуты.

Рина ощущала странную двойственность своего положения. С одной стороны, она в ШНыре не чужая. С другой – к ней еще приглядывались, будто найденной закладки было мало, чтобы считать ее своей.

«Это потому, что я еще не ныряла на двушку», – думала Рина.

Кроме Ула и Афанасия, более-менее сошлась она только с соседями по столу – с зубастым Гошей, обладателем кучи расписанных маркером маек, и мечтательным толстяком Рузей. У Гоши была привычка всякий раз, увидев ее, скалиться и говорить: «Доброе, Катенька, утро!» Именно в такой последовательности. Рине периодически хотелось его убить.

В Гоше она понемногу разочаровывалась. Он был в общении легкий, но с червоточинкой. Говорил всегда с воодушевлением и имел особенность влюбляться во всякого нового человека, с которым начинал общаться. Причем влюблялся искренно, с восторгом, как девушка. Хвостом за ним ходил. Старым же знакомым, напротив, не верил и за глаза порой говорил о них несправедливые гадости.

С Рузей все было с точностью до наоборот. Если Гоша шел от выгодного впечатления к невыгодному, то Рузя двигался в строго противоположном направлении. Очень неглупый, он успешно прикидывался тюфяком и при столкновении с любым затруднением мгновенно оказывался «без понятия». Особенно часто – когда речь заходила о Насте, за которой он вечно следил тоскующими глазами.

Обычно Рузя глухо молчал, но иногда начинал говорить быстро, захлебываясь. Обычно это происходило, когда при нем произносили какое-нибудь важное для него слово, которое накладывалось на собственные его мысли. При этом слово могло быть совсем никакое. Что-нибудь вроде «паровоз» или «закат».

«Люди как струны. Каждая откликается на свой звук», – думала Рина.

Ближе к концу обеда в столовой обычно появлялся Кузепыч. Последние дни он вечно ходил перемазанный, так как чинил на чердаке какой-то котел. Обычно Кузепыч бывал не в духе.

– Когда тебе дают исправный утюг, обратно его тоже хотят получить исправным! Ах ты, потреблянец! – кричал он на бледного недоросля, который пытался прошмыгнуть мимо него незамеченным.

– Кузепыч, не «потреблянец», а «потребитель»! – поправлял его Вовчик, обожавший раздувать скандалы.

– Ах ты, потреблятор! Еще учить меня вздумал! Почему седло потрескалось? – кидался Кузепыч на Вовчика.

– Так я ж сушил! – защищался тот.

– Кто кожу на огне сушит? Завтра чтоб новое было!

Вовчик торопливо замолкал.

– Кузепыч – чемпион по упреждающим воплям. Тут ему нет равных, – сказал как-то Гоша.

– Это как? – заинтересовалась Рина.

– А так… приходишь ты куда-то, где у тебя что-то могут попросить, и с ходу издаешь упреждающий вопль, чтобы все от тебя отстали.

– А на деле он мягкий и пушистый? – спросила Рина.

– Ну знаешь, так глубоко в Кузепыче я не копался, – сказал Гоша и уныло почесал себе живот там, где на майке было написано: «Тут живут кишечные палочки. Без стука не входить!»

* * *

Как-то вечером, вернувшись из пегасни, Рина услышала в темноте чмоканье и сопение, точно кто-то глодал кость. Включив свет, она обнаружила у себя в комнате Макса. Макс лежал на рейках нижней кровати и грыз хлеб, который Рина сушила для пегов. Когда вспыхнул свет, Макс закрыл глаза ладонью: видно, провел в темноте уже немалое время.

– Ну ты у-устроилась! Все матрасы в одно м-место стащила. Прямо принцесса на гы-гы-горошине! – начал Макс, косясь в сторону оборудованного на втором ярусе балдахина.

– В самую точку! Это мой кумир! – сказала Рина, ради эксперимента спавшая сразу на пяти матрасах.

Когда живешь одна в такой большой комнате, надо использовать все ее преимущества.

Макс разгрыз могучими зубами еще одну корку. Рина слушала, как он звучно жует и шумно глотает, и думала, что лошадиные привычки влияют на человека больше, чем на лошадь – человеческие.

– Я по делу! Калерия велела тебе п-передать! – внезапно вспомнил Макс, кивая на стекло, в котором, накладываясь на луну, отражалась электрическая лампочка. Рина посмотрела чуть ниже и увидела на подоконнике картонную коробку. В коробке лежали арбалет-шнеппер, нерпь и саперная лопатка.

– Это теперь т-твое! Нырять тебе еще не с-скоро, но у нас так положено. К тому же к-куртка у тебя уже есть, – объяснил Макс с интонацией, предполагающей благодарность.

Благодарности он не дождался и, утешая себя, разгрыз еще один сухарь.

До этого момента собственной нерпи у Рины не было. Резервную у нее отобрали сразу, как только она прибыла в ШНыр. Разглядывая выданную, Рина увидела глубокую выбоину, рассекавшую с краю металл и кожу. Саперка была новее, чем у Ула, но не такая отточенная, с выжженными буквами «Д.М.» на рукояти.

– А что стало с тем, кто…? – начала она.

– Долгая и-и-история, – заикнулся Макс, и по тому, как он штурмовал слово «история», Рина поняла, что она была бы действительно долгой.

– Но он хотя бы жив?

– И-иногда это не п-показатель! – убежденно ответил Макс, помогая ей зашнуровать нерпь.

– Помнишь, как ею п-пользоваться? – спросил он, как если бы Рина могла забыть то, чему никогда не училась.

– Сирин – телепортация, – сказала Рина, вспомнив, каким образом оказалась в ШНыре.

– П-правильно. Русалка – всякая мелкая магия. Взять что-нибудь через стекло, н-например. Кентавр – связь. Лев – ратная магия. Хватает секунд на двадцать активного боя. Если же д-драка меньше двадцати секунд, то можно дробить, но не больше чем на д-две части.

Рина издала вежливо-вопросительное мычание.

– Пы-па… поясняю! Если ты использовала три секунды, а потом одну – лев все равно погаснет. И п-плевать, что три плюс один меньше, чем д-двадцать, – пояснил Макс.

– Что такое «активного боя»? Танковую броню зубами рвать? – уточнила Рина.

– Танковую бы… броню не пытался, но дверцу у мы-маршрутки однажды оторвал, – скромно сообщил Макс. – Кроме того, лев позволяет выдержать одно попадание из ш-шнеппера в любое место куртки. Голова, разумеется, не в счет. Опять же – если не из шнеппера ударят, а из т-тяжелого арбалета – унесет сы… сразу.

Рина слегка разочаровалась. Она ожидала большего. Макс почувствовал это и сказал:

– П-поверь моему нехилому опыту: не полагайся слишком на магию. Если где-нибудь на пустыре встретятся серьезный мужик с битой и ведьмарь из форта Белдо – я поставлю на мужика с б-битой!

– А если мужик с битой и берсерк? – изменила условия Рина.

– Тогда на б-берсерка, – неохотно признал Макс.

С широкой извиняющейся улыбкой он захватил с собой горсть сухарей и затопал к выходу.

– Не вздумай часто пользоваться р-русалкой! И не вздумай з-заряжать ее в Лабиринте, потому что этого никто н-не узнает! – сказал он уже из коридора, всунув голову в дверь.

Рина стояла, прижимая к животу коробку. Совет Макса она приняла к сведению.

Когда он окончательно ушел, она вывалила на кровать саперку и шнеппер. Из шнеппера ей немедленно захотелось выстрелить. Как его заряжать, она разобралась довольно быстро. Вложила свинцовый шарик, после некоторых колебаний прицелилась в спинку стула и осторожно потянула курок. Ничего не произошло. Рина перевернула арбалет и у спускового механизма увидела скошенную серебристую планку. Не отпуская курка, она потянула ее вниз. В следующую секунду что-то тренькнуло. Стальные «плечи» арбалета распрямились, и Рина услышала звон стекла.

В окно укоризненно смотрела простреленная луна. По желтому кругу разбегались зигзаги трещин. Рина представила себе ершистые брови Кузепыча, которые двигались, как щетки в аппарате для чистки ботинок, и ей стало тоскливо. Вспомнив о русалке, она попыталась исправить стекло с помощью мелкой магии.

«Что бы такое сделать, чтобы тут ничего не было!» – подумала она, нерешительно касаясь пальцем хвоста русалки. Русалка вспыхнула. Запястью стало горячо. Перестав размахивать рукой, Рина увидела, что окно заложено кирпичом. Между кирпичами лежали щедрые шлепки подсохшего раствора.

«Задание выполнено. Теперь тут действительно ничего нет!» – подумала Рина угрюмо. Она попыталась отдать нерпи новый приказ, на этот раз более точный, но русалка уже погасла.

Рина вздохнула. Теперь нужно было идти в Лабиринт, причем воспользоваться окном она уже не могла. Тащиться же пешком через весь ШНыр, рискуя наткнуться на Кавалерию или Кузепыча, ей не хотелось. Она коснулась сирина и четко представила фонтан Зеленого Лабиринта. По коже забегали знакомые жуки, похожие на овсяные хлопья. Еще спустя секунду Рина ощутила себя повисшим в воздухе облаком рисовой пудры. Пудра вытянулась струйкой, скользнула к щели между кирпичами и исчезла.

* * *

Рина лежала на земле, уткнувшись носом. Земля была рыхлая, пахла дождевыми червями. Рина отплевывала раскисшие осенние листья и пыталась понять, что произошло. Она помнила только сильный толчок, быстрое вращение, треск веток и… больше ничего.

Подтянув под себя руки, Рина перевернулась. Перед глазами что-то раскачивалось как маятник. Рина поняла, что это ее ботинок, запутавшийся шнурком и повисший на кустарнике. Некоторое время она опасалась к нему прикоснуться, потому что не исключала: в нем может оказаться ступня, на большом пальце которой маркером нарисован смайлик.

«Чем умнее девушка, тем проще у нее забавы! Высокий ум утешает себя глубокими провалами», – крутя пальцем у виска, говорила ей в таких случаях Мамася.

Но нет, нога все-таки на месте, и даже рожица никуда не исчезла, хотя носок куда-то запропастился. Не исключено, что лежит теперь в душистых зарослях самшита. Одинокий черный носочек с торчащей ниткой.

Рина приподнялась на локте. Справа ночь расчерчивалась белыми полосками берез. Вниз уходил пологий овражек, поросший травой. Там, где он заканчивался, начиналось картофельное поле.

«Это не Лабиринт. И даже не ШНыр, – поняла она. – Я попыталась телепортировать к фонтану, и он меня отбросил».

Рина так и не вспомнила, видела она камень или нет. Кажется, все-таки видела, потому что глаза болели так, будто обожгло чем-то очень ярким. Рина перевела взгляд на нерпь, понимая, что она должна была принять от камня часть сияния. Так и есть. Нерпь сияла ярче полуденного солнца, включая и сирина, хотя он должен был погаснуть после телепортации.

«Фонтан меня отфутболил, но при этом любезно зарядил нерпь. Манера Артурыча, который, выталкивая меня за дверь, всегда всовывал денег!» – подумала Рина.

Она встала, обулась и попыталась сориентироваться, как добраться до ШНыра. Повторно связываться с телепортацией ей не хотелось. Было сыро и холодно. Рина подняла воротник. Всунула ладони в рукава. Подмосковное лето существует исключительно для отчетности. Ночью, когда солнце выключают, оно замещается холодной весной.

Рина поднялась вверх по оврагу и между березками увидела знакомую ограду. Она напрягла воображение и поняла, что находится снаружи дальней части ШНыра, за тем большим лугом, что начинается сразу от пегасни. Это еще терпимо. Могло быть и хуже.

Она пошла к ограде, но внезапно слева мелькнуло что-то темное, похожее на человеческую фигуру. Рина хотела окликнуть, но не окликнула, а прижалась боком к березе, осторожно выглядывая и пряча за спину сияющую нерпь.

Она разглядела, как высокий мужчина со странно отблескивающей грудью молча пинает кого-то, перед каждым новый пинком отступая на шаг назад. Кого он пинает, Рина не понимала. Слышала только хрип. Под ногами высокого что-то шевелилось. Нечто темное, изломанное, горбясь, поднималось, вырастая почти до груди мужчины, и сразу опадало.

Из-за тучи выглянула луна. Отблескивающая грудь оказалась панцирем. У ног человека, припадая к земле, скалилось крупное животное с плоской мордой. Защищаться зубами ему мешал металлический намордник. Правое кожистое крыло после каждого удара всплескивало. Левое же было прижато к земле, точно животное кого-то им защищало.

Рина не могла знать, что одна из гиел, патрулировавших небо вокруг ШНыра, внезапно вышла из повиновения и опустилась у ограды. Берсерк в ярости избивал гиелу ногами, пытаясь поднять ее в воздух. Все это он делал молча, опасаясь шуметь так близко от ШНыра.

Но ей и не надо было ничего знать. На ее глазах избивают животное – этого достаточно. Не вмешаться Рина не могла. Арбалет она оставила в комнате, но на руке у нее сияла заряженная нерпь. Про боевую магию она помнила, но вот только как ее вызвать? Как поставить световую заморозку? Рина встряхивала нерпь, касалась льва, однако ровным счетом ничего не происходило. Никаких шаровых молний, синеватых всплесков, вспышек – вообще ничего.

Высокий ее пока не замечал, продолжая деловито избивать ослабевшего зверя.

«Макс оторвал дверцу. Значит, лев сам по себе ничего не делает. Только умножает мои усилия!» – подумала Рина.

Стараясь не представлять, что произойдет, если она не угадала, Рина метнулась к врагу. Выскакивая из-за березы, она не смогла удержаться от восклицания. Берсерк обернулся. Момента прицеливания она не уловила. Что-то ударило ее в центр груди, и только потом она увидела маленький шнеппер в его полусогнутой руке. Она пробежала еще шаг и только потом упала. У нее очень болело ребро прямо напротив сердца. Рина лежала на животе и думала: как это странно, человек умирает, а ему кажется, у него болит ребро.

Берсерк, прихрамывая, подошел к Рине. Наклонился над ней и, щелкнув зажигалкой, перевернул ее за плечо. У берсерка было белое, плоское лицо с кровоподтеком на правой щеке. Зажигалка отбрасывала на лицо красноватый блик. Рина видела толстую сосредоточенную складку кожи у него на лбу.

Взгляд спокойный, деловитый, совсем не безумный, но какой-то неправильный и страшный. Обычно взгляд содержит эмоцию: интерес, симпатию, равнодушие, досаду. И, какой бы не была эмоция, она перекидывает мостик. Смотрящий признает в человеке человека, хотя бы и достойного, по его мнению, того, чтобы открутить ему голову.

Здесь же эмоций не было вообще. Рина увидела, как берсерк потянулся к бедру. В ладони у него возник узкий топорик на длинной рукояти. Он размахнулся, но внезапно остановился, присел и еще раз осветил зажигалкой лицо Рины.

За оградой ШНыра послышался нарастающий звук. Кто-то бежал к ним. Узкий луч фонаря прыгал в темноте. Берсерк схватился за шнеппер, но, вспомнив, что тот разряжен, метнулся к гиеле. Рина увидела, как он вскакивает в седло. Услышала сухой треск разряда. На этот раз электрошок был выставлен на предельную мощность. Гиела закричала жалобно, как ребенок. Рина никогда не думала, что звуки у животных и людей могут быть такими общими.

Захлопали кожистые крылья, и, одурев от боли, гиела на малой высоте полетела между березами, цепляя крыльями ветви.

* * *

Несколько секунд спустя кто-то спрыгнул с ограды и, осветив Рину фонарем, присел рядом на корточки. Над Риной склонилось жесткое, с изломанным носом лицо Родиона.

– Цела? – поинтересовался он.

– Я ранена.

– Куда?

Она показала, ощущая глубокую несправедливость. Он коснулся ее куртки мизинцем и хмыкнул. Затем осторожно отлепил что-то пальцами и уронил Рине на ладонь.

– Красиво сплющилась. Прямо о защитную полосу. Сделай брелок! – посоветовал он.

Рина смутилась. Она почувствовала себя почти виноватой, что ее не убило.

– У меня почему-то лев не сработал, – пробормотала она.

Родион недоверчиво посмотрел на ее нерпь. Рина подняла руку и увидела, что лев ухитрился погаснуть.

– Все ушло на блокировку, – бросил Родион.

Он встал, отошел туда, где недавно ведьмарь бил ногами гиелу, и осветил что-то фонарем. Рина снова услышала писк. Неприятный, требовательный. Она подбежала и увидела шевелящийся комок.

На земле лежал гиеленок. Меньше кошки. Голый, скользкий, не покрытый шерстью. Кожистые крылья еще не расправились, не потемнели. Перепонки розоватые, прозрачные. Веки неоткрывшихся глаз вздрагивали, когда на них падал свет фонаря.

– Кем надо быть, чтобы лететь на рожающей гиеле. Хотя он небось и не знал – какую оседлали, на ту и уселся! – процедил Родион.

Гиеленок пытался ползти. Кожа на плоской морде собиралась складками. Нижняя челюсть сильно выступала вперед, и длинные клыки – верхние и нижние – образовывали вампирский прикус.

– Вот почему мамаша улетать не хотела… Тоже вот: тварь, а жалеет! – пробурчал Родион.

Он сунул руку под куртку и извлек шнеппер.

– Отвернись! – велел он Рине, одним движением рычага взводя тетиву.

– Зачем?

– Все равно сдохнет. Или думаешь: берсерк вернется? – повторил Родион, начиная раздражаться.

– Не отвернусь!

Резкие брови сдвинулись.

– Ну если тебе нужны впечатления… – с угрозой сказал Родион. Шнеппер поднялся до уровня головы маленькой гиелы. Рина с визгом оттолкнула его кисть и, поспешно наклонившись, схватила гиеленка на руки.

– С ума сошла! Положи ее! Не трогай руками! – крикнул Родион сдавленно.

Рина недоверчиво оглянулась на него.

– Ты ее застрелишь!

– Хорошо, не застрелю! Только положи на землю и отойди. Быстрее! – Капля пота со лба Родиона побежала по сломанному носу и свернула к глазу. Шнеппер он уже опустил.

– Зачем?

– Ты что, не знаешь? Укус гиелы смертелен! Вначале опухают пальцы, потом запястье, локоть, плечо.

Рина погладила новорожденную гиелу по голове.

– Но это совсем еще детеныш! Ему и часа нет! – сказала она.

– Это гиела! Они ядовиты еще в материнской утробе! Ты не знаешь, сколько пегов они порвали! Укус вроде совсем ничего, замазал и забыл, а через три минуты пег уже труп!.. Положи ее!

– Чтобы ты ее убил?

Видя, что Рину маленькая гиела не трогает, Родион неосторожно ткнул ее фонарем. Слепой щенок гиелы зашипел. Рина увидела мелкие верхние зубы. Щелчок – и они заскользили по стеклу фонаря. Рина была ошеломлена – от гиеленка с расползающимися лапами и трясущейся головой она никак не ожидала такого быстрого и продуманного движения.

– Теперь видишь? Чудом в руку не вцепился. Одного не пойму: почему он тебя не кусает? – проворчал Родион, наблюдая, как гиеленок последовательно тычется носом в запястье Рины, пребывая в явных поисках чего-то.

– Он есть хочет… – сказала Рина с жалостью.

Родион расхохотался.

– Чуть что – валить на голод! Женское объяснение!

Со стороны картофельного поля донеслись яростные звуки грызни, оборвавшиеся высоким визгом. Родион прислушался.

– Жди здесь! – велел он Рине и, подняв шнеппер, побежал.

Двигался он очень пластично, не столько перебегая, сколько перетекая от одной березы к другой. Целься в него кто-то из темноты – попасть было бы непросто.

Вернулся он минут через пять.

– Собаки подрались… – пояснил он, точно вырастая из березового ствола. – Эй, ты где?

Рины у ограды уже не было. И щенка гиелы, разумеется, тоже.

* * *

Воспользовавшись отсутствием Родиона, Рина сделала попытку перетащить молодую гиелу через забор ШНыра, но у нее ничего не вышло. Сама она перелезла легко, но маленькую гиелу удерживала упругая сила. В момент соприкосновения с незримой преградой гиела принималась скулить, и Рина понимала, что щенку больно.

После неудачной попытки закутать гиеленка в шныровскую куртку и протащить его контрабандным путем Рина сдалась и, прижимая зверюшку к груди, побежала вдоль ограды. Она бежала и просчитывала разные варианты: спрятать в лесу, договориться с какой-нибудь старушкой в поселке, найти электричку и уехать в Москву. Все варианты имели свои плюсы, но эти плюсы были колючими, как противотанковые ежи.

«Тут уж ничего не попишешь: плюс – он потому и плюс, что состоит из двух минусов», – говорила в таких случаях Мамася.

Выход нашелся сам собой. В полукилометре от ограды ШНыра, там, где заканчивался березовый лес, а ответвление дороги закруглялось к поселку, Рина обнаружила укрытое в ложбинке загадочное сооружение. Лет тридцать назад сторож картофельного поля сварил из железа неровной формы ящик, чтобы держать в нем мотоцикл. Сторож был человек бывалый, знал подмосковные нравы и понимал, что одновременно и картошку и мотоцикл ему не уберечь. Теперь сторожа давно унесло волной времени, а на его мотоцикле ездил бородатый московский байкер Плющ, чудом опознавший в ржавеющем на автобазе чудище трофейный немецкий раритет.

Даже и теперь еще на двери гаража висел устрашающе самовлюбленный замок, с чем, впрочем, вполне можно было примириться, поскольку сама дверь валялась от гаража метрах в пяти. В сарае Рина обнаружила кучу всякого хлама, на который не покусились даже местные выпивохи, и среди прочего – два рваных картофельных мешка.

– Лежи тут и жди! – сказала Рина, подстилая под щенка один мешок и накрывая его другим.

Гиеленок, только что требовательно пищавший у нее на руках, сразу умолк, стоило Рине положить его и отойти на шаг. Он даже не шевелился: берег силы. Рина не знала, что гиелы, улетая на охоту, надолго оставляют своих детенышей, а тем, чтобы их не нашли, приходится помалкивать.

С минуту постояв рядом и так и не услышав ни одного неосторожного писка, Рина побежала к ШНыру. До наступления утра нужно было узнать как можно больше о гиелах и вернуться.

«Ул или Рузя? – подумала Рина. – Ладно, начну с Ула!»

* * *

Четверть часа спустя Рина пробиралась по коридорам ШНыра. При этом она выбирала коридоры потемнее, опасаясь наткнуться на Родиона. Вместо Родиона она встретила Вовчика, который с виноватым видом тащился за Оксой, ловил ее за рукав и безостановочно бубнил: «Прости! Ну я же сказал: прости! Откуда я знал, чья это нога? Темно же было!»

Окса стряхивала его руку и отворачивалась, однако Рина безошибочно ощущала, что прощение не за горами. У Оксы Рина узнала, что старшие шныры – Ул, Родион, Макс и Афанасий – живут на чердаке, где устроили себе холостяцкую берлогу.

– Только девушки там не приветствуются, – сказала Окса. – Легко можно коленкой получить под пятую точку. Особенно от Родиона. Его девушка бросила когда-то, до ШНыра ещё, и он… В общем, Родион всех девушек теперь не очень любит.

Поднявшись по грохочущей железной лестнице, Рина нашла открытую дверь и осторожно просунула голову на чердак.

– Эй! – окликнула он.

Никто не отозвался. Рина вошла. Внутри полутьма. Чердак ШНыра тянулся над всем корпусом. Только в центре под коньком можно было выпрямиться во весь рост. Рина стала пробираться, изредка натыкаясь на следы человеческого присутствия, выражавшиеся то в боксерской груше, то в утыканном ножами деревянном щите, то в конском скелете, отдельные кости которого были заботливо соединены проволокой.

Шагов через двадцать она увидела пустой гамак. Рядом с гамаком на балке отблескивал четырехугольник фотографии. Кто на ней, Рина в темноте разглядеть не смогла. Она коснулась фотографии, и та неожиданно оказалась у нее в руке.

Рина еще нашаривала потерявшуюся кнопку, когда внезапно услышала голоса Ула и Афанасия. Рина испугалась, что ее могут засечь на чердаке, да еще с чужой фотографией в руке. Как говорил в таких случаях Артурыч, могла возникнуть «непонятка». Рина поспешно положила снимок в лунный квадрат, будто он упал сам, и, отступив в темноту, притаилась за конским скелетом.

– Прекращай нырять на рассвете! Они это знают и патрулируют по две четверки! – сказал Афанасий.

Рина услышала знакомую усмешку и поняла, что Ул ждет этих встреч больше, чем сами ведьмари.

– Яра любила рассвет. Я делаю это в память о ней. И плевать, что они знают, когда я ныряю.

– Нарвешься!

– Ничего, – легкомысленно отозвался Ул. – Вы с Максиком меня прикрываете.

– Туда – да, а обратно?

– Обратно сам я разберусь. Один из берсерков Тилля уже нарвался.

Афанасий недоверчиво хмыкнул:

– Это в тот раз, когда тебе ляжку прострелили?

– Там одно мясо. А шрамы пусть бухгалтерия считает, – равнодушно отозвался Ул.

– Ты плохо знаешь анатомию. В бедре два крупных сосуда. Три сантиметра левее, и ты истек бы кровью, – сказал Афанасий.

Ул засмеялся.

– «Если бы» у шныров не считается. Ты когда-нибудь мыл голову в раковине общественного туалета, где у батареи на газетках спит какой-нибудь дядя Веня? А нога у тебя замотана пакетом, чтобы кровь не капала? – спросил он.

– Нет.

– Ты не романтик. Точнее, не городской романтик! – сказал Ул.

– Зато ты становишься все романтичнее! – сердито сказал Афанасий. – Кавалерия в курсе, что ты достаешь только атакующие закладки?

Ул насупился. Они стояли совсем близко от гамака, шагах в трех.

– Я нашел место, где их навалом. Только таскай. Жалко, нельзя брать больше одной.

– Ты не ответил про Кавалерию… – напомнил Афанасий.

– Кавалерия не может простить мне Конунга. Какой жеребец был! Безотказный. Из последних сил всегда тянул! Она на нем всегда ныряла. Ее любимец, – сказал Ул с усилием.

– А ты сам себе можешь?

Ул мотнул головой.

– Лучше бы они в меня тогда попали. Никогда не забуду… Стрела в шее, а он крылья расставил и планирует в реку! А мог бы крылья сложить, и я разлетелся бы вдребезги!

– Может, оставить все это? – спросил Афанасий тоскливо.

– И простить ведьмарям Яру? Конунга? Простить все? – повысил голос Ул.

– Осторожно! – прервал его Афанасий. – Ты знаешь кодекс! Сколько опытных шныров застряли в болоте потому только, что слишком сильно ненавидели!

– А повод у них был? – спросил Ул.

– Для болота это не важно. Эльбам главное, чтобы было за что зацепиться. Ненависть, ложь, жалость к себе – все подойдет! Кстати, как ты выкручиваешься?

– Стараюсь представлять себе что-нибудь хорошее, – сказал Ул тихо. – Например, ее улыбку. Тащу атакующую закладку, которая разнесет их к чертям собачьим, и думаю о ней. Ты не забыл Яру?

– Нет, – чуть помедлив, отозвался Афанасий.

– Хотя у тебя же есть Виктория… – сказал Ул с грустью. – Смотри, береги ее, потому что потом бывает очень больно.

– Я берегу, – пробурчал Афанасий.

– Ну смотри! Не бросай! – сказал Ул, умевший радоваться, когда кто-то рядом с ним счастлив.

– Не брошу! – заверил его Афанасий. Про себя же мучительно подумал: «В Гондурас ее! Срочно в Гондурас!»

Внезапно Ул издал короткое восклицание, и Рина поняла, что он обнаружил фотографию в лунном квадрате. Дождавшись, пока Ул присядет, Рина громко затопала, притворяясь, что только что вошла.

– Макс? – Афанасий направил на нее фонарь. – О, привет! Что ты тут делаешь?

– Что едят гиелы? – выпалила Рина.

– Пегов, – ответил Ул, не проявляя ни малейшего любопытства, зачем узнавать это в двенадцать ночи.

– А маленькие гиелы? – спросила Рина.

– Маленьких пегов! – сказал Афанасий и засмеялся, ожидая официального одобрения своей шутки. Рина из вежливости улыбнулась.

– Мне нужно знать, чем кормят новорожденных гиел, которых бросили матери, – сказала она.

Ул сидел на корточках и прижимал к колену фотографию.

– Кажется, кто-то говорил, что сгущенкой с молотым перцем! – отозвался он.

Рина вздохнула, считая это очередной остротой, но Ул был серьезен.

– Молоко у гиел очень жирное. Из наших продуктов к нему ближе всего сгущенка. Ну, может, чуть разведенная… Можно еще дохлую кошку через мясорубку прокрутить. Но это уже из области деликатесов.

– А перец зачем?

– Так это ж гиела! У нее кровь – таблица Менделеева!

Рина напряженно ждала вопроса: «А почему это тебя так интересует?» – и он прозвучал, но не от Ула, а от Афанасия. Правда, отвечать на него она не стала, потому что на чердак, топая, поднялся Родион. Пока его глаза не привыкли к полутьме, Рина проскользнула на лестницу.

Date: 2015-10-18; view: 276; Нарушение авторских прав