Донской пег

Животные часто погибают от элементарных ран, потому что кусают руки врача, разлизывают швы и срывают наложенные повязки. То же самое происходит с людьми, которые начинают расковыривать прежние обиды вместо того, чтобы простить их и позволить им изгладиться.

Йозеф Эметс

Разместилась Рина быстро. Гораздо больше времени она провела в душе. Одеваться пришлось в мокрое, а потом, прямо на теле, сушить одежду найденным в шкафу феном. Способ, конечно, дурацкий, но эффективный.

Перед обедом к ней снова заскочил Ул.

– От тебя кошмарно пахнет мылом! – сказал он.

Рина смутилась.

– Я нашла только хозяйственное, – сказала она.

– Которое «семьдесят два» процента? Кузепыч его обожает. Ядрено и дешево. Кстати, ты в курсе, что оно делается из раздавленных автобусом кошек? – уточнил Ул и, не давая Рине опомниться, поманил ее за собой.

– Куда? – спросила Рина, которая, по закону подлости, успела высушить все, кроме головы.

– Увидишь, – пообещал Ул и, открыв окно, спрыгнул на клумбу.

– Тут все так делают! Выходов из школы слишком мало, а окон слишком много, – объяснил он Рине, когда она последовала его примеру.

– Кузепыч… – начала она.

– Про одеяло была шутка. Он шутит ее уже много лет подряд, – мгновенно угадал Ул.

– Странная шутка. Несмешная, – удивилась Рина.

– Шутка не обязана быть смешной. Это практическая шутка в стиле: «На телефонной станции пожар. Положите трубку в тазик с холодной водой!» Всегда находится кто-то, кто действительно прыгает на одеяло, а потом не знает, куда его девать. Так и таскается с одеялом, – объяснил Ул.

– Откуда ты знаешь? – спросила Рина.

– Я сам когда-то жил в этой комнате. И сам когда-то сбрасывал одеяло. Зеленый был, верил всему, – засмеялся Ул и быстро пошел по аллее.

Двигался Ул пугающе моторно. Ощущалось, что для его жизненной силы дистанция слишком короткая – надо бы втрое больше, да еще с чем-нибудь громоздким за плечами. «Если хотите, чтобы я замедлился, – сделайте так, чтобы я выбился из сил!» – означала его стремительность.

Белая гравийная дорожка решительно прочерчивала молодой лесок. Территория ШНыра впечатляла. Еще до того, как дорожка закончилась, стало ясно, что вести она может в единственное место – к одноэтажному, протяженному строению из красного кирпича, под шиферной крышей.

Миновав Зеленый Лабиринт, про который Ул неопределенно сказал, что: «Эти цветочки лучше не срывать», – они вышли на открытый участок, примыкавший к воротам красного строения. Послышался всплеск, и шедший впереди Ул стал ниже ростом.

– Осторожнее! Здесь моя личная лужа! Я в нее посторонних не пускаю! – предупредил он.

У входа в пегасню разлилась здоровенная лужа, самодовольная и втайне мнящая себя озером. В разных местах лужи цепочками валялись камни и плавали доски, безуспешно пытавшиеся ограничить ее могущество.

Ул захлюпал по луже. Шел он быстро, наступал со знанием дела. Рине с ее страстью к самовредительским экспериментам вздумалось взгромоздиться на доску. Доска, заманивая, позволила ей сделать два шага, после чего Рина с воплем ушла под воду до середины голени.

Ул поймал ее под локоть.

– Ты восьмая на этой неделе! Мы с Афанасием считаем. Первым был Кузепыч! Или, может, девятая? Что-то у меня разладилось с арихметическим прибавлянием! – сказал он удрученно.

Рине, переставлявшей по дну переполненные сапоги, стало ясно, почему доске позволяют тут плавать. Чтобы великовозрастные приколисты Ул и Афанасий могли упражняться в «прибавлянии».

В центре лужи Ул остановился. Накрапывал дождик. Он почти не ощущался, но на личной луже Ула появлялись отметины.

– Я был у Кавалерии… – сказал Ул и поперхнулся. – Валерьевны… Новички обычно сваливаются к нам к осени, а сейчас май, и чего с тобой делать, большой такой вопрос. В общем, Калерочка-Валерочка просила меня рассказать тебе про ШНыр и ввести в курс дела. Не слишком напрягайся запоминать, что я буду говорить. Что надо – в мозгах все равно отложится. Что не отложится, то, значит, не главное. Голова, она как дуршлаг: мелкое проваливается, а важное застревает.

– Я стою в луже! – напомнила Рина.

– Я буду краток, – смилостивился Ул. – Основали ШНыр скифы, хотя они представления не имели, что чего-то там основали. К скифам попало несколько летающих коней, что зафиксировано в греческих летописях. Скифы сильно не стали заморачиваться, откуда они взялись. Выдернули пегам маховые перья и принялись их разводить. Чужеземцам пегов не продавали, хотя золота им предлагали завались и больше. Вначале разводили, конечно, для разведки и для связи между дальними поселениями, потому что снайперская стрельба из лука со спины у летящей лошади – утопия. Мы экспериментировали с Максом – после полугода тренировок максимум стали попадать в метровый деревянный круг. А если, предположим, в тебя еще с земли долбят…

Ул ткнул себя пальцем в грудь и дернулся, будто в него попала стрела.

– Вскоре у скифов возникли проблемы с сарматами и готами. Малочисленная крылатая конница от многочисленной сердитой пехоты их не спасла. Дальше никаких исторических сведений о пегах не сохранилось. Только отголоски легенд о Тугарине на коне с бумажными крыльями. В Средние века несколько пар пегов оказались в донских и кубанских степях. Откуда они там взялись, никто не знает. Может, и всегда были, только человеку на глаза не попадались. Пеги же дикие, пугливые. Чуть что – на крыло, и иди поймай!.. А тут, может, кобыла крыло сломала, а жеребец ее не бросил.

Ворота пегасни открылись. Ул оглянулся. В проходе стояла круглолицая Окса и держала на согнутых руках длинноногого, с коротким телом жеребенка. Жеребенок, не ощущая привычной опоры, опускал морду и пытался посмотреть на себя снизу.

На спине у жеребенка были крылья, естественно продолжавшие лопатки. Изредка он расправлял их и делал один-два неуверенных взмаха. Перья едва отросли, и крылья казались до смешного маленькими, будто переклеенными от курицы.

– Ну идем, что ли, внутрь! – сказал Ул, не слишком огорченный, что его лекция прервалась.

Рина вошла и робко остановилась в правом из двух длинных проходов. Чего здесь не было, так это тишины. Непрерывные звуки доносились отовсюду. Кто-то вздыхал, возился, фыркал, ел, хотя самих пегов Рина пока не видела. Только за загородками мелькали быстро исчезавшие морды.

Дежурные из двух пятерок сноровисто работали каждая в своем проходе. Бряцали ручки ведер. Бритая наголо девушка через всю пегасню очень громко хотела напильник. Напильник ей не давали. Девушка не смущалась и хотела его еще громче.

– Наста, проснись и пой!!! – крикнул ей Ул. – Ты у нас что, в Кузепычи записалась?

Наста повернулась к нему.

– У Цезаря опять фигня с подковами! Ничего не держится! – пожаловалась она хриплым голосом.

Из денника вышел крупный буланый жеребец. Заржал и расправил крылья, мгновенно заполнившие и пегасню, и ошеломленное воображение Рины. При каждом ударе крыльев тугая волна воздуха прокатывалась по проходу. С противоположного края пегасни на ржание жеребца задиристо отозвался другой. И еще один серый трехлеток тоже отозвался, но смутился и «сдулся», сообразив, что лезть во взрослые разборки ему еще рановато.

Почувствовав, что жеребец, взбудораженный свободой, вот-вот рванется и поскачет, Ул побежал ему навстречу.

– Эй, кто денник не закрыл? Цезарь крылья себе переломает!

Из-за широкой спины Ула к Цезарю метнулся щуплый паренек в красной майке и повис на уздечке. Рина узнала его – тот самый Витяра, который дал ей резервную нерпь.

– Я ж на секунду! Я на пролетку хотел! – крикнул он, оправдываясь.

– А поседланного кто оставляет? Он же заподпружится! Дежурство еще одно поймаешь, Витяра! – предупредил Ул.

Маленький Витяра бесстрашно развернул Цезаря и, отчитывая его, потянул в денник. Цезарь шел неохотно, продолжая объясняться с дальним жеребцом.

– Если будут попрошайничать – ничего не давай! Пегас не песик. За кусок сахара хвостиком не завиляет, – предупредил Ул.

– А зачем тогда дают? – спросила Рина, у которой ничего не было в карманах.

– Для поощрения. Но подлизываться к пегу с сахаром, с морковками всякими, яблочками – дохлый номер. Некоторые думают, что пега этой белибердой подкупить можно! Фигуса с два! Что кобыла, что жеребец – они чайника быстрее любого кофейника просекают! Если пег тебя как наездника не уважает – хоть чего ему скорми, работать не будет. Хлеб сожрет, а уздечку в руках увидит – скалиться начнет и прижимать.

Ул шагал, дружелюбно отталкивая то одну, то другую лошадиную морду, тянувшуюся к нему из денника.

– А ну, уберись! Не шлагбаум!.. – весело покрикивал он. – По левому проходу это все ваши, учебные! Мы им маховые перья подсекаем, чтоб они учеников не расшибли! А многим и подсекать не надо. У Икара вон одно крыло. Второе ему жеребенком воротами прихлопнуло… Бедолага!

Ул остановился и сунул сухарь грустной, с тоскливым глазом (Рина стояла сбоку и видела только один глаз) лошадиной морде. Морда бережно коснулась ладони Ула губами, и сухарь исчез безо всякого сопровождающего хруста. Только нижняя челюсть качнулась.

– А вот тот здоровенный – Фикус – вообще никогда не летал. Ты его крылья видела? Недомерки! На таких взлететь, а потом сверху ухнуть – никакой бомбардировки не надо! Рабочий размах крыльев у пега – семь-восемь метров, а у этого два… Но зато каков пройдоха! Я тридцать раз могу войти в конюшню, и он даже не подвинется. Так и будет торчать в проходе. Хоть пинка ему давай. Но если я со щеткой или седлом – тут уже начинается беготня.

Бритой Насте, которая шла за ними с ведром, слушать про толстого Фикуса – самого ленивого и хитрого пега на всей конюшне, который вечно, сделав круг, ложился или притворялся хромающим, – было неинтересно. Она с жалостью смотрела на Икара. Это был красивый, нервный, пугавшийся всего мерин. Когда другие кони летали, он грустно задирал морду и смотрел на них с земли. Изредка Икар раскрывал второе крыло – громадное, белое, с силой взмахивал им и падал, не устояв на ногах. На месте отсутствующего крыла у него была короткая, примерно полуметровая культяпка.

– А новые крылья разве не… – начала Рина.

– Новые отрастают перья! – перебил Ул. – Крылья у пегасов – гибкая костяная трубка. Тут вот и дальше до сгиба… – он смело хлопнул по основанию крыла Фикуса, – она мощная. А ближе к краю ее и ребенок сломает.

Ул скользнул в проход между денниками среднего ряда и оказался в другой части пегасни.

– А тут уже не учебные! Это вот Аза! Ух и коварнющая кобыла! Ндрав из ушей лезет и колечками завивается!

Рина увидела некрупную кобылу с умной выразительной мордой. Гнедую, с белой звездочкой над правым глазом. Совсем небольшой звездочкой – эдакий случайный мазок белилами. Никакого очевидного коварства в ней Рина не увидела. Стоит себе смирная кобылка со сложенными темными крыльями и что-то жует, непрерывно поводя ушами. По морде, к углу выпуклого глаза, ползет муха. Кобыла терпеливо моргает, муха взлетает и садится ближе к носу, чтобы снова ползти к глазу. Это у нее такой прогулочный маршрут.

– Почему коварная? Нормальная кобыла.

– Узнаешь скоро почему! – пообещал Ул. – Чиститься любит, это хоть сто раз в день, а вот седлаться – вешалка!.. Седло в руках увидит – хитрит, в денник не пускает! В пролетке ничего, бодро ходит, но как увидит узкие воротца или калитку – норовит тебя коленом приложить! В дверях опять же зажимает! Ты когда выводить будешь – у левого плеча держись, и руку на уздечке под самой челюстью! А ну, пр-рими!!!

Ул решительно вошел в денник. Аза подняла морду, посмотрела на него и, не увидев в руках седла, успокоилась. Рина осторожно скользнула в денник следом за Улом.

– Поговори с ней! – предложил Ул. – Говори-говори! Они ушам больше верят, чем глазам! С лошадью молчать не надо! Пусть она тебя слышит!

– Привет! Как дела? – заискивающим голосом произнесла Рина и пальцами осторожно провела лошадь по шее, сразу под щеткой гривы. К пальцам прилипла темная жесткая шерсть.

Ул засмеялся и ладонью поощрительно похлопал Азу по крутому боку. Крылья лежали у Азы, как и у всех пегов, вначале вперед, а потом, сложившись, с закруглением назад. Самые длинные маховые перья были с человеческую руку. Они почти закрывали круп и заканчивались примерно на уровне хвоста.

– Чего ты по ней комаром ползаешь? – весело спросил Ул. – Чтоб лошадь прочухала – похлопывай ее! Они знаешь как холки друг другу зубами чешут? Человеку бы скальп содрали!

Кобыла переступила. Грудные мышцы напряглись, заиграли. Повернувшись к Улу, кобыла стала крупом притирать Рину к стене. Рина решила, что Аза ее просто не разглядела.

– Умная, славная лошадка! – Рина попыталась вежливо отодвинуть Азу, да куда там. Кобыла не сдвинулась и на сантиметр. Ума в «славной лошадке» было несколько центнеров.

– Слушай: ну с тобой не соскучишься! Где ты тут видишь славную лошадку? Увидишь – мне покажи, вместе поглазеем! А ну, прррими! У, морда! Ишь ты, зажимает! Видит, человек новый! – Ул погрозил Азе кулаком.

Аза печально вздохнула. Круглые бока надулись и опали. Кобыла отодвинулась, опустила морду и уткнулась в кормушку. Ела она с разбором, раздвигая корм верхней губой.

– Молодец, лошадка! Хорошая лошадка! Милая, добрая лошадка! – залепетала Рина.

Ул уставился на нее с тревогой.

– Осторожно! – предупредил он. – Не нарвись! Очень прошу! Просто натурально умоляю!

– Не нарвись? Ты о чем? – растерялась Рина.

– Да была тут у нас одна. Сюсюкала, умилялась, лошадок пальчиком отодвигала. А то стоит с полным ведром воды и по два часа ждет, пока у Фикуса проснется совесть и он освободит проход. В общем, натуральная Сметана Петровна! А через месяц мы с ней расстались.

– За что?

– Да все за то же. С лопатой за пегами бегала. В Фикуса вилами бросила. Максу, когда он ее оттаскивал, чуть мизинец не отгрызла. С тех пор я ласковым людям не доверяю. Лучше уж сразу не особо вежливым быть, но ровным, чтобы через месяц не скурвиться. А то истратят все терпение в первую неделю, а потом хоть в поилку от них ныряй!

Рина осторожно провела пальцами по жесткому маховому перу Азы.

– Значит, гениальность никому из нас не грозит? – уточнила она.

– Чего не грозит? – озадачился Ул.

– Ну, пегас – символ творчества? – подсказала Рина.

– Пег – это лошадь. Пусть крылатая, но лошадь! Он должен на что-то наложиться. Хотя бы на талант. В общем, если кто-то пачкал бумагу раньше – он в группе риска. Если же нет, то хоть спи в конюшне. Максимум начнешь строчить всем знакомым эсэмэски, – обяснил Ул.

Рина издала короткое восклицание. В спину ей что-то уперлось. Она увидела хитрую вислогубую морду, смешную челочку и два здоровенных уха: одно торчащее и одно слегка ломаное, похожее на вопросительный знак. Загадочное копытное было песочного цвета, линючее и упрямое.

– А вот и исключение из правил! Наш уникум: крылатый ослик Фантом! – с гордостью сказал Ул. – Каждый, кто его погладит, начинает с дикой скоростью графоманить. Правда, хватает только на десять минут. Потом вдохновение спадает, и человек приходит в норму… А… не трогай его!

Поздно. Рина уже провела ладонью по ослиной шее. В следующую секунду она уже схватила обгрызенный карандаш и начала строчить прямо на оштукатуренной стене:

Этим утром Луиза была завораживающе хороша. Зеркала слепли, служанки травились фосфорными спичками. Ее тянуло проказничать. Ручкой в белой перчатке она коснулась могучего плеча ужасного человека.

– Маркиз дю Грац! Вы обещали научить меня уклоняться от кулака!

– Да, сударыня! Я позаимствовал этот навык у американского индейца. Он был силен, как Голиаф, и быстр, как Гермес. Служил у меня два года и умер от сущего недоразумения. Зашел с трубкой мира в пороховой погреб… Итак, Луиза, когда я вам скажу, ударьте меня в нос!.. Проклятье! Что вы наделали, очаровательница!

Луиза достала кружевной платок и заботливо приложила его к носу, бывшему некогда римским. Близость ее руки отчасти примирила ужасного человека с утратой.

– Вы должны были ударить меня, когда я скажу! И не головой!!! Вы русский язык понимаете? – с укором произнес маркиз дю Грац.

В его глазах отразилась дикая страсть, а заодно рейсовый дилижанс № 14 Мытищи – Париж.

Карандаш в руках у Рины поломался. Она вытерла пот. Пальцы дрожали.

– Я предупреждал! – сказал Ул.

Те десять-пятнадцать минут, что Рина строчила, он спокойно сидел рядом и ждал. Знал, что останавливать бесполезно.

– Эй, народ! Кто к Эриху со стороны слепого глаза сунется – подкрадусь ночью и убью по голове тумбочкой! – хрипло проорал кто-то.

По проходу, толкая жеребца пятками, проезжала бритая Наста верхом на одноглазом Эрихе. Рине показалось, что Наста в большинстве случаев начинает кричать, когда рядом Ул.

– А почему со стороны слепого нельзя? – спросила Рина. Причем дальновидно – у Ула, а не у Насты.

– Испугается еще и «в крыло» сорвется. А ей просто поработать Эриха нужно, без пролетки, – неохотно объяснил тот.

Рина безошибочно ощутила, что на Эриха Ул старается не смотреть. Сам стыдится своего неприязненного чувства к коню, но не может пока подавить его. Если б сердце соглашалось понимать все, что уже понимает голова, насколько проще стало бы жить.

– А мне можно на пролетку? – спросила Рина нетерпеливо.

– Кавалерия не разрешит. В первые месяцы только учебные нелетающие лошади. Икар, Фикус, старушка Лана… – заявил Ул.

Когда прозвучало имя «Лана», Рина услышала дружелюбное фырканье. Большая серая кобыла подняла морду. Глаза у нее были тускловатые. Морда печальная, с проседью, а на нижней челюсти – редкая старушечья бородка.

– Самая умная лошадь здесь. После меня! – улыбаясь, представил Ул.

– А почему на пролетку нельзя? – разочаровалась Рина.

– Пеги – существа нервные! Не любят, когда у них на спине сидит что-то непонятное и делает нечто туманное. А когда пег боится, он начинает паниковать, козлить, свечить и выкидывать всякие фортели. А заканчивается все тем, что в новостях передают: «В районе улицы Дубнинской найден человек, воткнувшийся головой в асфальт. На человеке кожаная куртка. На ногах – ботинки и пластиковые краги. Особые приметы погибшего не установлены. По мнению патологоанатома, падать ему пришлось с высоты примерно в полтора-два километра. Наша съемочная группа обзванивает подмосковные аэродромы в надежде узнать подробности этого чрезвычайного происшествия».

Ул остановился рядом с раздвижной дверью, на которой под оргстеклом желтела бумажка: